Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

– Пусть всю службу отправляет настоятель, – говорил Боцзюэ. – А потом попроси его пригласить его преосвященство только для совершения торжественной литургии и таинства. Тебе, конечно, придется немного потратиться, но чего не сделаешь ради моей дражайшей невестки!

Симэнь позвал Чэнь Цзинцзи и велел ему написать визитную карточку настоятелю У с просьбою пригласить Его преосвященство истинносущего Хуана в сопровождении двадцати четырех послушников и перенести панихиду на двадцатое. Для совершения предусмотренного обряда отпущения грехов покойной и препровождения души чрез огни и воды на небо, как значилось в послании, Симэнь распорядился прибавить пять лянов серебра и наказал Дайаню немедленно седлать коня.

Симэнь проводил Боцзюэ и направился в дальние покои.

– Жена приказчика Бэня подарки принесла, – сказала ему Юэнян. – Они дочь Чжанцзе замуж выдают.

– За кого же? – спросил Симэнь.

Жена Бэнь Дичуаня была в голубой кофте, белой шелковой юбке и темной атласной накидке, а ее дочь – в ярко-красной атласной кофте и желтой шелковой юбке. Ее прическу украшали цветы. Они отвесили Симэню четыре земных поклона.

– Да я и сама не знала за кого, – отвечала Юэнян. – Господину Ся, оказывается, приглянулась. Вчера состоялся уговор, а на двадцать четвертое свадьбу назначили. Он и дал всего тридцать лянов. А барышня вон как выровнялась! Вроде недавно видала, а теперь и не узнаешь. В пятнадцать лет ей все семнадцать дашь.

– Он мне как-то на пиру говорил, – вспомнил Симэнь. – Хочу, говорит, двух барышень взять, пению и музыке обучить. Не думал, что о твоей дочке речь шла.

Симэнь велел Юэнян угостить мать с дочерью чаем. Немного погодя к столу вышли Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Сунь Сюээ и дочь Симэня.

Симэнь и Юэнян поднесли невесте кофту с юбкой из тяжелого шелку и лян серебра, Ли Цзяоэр и остальные подарили ей кто головные украшения, кто платок, одни румяна, другие пудру.

Под вечер из монастыря воротился Дайань.

– Отец настоятель серебро принял, – докладывал он. – Обещал все исполнить как полагается. А его преосвященство Хуан только после двадцатого возвращаются в столицу. Так что девятнадцатого все прибудут сооружать алтарь.

На другой день Симэнь наказал поварам тщательно готовиться к приему. У главных ворот была сооружена переливавшаяся всеми цветами семиярусная пагода, обтянутая шелками, а перед залой – пятиярусная.

Семнадцатого цензор Сун прислал двоих чиновных лиц проверить, как идут приготовления.

Перед приемной залой красовался огромный экран с павлином, на полу лежали узорные ковры, на столах – роскошные скатерти, а на креслах – вышитые тюфяки. Большой стол для главнокомандующего Лу ломился от редчайших яств и деликатесов, разложенных с отменным вкусом в огромных блюдах и чашах. Было тут чем насладиться, да и поглядеть чего стоило. Рядом стояли столы поменьше – для военного губернатора и цензора. По обе стороны в ряд располагались столы для чинов инспекторских управлений, а далее – для остальных чиновников областных управлений. Под навесами по обе стороны были расставлены обыкновенные столы. После осмотра Симэнь угостил чиновников чаем, и они отбыли.

На другой день военный губернатор и цензор во главе с большой свитой чиновной и военной знати еще утром прибыли на пристань для торжественной встречи корабля с главнокомандующим Лу Хуаном. Высоко на ветру развевалось желтое знамя с надписью: «Его Величества посол». Впереди с благоговением несли императорские эдикты, за ними – местные указы. Далее в полном боевом облачении – латах и шлемах – шествовали начальники гарнизонов, военные коменданты, командующие ополчением и правители уголовных управ. Над ними реяли голубые знамена, сверкали парадные секиры и копья с кистями. Процессия растянулась на несколько ли. Главнокомандующий Лу, облаченный в ярко-красный халат из узорной парчи с драконами, восседал в роскошном теплом паланкине, который несли восемь человек. Верх паланкина был выделан из серебра, над ним опускался коричневый зонт. За паланкином следовала бесчисленная свита знатных лиц, гарцевавших верхами. Холеные кони громко ржали. Пышная процессия, напоминавшая дорогой пестрый ковер, двигалась под барабанный бой и духовую музыку по посыпанной желтым песком дороге. Не слышно было ни лая собак, ни пенья петухов. Исчезли куда-то и путники – сборщики хвороста и дровосеки.

