Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

Дайаня угощали в переднем флигеле. Он заметил молоденького слугу. Тот вынес из дальних покоев поднос с отваром, рисом и сладостями и направился прямо к калитке, за которой располагался западный кабинет.

– Это ты кому? – спросил Дайань.

– Дяде.

– А как его зовут?

– Дядя Чэнь.

Дайань потихоньку последовал за слугой к кабинету. Мальчик отдернул дверную занавеску и исчез в помещении, а Дайань подкрался под окно и заглянул внутрь. На кровати лежал зять Чэнь. Когда слуга принес еду, Цзинцзи вскочил с постели и сел за стол. Дайань незаметно проскользнул через калитку и вернулся во флигель.

Когда стало темнеть и зажгли огни, Дайань сопроводил паланкин Юэнян домой, а по возвращении подробным образом рассказал хозяйке обо всем увиденном.

– А зять Чэнь точно у нее проживает, – сообщил он.

После этой встречи Чуньмэй, послушавшись Цзинцзи, перестала поддерживать отношения с Юэнян.

Да,

Так преграду меж ними воздвиг

этот неблагодарный юнец.

Только вспомнишь – обида и гнев, –

давней дружбы бесславный конец.

С тех пор Цзинцзи вступил в тайную связь с Чуньмэй, о чем никто в доме не подозревал. В отсутствие мужа Чуньмэй приглашала к себе Цзинцзи, и они обедали или пировали у нее в спальне, а на досуге играли в шашки, шутили, смеялись и чего только себе не позволяли. Когда же хозяин был дома, Чуньмэй наказывала служанке или слуге отнести ему кушанья в кабинет. Частенько средь бела дня Чуньмэй подолгу засиживалась в кабинете у Цзинцзи. Их все больше и больше влекло друг к дружке, но говорить об этом подробно нет надобности.

Как-то начальник гарнизона во главе конного отряда отправился в инспекторскую поездку. Настала пятая луна и праздник лета. Чуньмэй велела накрыть стол вблизи от западного кабинета в беседке среди цветов. С Чуньмэй пировали Сунь Вторая и Чэнь Цзинцзи. Они пили крепкое с добавлением реальгара[1734] вино, лакомились завернутыми в тростниковые листья пирожками-цзунцзами[1735] и весело проводили время. Горничные и служанки ухаживали за ними с обеих сторон стола. Какое прекрасное это было пиршество в цветах!

Только поглядите:

В горшках зеленеют ивовые ветки, в вазах алеют гранаты. Свисают креветочные усы – хрустально прозрачные занавески, павлинами пестреет ширма из перламутра. Аир пронзает нефрит. Красавицы, улыбками даря, в багряных кубках, как заря, поднимают вино. Клиновидные пирожки грудятся на злате. Прислужницы высоко, словно на подставках, держат яшмовые тарелки. Ели вареные деликатесы, угощались свежими плодами. В прическах красовались амулеты – тигрята из полыни[1736]. Плечи и руки переплетали разноцветные ленты. Справляли в каждом доме праздник лета, повсюду шли веселые пиры. Гуляют все, и целый мир во хмелю. Кувшин вина помогает коротать досуг и возбуждает веселье. Сколько мелодичного звона раздается от яшмовых подвесок на платьях красоток! Как тихо колышется белый шелк вееров у чаровниц в нежных руках!

Услаждали пирующих по приказанию Чуньмэй певицы Хайтан и Юэгуй. Когда солнце стало склоняться к западу, а после небольшого дождичка повеяло прохладой, Чуньмэй подняла большой золотой кубок-лотос и предложила выпить. Вино уже обошло несколько кругов, и захмелевшая Сунь Вторая удалилась к себе в спальню, оставив Чуньмэй наедине с Цзинцзи в беседке среди цветов. Они продолжали провозглашать один тост за другим и играли на пальцах. Через некоторое время служанка внесла обтянутый газом фонарь. Кормилицы Цзиньгуй и Юйтан унесли Цзиньгэ, которому было пора спать.

