Сны чужие

      "Нет! Сяду на спира… и поеду к отцу."
      "Ого!"
      "Да. Это и в самом деле "ого"… Еще какое "ого", особенно после того, как я почти четыре года не видел Вирт-Хорл."
      Он подошел к стойке для оружия и начал перебирать разложенный на ней арсенал, придирчиво осматривая и откладывая то, что считал нужным. Двенадцать маленьких лезвий-вьиши отправились в перевязь на груди. Еще шесть уместились на предплечьях, а два последних он сунул в закрепленные у лодыжки кармашки-клапаны, располагавшиеся на ладонь ниже ножен с граненым сэй-горским кинжалом. Пара каплевидных, обшитых металлическими чешуйками щитов, закрывающих руки от кисти до локтя, отложил в сторону. Потом взялся за тяжелые метательные шипы, кальирскую секиру, кольцо-восьмигранник…
      Все это время Олег находился рядом, одновременно быв и Эки-Ра, и лежащим в своей постели земным парнем… Выходя во внутренний двор замка, разговаривая с его обитателями, ведя учебный бой с нолк-ланом Кьес-Ко, обсуждая с ним будущую поездку в Вирт-Хорл… Все это время он присутствовал поблизости, параллельно с той частью сознания, что составляла сейчас сущность иного существа. И пусть разум его очень походил на человеческий, пусть мало отличались от человеческих чувства, эмоции, идеалы… Все же они были иными…

* * *

      Олег открыл глаза. Сон еще жил в его голове, не торопясь растворяться в утренней яви. Сегодня он возвращался к реальности легче, чем обычно. Ему не приходилось напрягать память, чтобы вспомнить увиденное. Он чувствовал себя так, будто видел все не только "изнутри", непосредственно глазами барска, но и снаружи, оценивая происходящие во сне события с точки зрения "зрителя". Ощущение было странное, очень непривычное и очень любопытное. Хотелось поваляться под одеялом подольше, закрепить увиденное в голове, обдумать…
      Он мысленно отвесил себе пинка и поднялся, с сожалением отрываясь от подушки. Подойдя к зеркалу, с невольной опаской убедился, что отражение в нем соответствует привычному облику, разве только лицо чуть заспанное и волосы на голове торчат в разные стороны как у растрепанного веника. Усмехнувшись, Олег-реальный продекламировал Олегу-зазеркальному:
      - Я устал сегодня ночью, хоть и выспался изрядно. Ты любил меня не очень… М-м… Харядно… Марядно… Шкварядно… О! Нещадно! Я ж рубил тебя нещадно… М-да… Че-пу-ха!…
      Он пробежался на месте, высоко вскидывая острые колени, потом принялся разминаться. Зарядка с некоторых пор стала для него насущной потребностью. Мышцы регулярно требовали физических нагрузок, особенно утром и особенно после снов . Подбежав к стоящему на полу магнитофону Олег попытался сесть на шпагат. Получилось не слишком хорошо, но вполне достаточно для того, чтобы он мог без труда дотянуться до кнопок. Комнату заполнил хрипловатый голос Высоцкого:
 
- … В аду бардак и лабуда
И он опять в наш грешный рай!…
 
      Впору было загадочно улыбаться самому себе. Слова песни оказались очень созвучны настроению, навеянному сном. Все-таки, как необычно сегодняшнее сновидение (а может просто видение?) отличалось от всех предыдущих! Он вспомнил недавний визит Башкирцева и свое странное состояние, когда внутри пробудилась удивительные, никогда прежде не осознаваемые сила и уверенность.
      "Эй, - позвал он мысленно, - что бы это значило?"
      Никто не ответил. Как обычно.
 