Процессия миновала окружной центр Дунпин и вошла в Цинхэ. Уездные чиновники, тесня друг друга, опускались на колени у обочины дороги и так приветствовали высокое лицо. Вестовые громкими криками возвещали о приближении государева посла. Когда процессия поравнялась с домом Симэнь Цина, грянула музыка, потрясшая небеса. По обе стороны плотными рядами шли стражники в темных одеждах, заслонявшие собою знатных особ. Симэнь, в темном парадном платье и чиновничьей шапке, долго стоял у ворот с почтительно сложенными на груди руками. Стража, наконец, прошла.

Главнокомандующий Лу вышел из паланкина. За ним в приемную залу проследовал военный губернатор и цензор во главе целой свиты лиц чиновного звания разных рангов. В зале гостей опять встретили нежной музыкой – запели небесные свирели и волшебные цитры. Первыми представились главнокомандующему военный губернатор Шаньдуна Хоу Мэн и цензор Сун Цяонянь. Лу Хуан приветствовал их поклоном. За ними представились левый губернатор Шаньдуна Гун Гун и его левый помощник Хэ Цигао, правый губернатор Чэнь Сычжэнь и его правый помощник Цзи Кань, левый советник Фэн Тингу и правый советник Ван Боянь, судебный инспектор Чжао Нэ, экзаменационный инспектор Хань Вэньгуан, инспектор просвещения Чэнь Чжэнхуэй и военный инспектор Лэй Циюань. Лу Хуан приветствовал их едва заметным кивком головы. За ними представились правители восьми округов – Сюй Сун из Дунчана, Ху Шивэнь из Дунпина, Лин Юньи из Яньчжоу, Хань Банци из Сюйчжоу, Чжан Шуе из Цзинани, Ван Шици из Цинчжоу, Хуан Цзя из Дэнчжоу и Е Цянь из Цайчжоу. Лу Хуан приветствовал их всего лишь сложением рук. Когда же перед главнокомандующим предстали командующий пограничными войсками,[1104] военный комендант, командующий ополчением и прочие военные чины, он на них даже внимания не обратил. Чиновные мужи вышли после представления наружу. Потом Симэнь Цин и судебный надзиратель Ся с поклонами вынесли чай. Военный губернатор Хоу и цензор Сун поспешили им навстречу и собственноручно поднесли прибор главнокомандующему, чей головной убор украшали золотая булавка и кисти. Внизу заиграла музыка. Потом губернатор с цензором почтительно поднесли Лу Хуану нефритовую чару вина.

Высокий гость занял почетное место, военный губернатор с цензором разместились за столом пониже, остальные же титулованные гости и Симэнь расселись в соответствии со званием и рангом. Ведущий из труппы казенных актеров протянул перечень исполняемых номеров. Заиграла музыка, и перед гостями выступили певцы и танцоры. Оркестр отличался высокой сыгранностью, танцоры покоряли яркостью костюмов и четкостью движений. Во время пира был сыгран акт из пьесы «Пэй Цзиньский князь возвращает пояс».[1105] Когда актеры удалились, повара подали блюда из жареной оленины и свинины, изысканнейшие соусы и подливки, редчайшие супы, рис и деликатесы. Появились четыре певца и под аккомпанемент цитры и лютни приятными голосами запели из цикла нань-люй[1106] «Ветка цветов»:

Опора государя ты и око,

За то тебя он жалует высоко.

Деяниями гордыми твоими

Твое потомки славить будут имя.

Поддержка слабым, бедствующим, сирым,

Защитник царства, ты приходишь с миром.

В поступках справедлив и человечен,

На службе ты ретив и безупречен.

Всегда высокомудр, самоотвержен,

Ты пользе государственной привержен

И облегчить стремишься людям гнет,

Быть неподкупным, просвещать народ.

Актеры кончили петь. Не успели еще подать и вторые блюда, а музыканты и актеры уж трижды услаждали пировавших. Сопровождающие Лу Хуана лица ждали внизу, и цензор Сун послал двух чиновников окружных управлений, чтобы те составили им компанию за столами под навесами. Командующий войсками, военный комендант и прочие военные чины вместе с Симэнем пировали отдельно.

