Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

– Так вот и делают, – продолжала Жуи. – Бывает, придет к Пятой почтенная Пань, а у нее хозяин на ночь останется. Она старую мать к нашей хозяюшке проводит. А матушка наша чего ей только не даст?! И обуться, и одеться, и серебра вручит. А госпожа Пятая все равно недовольна.

– Ну будет уж тебе про нее говорить! – оборвала кормилицу Пинъэр. – Я все равно не жилец на этом свете. Пусть себе поступает как знает. Небо в безмолвии своем величаво.

– О, Будда милосердный! – воскликнула монахиня. – Как вы великодушны, матушка! Небо видит доброту вашу и воздаст вам в грядущем.

– На что же мне еще надеяться, мать наставница? – спрашивала Пинъэр. – Я ж лишилась сына, меня изводит недуг. Будь я даже бесплотным духом, мне шагу не ступить. Хотела бы я дать вам, мать наставница, серебра. Когда меня не будет, прошу вас, позовите инокинь, сестер ваших, помолитесь за меня, многогрешную, почитайте «Канон об очищении от крови».[1006]

– Бодхисаттва милосердная! – воскликнула Ван. – Ваше беспокойство излишне, уверяю вас. Небо сжалится над вами за доброту вашу сердечную и избавит вас, матушка, от мук тяжких. Небо спасет и сохранит вас.

Во время их беседы появился Циньтун.

– Батюшка велел прибрать спальню, – сказал он, обращаясь к Инчунь. – Сейчас господин Хуа придет навестить матушку. Они в передней ожидают.

– Я пока пройду в ту комнату, – сказала, вставая, монахиня.

– Только прошу вас, мать наставница, побудьте потом со мной, – наказывала ей Пинъэр. – Мне еще с вами поговорить надобно.

– Я останусь, матушка, не волнуйтесь, – заверила ее Ван.

Немного погодя в спальню вошел Хуа Цзыю, сопровождаемый Симэнем.

– Не знал я, что ты больна, – обратился он к молча лежавшей Пинъэр. – Только что здешний слуга сказал. Завтра жена придет тебя проведать.

– Весьма тронута вашим вниманием, – только и проговорила Пинъэр и повернулась к стене.

Хуа Цзыю посидел немного и вернулся в переднюю постройку.

– Мой покойный дядюшка в бытность свою правителем Гуаннань,[1007] – говорил Симэню шурин Хуа, – приобрел настойку гинуры. При женских болезнях рекомендуется пять фэней с вином принять. Кровотечения сразу приостановятся. Почему бы ей не попробовать? Ведь у нее настойка должна быть.

– Принимала, – сказал Симэнь. – Был у меня здешний правитель Ху. О болезни разговорились. Советовал пальмовую золу с петушьим гребнем смешать и с вином выпить. На день кровотечения прекратились, а потом еще хуже стало.

– Тогда плохи дела, зятюшка, – заключил Хуа Цзыю. – Не присмотреть ли вам загодя доски для гроба? А жене я велю завтра же ее навестить.

Хуа Цзыю встал и начал откланиваться. Как Симэнь ни просил его посидеть еще, он удалился.

Жуи и Инчунь меняли Пинъэр подстилку, когда в спальне появилась тетушка Фэн и, приблизившись к больной, поклонилась.

– Что ж ты, дорогая мамаша, больную матушку нашу не навестишь? – обратилась к вошедшей Жуи. – Батюшка за тобой Дайаня посылал, у тебя и дверь на замке. Где ты только пропадаешь?

– Всех забот не перескажешь, – начала тетушка Фэн. – Целыми днями из монастырей не вылезаю. Все к учению Буддову приобщаюсь. С раннего утра из дому выхожу и, как ни кручусь, возвращаюсь больше затемно. А дома тебя уж поджидает монах – то отец Чжан, то отец Ли, а то отец Ван.[1008]

– Не при матери Ван будь сказано, как вы, мамаша, со всеми управляетесь? – полюбопытствовала Жуи.

– Вот болтушка! – Пинъэр улыбнулась.