После проигрыша Цзинцзи, не осушив штрафного кубка, удалился к себе в кабинет. Чуньмэй послала за ним Хайтан, но он не появлялся. Тогда она наказала Юэгуй:

– Если не пойдет, притащи. А то десяток пощечин у меня заработаешь.

Когда Юэгуй вошла в кабинет, Цзинцзи уже успел лечь поперек кровати навзничь и громко храпел. Как она ни старалась, ей так и не удавалось его добудиться.

– Вас матушка приглашает, – повторяла она. – Пойдемте, а то мне из-за вас попадет.

Наконец Цзинцзи что-то пробурчал себе под нос.

– Ну и попадет, а мне-то что! – проговорил он. – Я пьян, с меня хватит.

Юэгуй потянула его к себе.

– Я вас доведу, дядя, – толкая Цзинцзи, говорила она. – У меня силенки хватит – не из слабого десятка!

От толчков в голове у того прояснилось. Однако он, уже прикидываясь совсем пьяным, будто в шутку заключил Юэгуй в свои объятия и, благо было темно, поцеловал.

– Его зовут по-хорошему, – повышенным голосом заговорила служанка, – а он себе вон что позволяет! Не совестно ли!

– Дитя мое! – обратился к ней Цзинцзи. – Если ты не против, то зачем к совести взывать!

Он еще раз поцеловал Юэгуй, и они пошли к беседке.

– Мне приказано вас привести, дядя, не то от матушки достанется, – говорила Юэгуй.

Чуньмэй велела Хайтан наполнить большие кубки и села с Цзинцзи играть в шашки, а кто проигрывал, тот обязан был осушать кубок. Пока они играли одну партию за другой, зевавшие служанки удалились на покой. Остались только Хайтан и Юэгуй, которых Чуньмэй послала за чаем, и они с Цзинцзи остались в беседке одни. Пояс с подвесками ослаб и обнажился ее стан – нефритовое изваяние. Алые уста источали нежнейшее благоуханье.

Да,

Сколько тенистых террас

освещали косые лучи!

Фениксов пара неслась

в круговерти любовных пучин.

Тому свидетельством стихи:

В беседке меж цветов

они полны истомы,

блестят как светлячки

росинки на виске.

Не заноси часов

в глубинные хоромы,

попробуй, отличи

клюв соловья в цветке.

Они как раз предавались любовным усладам, когда Хайтан внесла чай.

– Матушка, вас к Цзиньгэ просят, – сказала служанка. – Мальчик проснулся. Плачет, вас зовет.

Чуньмэй с Цзинцзи осушила еще два больших кубка, потом прополоскала рот чаем и удалилась в дальние покои. Служанка стала убирать посуду, а Сиэр, поддерживая Цзинцзи, повел его в кабинет на покой, но не о том пойдет речь.

Однажды Его Императорским Величеством был издан эдикт, согласно которому начальнику гарнизона Чжоу с пешими и конными войсками приказывалось присоединиться к частям правителя Цзичжоуской области Чжан Шуе и вместе отправиться в карательный поход на гору Лян с целью истребить разбойников во главе с Сун Цзяном.[1737]

– Береги сына! – наказывал начальник Чуньмэй перед самым отбытием. – Да позови сваху. Надо будет брату твоему найти подходящую пару. А я его имя на всякий случай в воинскую часть внесу. Если все пойдет удачно и мы вернемся с победой, государь император не оставит нас своими милостями. И ему, смотришь, чин какой перепадет. И тебе будет лестно и приятно.

Чуньмэй в знак согласия кивнула головой. Дня через два или три вещи были собраны, и воевода Чжоу во главе пехоты и конницы отправился в поход. Взял он с собой только Чжоу Жэня, а Чжан Шэну с Ли Анем поручил присматривать за домом, но не о том пойдет речь.

Однажды Чуньмэй позвала тетушку Сюэ.

– Вот дело-то какое, – начала хозяйка. – Батюшка перед отъездом просил меня позаботиться о женитьбе моего брата. Нашла бы ты ему подходящую пару, девушку лет шестнадцати или семнадцати. Только чтобы собой хороша была, умна и расторопна. А то у него нрав сама знаешь какой!