Главнокомандующий распорядился подать десять лянов серебра и, наградив ими поваров и актеров, приказал готовить паланкин. Высокого гостя пытались было уговорить задержаться еще немного, но безуспешно. Все высыпали на улицу проводить Лу Хуана. Грянула музыка. Послышались громкие крики стражи, очищавшей путь следования высокого сановника от толпы зевак. Выстроились рядами кони и экипажи. Чиновные лица вскочили на коней, намереваясь проводить Лу Хуана, но он того не пожелал и, подняв руку, сел в паланкин. Военный губернатор Хоу и цензор Сун все же наказали коменданту отрядить телохранителей для сопровождения свиты на корабль. Деликатесы, вино и утварь были отправлены на корабль вместе с перечнем и преподнесены главнокомандующему собственноручно правителем Дунпина Ху Шивэнем и воеводой Чжоу Сю.

– Прямо-таки не знаем, как вас и благодарить! – говорили подошедшие к столу военный губернатор Хоу и цензор Сун, обращаясь к Симэню. – Столько мы вам забот доставили! Если вам не хватило собранного серебра, мы восполним затраты. Примите нашу самую глубокую признательность и сердечную благодарность за нынешний прием.

– Что вы, господа! – Симэнь поспешно отвесил земной поклон. – Это мне следует благодарить вас за высокую честь, оказанную мне, недостойному, и за дорогие подношения, присланные накануне. Я счастлив, господа! Только покорнейше прошу меня простить за скромный прием в сем убогом жилище. Боюсь, не угодил я высоким гостям.

Цензор Сун еще раз поблагодарил хозяина и велел своим слугам готовить паланкин. Он и военный губернатор Хоу встали и начали откланиваться, за ними поднялись чины инспекторских и областных управлений. Столы сразу опустели. Вернувшись в залу, Симэнь распорядился угостить казенных актеров, и их отпустили. Оставлены были только четверо актеров. Столы, расположенные вне залы, были убраны слугами тех, кто за ними пировал, но не о том пойдет речь.

Было еще рано, и Симэнь велел слугам накрыть четыре стола. Все они ломились от яств. Были приглашены шурин У Старший, Ин Боцзюэ, Се Сида, сюцай Вэнь, приказчики Фу Цзысинь, Гань Чушэнь, Хань Даого, Бэнь Дичуань и Цуй Бэнь, а также зять Чэнь Цзинцзи. Большинство из них встали с зарею и крепко потрудились за день. Вскоре все сели за столы. Шурин У Старший, сюцай Вэнь, Ин Боцзюэ и Се Сида заняли почетные места, Симэнь сел за хозяина. Приказчики расположились по обеим сторонам. Подали вино.

– Досталось тебе, брат, нынче, а? – начал Боцзюэ. – Его превосходительство Лу доволен остался? Долго пировал?

– Его превосходительство всем остались вполне довольны, – отвечал Хань Даого. – А их сиятельства губернатор и цензор потом в благодарностях рассыпались.

– Ну, а кто бы еще в наших краях такое пиршество мог устроить? – говорил Боцзюэ. – Да никто! Не найдешь больше таких палат, это во-первых. А потом, к кому столько знати съедется? Принять больше тысячи – шутка ли? Да, брат, пришлось тебе тряхнуть мошной! Зато на весь Шаньдун слава.

– А среди гостей и мой почтенный наставник был, – заметил сюцай Вэнь. – Господин Чэнь, инспектор просвещения. – Это который же? – спросил Симэнь.

– А Чэнь Чжэнхуэй, – пояснил сюцай. – Его родитель, почтенный Чэнь Ляовэн, служил прокурором. Учитель Чэнь – уроженец уездного центра Цзюаньчэн в Хэнани. В двадцать девятый год жэнь-чэнь,[1107] восемнадцати лет от роду, императорский экзамен выдержал и получил звание цзиньши. Инспектором теперь служит. Огромной учености человек.

– Ему, стало быть, теперь всего лишь двадцать четвертый год идет, – сказал Симэнь.

Подали супы и рис. После угощения Симэнь позвал четверых актеров.

– Как вас зовут? – спросил он.

– Меня – Чжоу Цай, а их Лян До, Ма Чжэнь и Хань Би, – отрекомендовался певец.

– Ты, часом, не брат Хань Цзиньчуань? – поинтересовался Боцзюэ.

– Цзиньчуань и Юйчуань – мои сестры, – отвечал Хань Би, встав на колени.