– Без тебя, мамаша, матушка наша рисинки в рот не брала, – говорила Жуи, – от болей страдала. А стоило тебе прийти, матушка даже заулыбалась. Побудь с ней. Авось и поправится.

– В исцелении матушки я любого лейб-медика за пояс заткну, – тетушка Фэн засмеялась, а потом запустила руку под одеяло и коснулась Пинъэр. – Да, матушка, до чего ж вы исхудали! За нуждой встаете?

– Если бы! – заметила Инчунь. – До сих пор матушка с нашей помощью кое-как поднималась, а последние дни лежит. Раза по три за день подстилку меняем.

– И с чего только кровь идет? – говорила Жуи. – Ведь матушка почти и в рот ничего не берет.

Тем временем в спальню вошел Симэнь.

– А, вот и сама мамаша пожаловала! – воскликнул он, заметив тетушку Фэн. – Бывало, ты чаще заглядывала. Куда ж это ты запропала, а?

– Как пропала, батюшка! – возразила старуха. – Время засолов приспело. Деньжонок наскребла и с соленьями эти дни возилась. А то, чего доброго, думаю, угораздит кого в гости заявиться, соленьями и угощу. У меня ведь вольных денег не водится. Вот впрок и припасаю, чтоб потом по лавкам не ходить.

– Что же ты мне раньше-то не сказала? – удивился Симэнь. – У меня только что в поместье овощи собрали. Выделили бы тебе пару гряд, на целый год хватило бы.

– Да разве я решилась бы вас беспокоить, батюшка?! – воскликнула старуха и вышла в соседнюю комнату.

Симэнь Цин сел на край кровати. Рядом с горящими благовониями стояла Инчунь.

– Как себя чувствуешь? – спросил Симэнь больную, а потом обернулся к Инчунь: – А как во время завтрака? Матушка покушала рисовый отвар?

– Если б глоток отведала! – отвечала горничная. – Мать наставница принесла творожников. Матушка откусила разок да к рису коснулась.

– От брата Ина за даосом Панем ездили, но не застали, – говорил Симэнь. – Завтра надо будет Лайбао послать.

– Пошли поскорей! – просила Пинъэр. – Как глаза закрою, пугает меня покойник.

– Это у тебя от слабости, – успокаивал ее хозяин. – Возьми себя в руки, и призраки перестанут тебе досаждать. Погоди, даос Пань всю нечисть уничтожит, а примешь лекарство – и поправишься.

– От моего недуга, дорогой мой, нет спасенья, – шептала Пинъэр. – Разве что смерть положит конец моим мученьям. Пока никого нет, мне с тобой поговорить нужно. Мечтала я прожить с тобой в супружеском согласии и счастии до гроба. Но, увы, двадцати семи лет я потеряла любимого сына. Не дано мне насладиться счастьем. Я тоже ухожу от тебя. Если нам суждено встретиться, то лишь на том свете.

Пинъэр потянула за руку Симэня. Слезы так и катились у нее из глаз. У нее перехватило дыхание. Она рыдала про себя.

– Скажи мне все, дорогая моя, что у тебя на сердце, – просил Симэнь, и слезы навернулись у него на глаза.

Оба плакали.

Появился Циньтун.

– Посыльный из управы докладывает, – заявил он, – завтра, пятнадцатого, свершается церемония присяги Его Величеству, потом состоится торжественное заседание. Вы, батюшка, будете на церемонии? Посыльный ожидает ответа.

– Не смогу я завтра прийти, – отвечал Симэнь. – Пошли господину Ся мою визитную карточку и скажи, чтобы церемонию устраивали без меня.

– Слушаюсь, – отозвался Циньтун и удалился.

– Послушай, дорогой! – тут же заговорила Пинъэр. – Тебе, по-моему, надо пойти в управу. Нельзя упускать службу. Я еще протяну немного.

– Я с тобой побуду эти дни, – сказал Симэнь. – Со мной тебе будет покойнее. Только не терзай себя излишними раздумьями. Шурин Хуа посоветовал мне купить гробовых досок. Может, они отгонят нечисть, и ты поправишься.

