Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

Сяоюй пододвинулась, и Дайань сел с краю на кан, прижавшись к Сяоюй.

– В кувшине вино осталось, – сказала служанка. – Я сейчас подогрею.

– Не прочь воспользоваться твоим гостеприимством! – проговорил Дайань.

Сяоюй слезла с кана и поставила кувшин на жаровню, потом достала соленой гусятины и налила в чарку вина. Никого не было, и они, обнявшись, пили вино и дарили друг дружке поцелуи.

Вошел Циньтун, и Дайань предложил ему чарку, а потом послал к Юйсяо за шубой для Цзиньлянь. Циньтун положил узлы и отправился к жене Бэнь Дичуаня.

– Вот арестантское отродье! – заругалась на него Юйсяо. – Опять тебя принесло!

Сама она не пошла, а наказала, чтобы Сяоюй взяла ключ во внутренней комнате. Сяоюй открыла комнату, достала связку ключей, но, сколько ни старалась, ни один ключ не подходил. Опять Циньтун побежал за Юйсяо.

– Да это совсем не те! – заругалась Юйсяо. – Ключ от шкафа у матушки под постелью спрятан.

– Привязали ее там, должно быть, негодницу, – ворчала Сяоюй. – Людей гоняет, покою не дает.

Открыли шкаф, но шубы там не оказалось.

Пришлось Циньтуну снова идти спрашивать у Юйсяо.

– Вконец измотают эти барышни! – кипел он от злости, бегая туда-сюда. – Чтоб их холера скрутила! Помереть в одночасье не дадут.

– Ну и достанется нам теперь от матушки! – сказал он Дайаню. – Она про ключи и слушать не будет. Мы во всем виноваты останемся.

Опять Циньтун вызвал Юйсяо.

– Нет в матушкином шкафу шубы, – заявил он.

– Ой, я совсем забыла, – немного подумав, засмеялась она. – Она ж в другом шкафу висит.

Циньтун бросился к Сяоюй.

– Ей, потаскушке, совсем, видно, хахаль голову закружил, – ругалась Сяоюй. – Шуба тут висит, а она туда посылает.

Она достала шубу и завернула ее в узел вместе с шубой дочери Симэня.

Дайань с Циньтуном понесли узел.

– Вы что? – вопрошала их Юэнян. – Оба решили за нами вовсе не приходить, а?

Дайань молчал.

– Все шубы на месте, – объяснял Циньтун. – А вот эту обыскались.

Он вынул предназначавшуюся Цзиньлянь шубу, и супруга У Старшего стала рассматривать ее при свете фонаря.

– Замечательная шуба! – воскликнула она. – Почему вы ее так корили, матушка Пятая? Совсем на собаку не похожа. Я б такую с удовольствием надела.

– Да, совсем новая шуба! – подхватила Юэнян. – Только спереди немножко потерлась. Заменим перед, и будет превосходная шуба.

– А ну-ка поди сюда, сестрица! – взяв шубу, подшучивала Юйлоу. – Одень-ка собачью доху, посмотрим, как она тебе идет.

– Я у мужа новую попрошу, а с чужого плеча надевать не собираюсь, – сказала Цзиньлянь. – Для чего мне это нужно!

– Какая неблагодарная! – продолжала шутить Юйлоу. – Другая, заполучив такую шубу, Будде бы молилась.

Юйлоу помогла Цзиньлянь одеться. Шуба оказалась той до пят и висела мешком. Недовольная Цзиньлянь промолчала.

Юэнян, Юйлоу и Пинъэр надели свои собольи шубы и попрощались с хозяйкой. У Старшая и У Вторая встали, чтобы их проводить. Юэнян наградила барышню Юй узелком с двумя цянями серебра.

– Мне тоже пора, – сказала Иньэр и отвесила земной поклон жене У Старшего и остальным.