– Вас накормили? – спросил Симэнь.

– Только что, – ответил Чжоу Цай.

Симэнь еще во время пира вдруг загрустил, вспомнив, что с ним нет Пинъэр.

– Спойте-ка «Цветы в Лоянском парке[1108]», – велел он. – Знаете?

– Мы с Чжоу Цаем споем, – опустившись на колени, сказал Хань Би.

Они настроили цитру и лютню, ударили в кастаньеты и запели на мотив «Ликуют небеса»:

Цветы в Лоянском парке

Всю ночь освещены,

Сияет месяц яркий,

Глаза любви полны.

Купи скорее эти

Чудесные цветы,

У неба ясный месяц

Займи на время ты.

Душиста балюстрада,

Искриста и цветна,

Гуляет месяц праздно,

Вино допив до дна.

Но вдруг исчез проказник,

Опали лепестки,

Прощай, подлунный праздник,

Прими, юдоль тоски.

Цветы и месяц разве

Расстались навсегда?

Минуты счастья ради

Мне горевать года!

А осень бесконечна,

Разлука тяжела,

Любовь бесчеловечна, –

Зачем она ушла?!

Певцы умолкли, и Ин Боцзюэ заметил на глазах Симэня слезы.

– Только мне, брат, понятно твое состояние, – говорил Боцзюэ. – Я-то тебя знаю. Ты ведь вспомнил мою покойную невестку. Как же не грустить? Вы жили неразлучно, как два цветка на ветке, как пара уточек неразлучных.

– Легко тебе говорить! – отвечал Симэнь, глядя на подаваемые сладости. – Будь она жива, все бы своими руками приготовила. А теперь вон служанки варганят. Сам погляди, на что похоже. Я в рот брать брезгую.

– Судя по богатству и изысканности блюд, – вставил сюцай Вэнь, – вам, милостивый батюшка, по-моему, жаловаться не приходится, –

Тебе, брат, конечно, тяжело, – продолжал Боцзюэ, – но ты не прав. Нельзя остальных невесток так обижать. Их разговор подслушала из-за ширмы Цзиньлянь и все передала Юэнян.

– Пусть его болтает! – отвечала хозяйка. – Ему не закажешь. Она ведь еще при жизни наказывала Сючунь сестрице Ли отдать, а стоило мне только напомнить, как он от злости глаза вытаращил. Не успела, мол, умереть, а вы уж служанок раздавать. Я теперь молчу. Ты не заметила, как кормилица себя стала вести, а с ней и обе горничные? Но мне слова нельзя сказать. Сразу упрекнут: во все, дескать, вмешиваешься.

– Да я и сама вижу, как Жуи изменилась, – вторила хозяйке Цзиньлянь. – Наверняка наш бесстыжий с ней спутался. Он ведь целыми днями там ошивается. Мне говорила, он ей шпильки покойной сестрицы поднес, а она их сейчас же нацепила и ходит, всем хвалится.

– Бобы, чем ни приправляй, все одно бобы, – сказала Юэнян.

Не по душе обеим им было поведение кормилицы Жуи.

Да,

Благие перемены в ней,

как видно, вовсе неспроста,

Ведь и пион-цветок пышней

лишь на ухоженных кустах.

Тому свидетельством стихи:

Проносятся воды за башней Сян-вана,[1109]

Обоих снедает тоска неустанно.

Но стен белизну озаряет луна,

Не ведает горя людского она.

Если хотите знать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ

ДВОРЕЦКИЙ ЧЖАЙ ПРИСЫЛАЕТ СИМЭНЬ ЦИНУ ПОСЛАНИЕ С ПОЖЕРТВОВАНИЕМ НА ПОХОРОНЫ

ЕГО ПРЕОСВЯЩЕНСТВО ХУАН, СВЕРШАЯ ПАНИХИДУ, МОЛИТСЯ ОБ ОТПУЩЕНИИ ГРЕХОВ УСОПШЕЙ И О ПРОВОЖДЕНИИ ДУШИ ЕЕ НА НЕБО

Чередою, одно за другим,

восемь окон сначала открылось.

По ступеням террасы затем

фея в пышном наряде спустилась.

И внезапно пахнуло весной –

пробудилась у терема ива,

И повсюду в горах зацвела

белоснежная зимняя слива…

В темном небе луна поднялась,

колыхнулись цветочные тени,

И явилась любимая мне

вместе с шелестом чутких растений.