– Купи! – Пинъэр кивнула головой. – Только не слушай никого: не очень-то траться. Присмотри лянов за десять, не дороже. А положи меня рядом с твоей покойной супругой. Как жена прошу, не сжигай останки мои. Может, и мне тогда перепадет от жертв, предназначенных для нее. Деньги побереги. Ртов много, подумай, как дальше жить.

Не услышь этого Симэнь, все б шло своим чередом, а тут ему будто ножом по сердцу полоснули.

– Зачем ты так говоришь, моя дорогая?! – промолвил Симэнь в слезах. – Я в бедности умру, но исполню твою просьбу.

Тем временем в комнату вошла Юэнян с коробкой свежих яблок.

– Скушай яблочко, – обратилась она к больной. – Это тебе моя старшая невестка прислала. – Юэнян обернулась к Инчунь: – Ступай вымой и подай матушке.

– Поблагодари свою невестку за внимание, – отозвалась Пинъэр.

Инчунь срезала кожу, нарезала ломтиками и поднесла на блюдце Пинъэр. Симэнь и Юэнян подсели к ней и подали ломтик. Пинъэр откусила ароматного яблока, но тотчас выплюнула. Юэнян не стала ее неволить и уложила, повернув головой к стене. Пинъэр забылась, и Симэнь с Юэнян вышли посоветоваться.

– Сестрица Ли совсем плоха, – начала Юэнян. – Не мешало бы подумать о гробе. А то когда произойдет несчастье, в суматохе подходящих досок не сыщешь. И выйдет: лошадь-то купишь, а в зубы поглядеть забудешь. Так дела делать не полагается.

– Об этом мы уж с шурином Хуа нынче толковали, – объяснил Симэнь. – Я ей только что о нашем разговоре намекнул. Она просила подешевле купить. Семья, говорит, большая, о житье надо подумать. Так это меня растрогало. Я ведь к ней даоса Паня пригласил. Посмотрим, что он скажет, а там и насчет гроба видно будет.

– Ты, я смотрю, не представляешь, насколько серьезно ее состояние, – продолжала Юэнян. – Она же чуть жива. Капли за день не пропустит, рта не открывает, ты еще на что-то надеешься. Впору тревогу бить, ты готов победный марш заказывать. Если же, на наше счастье, он поправится, гроб всегда можно будет пожертвовать. Так что мы от этого нисколько не пострадаем.

– Ладно, пусть будет по-твоему, – заключил Симэнь и вместе с Юэнян направился в дальние покои, а слуге велел позвать Бэнь Дичуаня.

– Не знаешь, где можно купить хороших досок для гроба? – спросил он вошедшего в залу Бэня. – Берите серебра и ступайте с зятем присмотрите получше.

– Прекрасные гробовые доски привезли тысяцкому Чэню с Большой улицы, – сказал приказчик.

– Вот и хорошо! – воскликнул Симэнь и кликнул Чэнь Цзинцзи: – Пойди и попроси у матушки четыре слитка серебра. Вместе пойдете.

Немного погодя явился Цзинцзи. В руках у него было пять солидных слитков.

Вернулись они после обеда.

– Где это вы пропадали? – спросил Симэнь.

– У тысяцкого Чэня посмотрели, – говорили Дичуань и Цзинцзи. – Материал так себе, не из лучших, и запрашивают дорого. Когда мы от него вышли, нам повстречался господин Цяо, ваш почтенный сват. Он-то и посоветовал обратиться к ученому Шану. Отец его служил когда-то цензором в Чэнду, в провинции Сычуань, откуда и привез два набора превосходных гробовых досок для жены. Дерево – лучше быть не может – из местечка под названием Пещера в персиковой роще. Один набор пока цел. И за все – крышку, передок, боковые стенки и дно – просит триста семьдесят лянов. А с нами, надо сказать, был и почтенный сватушка Цяо. Долго он с хозяином торговался. Тот наконец уступил полсотни лянов. Он бы, наверно, и не подумал продавать, если б не предстоящие в будущем году экзамены в столице. Только, говорит, из уважения к батюшке уступал, с другого взял бы не меньше трех с половиной сотен.

– Ну, ежели сватушка Цяо советует, платите триста двадцать лянов и привозите, – заключил Симэнь. – Какой может быть разговор?