Хозяйка подарила певице пару серебряных цветов, а Юэнян и Пинъэр протянули ей по ляну серебра. Она снова благодарила их земным поклоном. У Старшая и У Вторая с Чжэн Третьей пошли было проводить гостей, но Юэнян уговорила их не выходить, потому что на улице снег.

– Сейчас уже дождь со снегом идет, – заметил Циньтун. – Как бы шубы не намочить. Хорошо бы попросить у матушки зонты.

У Вторая тотчас же достала зонты. Циньтун с зонтом пошел первым, двое солдат несли фонари. Они миновали, наконец, переулки и оказались на Большой улице. Цзинцзи все время пускал потешные огни.

– Иньэр, твой дом рядом, – сказал он певице. – Мы тебя проводим.

– А где она живет? – спросила Юэнян.

– Да вот в этом переулке, – показал Цзинцзи. – В большом доме. Как раз полпереулка пройти.

– Позвольте мне проститься с вами, матушка, – сказала Иньэр.

– Не надо раскланиваться, а то скользко, – заметила Юэнян. – Слуга проводит тебя до дому. – Она позвала Дайаня: – Ступай проводи Иньэр.

– Можно мы с Дайанем проводим? – спросил Цзинцзи.

– Идите, – последовал ответ.

И Цзинцзи с Дайанем направились вместе с Иньэр в переулок, а остальные продолжали свой путь.

– Вы ведь, сестрица, собирались сами проводить Иньэр, – сказала Цзиньлянь. – Что ж, раздумали?

– Вот дитя неразумное! – засмеялась Юэнян. – Я просто пошутила, а ты и поверила. Не нам с вами в «Прекрасную весну» ходить.

– А как же другие?! – не унималась Цзиньлянь. – Муж к певице, а жена за ним. По всем домам пройдет да скандал подымет.

– А ты возьми да попробуй! – отвечала Юэнян. – Тебя там сразу за красотку примут, глаза пялить будут, зазывать.

Так с разговорами вышли они на Восточную улицу и очутились перед домом свата Цяо. Свашенька Цяо со своей невесткой Дуань Старшей стояли у ворот. Еще издали заметили они Юэнян и стали звать к себе.

– Премного благодарна вам, свашенька, за гостеприимство, – повторяла Юэнян, – но время позднее, и нам пора домой.

– Не обижайте нас, дорогая, зайдите! – настаивала на своем госпожа Цяо и все-таки ввела Юэнян в гостиную.

Горели развешанные всюду фонари, на столе стояли фрукты и вино. Пирующих услаждали две певицы, но не о том пойдет речь.

Тем временем пир у ворот продолжался. Все сидели пьяные. Ин Боцзюэ и Се Сида ели целый день и были сыты по горло. Заметив, как клюет носом Симэнь, они перемигнулись, поспешно набили фруктами и сладостями рукава и удалились вместе с Хань Даого. Только Бэнь Дичуань не решался уходить и сидел наедине с Симэнем.

Накормили музыкантов, и Бэнь Дичуань помог хозяину с ними расплатиться. Музыкантов отпустили, слуги начали убирать со стола, а потом потушили фонари. Симэнь направился в дальние покои.

– Пора, сестрицы! – крикнул служанкам Пинъань, подойдя под окно Бэнь Дичуаня. – Батюшка в дальних покоях.

Юйсяо, Инчунь и Ланьсян пулей выскочили из-за стола и убежали, даже не попрощавшись с женой Бэня. Осталась Чуньмэй. Она поблагодарила хозяйку и, попрощавшись, не спеша вышла. У дальних покоев она поравнялась с Ланьсян. У той соскочила туфелька, и она отстала от подруг.

– Ишь понеслись, точно смерть за вами следом, – заругалась на нее Чуньмэй. – Туфли некогда обуть.

Симэнь был у Ли Цзяоэр, и все пошли туда. Мать наставница, завидев Симэня, удалилась из покоев Цзяоэр и пошла к Юэнян, где присоединилась к Сяоюй. Вошла Юйсяо и поклоном поприветствовала монахиню.