– Как не знать! – воскликнула сваха. – Лучше не говорите, дорогая! Он и первой-то своей недоволен был.

– Смотри, не угодишь, пощечин у меня заработаешь! – предупредила Чуньмэй. – Ведь она ко мне в дом невесткой войдет. Дело нешуточное!

Чуньмэй велела служанке угостить сваху чаем. Тут к ним вошел сам Чэнь Цзинцзи и сел за стол.

– А, это вы, зятюшка Чэнь! – воскликнула сваха и поклонилась. – Давненько не видались. Где пропадали, почтеннейший? А вам счастье улыбается. Матушка только что распорядилась вам невесту подыскать. Чем же вы, почтенный сударь, благодарить меня будете?

У Цзинцзи вытянулось лицо. Он не проронил ни слова.

– Иль у тебя язык отнялся, зятюшка, – продолжала сваха.

– Да не называй ты его зятем! – вставила Чуньмэй. – Что было, то прошло. Он – дядя Чэнь, так его и зови!

– Виновата, матушка! – спохватилась сваха. – Опять проклятый язык не так повернулся. Больше не буду. Стану тебя звать дядюшкой.

Цзинцзи не выдержал и, прикрывая полный рот, засмеялся.

– Вот это другое дело! – глотая еду, говорил он. – По душе, приятно слышать.

Тетушка Сюэ вошла в раж и в шутку шлепнула Цзинцзи.

– Вот старый бродяга! – засмеялась она. – Ему, видишь ли, по душе. Не льсти уж! Чай, я не зазноба твоя!

Тут рассмеялась и Чуньмэй.

Немного погодя Юэгуй подала чай и закуски. После чаю сваха забрала свою корзину и стала откланиваться.

– Уж я для вас постараюсь, матушка, ног жалеть не стану, – проговорила она. – Как только найду хорошую девицу из порядочной семьи, приду скажу.

– Насчет подарков, нарядов, украшений и всего, что полагается, пусть не волнуется, – заметила Чуньмэй. – Только бы из хорошего дома была да собой недурна. Как присмотришь, приходи.

– Хорошо, матушка! – заверила ее сваха. – Мне бы только вам угодить, матушка!

Через некоторое время Цзинцзи закончил обед и удалился к себе, а тетушка Сюэ все еще мешкала с уходом.

– Когда же это он к вам пожаловал, матушка, – спросила она, едва Цзинцзи скрылся за дверью.

Чуньмэй рассказала свахе, как Цзинцзи сделался монахом, и продолжала:

– Долго я его разыскивала. Двоюродным братом объявить пришлось.

– Умно придумали! Предвидели, матушка, что впереди-то будет, – похвалила ее сваха. – Говорят, к вам на день рождения бывшая ваша хозяйка визит нанесла.

– Сперва она прислала мне подарки, потом я отправила слугу с приглашением, – пояснила Чуньмэй. – Целый день у меня провела.

– Занята я была тогда, – говорила сокрушенно тетушка Сюэ. – Тут одной молодухе свадебный обряд устраивала – постель для новобрачных убирала. Весь день прохлопотала, а рвалась поздравить вас, матушка. И дядя Чэнь с ней видался?

– Что ты! Он ее видеть не может! Из-за приглашения мне целую сцену устроил. Упрекал, что с ней знаюсь, что хлопочу за нее. Нет, говорит, у тебя никакого самолюбия. Пусть У Дяньэнь слугу пытает, тебе-то что за дело. А ее надо к суду привлечь. Что ты, говорит, о ней беспокоишься, забыла, как она с нами обращалась?

– Его тоже, конечно, можно понять, – заметила сваха. – Но с другой стороны, нельзя же столько времени злобу таить.

– Раз я приняла от нее подарки, значит, уже не могла отказать ей в приглашении. Пусть ее мучит совесть, а я неучтивой прослыть не собираюсь.

– Доброй вы души человек, матушка! – воскликнула сваха. – Потому-то вы и счастливы в жизни.