– Двести пятьдесят мы отдали, – говорил Цзинцзи. – Семьдесят лянов осталось заплатить.

Симэнь велел Юэнян выдать необходимую сумму, и оба снова удалились.

Надвигались сумерки, когда ватага здоровенных молодцов внесла в ворота завернутые в красный войлок доски. Их сложили перед залой. А когда развернули, Симэнь мог сам убедиться в добротности дерева. Тут же позвали мастеров. От досок шел аромат. И были они как на подбор: пять цуней в толщину, два чи пять цуней в ширину и семь чи пять цуней в длину. Довольный Симэнь показал их Боцзюэ.

– Видал когда-нибудь такие доски, а? – спрашивал он друга.

Боцзюэ захлебывался от восторга.

– Вот и я говорю, брат, такой гроб невестке свыше предопределен был, не иначе, – наконец сказал он. – Каждая вещь своего хозяина находит – что верно, то верно. Стала твоей женой, вот и честь такая выпала. – Боцзюэ обернулся к столярам: – А вы уж как следует постарайтесь. Батюшка пяти лянов за работу не пожалеет.

– Постараемся, батюшка, – отвечали мастера.

За ночь неустанного труда гроб был готов, но не о том пойдет речь.

– Завтра с утра раннего, в пятую стражу, за даосом Панем ступай, – наказывал Боцзюэ Лайбао. – И приводи его без промедления.

Боцзюэ и Симэнь из залы наблюдали за работой мастеров. Пошла первая ночная стража,[1009] когда гость простился с хозяином.

– Завтра пораньше приходи, – наказал Симэнь. – Даос Пань, наверно, с утра пожалует.

Между тем тетушка Фэн и монахиня Ван весь вечер не отходили от постели Пинъэр. Простившись с приятелем, Симэнь вошел в спальню и намеревался остаться на ночь, но больная запротестовала:

– Нет, тут не убрано, и у меня гостья, – говорила Пинъэр. – Тебе будет неудобно. Пойди переночуй где-нибудь еще.

Увидев монахиню Ван, Симэнь отправился к Цзиньлянь, а Пинъэр велела Инчунь запереть дверь, зажечь лампу и достать из сундука одежды и серебряные украшения. Горничная разложила вещи около постели больной. Пинъэр подозвала сперва монахиню Ван и одарила ее слитком серебра весом в пять лянов и куском шелка.

– После моей смерти, – говорила она, – почитайте с наставницами «Канон об очищении от крови».

– Да не думайте вы об этом, матушка, прошу вас! – уговаривала ее монахиня. – Небо сжалится, и вы поправитесь.

– Забери серебро, а матушке Старшей не говори, – наказывала Пинъэр. – Скажи, шелку, мол, дала на помин.

– Хорошо, матушка, – проговорила монахиня и спрятала подарки.

Потом Пинъэр позвала тетушку Фэн. Когда та приблизилась к изголовью, она дала ей четыре ляна серебра, белую шелковую кофту, желтую юбку из узорного шелка и серебряную булавку.

– Ты, мамаша, мне свой человек, – говорила Пинъэр. – Я девочкой была, ты за мной смотрела. И до сих пор мы с тобой не разлучались. Но наступает час расставанья. Возьми на память булавку и кофту с юбкой и серебро забери. На гроб пригодится. Не горюй, живи, как и теперь живешь, за домом присматривай. А я с батюшкой поговорю, он тебя не обидит.

Тетушка Фэн приняла подарки и, поклонившись Пинъэр, заплакала.

– Не везет мне, старухе, в жизни, – говорила она. – Были вы у меня опорой, матушка. А случись недоброе, куда мне голову приклонить.

Пинъэр позвала кормилицу Жуи и дала ей лиловую шелковую кофту, голубую юбку, поношенную накидку из узорчатого шелка, пару золотых шпилек и серебряную заколку.

– Ты кормила моего сына, – начала Пинъэр. – Когда его не стало, я попросила тебя остаться и жить со мной, пока я жива. Но вот настает и мое время. Я уговорю батюшку с матушкой оставить тебя в доме. А появится у хозяйки наследник, будешь при нем кормилицей. Это возьми себе на память и не поминай лихом.