- … И ад и рай его отверг,
Но примем мы - он человек!…
 
      - Истинная правда! - согласился с бардом Олег, отжимаясь от пола. Он любил Высоцкого, особенно его баллады из "Стрел Робин Гуда". Когда пошел в ванную, врубил громкость магнитофона на полную катушку и, плещась под холодным душем, жмурился от удовольствия, слушая:
 
- Замок временем срыт и укутан, укрыт
В нежный плед из зеленых побегов.
Но развяжет язык молчаливый гранит
И холодное прошлое заговорит
О походах, боях и победах…
 
      На завтрак ушли полбатона хлеба и два десятка тонко нарезанных кружочков копченой колбасы. Чувствуя в желудке приятную тяжесть, Олег откинулся на спинку стула и посмотрел на часы. Встроенные в "видик" часы показывали 10:22. День был воскресный, ни на учебу, ни на работу топать не требовалось и никаких особых планов у него на сегодня тоже не было, а Таня должна была придти только в час дня.
      "Как бы убить время?" - задался он вопросом, подходя к окну. Вид серой дождливой хмари, затопившей город, энтузиазма не вызвал, лишь заставил поморщился с досадой.
      "Ну и лето выдалось! Из дому - хоть вброд, хоть вплавь… Ладно, с гулянием все ясно."
      Он вернулся в гостиную, где последние три месяца, в основном, и обитал, отведя второй комнате своей квартиры роль склада и спальни для редких гостей. Здесь у него стоял большой, относительно новый диван, старая финская "стенка", полки которой были плотно заставлены книгами самых разнообразных жанров, два кресла, журнальный столик и тумбочка с телевизором. На письменном столе, у окна, располагалась самая "главная" (по его личному мнению) деталь обстановки - персональный компьютер.
      Включенный старенький "второй пень" негромко загудел. По черному экрану пробежали строчки настроечных параметров и с некоторой задержкой выскочила заставка Windows - невообразимое смешение красок в стиле "космических энергий", а на этом фоне - воин-фэйюр в легких доспехах, с парой обнаженных мечей в мускулистых руках.
      Сейчас ему уже было ясно: итог его многочасовой возни с "Фотошопом" получился излишне стилизованным, не удалось толком передать ни истинно кошачьей грации, ни естественности непривычного человеческому взгляду строения ног. Вот только черты лица вышли худо-бедно натуральными: большие миндалевидные глаза ярко-бирюзового оттенка с поперечными черными зрачками, узкие губы, довольно широкие скулы, прямой нос, острые кошачьи уши, мелкий, но густой серо-голубой мех…
      Стоит все-таки на досуге заставить себя еще посидеть, подкорректировать. А потом попытаться нарисовать нолк-ланов - этих грациозных пернатых жителей юго-запада Кольцевых Гор, ярчайший представитель которых - Кьес-Ко, виша-рукх, Мастер двух мечей, наставник Эки…
      Запустив текстовый редактор, Олег напечатал придуманное перед зарядкой четверостишье, некоторое время рассматривал его, потом, лениво постукивая пальцами по клавиатуре, добавил к нему продолжение:
 
Был ли в руку сон, иль нет -
До сих пор мне не понятно.
Может то обычный бред,
Очень странный, но приятный?
 
      - Чушь чушастая. - Проворчал Олег, стирая с экрана строки. Посмотрел снова на часы. 10:45. Таню еще ждать и ждать…