Тут сваха подхватила свою корзину с украшениями и, откланявшись, ушла.

Дня через два она явилась к Чуньмэй.

– Вот у тысяцкого Чжу есть молоденькая дочка, – сказала сваха. – Пятнадцати лет. Пара подходящая. Правда, мать умерла, сиротка она.

– Нет, слишком молода, – отвечала Чуньмэй.

Тогда тетушка Сюэ заговорила о второй дочери Ин Боцзюэ, двадцати двух лет от роду.[1738] Но и от нее отказалась Чуньмэй под тем предлогом, что самого Ин Боцзюэ уже не было в живых, а выдавать ее будет дядя, и за ней никакого приданого не получишь. Так обе девицы получили отказ.

Прошло еще несколько дней, и тетушка Сюэ принесла цветы. Она достала из рукава визитную карточку от родителей невесты. На ярко-красном атласе было написано: «Старшая дочь владельца атласной лавки именитого горожанина Гэ, двадцати лет от роду. Появилась на свет в год под знаком курицы, пятнадцатого дня одиннадцатой луны в полуночный час под первым знаком цзы».[1739]

– Ее зовут Цуйпин – Зимородковая Ширма, – пояснила сваха. – Девица – картинка. Стройная и ростом взяла. Овальное лицо. Изысканные манеры, нежна и обходительна. Умна и расторопна. А какая рукодельница, и говорить не приходится. Живет с отцом и матерью, а у них десятки тысяч связок монет. Целое состояние. Атласная лавка на Большой улице. В Сучжоу, Ханчжоу и Нанкин по торговым делам ездят. Прекрасная семья. Лучше и не сыскать. Кровать с пологом, корзины и сундуки приданого – все в Нанкине заказывали.

– Если так, я согласна, – решила Чуньмэй и велела свахе отнести письменное согласие родителям невесты, что та незамедлительно и исполнила.

Да,

Если хочешь залучить

красотку из светлицы, –

Лучше свахи красный лист

поможет пожениться.[1740]

Тому свидетельством стихи:

Там в небесных чертогах тончайшие ткутся шелка.

Свяжут нитью блестящею суженных издалека.

Как на небе Ткачиху нашел Волопас,

На земле ум и нежность слились в добрый час.

Так сваха Сюэ стала посредницей между двумя домами. Узнав, что жених из дома начальника гарнизона, богатый горожанин Гэ проникся желанием с ним породниться и послал со своей стороны сваху Чжан, которая занялась сватовством вместе с тетушкой Сюэ.

Чуньмэй уже приготовила подарки – два короба чая, яства, сладкие пирожки и фрукты к чаю. На смотрины и сговор попросила поехать Сунь Вторую. Та отбыла в дом Гэ в паланкине и вернулась с кольцами.

– Да, девушка действительно хороша собой! – говорила она Чуньмэй. – Пара будет отличная. Она нежна как цветок. И семья вполне порядочная.

Чуньмэй позаботилась о выборе благоприятного дня для отправки свадебных даров – шестнадцати подносов отваров, плодов и сладостей к чаю, двух коробок головных украшений, двух – жемчуга и бирюзы, четырех ящиков с вином и пары бараньих туш. Невесте были преподнесены также волосник, полный набор золотых и серебряных головных украшений, шпильки, кольца, а помимо того креповый и атласный халаты, наряды на все времена года, цветное полотно, холст и двадцать лянов серебра, о чем говорить подробно нет надобности. Астролог установил для переезда невесты восьмой день в шестой луне.

– А у невесты будет своя служанка? – спросила Чуньмэй у свахи.

– Кровать с пологом, туалетный столик, крапленые золотом сундуки – все имеется, вот только служанки никак нет, – отвечала Сюэ.

– Тогда надо купить девочку лет тринадцати или четырнадцати, – наказывала Чуньмэй. – В спальне прислуживать. И ночное ведро вынести, и воды утром подать. Без прислуги неудобно.

– В двух домах девочек продают, – заметила Сюэ. – Я завтра же приведу.