– Матушка за шубой присылала, а тебе и дела нет, – заворчала Сяоюй. – Я ведь даже не знаю, каким ключом открывать! Сколько мы мучались, а как открыли – там никакой шубы нет. Она, оказывается, совсем в другом шкафу! Сама убрала и не помнишь. Вот до чего вы там напились!

Румянец так и играл на щеках подвыпившей Юйсяо.

– Что, зло берет?! – говорила она Сяоюй. – Не пригласили тебя, негодницу, вот и бросаешься на всех, как собака.

– Только я и ждала приглашения от потаскухи! – ответила Сяоюй.

– Довольно, сестрицы! – уговаривала их монахиня. – Смотрите, батюшка услышит. И хозяюшки вот-вот придут. Лучше бы чай пока приготовили.

Вошел Циньтун с узлом в руке.

– Что, матушки воротились? – спросила Юйсяо.

– Да, – отвечал слуга. – Сейчас придут. Их свашенька Цяо к себе зазвала.

Служанки сразу примолкли. Вскоре Юэнян и остальные женщины подошли к воротам. Им навстречу вышла жена Бэнь Дичуаня, а Чэнь Цзинцзи с Бэнем поставили целую раму потешных огней. Когда Юэнян вошла в дом, ее приветствовали Ли Цзяоэр и старшая монахиня. Вышла и Сунь Сюээ. Она отвесила хозяйке земной поклон и приветствовала служанок.

– А где батюшка? – спросила Юэнян.

– У меня, – отвечала Ли Цзяоэр. – Я его спать уложила.

Юэнян промолчала.

Появились Чуньмэй, Инчунь, Юйсяо и Ланьсян и земным поклоном встретили хозяйку.

– Их тетушка Бэнь угощала, только что от нее пришли, – заметила Цзяоэр.

– Вот сукины дети! – после долгой паузы заругалась Юэнян. – Это еще к чему? Кто вам позволил?

– Они у батюшки спрашивались, – сказала Цзяоэр.

– Тоже распорядитель нашелся! – сердилась хозяйка. – Наш дом на храм предков стал похож: первого и пятнадцатого двери не закрываются – чтобы нечисть выходила.

– Матушка! О ком вы говорите! – вставила монахиня. – Поглядите, сестрицы – писаные красавицы.

– Писаные – недописаные! А к чему выпускать? Чтобы на них глаза пялили?

Поняв, что Юэнян не в духе, Юйлоу удалилась, а за ней вышли Пинъэр и дочь Симэня. Осталась одна монахиня, с которой Юэнян и легла спать.

Снег перестал только на четвертую ночную стражу.

Да,

Аромат искурился, и свечи погасли,

Почивают в ночи терема и террасы.

Завтра сбор овощей[650] наяву, не во сне –

Зажигаются свечи, счищается снег.

На этом тот день и закончился.

На другой день Симэнь отправился в управу. Примерно к обеду Юэнян, Юйлоу и Пинъэр проводили монахиню и встали у ворот. К ним приблизилась повязанная черным платком старуха в выгоревшей кофте, синей холщовой юбке, с котомкой за плечами. Это была деревенская гадалка, использовавшая черепаху и символы-гуа. Юэнян велела слуге проводить ее во двор. Гадалка остановилась у внутренних ворот, разложила карты с символами-гуа и установила чудотворную черепаху.[651]

– Погадай нам, – попросили женщины.

Гадалка упала перед ними на колени и отвесила четыре земных поклона.

– Сколько вам лет, сударыня? – спросила она Юэнян.

– Погадай рожденной в год дракона, – сказала Юэнян.

– Ежели в год большого дракона, – заговорила гадалка, – вам, стало быть, сорок два года, если малого – тридцать лет от роду.[652]

– Мне тридцать, – подтвердила Юэнян. – Родилась в восьмой луне пятнадцатого дня, в полночный час первой стражи под знаком земной ветви цзы.