* * *

      Тогда, полтора месяца назад, он лег рано, устав от скуки за такой же длинный и не по-июльски холодный воскресный день до тоскливого воя. В комнате, несмотря на идущий за окном дождь, было жарко. Олег долго ворочался на диване, пытаясь перейти от одуряющей полудремы к сну. Несколько раз вставал и в темноте брел на кухню - пить. На третий раз, наконец, сообразил - залил холодной водой пластиковую двухлитровую бутыль из-под "Спрайта" и поставил ее на журнальный столик. Потом он включил радио, приглушил звук до полуразборчивого хрипа и лежал, закрыв глаза… пока в прихожей не затрещал придушенно телефон…
      - Олег? - он сперва даже не узнал раздавшийся в трубке голос, они с Колькой не созванивались, почитай, со дня их памятного похода на водохранилище. - Алло, Олег?
      - Привет, - проворчал он, начиная жалеть, что заставил себя вставать и идти к телефону. Трепаться с давним школьным другом не было сейчас никакого желания.
      - Давно не виделись, Оль! - голос у Фрязева был какой-то неестественно веселый.
      - Давно, - согласился Олег. Потом решительно и почти до грубости прямолинейно предложил: - Слушай, Коляныч, я тут сплю уже… Может завтра поболтаем, а?
      - Фигня! - Колька и не подумал обижаться. - Лучше натягивай штаны и тащись ко мне! Посидим, музыку послушаем…
      - Ты не один, что ли? - догадался Олег.
      - Да так… Пара ребят с девчонками… Ничего особенного, в общем. Короче, кончай дрыхнуть! У меня в стакане уже водка нагрелась! Чтоб через пять минут я твою задницу видел у себя! Лады?
      Олег несколько секунд колебался с ответом, а потом неожиданно для самого себя вздохнул "лады" и повесил захлебнувшуюся короткими гудками трубку на рычажки…
      У Фрязева вечеринка шла полным ходом, хотя и намного тише обычного, наверное исключительно из-за небольших размеров компании. Двое парней, сам хозяин и четверо девушек - вот и вся "тусовка". Все были уже слегка "тепленькие" и Олег без особого труда присоединился к веселью. Слабое чувства неловкости, правда, никак не уходило - наверное, он успел уже отвыкнуть от подобных "мероприятий". Спиртного опрокинул только пару стопок, а потом лишь пригубливал, делая вид, будто пьет наравне со всеми. Он уже и не знал зачем пришел сюда на ночь глядя. Со скуки, разве?…
      - Танцуешь? - поинтересовался справа негромкий женский голос. Удивленный, Олег повернул голову и встретился взглядом с усталыми карими глазами. Девушка была ему смутно знакома, но имени ее он вспомнить не смог. Кажется, уже видел ее у Кольки. Она как-то даже и не привлекла до этого момента его внимание, ничем особенным не выделяясь в кампании друзей-приятелей Фрязева. При ближайшем рассмотрении у незнакомки обнаружились довольно приятные черты лица и красивые, хотя и коротко стриженые, волосы.
      - Иногда, - ответил он на ее вопрос.
      Из стоявшей в нише книжного шкафа стереосистемы лилась плавная музыка "Энигмы". Олег поднялся с дивана и протянул девушке руку.
      - Составишь компанию?
      - С удовольствием, - незнакомка встала, они вышли на середину комнаты и медленно закружились на месте, почти не стараясь соблюдать диктуемого музыкой ритма. К этому моменту большая часть ребят разбрелась по квартире, сосредоточившись, в основном, на кухне, и они танцевали одни.
      - Олег, - представился он.
      - Таня, - отозвалась девушка. - А я тебя помню. Кажется, ты был на Дне рождения Коли?
      - Был, - коротко подтвердил Олег, потом признался в свою очередь. - Я тебя тоже помню, ты с Фарязевым… э-э…
      - Моя подруга с ним в институте учится. Это Света, беленькая такая, - Таня рассмеялась негромко. - Знаешь, захотелось немножко поиграть в веселье.
      - Мне, наверное, тоже, - Олег усмехнулся и неожиданно для себя признался: - Я как-то такие "тусовки" не очень… Извини.
      - Пустое, - отмахнулась Таня. - Я, если честно, тоже не большая любительница. Разве только под особое настроение.
      - Вроде сегодняшнего?
      - Да, пожалуй…
      До конца вечеринки (разбредались под утро, часа в четыре) они уже не расставались. Тремя днями позже он, наконец, решился выспросить у понимающе усмехнувшегося Кольки танин телефон. Встретиться договорились в городском Парке отдыха…
      Теплый, пьяняще-солнечный июль все-таки взял реванш у непогоды, прежде чем передать эстафету хмурому августу. Было жарко, тело уже не вздрагивало, как пару дней назад, от порывов свежего ветра, прикрытое одной лишь тонкой рубашкой без рукавов. И улыбка Тани тоже сияла как-то по-солнечному, искренне, когда она садилась на корточки среди распускающихся клематисов, позируя перед объективом его простенькой кодаковской "мыльницы".
      Она говорила почти непрерывно и обо всем - о цветах, о живописи, о музыке, о собаке своей тети и о животных вообще… Олег слышал ее возбужденно-радостный голос и молчал, готовый просто идти рядом, слушать и радоваться жизни. Вокруг было лето и в его душе, где медленно, но неуклонно таял лед отчуждения, тоже было лето. И Таня, легко ступающая по дорожке между цветниками, казалась ему воплощением этого лета…
      Потом они начали встречаться чуть ли не каждый день - ходили в кино, ездили в городские музеи, гуляли по Парку. А две недели спустя…