На другой день сваха Сюэ и в самом деле привела к Чуньмэй девочку.

– Ей тринадцать лет, матушка, – говорила Сюэ. – До этого она у подрядчика Хуана Четвертого служила. Но Хуан Четвертый растратил казенные деньги и вместе с Ли Третьим был посажен в тюрьму. С ними и Лайбао попал. Под стражей больше года. Все имущество спустили, дом продали. Ли Третий в заточении умер. Тогда его сына, Ли Хо, посадили. А Сэнбао, сын Лайбао, скитается по чужим краям, погонщиком стал.

– Лайбао, говоришь? – переспросила Чуньмэй.

– Он теперь называет себя Тан Бао.

– Значит она у Хуан Четвертого служила, – проговорила Чуньмэй. – Сколько же за нее просят?

– Деньги им нужны, в казну долг вносить, – говорила сваха. – Всего четыре с половиной ляна просят.

– Ишь чего захотели! – воскликнула Чуньмэй. – За три с половиной возьму.

Было отвешено три с половиной ляна белоснежного казенного серебра и свахе передали купчую. Девочке дали имя Цзиньцянь, однако хватит пустословить.

Вот и настал восьмой день шестой луны. Голову Чуньмэй венчала украшенная жемчугами и бирюзою парадная фениксова шапка. Карминовый халат, богато расшитый вплоть до рукавов, дополнял нежно-голубой нефритовый в золотой оправе пояс. Ее огромный паланкин несли четверо носильщиков. Сопровождаемый барабанщиками и слугами с фонарями поезд двигался к дому Гэ за невестой. Чэнь Цзинцзи восседал на статном белом коне. Отливали серебром седло и сбруя. Одетые в черное воины окриками разгоняли с дороги зевак. Цзинцзи был в шапке ученого, в темном с круглым воротником атласном халате и в черных сапогах на белой подошве. Шапку его украшали две воткнутых ветви золотых цветов.

Да,

Было сухо, безотрадно –

Благодатный дождик вдруг,

А в чужом краю внезапно

Повстречался старый друг.

Уж невесту окружали

Мириады грез ночных:

Его имя на скрижалях![1741]

Стоит человеку помыться и переодеться, как он становится совсем другим.

У ворот дома начальника гарнизона Чжоу из паланкина вышла молодая, скрытая под ярко-красным карминовым покрывалом. Неся свадебную вазу, наполненную безделушками и зерном, она вошла в ворота. Астролог ввел ее в ярко декорированную залу, откуда после положенных при встрече церемоний она проследовала в спальню новобрачных. Чуньмэй усадила молодых на край ложа под пологом и покинула спальню. Когда на постель были брошены деньги и раскрашенные плоды, астролога с наградными отпустили домой. Разошлись и барабанщики.

Посидев немного на краю ложа рядом с Гэ Цуйпин, Цзинцзи верхом, сопровождаемый слугами с фонарями, отправился к тестю с благодарственным визитом. Вернулся сильно выпившим.

А вечером насладились счастьем новобрачные, забавляясь игрою дождя и тучки.

Да,

Не раз увлажнен благовонной росою

был персика алый цветок,

И иву изящную с кроной густою

согнул удалой ветерок.

Тому свидетельством стихи:

Прелестницу игривую

У озера под ивою

Раз повстречаешь невзначай –

Забудешь всю свою печаль.

Едва подует ветерок –

И Ле-цзы спрячется в тени,[1742]

Качнется ивовый листок –

Красотка юная манит.

В ту ночь Цзинцзи и Цуйпин отдались любви. Слились на брачном ложе красавица и талант будто пара неразлучных уточек, словно пара фениксов, и резвились как рыбы в воде.

На третий день после свадьбы Чуньмэй распорядилась по-праздничному ярко убрать дальнюю залу и накрыть пиршественные столы. На встречу съехались родные и близкие жениха и невесты. Пирующих услаждали музыкой и пением, но говорить об этом подробно нет надобности.