Жуи опустилась на пол и отвесила земной поклон хозяйке.

– Думала-то я, буду весь век служить вам, матушка, – заговорила она в слезах. – Вы были так добры и сердечны, ни разу голоса не повысили. Горемыка я беспросветная! То Гуаньгэ лишилась, а теперь вас, матушка, изводит недуг. Умоляю вас, замолвите как-нибудь за меня словцо. Попросите матушку Старшую меня оставить. Служить буду как смогу. А то мужа у меня нет, где я голову приклоню.

Жуи взяла подарки, отвесила поклон и, встав в сторонке, стала вытирать глаза.

Пинъэр позвала горничных Инчунь и Сючунь. Они вошли и поклонились.

– Вы девочками пришли служить ко мне, – начала Пинъэр. – Я умираю и больше не побеспокоюсь о вас. Нарядами вас одаривать не стоит. Они у вас и так есть. Возьмите вот на память по паре золотых шпилек и по два золотых цветка. Ты, Инчунь, постарше и волею хозяина больше не девица. Тебе лучше остаться и служить матушке Старшей. Я ей скажу про тебя. А тебе, Сючунь, я бы посоветовала другое место подыскать. Я сама хозяйке скажу. Не хочу, чтобы на тебя засматривались да попрекали как горничную без госпожи. Без меня сразу пойдут разговоры. А найдешь новую хозяйку, поскромнее будь. Это я тебе прощала, другие так не позволят.

Сючунь упала на колени перед хозяйкой и зарыдала.

– Матушка! Дорогая вы моя! – вопила она. – Я век в вашем доме хочу прожить.

– Вот глупышка! – удивилась Пинъэр. – Кому ж ты служить будешь после моей смерти?

– Я табличку вашей души охранять буду, – говорила Сючунь.

– И табличке моей недолог век. Придет время – сожгут. Нет, тебе уходить надо из дому.

– Мы с Инчунь будем матушке Старшей служить, – не унималась Сючунь.

– Это другое дело, – заключила Пинъэр.

Сючунь еще многого в жизни не понимала. Инчунь же, выслушав Пинъэр, взяла подарки и заплакала, будучи не в состоянии сказать слово.

Да,

Глядит горемыка во след обреченной –

У них на двоих и рыданья, и стоны.

В тот вечер Пинъэр всем дала свой наказ, а на рассвете, когда к ней пришел Симэнь, спросила:

– Гроб купил?

– Доски еще вчера принесли, – отвечал Симэнь. – Сейчас мастера работают. Гроб избавит тебя от наваждения и ты встанешь. А там мы его пожертвуем.

– Дорого заплатил? – спросила Пинъэр. – Не очень траться! О будущем подумай.

– Недорого, – успокаивал ее Симэнь. – Всего сто с чем-то лянов.

– Вот так недорого! Ну пусть заранее заготовят.

Симэнь вышел посмотреть, как работают столяры. Тем временем больную навестили Юэнян и Цзяоэр.

– Как ты себя чувствуешь, сестрица? – спросили они чуть живую Пинъэр.

– Не встану я, – сжимая руку Юэнян, шептала в слезах Пинъэр.

– Может, сестрица, ты хочешь что-нибудь сказать? – спрашивала сквозь слезы Юэнян. – Со мной и сестрица Вторая. Говори.

– Что мне вам сказать? – протянула больная. – Сколько лет прожила я с тобой, сестрица! И ни разу ты меня не обидела. Думала, до седых волос будем вместе, но, увы, знать, не судьба. Я сына лишилась, а теперь меня недуг изведет, приходит и мой черед с вами расставаться. Горничные меня беспокоят. Сестрица, прошу тебя, возьми себе старшую. Она волею хозяина уже не девица. Пусть тебе служит. И младшую можешь взять, если пожелаешь. А то подыскать бы ей какого слугу и выдать замуж. Чтобы потом не попрекали: горничная, мол, без хозяйки. Они ведь с малых лет мне служили, и я обязана позаботиться о них перед своей кончиной. Кормилица Жуи тоже не хотела бы из дому уходить. Ради меня, сестрица, не обижай ее. Она ведь моего сына вскармливала. А у тебя появится наследник, она его вырастит.