* * *

      - Хорошее вино, - Таня с задумчивым видом рассматривала Олега через наполненный текучим рубином бокал.
      - Серьезно? Я боялся, что… гхм… знаешь, я ведь не ценитель.
      - Я тоже, - она улыбнулась и сделала еще глоток, - но это мне нравится.
      Помолчали. Как-то не очень клеился у них сегодня разговор. Странная неловкость, завеса плохо скрываемого напряжения возникли с самого начала, и развеять их никак не получалось. Не помогали ни "дежурные" шутки Олега, ни купленная по дороге к дому бутылка "Изабеллы".
      - Знаешь, у тебя уютно.
      - Извини за бардак. Если бы я знал, что ты…
      - Напрошусь к тебе в гости?
      - Ну-у…
      - Ага. Вот потому и не предупредила заранее. Ты бы все еще вчера привел в "надлежащий вид", а я хотела увидеть как ты живешь на самом деле. Экспромт - лучше средство против фальши.
      Он не знал что ответить на эту прямоту, и его замешательство не осталось незамеченным.
      - Думаешь, у меня плохое настроение и я решила его испортить тебе за компанию?
      - Нет. Думаю, у тебя случилась неприятность и тебе нужна поддержка.
      - Неприятность? У меня? - Таня сделала удивленный вид. - Разве такое может быть, Олеженька? У меня ведь все схвачено по жизни, все устроено, спланировано не по дням даже - по часам. Престижный ВУЗ, будущая престижная профессия, престижное место под солнцем…
      - Значит, ты - престижный человек?
      - Можешь даже не сомневаться. Я - воплощенное благополучие.
      Таня поставила на стол недопитый бокал. Откуда-то пришла мысль, равнодушная и холодная: "Она сейчас встанет, попрощается и уйдет… совсем уйдет…"
      - Меня в детстве дразнили "мартышкой", - сказала Таня, - из-за слегка оттопыренных ушей. Я очень переживала, думала, так будет всегда. Еще у меня была любимая подруга, с которой я делилась всеми своими детскими тайнами. И был еще мальчик, который мне нравился. Однажды я случайно услышала как они вдвоем говорили обо мне. "Мартышка в тебя втюрилась, ты в курсе?" "Да ну ее. Пусть в Нефедова влюбляется, он больше на обезьяну похож". Потом оба засмеялись.
      Подумав немного, Таня добавила:
      - Я вылила ей на голову бутылочку синей туши, она несколько дней не могла смыть ее с лица. Так закончилась наша "дружба".
      - Она тебя не простила?
      - Я ее не простила. Тушь, даже самая въедливая, рано или поздно оттирается; лицемерие с души смыть намного труднее.
      - Даже если это лицемерие подростка?
      - У лицемерия нет возраста, Олеженька. Оно отвратительно всегда.
      "Что у тебя все-таки случилось?" - этот вопрос так и остался незаданным. Вместо этого Олег, неожиданно для себя самого, вдруг бросился, очертя голову, в прорубь:
      - Я вижу странные сны.
      - Что? - Таня удивленно моргнула.
      - Я уже несколько месяцев вижу странные сны…
      И он, сбиваясь и бледнея, выложил перед ней все, что накопилось в душе за эти месяцы: рассказал о маме и Петровиче, о надоевшем, но так и не брошенном институте, о своей почти безвылазной одинокой жизни в большой пустой квартире… А потом - и о своих снах , о Эки-Ра, о Долине… О всем том, что не давало ему сойти с ума, и о том, что любой нормальный человек посчитал бы чистой воды паранойей…
      Наверное Таня и сама была немного "не от мира сего", ибо после всего услышанного она не встала, и не ушла, не начала смотреть на него как на законченного психа. Слушала внимательно, искренне изумлялась и задавала вопросы, требовала подробностей, пояснений.
      Зарождающееся отчуждение треснуло первым осенним ледком и растаяло, словно и не было его вовсе. Тогда казалось, счастье - оно навсегда…