Каждый день Чуньмэй приглашала к себе на обед молодую чету. Чуньмэй и Цуйпин целые дни проводили вместе, величая друг дружку невесткой и золовушкой, и никто в доме – ни служанки с кормилицами, ни жены слуг не смели им перечить.

Чуньмэй, надобно сказать, отдала молодым трехкомнатный западный флигель, где и разместилась их спальня, сверкавшая чистотою, точно снежный грот. На дверях были опущены занавески, на окнах свисали шторы. К флигелю примыкал западный кабинет, где занимался Цзинцзи. Там тоже стояли тахта, столики, лежали старинные книги. Через руки Цзинцзи проходила вся переписка начальника Чжоу: не только письма, поздравления и визитные карточки, но также распоряжения и донесения с мест. Одни подлежали регистрации, на другие ставилась казенная печать, поэтому в кабинете имелись кисти, тушь, бумага и все необходимое. Все полки были до отказу уставлены отдельными книгами и сериями томов.

Чуньмэй то и дело заходила туда и подолгу болтала с Цзинцзи, а тайком и не раз они позволяли себе и большее.

Да,

Утром – пировал в долине золотистой,[1743]

Ночью – целовал прозрачный локоток.

Жизни наслажденья – как родник игристый,

Жизнь – иссякнет мигом, как один глоток.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ВОСЬМАЯ

ЧЭНЬ ЦЗИНЦЗИ ОТКРЫВАЕТ КАБАЧОК В ЛИНЬЦИНЕ

ХАНЬ АЙЦЗЕ ВСТРЕЧАЕТ ЛЮБОВНИКА В БИРЮЗОВОМ ТЕРЕМЕ

Сильный человек и волевой

слышит аромат и кочерыжки.

Если на душе твоей покой,

так уютно и на жестком ложе.

Благо тем, кто полон состраданья

к мира суете, его излишкам.

Безучастность к чувства излиянья —

вот, однако, что всего дороже,[1744]

Если богатеет человек,

разоряя своего соседа,

Воротила сыщется иной —

преградит дорогу душегубу.

Ныне ты вознесся высоко,

у тебя победа за победой,

В будущем грозит тебе удар —

ты кулак судьбы познаешь грубый.

И вот однажды начальник гарнизона Чжоу и правитель Цзинани Чжан Шуе во главе пеших и конных войск, отправившись в карательный поход на гору Лян, покарали тридцать шесть главарей под водительством Сун Цзяна. Десять с лишним тысяч разбойников были принуждены сдаться, и на земле снова воцарились мир и покой. О победе доложили Его Величеству. Высочайшим указом Чжан Шуе возводился в чин цензора и назначался старшим комиссаром Шаньдуна. Начальник гарнизона Чжоу Сю был назначен командующим пехотой и конницей Цзинани,[1745] в чьи обязанности входили инспекции водных путей и борьба с разбойниками и пиратами. Остальные отличившиеся в походе военачальники, им подчинявшиеся, получили повышение на один ранг. Поскольку имя Цзинцзи тоже значилось в списке личного состава, он был удостоен чина войскового советника с месячным пайком в два даня риса.[1746] Теперь к великому своему удовольствию он как лицо чиновное мог носить парадную шапку и пояс.

С императорским эдиктом Чжоу Сю во главе пехоты и конницы возвращался домой к середине десятой луны, о чем заблаговременно дали знать Чуньмэй.

До глубины души обрадованная Чуньмэй послала Чэнь Цзинцзи и Чжан Шэна с Ли Анем за город встретить хозяина. В зале готовился в его честь пир. Ждали приезда военачальников. Невозможно было перечислить всех прибывавших с поздравлениями и подношениями.

Чжоу Сю спешился и направился в дальнюю залу, где его встретили положенными поклонами Чуньмэй и Сунь Вторая. Потом хозяина приветствовала молодая чета – Чэнь Цзинцзи и Гэ Цуйпин. Цзинцзи облачился в парадное платье – перетянутый роговым поясом карминовый с круглым воротом халат и чиновничью шапку. На ногах у него были черные сапоги. Цуйпин понравилась хозяину, и он одарил ее набором нарядов, десятью лянами серебра и головными украшениями, но не о том пойдет речь.