– Не волнуйся, сестрица! – заверила ее Юэнян. – Мы с сестрицей Ли все твои наказы исполним. А случится, паче чаяния, недоброе, Инчунь я к себе возьму, а Сючунь сестрице Ли служить будет. Ведь у нее горничная уж очень ленива, все равно новую искать придется. Сючунь и подойдет. И кормилице Жуи, если ей некуда деваться, в доме работы хватит. Может, и у меня родится ребенок. А то за слугу замуж просватаем.

– Ты только, сестрица, не тужи обо всем этом, – поддержала хозяйку стоявшая рядом Ли Цзяоэр. На нас положись. Если чего, Сючунь ко мне перейдет. Я ее не обижу.

Пинъэр позвала кормилицу и горничных и велела им земными поклонами благодарить обеих матушек. На глазах Юэнян невольно появились слезы. Немного погодя в спальню вошли Юйлоу, Цзиньлянь и Сюээ. И каждую из сестер Пинъэр напутствовала на прощанье добрым словом, но говорить об этом подробно нет необходимости. Потом Цзяоэр, Юйлоу и Цзиньлянь вышли. Юэнян одна осталась у постели больной.

– Берегите младенца, матушка, – со слезами на глазах украдкой шептала Пинъэр, – как только он на свет появится. Храните наследника рода. А оплошаешь, как я, и тебя со свету сживут своими кознями.

– Понимаю, сестрица, – говорила Юэнян.

Послушай, дорогой читатель. Глубоко запало в душу Юэнян это напутствие Пинъэр. Вот почему после смерти Симэнь Цина и не удалось Цзиньлянь долго оставаться в доме. Припомнила Юэнян последние слова Пинъэр.

Да,

Только гнев, только милость в веках

Никогда не рассыплются в прах!

Пока они говорили, вошел Циньтун и велел горничным прибрать спальню и зажечь благовония.

– Отец Пань из монастыря Пяти священных гор пожаловали, – сказал он.

Юэнян наказала горничным прибрать в спальне, поставить чай и зажечь лучшие благовония. Сама Юэнян с остальными женами удалилась в комнату рядом со спальней, чтобы слышать, что скажет даос.

Немного погодя появился сопровождаемый Симэнем даос Пань.

Только поглядите, каков он был собой:

На клобуке подернутые облаками Пять священных гор. В поношенной холщовой бурой рясе с черной оторочкой[1010], он препоясан был шнурком, сплетенным из пестрого шелка. Красовался за спиною старинный меч из бронзы, причудливо украшенный резьбой. Обут в пеньковые сандалии, держал в руке он ритуальный веер, дарующий просветление и изгоняющий бесов[1011]. Свисали брови по краям, глаза чернели, точно зерна абрикоса. Квадратный рот был обрамлен усами с бородой. Вид монах являл почтенный и солидный. С большим достоинством держался. Казалось, гость явился либо из заоблачных чертогов, либо из нефритовых дворцов Пэнлая.

Даос Пань вошел в боковую дверь и, обойдя экран, очутился у ступеней, ведущих в покои Пинъэр. Тут он отступил шага на два, будто собираясь прикрикнуть на кого-то, проговорил что-то непонятное и, когда слуги отдернули дверную занавеску, вошел в спальню. Приблизившись к ложу больной, даос напряг очи свои, в которых сосредоточилась всепроницающая таинственная сила, и с мечом в руке, твердя заклинания, стал загибать пальцы, потом, как озаренный всепониманием, зашагал по звездам[1012] и, выйдя в гостиную, установил столик с курильницами. Симэнь воскурил благовония, и даос Пань предал огню амулеты.

– Дух Полководец, страж дня текущего! Явись без промедленья! – крикнул даос и спрыснул вокруг себя наговоренной водой.

По комнате пронесся вихрь, и взору Симэня явился могучий страж в желтой головной повязке.