Гадалка крутанула черепаху, которая сделала один оборот и застыла на месте. Старуха подняла первую гадательную карту. На ней были изображены чиновник со своей женой, сидевшие на возвышении. По обеим сторонам от них сидели и стояли слуги, охранявшие кладовую с золотом, серебром и драгоценностями.

– Вы, сударыня, – хозяйка дома, – начала гадалка. – Родились в год моу-чэнь. А соседние знаки моу-чэнь и цзи-сы – это дерево большого леса.[653] Кто рожден в эти годы, тот человеколюбив и исполнен чувства долга, радушен и щедр, милосерден и добродетелен, набожен и склонен к благотворительности и помощи ближнему. Всю свою жизнь вы ведете хозяйство и страдаете за чужие грехи. Вам в одинаковой мере присущи и ласка, и гнев. Но вы недостаточно благоразумно поступаете с теми, кто находится у вас в подчинении. Поистине, «коль нравится —смеется от души, не любо – так готова все крушить». Когда другие до полудня нежатся в постели, вы с раннего утра отправляетесь к алтарю предков, дабы возжечь благовония, а потом следите, чтобы в чистоте содержались очаг и котлы. Вы можете вспылить, но мгновение ока – и вы отходите – мирно беседуете, смеетесь. Правда, над палатою напастей у вас взошла Звезда Наказаний – Венера. На вас будут роптать и наговаривать, но добросердечие поможет вам снести все напасти, и проживете вы семь десятков лет.

– А будет ли у сударыни потомство? – спросила Юйлоу.

– Не обижайтесь на старуху, – проговорила гадалка. – Вот что скажу. Над палатою потомства виднеется что-то бесплотное.[654] У вас появится сын, но он покинет мир суеты и станет монахом. Он и проводит вас в последний путь. И сколько бы ни было у вас детей, их вам не удастся вырастить.

– Слышишь? – толкнула Пинъэр веселая Юйлоу. – Про твоего сына У Инъюаня говорит. Ему ведь даосское имя дали.

– Теперь погадай ей, – попросила Юэнян, указывая на Юйлоу.

– Мне тридцать четыре года, – сказала Юйлоу. – Родилась в одиннадцатой луне двадцать седьмого дня, в предрассветный час третьей стражи под знаком земной ветви инь.

Гадалка снова раскинула карты с символами-гуа и крутанула чудотворную черепаху, которая, повернувшись, застыла над палатою судьбы. Подняла вторую карту. На ней была изображена женщина в обществе троих мужчин. Один, в маленькой шапочке, был одет купцом, другой – облаченный в красное чиновник и третий – ученый-сюцай. Была тут также охраняемая кладовая с золотом и серебром. По обе стороны толпились слуги.

– Вы, сударыня, родились в год цзя-цзы,[655] – начала гадалка. – А соседние знаки цзя-цзы и и-чоу – это металл в море. Но судьбу вашу омрачают три наказания и шесть бедствий.[656] Их можно миновать, переборов супруга.

– Я уж жила вдовою, – вставила Юйлоу.

– Вы нежны и приветливы, – продолжала гадалка. – У вас добрая душа. Вы никогда не открываете своих чувств, потому неизвестно, на кого вы гневаетесь и кого любите. Всю жизнь вас любят стоящие над вами и почитают вам подчиненные. Вы любимы мужем. Правда, своей добротой вам не удастся завоевать сердец. Всю жизнь – то на роду написано – вам приходится страдать из-за чужих проступков и быть жертвою наветов. Никто не признает вашей правоты, но никакие происки ничтожных не в силах поколебать ваше доброе сердце.

– Вот только что из-за денег для слуг мне пришлось выслушать укоры хозяина, – говорила, улыбаясь, Юйлоу. – Должно быть, это и значит страдать из-за чужих проступков.