Вечером Чуньмэй и Чжоу Сю пировали в спальне. Речь невольно коснулась и домашних дел.

– А я брата женила, – говорила Чуньмэй. – Ввел он нас в немалые расходы.

– Что ты говоришь! – воскликнул муж. – Он же не чужой человек – брат твой. А раз мы его приютили, значит, должны были ему пару подыскать да о будущем его позаботиться. Нет, на это денег жалеть не следует.

– А ты и о его карьере позаботился, – проговорила она. – О большем он и не мечтал.

– Указом Его Величества мне на этих днях надлежит занять пост в Цзинани, – пояснил Чжоу. – А тебе придется пока остаться, за домом присмотреть. Надо будет выделить твоему брату денег. Пусть приказчика наймет и откроет какую-нибудь торговлю. Раз в три или пять дней будет ходить счета проверять, а прибылей хватит им на прожитие.

– Лучшего нельзя и придумать! – поддержала его Чуньмэй.

Этой ночью муж и жена отдались любви, о чем нельзя вдаваться в подробности.

Чжоу Сю пробыл дома дней десять. В начале одиннадцатой луны он собрался в Цзинань, взяв с собою Чжан Шэна и Ли Аня, а Чжоу Жэню и Чжоу И поручил смотреть за домом. Чэнь Цзинцзи проводил их до загородного монастыря Вечного блаженства.

Однажды Чуньмэй держала с Цзинцзи совет.

– Видишь ли дело-то какое, – говорила она. – Муж советовал заняться тебе в низовье реки торговлей. Нанял бы ты приказчика, а прибыль вам на жизнь пошла бы.

Такое предложение сильно обрадовало Цзинцзи. Шел он как-то по улице да присматривался кого бы нанять в приказчики. И надо же тому быть! Попался ему старый друг Лу Бинъи, которого он звал брат Лу Второй.

– А, брат! – протянул Лу. – Что-то давно я тебя не видал!

Цзинцзи рассказал ему, как похоронил жену, попал под суд и как Ян Гуанъянь украл у него полджонки товаров.

– Он меня нищим по миру пустил, – продолжал Цзинцзи. – На счастье сестру выдали замуж за начальника гарнизона, а потом и меня женили. Я теперь ношу шапку и пояс чиновного лица – войсковым советником стал. Торговлей решил заняться, да никак приказчика не найду.

– Значит, это тебя Железный Коготь обокрал? – переспросил Лу Бинъи. – А он кабачок в Линьцине открыл. На паях с Се Третьим. Деньгами ворочает, ссуды дает. Все тамошние певицы у него в долгах. Огромные барыши огребает. Одет с иголочки, ест чего только пожелает. На осле разъезжает. Раз в три или пять дней заявляется. Счета проверит и барыши в карман положит. На прежних друзей никакого внимания! А брат у него игорный дом открыл. Псарню держит, петушиные бои устраивает, и никто им не смеет перечить.

– Я его в прошлом году как-то встретил, – говорил Цзинцзи. – Отвернулся он от меня. Чуть не избил. Хорошо друг подоспел. Ненавижу я его до мозга костей.

Тут он повел Лу Бинъи в ближайший кабачок. Они поднялись наверх, заняли столик, а когда подали вино и закуски, стал держать совет.

– Как бы мне с ним разделаться, а? – начал Цзинцзи. – Отплатить ему за все прошлое.

– Как говорится, благороден не тот, кто ненавидит слабого; муж не тот, кто не помнит зла, – изрек Лу. – Я с ним поговорю как следует, а то он пока гроб не увидит, слезы не прольет. Я ему по-хорошему предложу, но он мое предложение безусловно отвергнет. И тебе, брат, никакого дела открывать не придется. Надо будет только подать на него жалобу, к суду его привлечь. Пусть вернет тебе украденное. Отберешь у него по суду кабачок, добавишь капиталу и войдешь с Се Третьим в пай. Я буду с братом Се на пристани трудиться, а тебе, брат, придется раз в три или пять дней наведываться, счета проверять. По сотне с лишним лянов в месяц получать будешь. Это я тебе ручаюсь. А где ты еще такие барыши выколотишь?!