Перед нами согласья парчу

фея дивная вдруг расстелила,

Сшить нам яркий весенний наряд

тут же духу Весны[1110] поручила.

Так вот, в тот день на пиру с шурином У Старшим, Боцзюэ и остальными Симэнь спросил Хань Даого:

– Так когда же отплывают купеческие корабли? Надо бы загодя товар упаковать.

– Вчера узнавал, – отвечал Даого. – Сказали, двадцать четвертого отчаливают.

– Тогда после панихиды упакуем, – заключил Симэнь.

– Кого ж пошлешь? – поинтересовался Боцзюэ.

– Все трое поедут, – сказал Симэнь. – В будущем году отправлю Цуй Бэня за партией товаров в Ханчжоу. А вот он, – Симэнь указал на Хань Даого, – и Лайбао поедут в Сунцзян и прилегающие города за холстом. Парча и шелка у нас пока есть.

– И все-то у тебя, брат, ну до самых мелочей предусмотрено, – восхищался Боцзюэ. – А торговля тогда только и процветает, когда на всякий спрос готово предложение.

Время подходило к первой ночной страже, и шурин У Старший встал.

– Мы выпили предостаточно, – говорил он. – И тебе, зятюшка, тоже пора отдохнуть. За день порядком досталось. Так что разреши проститься.

Но Симэнь никак не хотел его отпускать и велел актерам спеть, а каждому выпить по три чарки. Только после этого гости разошлись. Симэнь наградил четверых актеров шестью цянями серебра, но те стали отказываться.

– Мы не можем принять такое щедрое вознаграждение вашего превосходительства, – объясняли они. – Ведь мы пели по долгу службы, по приказу его сиятельства Суна.

– Да чего вы боитесь? – возражал Симэнь. – Я желаю вас наградить, причем же тут приказ?

Актеры наконец приняли серебро и отвесили хозяину земные поклоны, но не о том пойдет речь.

Симэнь пошел на ночлег в задние покои, а на другой день с утра отправился в управу. Между тем отец У, настоятель монастыря Нефритового владыки, прислал двух мастеровых с послушником для сооружения в приемной зале алтаря с престолом.

На верхнем ярусе престола располагались Трое пречистых.[1111] и Четверо владычествующих[1112] На среднем ярусе возвышался Досточтимый Небесный повелитель, дух-спаситель от бед и напастей, дух звезды Тайи.[1113] По одну сторону от него размещались духи Восточного пика,[1114] по другую – духи ада Фэнду.[1115] Нижний ярус занимали князья десяти дворцов преисподней и правители девяти подземных бездн,[1116] чины адских судилищ, надзиратели алтаря,[1117] два предводителя Волшебного тигра,[1118] четыре великих небесных господина – Хань, Лю, У и Лу,[1119] Владычица великой тьмы,[1120] Семеро истинносущих,[1121] Яшмовая дева, семнадцать божественных воевод, призывающих светлые и темные души усопших[1122] в загробное царство. Алтарь и престол были убраны как полагается. Ярко мерцали стоявшие рядами узорные свечи. Из курильниц струился славный лилейный аромат, кругом возвышались траурные хоругви со стягом усопшей в центре, стоял аналой. Опускались расшитые золотом шторы, красовался ритуальный барабан. Престол был обтянут узорною парчой с вышитым на ней парящим в облаках журавлем.

Вернувшись домой, Симэнь оглядел алтарь с престолом и остался крайне доволен. Послушника и мастеровых покормили, и они вернулись в монастырь. Симэнь между тем распорядился, чтобы сюцай Вэнь написал приглашения свату Цяо, шуринам У Старшему, У Второму, Хуа Старшему и Мэну Второму, а также свояку Шэню, Ин Боцзюэ, Се Сида, Чан Шицзе, У Шуньчэню и множеству других родных и близких с их женами. Панихида должна была совершаться на другой день, и слуги с поварами хлопотали, не зная покоя, готовя угощения и жертвенную снедь, но не о том пойдет речь.

На другой день в пятую ночную стражу, на заре, даосские монахи миновали городские ворота. Пройдя прямо к алтарю, они зажгли свечи и после омовения рук воскурили благовония. Под удары в барабан и цимбалы начали чтение канонов и возглашение акафистов из «Нефритовых строк о рождении духа».[1123]

Над воротами развевался огромный стяг. Тут же висело траурное уведомление. К обеим створкам были прикреплены надписи на желтой бумаге. Крупные знаки по одну сторону гласили:

Утром милость яви, Стерегущий Восток,[1124]

Укажи путь к бессмертью в Пурпурный Чертог.[1125]

Параллельная надпись по другую сторону взывала:

Управляющий Югом,[1126] избавь от грехов.