* * *

      Ты вздрагиваешь и зябко ежишься. С какой-то глубинной, затаенной тоской смотришь на спящего Рыжего (так раз и навсегда окрестил его для себя). Ты и сам ранен, еще посильнее этого молодого кальира, ибо раны твоего тела заживают теперь очень быстро, а вот раны души со временем становятся только глубже…
      Рыжий вдруг глубоко вздыхает и бормочет:
      - Я - смерть…
      Исказившиеся черты нечеловеческого лица вызывают прилив сострадания и стыда. Кто знает, может раны в этой душе не менее глубоки? Кто ты такой, чтобы судить о чужих потерях? Ты ведь о них попросту ничего не знаешь!
      Нагнувшись, подбираешь с пола пару сучьев потолще и отправляешь их в огонь. Пламя с веселым треском принимается за свежую порцию еды. Костер стремится прожить свою короткую, но горячую жизнь как можно полнее. Что ему до чужих разочарований, чужого горя, чужой боли, отчаяния, тоски…
      "Почему все произошло именно так ?" - вопрос застрял где-то под черепом, давя на темечко грузом пережитого. - "Что произошло в моем мире?… моем мире… Двух моих мирах…"
      Ответа не было. Были нематериальные страницы воспоминаний, шрамы на теле и сломанная шисса в руке - та, которую Эки-Ра когда-то называл Шамраль - Вспышкой… Еще была пропасть домыслов и предположений из которых даже при твоем бешеном желании разобраться в них не удалось бы выстроить четкой картины и до конца жизни…
      - Средь оплывших свечей и вечерних молитв, - пропел, почти прохрипел ты, с трудом проталкивая сквозь горло слова чужой для этого горла речи.
 
- Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
Средь военных трофеев и мирных костров,
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от мелких своих катастроф…
 
      Да - вы были книжными детьми, мечтающими о битвах и честной борьбе "один на один". Вы вместе слушали рассказы старших и завидовали им черной завистью. И считали, что дни подвигов давно прошли…
 
- И пытались постичь, мы, не знавшие войн,
За воинственный клич принимавшие вой,
Тайну слова приказ, назначенье границ,
Смысл атаки и лязг боевых колесниц…
 
      А что вы, собственно, знали о борьбе? Что знали о льющейся крови кроме того, что это непременно должна быть кровь врагов? Могли ли хоть просто догадываться о том, что это значит - потерять друга… родных… самого себя?… Потерять в бойне, истинного смысла которой не в силах понять до сих пор…
 
- А в кипящих котлах прежних войн и смут
Столько пищи для маленьких наших мозгов.
Мы на роли предателей, трусов, иуд
В детских играх своих назначали врагов.
И злодея следам не давали остыть,
И прекраснейших дам обещали любить,
И друзей успокоив, и близких любя,
Мы на роли героев вводили себя…
 