Да, дорогой читатель! Не посоветуй тогда Лу Бинъи, не погибли бы люди не своей смертью. Какой страшный конец ждал Чэнь Цзинцзи! И другой погиб невинно. Плохо они кончили, как Ли Цуньсяо, живший в эпоху Пяти династий, или Пэн Юэ, описанный в «Истории Ханей».[1747]

Да,

Беда назначена судьбой,

И не при чем тут мы с тобой.

– А ты брат, дело говоришь! – выслушав его и поклонившись, воскликнул Цзинцзи, – Я только с зятем и сестрой посоветуюсь. Если нам удастся, то я поставлю тебя приказчиком. Вместе с братом Се делом займешься.

Они допили вино и, спустившись вниз, расплатились с хозяином. – Смотри, никому ни слова! – предупредил друга Цзинцзи. – Награда за мной.

– Понимаю, – отвечал Лу Бинъи.

На этом они расстались.

Дома Цзинцзи изложил задуманное Чуньмэй.

– Но как решать без хозяина? – спрашивала Чуньмэй.

– Не волнуйтесь! – вмешался в разговор стоявший рядом старый слуга Чжоу Чжун. – Пусть дядя составит жалобу, укажет, сколько было похищено серебра и товаров. Приложите к жалобе визитную карточку батюшки, а я подам пакет судебным надзирателям в управу. Привлекут они Яна к суду, порку устроят. Все серебро выложит, будьте покойны.

Довольный Цзинцзи составил жалобу, запечатал ее в пакет вместе с визитной карточкой начальника Чжоу и передал Чжоу Чжуну.

Когда Чжоу Чжун подошел к управе, там уже началось слушание дела, и оба надзирателя были на своих местах.

– От его превосходительства командующего гарнизоном господина Чжоу посыльный с письмом, – объявил привратник.

Тысяцкий Хэ и его помощник Чжан Второй велели впустить Чжоу Чжуна. После расспросов о повышении хозяина и назначении на новый пост они распечатали пакет, где нашли визитную карточку и жалобу. Желая угодить командующему, они тотчас же подписали ордер на арест Ян Гуанъяна из Нижнеречья,[1748] куда и были немедленно посланы полицейские, а Чжоу Чжуну вручили свои визитные карточки.

– Передай низкий поклон твоему батюшке и матушке, – наказали они. – Мы сообщим вам, как только будет возвращено украденное серебро.

Чжоу Чжун рассказал Чуньмэй о встрече с надзирателями и передал их визитные карточки.

– Об аресте тут же распорядились, – добавил он. – Как только будет серебро, с посыльным сообщат.

Цзинцзи взял визитные карточки. На одной было написано:

«С низким поклоном Ваш ученик Хэ Юншоу»,

а на другой:

«С низким поклоном Ваш ученик Чжан Маодэ».

Цзинцзи остался доволен таким оборотом дела. Не прошло и двух дней как полицейские вернулись из Нижнеречья с арестованными Ян Гуанъянем м его братом Яном Вторым Гуляй Ветер. В управе на основе жалобы Чэнь Цзинцзи им учинили допрос, а после порки держали несколько дней в заключении. Арестованные вернули три с половиной сотни лянов серебра и сто бочек вина. Кроме того, имущество кабачка было оценено в полсотни лянов. Но в жалобе Цзинцзи указывалась сумма в девятьсот лянов серебра, недоставало еще три с половиной сотни. Дом Яна был продан за полсотни лянов, пустили с молотка и все имущество. Так Цзинцзи оказался владельцем кабачка и компаньоном толстяка Се. Чуньмэй дала ему пятьсот лянов, после чего капитал его составил тысячу лянов серебра. Лу Бинъи стал приказчиком.

После ремонта кабачок стал неузнаваем. Все сверкало свежим лаком, всеми цветами переливалась роспись. Блестели перила, на балках играли блики. Красовались чистотою аккуратно накрытые столики.