Только взгляните:

Желтым шелком перевязано чело, в расшитом лиловом халате. Мощный гибкий стан его был препоясан поясом со львом-застежкой, на плечах могучих красовалась шкура леопарда. Носимый порывами яростного ветра, он постоянно странствует в заоблачных высях. Посещает райские чертоги и обители бессмертных. Минуя горы-реки, перстом лишь указав, он спускается в Фэнду[1013], град стольный. Чтоб укротить злодея-дракона, он погружается на дно морское, чтоб обезвредить демонов-чудовищ, он проникает в горные ущелья. В свите Нефритового владыки он особых повелений вестовой. При колеснице Северного полюса он состоит небесным стражем. Как дух Хранитель веры, он постоянно витает пред алтарем, а в мир снисходит нечисть покарать. На груди его висит печать из красной меди – мандат Бога громов. В руке сжимает он узорчатую секиру золотую.

Дух Полководец поклонился и, встав у крыльца, возгласил:

– Чего прикажет меня призвавший?

– В доме Симэня страдает женщина, урожденная Ли, – говорил даос Пань. – Она обратилась за помощью ко мне, а я прошу тебя, призови духа Хранителя местности и шесть духов, оберегающих дом, дабы они изловили нечисть, проникшую в дом. Иди и доставь их без промедленья.

Даос умолк, и дух Полководец исчез. Немного погодя глаза даоса Паня блеснули чудесным светом, и он погрузился на своем сиденье в созерцание, потом ударил в дщицу на столе и стал походить на судью, занятого разбирательством жалобы. В таком положении он пребывал длительное время. Наконец, даос вышел.

Симэнь проводил его в крытую галерею и спросил, что предстало ему в созерцании.

– К великому огорчению, – заговорил, наконец, даос Пань, – сударыня страдает от вины, предъявленной ей в царстве тьмы еще в прошлых рожденьях. Коль скоро недуг вызван не злыми духами, которых можно было бы изгнать, я бессилен чем-либо помочь.

– Отец наставник! – обратился к даосу Симэнь. – Может, молебен облегчит ее страдания?

– Мститель неумолим, как кредитор, – объяснял даос. – Он требует, чтобы госпожа жизнью своей возместила долг. И тут не поможет даже всесильный загробный судия. Только прощение могло бы спасти госпожу.

Симэнь выказал явное неудовольствие, которое тотчас же заметил Пань.

– Назовите, пожалуйста, год рождения госпожи, – сказал он.

– Она родилась в год барана, – отвечал Симэнь. – Ей исполнилось двадцать семь.

– Так, – протянул даос. – Попробую отслужить молебен звезде покровительнице жизни с зажженными светильниками. Увидим, что они покажут.

– Когда вы намереваетесь служить, отец наставник? – спрашивал Симэнь. – Что приготовить для молебна?

– Нынче ровно в полночь под первым знаком цзы, в третью ночную стражу[1014] – отвечал даос. – Я мелом очерчу место алтаря со светильниками, накрою его желтым шелком и установлю звезды в соответствии с их расположением при рождении госпожи. Для принесения жертв надлежит приготовить пять видов хлебных злаков и финиковый отвар. Вина и мяса не потребуется. Припасите двадцать семь светильников судьбы и церемониальный балдахин, который их будет прикрывать сверху. Вот и все. Вам надлежит молиться, пока я буду совершать молебен. Да, уберите подальше собак и кур, чтобы не мешали отправлению обряда, не допускайте к алтарю слуг.

Симэнь исполнил все наказы даоса, но приближаться к алтарю не решался. Он отказался от пищи, принял ванну и облачился в чистое платье. Ин Боцзюэ был оставлен, чтобы разделить трапезу с даосом Панем.

К полуночи алтарь со светильниками был установлен. Даос Пань разместился на возвышении. Перед ним стоял алтарь, по сторонам которого расположились Зеленый дракон, Белый тигр, Красная птица и Черный воин.[1015] Сверху нависали три церемониальных балдахина,[1016] по кругу были установлены двенадцать небесных дворцов с зодиакальными созвездиями, а пониже стояли светильники судьбы числом двадцать семь.