Глава третья

      - Слушай, Кьес, а как это… ну… когда атакует урд-лава сэй-горов?…
      Кьес-Ко отвечает, не поворачивая головы. Это признак зрелости и внутреннего равновесия - говорить не поворачиваясь к собеседнику, когда идешь или едешь верхом. Зато если уж ты беседуешь сидя или стоя, то старайся смотреть другу прямо в глаза, открыто и честно, как равный равному. А говоря со старшим, приспускай до половины веки или смотри собеседнику в грудь, демонстрируя уважение к его старшинству…
      - Атака двух сотен сэй-горов на урдах - это страшно, Эки. Лохматые разбегаются медленно, но уж когда наберут ход, удар получается небывалый. Обороняющихся бросает назад на полсотни шагов, а передние шеренги расшибает о щиты задних… Правда, и останавливаются они так же медленно, да и править урдом на полном ходу очень непросто. Зато при верховом ударе один урд стоит троих спиров.
      - Ты ведь видел это сам, да?
      - Семнадцать лет назад я был в Шри-хад, когда сэй-горы последний раз проверяли на прочность наши границы. Нас там было двенадцать сотен против пятнадцати.
      - И что?
      - Наш меот-кортэг, Ригор, выставил на флангах две руки лучших в Приграничье стрелков. Когда сэй-горы хорошенько разогнались, их авангард просто выкосили стрелами. Первые ряды смешались, задние увязли в них, как кулак в песке, и остановились. Урды мощны и толстошкуры, но ноги у них вполне уязвимы для аркских луков. Когда лава встала, мы ударили по ней сами. Один спир в ближнем бою стоит трех урдов, а один барск спирхэд - пятерых сэй-горов.
      - Скажи… А как это… Когда дерешься по-настоящему? Когда твоя жизнь - против другой жизни?
      - Трудно объяснить… Если дерешься со сверстниками за отцовский подарок, кости никому не ломаешь и крови льется не больше, чем может вытечь из разбитого носа. И ошибаться можно; худшее, к чему приведет ошибка - это лишняя ссадина. Если же ставка в драке - жизнь, тут уж ошибаться нельзя. Ошибешься - умрешь. А в остальном… Все остальное - дело мастерства. Настоящий бой обычно быстрее и проще учебного.
      - А ты… убил кого-нибудь в той стычке у Шри-хад?
      - Хм… - произносит Кьес-Ко и больше не добавляет ничего, а Эки вдруг спохватывается, что вопрос вышел глупый и надолго замолкает, переживая смущение.

* * *

      Эки-Ра ехал в Вирт-Хорл, сопровождаемый наставником и двумя десятками отборных спирхэдов. Через два дня ему исполнялось двадцать лет. Он готовился вступить в возраст Разума.
      По аркским традициям любой фэйюр в первые десять лет своей жизни переживает время Пробуждения. Личность просыпается в новорожденном теле, открывает глаза, рассматривает окружающий мир, учится ходить, говорить, жить. Следующие десять лет - годы Движения - юношей мужского пола обучают ремеслам, наукам, воинскому искусству. Это годы, когда молодому организму требуется двигаться, чтобы познавать, и познавать, чтобы двигаться правильно. За возрастом Движения следует время развития Разума, после пятидесятилетнего рубежа переходящее в годы становления Мастерства, а разменявшие последнюю четверть столетия считаются достигшими возраста Мудрости. Именно этот возраст - своеобразный порог для Избранных Дара. Их время будто бы начинает отсчет заново, последовательно проходя все этапы первой половины жизни - от Движения, до Мудрости. Мудрости Мудрых достигали единицы. О каждом из двухсотлетних старцев рассказывались легенды и даже поговаривали, будто перешагнувших этот рубеж ожидает дорога в Вечность…
      У Эки-Ра не было Дара. Ну, не то чтобы совсем не было, но имеющихся крупиц никак не могло хватить чтобы стать одним из Избранных. Впрочем, в роду правителей Северного Арка сильных издаров и не знали отродясь. Ходили, правда, слухи, будто Бьер-Рик, старший брат Грид-одра, отца Эки, проявляет некоторый талант, но… Каких только слухов не ходило про своенравного Бьер-Рика, последние пять лет безвылазно сидящего в родовой крепости Нага-Рух.