– Посмотри, будут ли дети у сударыни? – спросила Юэнян.

– При благоприятном стечении обстоятельств, если и будет, то дочь, – отвечала гадалка. – Сына не предвидится. Но сударыня насладится долголетием в полную меру.

– Погадай-ка этой сударыне, – попросила Юэнян. – Сестрица Ли, скажи когда родилась.

– Я родилась в год овцы, – сказала, улыбаясь, Пинъэр.

– Ежели малой овцы, – начала гадалка, – то вам двадцать семь лет. Родились вы, стало быть, в год синь-вэй.[657] А в каком месяце?

– В первой луне пятнадцатого дня, в полуденный час седьмой стражи под знаком земной ветви «у», – ответила Пинъэр.

Гадалка крутанула черепаху, которая, тяжело повернувшись, застыла над палатою судьбы. Подняла карту. На ней были изображены две женщины и три чиновника. Один – в красном, другой – в зеленом, а третий в черном. На руках у него был ребенок. Кладовую с золотом, серебром и драгоценностями охранял рыжеволосый демон[658] с черным лицом и оскаленными зубами.

– Вы, сударыня, являете комбинацию соседних знаков гэн-у и синь-вэй, – начала гадалка. – А это – земля при дороге. Всю жизнь вам сопутствуют процветание, знатность и богатство. Вам неведомы ни голод, ни холод. Все ваши мужья были людьми знатными. Вы человеколюбивы и исполнены чувства долга. Несметны ваши богатства. Когда их у вас тратят или забирают, вы радуетесь; когда ж от них отказываются, вы, напротив, гневаетесь. Вы страдаете от распрей тех, кто с вами рядом. Они платят вам злом на добро. Как говорится:

Дружбу забыл – на любое способен,

Друга былого сгубить будет рад.

Лучше мне тигр, хоть свиреп он и злобен,

Бывший мой друг стал страшней во сто крат!

Простите меня, сударыня. Вы напоминаете кусок алого шелка. Всем бы хорош, да укорочен. Вы должны сдерживаться в проявлении чувств и особенно остерегаться, как бы не навредили вашему ребенку.

– Он уже причислен к даосскому монастырю, – пояснила Пинъэр.

– Это хорошо! – проговорила гадалка и продолжала: – Еще об одном хочу вас предупредить: в этом году судьба ваша попадет в сферу Звезды Кету,[659] а это значит, что вам угрожает кровопролитие. Будьте особо осторожны в седьмой и восьмой луне, чтобы не привелось услышать плач.

Пинъэр достала из рукава слиток в пять фэней серебра, Юэнян с Юйлоу протянули гадалке по пятьдесят медяков каждая.

Только они отпустили гадалку, показались Цзиньлянь и дочь Симэня.

– Мы вас сзади искали, – говорила, смеясь, Цзиньлянь, – а вы вот где, оказывается.

– Мы мать наставницу провожали, – объяснила Юэнян. – А сейчас гадали на черепахе и символах-гуа. Приди вы немножко пораньше, и вам погадали бы.

– Мне гадать нечего, – покачала головой Цзиньлянь. – Говорят, угадывают судьбу, а не поступки. Мне в прошлый раз даос гадал. Скорый конец предсказал. К чему это нужно! Такое наговорят, что потом думать будешь. На улице умру, пусть на улице и похоронят, на дороге помру, пусть на дороге и закопают, а в сточную яму упаду, она мне гробом будет.

Они пошли в дальние покои.

Да,

В событьях жизни люди не вольны –

Судьбой событья определены.

Тому свидетельством стихи:

Гань Ло возвышен рано был,[660]

Цзы-я же начал службу дряхлым,[661]

Как мало Янь Хуэй прожил,[662]

Пэн-цзу стал старожилом знатным.[663]

Кто был беднее, чем Фань Дань?[664]

Ши Чуна был ли кто богаче?