Даос сотворил молитву. Симэнь в темном рубище, стоя на коленях, молился у ступеней, ведущих к алтарю. Слуги были удалены за ширму, так что с хозяином никого не было. Ярко горели зажженные светильники. Даос Пань восседал, опершись на меч, с распущенными волосами и читал молитвы. Потом он возвел очи к небу, устремился взором к Большой Медведице, дабы причаститься истинной пневмы, и в соответствии с расположением звезд сделал несколько магических шагов вокруг алтаря.

Да,

Три раза был воскурен фимиам

И дух его прошел по трем мирам.[1017]

Веленья прозвучал единый глас.

И громом вся земля отозвалась.

Ясное звездное небо вокруг сразу померкло, непроглядная тьма окутала землю. В крытой галерее вокруг заколыхались занавески и пронесся какой-то странный вихрь.

Да,

То был не тигра рев и не драконово рычанье громовое. То вихрь ворвался, срывая цветы и листья, из ущелья выгоняя тучи и дождем обильным их проливая. То гусь дикий, подругу потеряв, жалобно кричит. Уток напуганная стая мечется, стремясь в лесу найти приют. Чанъэ поспешно запирает врата дворца Лунной жабы[1018], и Ле-цзы[1019] из заоблачных пустот о помощи взывает.

Трижды над алтарем проносился вихрь, потом налетел холодный ветер и задул светильники судьбы Пинъэр. Все потухли враз, кроме одного.

Перед даосом Панем явственно предстал сопровождаемый двумя слугами мужчина в белом одеянии. Он вошел снаружи и положил на стол бумагу. На ней стояли три печати загробного царства. Пань в замешательстве покинул свое место и кликнул Симэня.

– Встаньте, почтеннейший сударь! – говорил он. – Ваша супруга, оказывается, повинна перед Небом. Светильники ее судьбы потухли, и никакие молитвы не в силах ее спасти. Она уйдет на рассвете.

Симэнь выслушал даоса и, не проронив ни слова, опустил голову. Глаза его наполнились слезами.

– Наставник! – обращался он сквозь рыдания к даосу. – Умоляю, спасите ее чего бы это ни стоило!

– Судьба неотвратима, – отвечал даос. – Я не в силах помочь.

Он стал откланиваться, но Симэнь упрашивал его остаться.

– Простимся на рассвете, – говорил Симэнь.

– Мы, монахи, по росистой траве ходим, святые горные обители дают нам приют, – отвечал даос. – Таков наш удел.

Cимэнь больше не настаивал и велел слугам одарить монаха куском холста и тремя лянами серебра.

– Бедный монах постиг учение волею Всевышнего неба, – говорил Пань. – Я дал обет чураться мирских соблазнов и не буду брать на душу греха.

Даос Пань наотрез отказался от вознаграждения. Наконец он принял холст на рясу и на прощанье сказал Симэню:

– Не ходите сегодня к больной. А то беда и вас застигнет. Остерегайтесь, сударь, остерегайтесь!

Даоса проводили за ворота, где он взмахнул раздраженно рукавами и удалился.

Симэнь вернулся в крытую галерею и распорядился убрать утварь. Потеря надежды на исцеление Пинъэр убивала его. Симэнь подсел к Боцзюэ и невольно заплакал.

– Всякому свой век назначен, – говорил Боцзюэ. – Тут уж ничего не поделаешь. Не убивайся, брат.

Пробили четвертую ночную стражу.

– Ты ведь тоже устал, брат, – продолжал Боцзюэ. – Ложись-ка спать, и я домой пойду, а завтра увидимся.

– Скажи, чтоб тебя с фонарем проводили, – сказал Симэнь и велел Лайаню принести фонарь.

Проводив Боцзюэ, Симэнь вошел в кабинет и зажег свечу. Убитый надвигавшейся бедой, Симэнь тяжело вздыхал в одиночестве. «Мне нельзя входить в спальню, – размышлял он над предостережением даоса. – Да разве я утерплю?! Пусть умру, а пойду к ней. Поговорим в последний раз»

Симэнь встал и вошел в спальню Пинъэр. Она лежала, повернувшись к стене. Заслышав его шаги, Пинъэр обернулась.

– Где ты был, дорогой мой? – спросила она. – Что же показали светильники?

– Успокойся! – говорил Симэнь. – Светильники подали надежду.