* * *

      - Кьес, а каким был Сард-одр? Ты ведь знал его.
      Вопрос этот нолк-лан слышал от юного хальгира в последний раз четыре года назад. Они тогда так же, как и теперь, проезжали мимо построенного дедом Эки гигантского акведука, снабжающего Арк-Хорл и Вирт-Хорл чистейшей водой прямо из высокогорной реки.
      - Сард-одр был сильным хорлом, - говорит Кьес-Ко. - Он был похож на этот акведук, свое детище - прочный камень снаружи, а внутри живой бурный поток.
      - Знаю, он был великим воином, - заявляет серьезно Эки. В его голосе слышится гордость. Еще бы -речь ведь идет о его деде, Сард-одре, твердом как камень и бурном как поток…
      "Власть не испортила его с годами, - вспоминает Кьес-Ко, - не сделала его своим рабом. Странное дело - он действительно не любил власть, но умел использовать ее и сохранять у других веру в правильность своих поступков. Сард и впрямь был очень сильным и очень жестким в своих решениях… иногда до жестокости. Его сын, отец Эки, многое унаследовал из этих черт, но не сохранил и половины той твердости, что имел Сард-одр. Сэй-горы боялись старика, как степного пожара. Он правил Долиной почти семьдесят лет. За все это время "погонщики урдов" приходили с немирьем дважды и дважды уходили битые, без славы и добычи.
      А еще он выстроил незримую стену между собой и своей женой. Она так и не простила ему до конца своих дней резни в Перт-Сар, где великий хорл задавил в зародыше так и не начавшийся бунт гордых западных акихаров. Сард-одр был сильным правителем, но плохим дипломатом. Договору с тамошней знатью он предпочел демонстрацию силы. И восемь знатных барсков в одну темную ночь стали жертвами "ночных вольпов", убийц с аркских дорог. Среди убитых оказались двое родственников матери Грид-одра. Она не смогла точно узнать, был ли муж прямым виновником их смерти, но подозрение навсегда отравило им совместную жизнь… Жаль, что в семейном отношении сын оказался так же похож на отца, как и во всем остальном."
      Кьес-Ко хорошо помнит все это, ибо уже тогда, почти полсотни лет назад, он, молодой виша-рукх, учил воинов хорла искусству боя. Именно он готовил тогда отряд "ночных вольпов" и был одним из немногих посвященных в тайну Перт-Сарской резни. Зная, и помня о тех событиях, он никогда бы не стал рассказывать про них Эки… По крайней мере, не сейчас.

* * *

      Отец Холод в Долине окончательно сдавал свои права на владение Матери Жизни. Он еще ворчал и постоянно ссорился с ней, не желая мириться с издревле установленным Законом, но поделать ничего не мог. Камадиль-весна, дочь Матери и Отца, вошла в Арк радостной светлой волной. Пока Великие Родители выясняли свои непростые отношения, править над Виар-Та-Мирра приходилось ей. Их ссоры огорчали чувствительное нежное сердце Камадиль и она плакала, заливая землю прохладными дождями. Погода менялась едва ли не каждый день. То светила Мирра, то небо вдруг затягивали угрюмые тучи и стена ливня прибивала к едва отмерзшей земле все, что было едва тоньше молодого деревца-энбаль. Иногда с неба еще сыпался снег, а по ночам Отец тайком пробирался в Долину и затягивал лужи во дворах тонким слоем узорчатого льда.
      Несколько дней назад Седобородый вдруг разбушевался не на шутку и в Долину из-за Гор Надежд ворвался буйный Хэд, верный слуга Отца. Воин-ветер валил деревья, срывал и уносил недостаточно прочно сработанные крыши домов, даже умудрился поднять верхушку Надвратной башни в Лилап-Рха и швырнуть ее за пределы замковой стены. Потоки воды непрерывно поливали Долинное Гнездо двое суток кряду, а потом Хэд выдохся и ушел, небо очистилось от туч и установилась прекрасная теплая погода.
      Эки-Ра радовался теплу как ребенок. Он жмурился от удовольствия, подставляя лицо и грудь встречному ветру и еще не слишком горячим лучам Мирры. Жизнь казалось прекрасной. Правда, грядущая встреча с отцом несколько затеняла горизонты его мечтаний. Они никогда не были с ним достаточно близки, а смерть матери, вместо того чтобы послужить соединению, еще больше отдалила их друг от друга. Отец ведь даже не пришел тогда попрощаться с сыном, наутро после похорон, совсем еще затемно выехал с отрядом приближенных в столицу и уже с дороги прислал вестника.
      "Хорл велел передать, что занят и не сможет проводить тебя лично, юный хальгир. Он желает тебе и почтенному георту Кьес-Ко ровного пути. Рука его лучших спирхэдов проводит вас до стен Лилап-Рха."
      Эки выслушал вестника и приказал собираться к отъезду. Он угрюмо молчал на протяжении всего пути от Вела-Сорд, где жила мама, до Долинного Гнезда Ко-Кьеви, пока спирхэды не оставили их. Все это время, стоило ему лишь посмотреть на вооруженных, нарядно одетых всадников в зеленом, он сразу же вспоминал отца и во рту непонятно откуда появлялась странная горечь.