Дай добраться душе до Багряных холмов.[1127]

В уведомлении было сказано следующее:

«Верноподданный Великой Сунской Империи, житель сей улицы в уездном центре Цинхэ, области Дунпин провинции Шаньдун, облаченный в траур ревнитель веры даосской Симэнь Цин вместе с семьей и домочадцами сего дня с благоговением возносит молитву Милосердному Творцу. Пав ниц, молюсь пред дщицею души усопшей младшей жены, урожденной Ли. Жития ее было двадцать семь лет. Родилась в полуденный час под знаком „у“ пятнадцатого дня в первой луне восьмого года синь-вэй, скончалась в послеполуночный час под знаком „чоу“ семнадцатого дня в девятой луне седьмого года в правление под девизом Порядка и Гармонии.

Мы, в браке состоя, наслаждались супружеским согласьем, но, увы, покинула феникса подруга. Смолк слаженный дуэт арфы и цитры, и холодный месяц освещает ныне опустевшие покои. Как тяжело свершать заупокойные обряды! Голос и образ ее день ото дня отдаляются, меркнут. А время бежит, и вот уж пять седмиц прошло с ее кончины. Дабы избавить душу усопшей от загробных мук, нынче, двадцатого дня, мы, погруженные в глубокий траур, пригласили к себе наставников веры даосской и почтительно просим предстать пред алтарем и вознести молитву искреннюю и чистосердечную об отпущении грехов новопреставленной души.

С трепетом раскрываем нефритовые страницы Священного Писания и, творя акафисты из «Драгоценного образца рождения духа в девяти переворотах», осмеливаемся подать письменное прошение. Встретьте колесницу, запряженную львами, и явите милость – золотым светильником уничтожьте мрак и указом высочайшим в драконьей строке[1128] грехи усопшей отпустите, избавьте от адских мук, выведите из темной ночи через узорный мост и в обитель лазурную вознесите, где раздается мелодичный звон яшмы, обильны яства и утренние росы, где сподобится она обресть истину.

Пав ниц пред нефритовыми ступенями, умоляем явить милосердие – снизойти из Синего дворца,[1129] дабы наставить всех нас на путь человеколюбия, сострадания и взаимной поддержки, а душу усопшей ввести в обитель безмятежной жизни, в небесную страну наивысшего блаженства.

Мы, родные, опечаленные тяжелой утратой, ждем благовеста и призываем всех близких молиться вместе с нами, принести жертвы и уверовать в торжество добра, о чем и составлено сие уведомление.

Год правления под девизом Порядка и Гармонии, такой-то день такой-то луны.

Службу совершает Его Преосвященство Хуан Юаньбо,

Хранитель «Канонических реестров из Великой Пещеры в небесном царствии Высшей Чистоты»,[1130]

Придворный из Золотых чертогов[1131] девятиярусного неба,

Высокий судия Нефритовой управы духов на вершине небосвода, Служитель Палаты громов,

Высокий иерарх почтенной веры, открытой и сокровенной, таинственной и очищающей,

Духа Тайи наместник на земле,

При августейшем алтаре ритуальных гонгов надзиратель,

По совместительству управляющий делами даосской церкви в Поднебесной».

Над алтарем в зале висела надпись. Крупные знаки гласили:

«Творя молитвы, амулеты составляя,

Владыку просим в пятую седмицу:

Дух сквозь огонь и воду претворяя,

Спаси и дай ему освободиться!»

Его преосвященство истинносущий Хуан, препоясанный золотым поясом, в ярко-красной рясе, прибыл с восходом солнца в отделанном слоновой костью паланкине. Его сопровождала свита монахов и послушников. Сопровождающие окриками разгоняли зевак. Настоятель У с монахами встретил его преосвященство и проводил к алтарю, где они обменялись приветствиями. Тут им представился, отвешивая поклоны, Симэнь в траурном платье и шапке и поднес чай.

Около алтаря были поставлены аналой и жертвенный стол, покрытый ярко-красным покрывалом с золотыми узорами. Рядом размещались накрытые узорными тюфяками кресла, около которых стояли два молодых послушника.