* * *

      - Очнись, Эки. Ты что, научился спать с открытыми глазами?
      - Прости, Кьес… Ты что-то говорил мне?
      - Говорил. Я заметил, что до Арк-Хорл полдня пути, а время уже позднее. Придется устроить еще одну ночевку.
      - Прямо здесь?
      - Можно и здесь… Я, однако, предпочел бы сделать это там.
      Длинный тонкий палец нолк-лана протягивается в быстро сгущающуюся вечернюю мглу. Там, на практически лишенном растительности выпуклом лбу холма, темнеют башни небольшой крепости. Эки со стыдом узнает форпост, о котором, конечно же, должен был помнить не хуже нолк-лана, ибо эти места были для него родными.
      - Эрош-хад, - бормочет он, - мы уже у Верхнего Кольца. Значит, ты прав, Кьес - отсюда до Арк-Хорл ровно полдня пути.
      Нолк-лан молчит, никак не комментируя запоздалую вспышку прозрения воспитанника. Задумчивость паренька можно понять - его любовь к отцу очень сильна, но если любовь такой силы держать в темнице отчуждения слишком долго, она вполне может превратиться в ненависть.
      - Поспешим, - Кьес-Ко похлопывает узкими пятками по чешуйчатым бокам спира и тот радостно ускоряет бег, уже предвкушая сытный обед и спокойную ночь под навесом. Маленький отряд с грохотом переправляется по деревянному настилу плоского мостика, перекинутого над ленивой и мелкой речушкой, быстро взбирается на холм и останавливается перед воротами заставы.

* * *

      Давно, еще в те времена, от которых до теперешних дней дошли лишь передаваемые из уст в уста легенды, высадились на берегах этой земли уцелевшие после Нашествия Бездны барски и кальиры. Пятьсот кораблей, как гласит древнее предание, отчалили от Старой Земли. Сколько из них добралось до берега - о том знает лишь поглотившая остальные Великая Вода. Выжившие перевалили через отвесные скалы Гор Надежд и спустились в Долину. Вел их могучий и славный хорл - Вирт-одр. Вместе с ним на Новую Землю привели свои роды два его сына и названный брат Сар-Кальир. На левом берегу быстротечного Илка, над тем местом, где сейчас поднимаются в небо высокие стены Вирт-Хорл, они держали совет, и утром Сар с большинством кальирских родов ушел на юг, а Вирт остался там, у подножия Гор Надежд. Его родовичи потеснили с левого берега реки молодую рощицу и заложили основу первого города в Долине. Город назвали Арк, что на древнем наречии барсков значило "светлый, новый". Позже, когда это же название закрепилось за всей северной частью Долины, стали добавлять к имени города "хорл", ибо как еще называть столицу нового государства, как не "новый город хорла"?
      А Сар, между тем, все дальше и дальше уходил на юг - все искал естественную границу, которая могла бы бесспорно отделить его владения от владений брата. И границу он ту нашел - полноводная могучая река перерезала просторы Долины на две неравные части. Южный кусок был меньше северного, но Сар жадности остерегся, мудро рассудив, что спокойствие и надежность границ дороже. Он переправился на левый берег и, углубившись еще немного на юго-восток, основал там, на берегу Сар-озера, свой город, которому в память о матери дал имя Бракаль. При следующей встрече братья закрепили территории своих владений на глянцево-серой глади Законного Камня, а широкую реку, разделяющую земли Арка и Бракаля, назвали Отагон - Рубежный.