Пока его преосвященство, в перевязанном черным флером клобуке, украшенной звездами ярко-красной рясе и черных сандалиях, читал молитвенное обращение к духам, Симэнь преподнес кусок отделанного золотом атласа.

Прежде чем предстать пред алтарем для совершения торжественной службы, его преосвященство облачился в расшитую золотыми облаками и белыми журавлями ярко-красную рясу с широкими рукавами, надел красный, как солнце, подобный грому и молнии даосский клобук, обулся в красные узорные сандалии, поверх которых виднелись белые шелковые чулки.

Поодаль от алтаря был сооружен жертвенник духам Неба и Земли, прикрываемый сверху двумя золотыми зонтами. Рядом стояли Золотой отрок, воскуряющий благовония, и Яшмовая дева, разбрасывающая цветы. Высоко вздымались стяги и бунчуки. Жертвенник охраняли Святые полководцы надзиратели алтаря. Держали грамоты посланцы трех миров.[1132] Тут были Небесные дежурные по четырем делениям времени,[1133] духи городских стен и околотка, земли и местности.[1134] Словом, все было предусмотрено.

На столе благовоний совершающий службу его преосвященство расставил пять атрибутов: сигнальный знак Небесного владыки, вызывающий гром черный бунчук, нефритовый аршин небесного воеводы Тяньпэна,[1135] инкрустированный семью звездами Северного Ковша драгоценный меч[1136] и ритуальную чашу с водой святою. После чтения молитвы монахи совершили омовение рук и воскурили благовония.

Началась ектенья, во время коей двое монахов с кадилами совершили три поклона и призывали духов. Затем, когда по велению его преосвященства были зажжены благовонные палочки, очищен и освящен алтарь, раскрывались талисманы и читались всевозможные призывные заклинания. В обращении к трем небесам[1137] и десяти землям[1138] трижды предлагалось принять жертвы. Заиграла музыка, и при курении фимиама были преданы огню жертвенные деньги.

Симэнь и Чэнь Цзинцзи с курильницами в руках, сопровождаемые воинами, разгонявшими зевак, последовали за священнослужителями. Перед ними и сзади несли четыре отделанных золотом зонта, каждый из которых украшали три пары кистей. У ворот стояли облаченные в траур родные. Шатер для одинокой души был воздвигнут на улице. Перед ним стояли блюда с рисом и жертвенной снедью. Их охраняли четверо солдат. Воскурив благовония, шествие вернулось к алтарю. Опять звали духов вкусить жертвы, а потом собравшихся пригласили в крытую галерею, где была устроена трапеза. Родные и друзья, соседи и приказчики тянулись с пожертвованиями нескончаемым потоком. Симэнь велел Дайаню с Ван Цзином регистрировать посетителей. По окончании трапезы им вручали ответные знаки внимания.

Утром же молились о священном единении трех сокровищ веры, произносили заклинания о разверстии адских темниц и звали усопшую. Снова заиграла музыка, и все проследовали к дщице Ли Пинъэр и опять призывали ее светлую душу, припадая к нефритовым ступеням пред образом Небесного владыки, потом у аналоя вслушивались в канон и постигали дао. Его преосвященство тем временем, взойдя на возвышение, читал акафист из «Нефритовых строк о рождении духа в девяти небесах» и возжигал благовония перед духом Тайи, Великим владыкой Восточного пика, духами ада Фэнду, и князьями десяти дворцов преисподней. Затем его как ветром унесло.

В обед его преосвященство в торжественном облачении, ступая по звездам, подал начертанный киноварью доклад Нефритовому владыке и, достигнув Синего дворца Восточного предела, направил божественных воевод в стольный град преисподней Лофэн.[1139]

Его преосвященству истинносущему Хуану, надобно сказать, на вид было лет тридцать. Выглядел он необычно, а когда совершал панихиду, казался снизошедшим с небес бессмертным. Словом, он олицетворял собою истинное совершенство.

Только поглядите:

На звездной короне гирлянда нефритовых листьев, из журавлиных перьев ряса расшита золотой зарей. Божественно чист, словно месяц, в Янцзы отраженный. Ликом на древних похож, точно сосна вековая с Великой горы Тайхуа[1140]. Он шагает по звездам Северного Ковша, и его красные туфли вступают на киноварь вечернего неба. Он меряет шагом заоблачную пустоту, и его драгоценные папки с даосским каноном испускают благовещий дух.