И так для каждого судьба

Свои пределы обозначит.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

ВАН ШЕСТАЯ НАЖИВАЕТСЯ НА ПОСРЕДНИЧЕСТВЕ

СИМЭНЬ ЦИН, ПОЛУЧИВ ВЗЯТКУ, НАРУШАЕТ ПРАВОСУДИЕ

Над рекой свирепствует ветер,

поднимает бурные волны.

Путник к берегу челн причалит

и в тоске ожиданья дремлет…

Барабан верховного будит,

что на станции спит почтовой.

Крик гусей печальный он слышит,

раздающийся под облаками…

А тому, кто в лодке, – лишь снится

озерко, зеленая травка.

Челн вечерним поднят приливом,

он стихии водной покорен.

Рассуди, кто путнику станет

на воде попутчиком, другом?

Одинокая в темном небе

неподвижно луна застыла.

В этих стихах говорится о том, что к северу от пограничных застав в обычае верховая езда, а на юг от Янцзы не обойтись без парусов иль весел. Поэтому правдоподобно, когда южанин садится в лодку, а северянин вскакивает на коня.

Так вот. Жил-был в Гуанлине, южном городе в области Янчжоу,[665] именитый горожанин Мяо. Звали его Мяо Тяньсю, был он знатоком древней поэзии и этикета. Богатствами владел несметными. Ему стукнуло сорок, а наследника у него все не было. Росла единственная дочка, и та пока непросватанная. Страдавшая застарелым недугом жена его, урожденная Ли, не поднималась с постели, и все хозяйство вела наложница, которую звали Дяо Седьмая. Надобно сказать, что в Янчжоу тогда была огромная пристань, славившаяся певичками и ночными искусницами. Вот там-то Тяньсю и купил себе за триста лянов Дяо Седьмую, ввел в дом побочной женой и любил безмерно.

Однажды к воротам его дома подошел старый буддийский монах и стал просить подаяния. По его словам, в расположенном в Восточной столице монастыре Воздаяния за милость, где он подвизается, не хватает одного бронзового с позолотой изваяния архата,[666] потому он и пустился в дальнее странствие в надежде, что добрые люди не откажут в пожертвовании.

Тяньсю не поскупился и выложил целых пятьдесят лянов серебром.

– Этого слишком много, – говорил монах. – На изготовление статуи хватит и половины.

– Примите мой скромный дар, отец наставник, – сказал монаху богач. – А что останется, пусть пойдет на молебен и жертвы.

Монах поклоном поблагодарил добродетеля, а перед уходом сказал:

– Под левым глазом у вас, милостивый государь, виднеется белая черта – знак смерти. Напасть великая грозит вам еще до истечения нынешнего года. Вы были так щедры, сударь, а посему я обязан вас предупредить. Какие бы важные дела ни ждали вас, ни в коем случае не покидайте родных мест. Остерегайтесь, ох как остерегайтесь!

Сказав это, монах простился с Тяньсю и удалился.

Не прошло и полмесяца, прогуливался Тяньсю у себя в саду и видит: его слуга Мяо Цин, разбитной, надо сказать, малый, стоит с Дяо Седьмой и что-то ей шепчет. Тяньсю появился так неожиданно, что Мяо Цин не успел и спрятаться. Хозяин, ни слова не говоря, избил его и пригрозил выгнать из дома. Перепугался Мяо Цин. Стал упрашивать родных и соседей, чтобы уговорили хозяина. Слуга был, наконец, прощен, но злобу на хозяина затаил великую.

А был у Тяньсю двоюродный брат Хуан Мэй, тоже уроженец Янчжоу, цзюйжэнь,[667] служивший судьей в столичном округе Кайфэне. Широких познаний и большой учености человек. Так вот, прибывает от него вскоре после этого случая посыльный с письмом для Мяо Тяньсю, а в письме приглашение приехать потолковать. Сильно обрадовался приглашению богач и, обратившись к жене и наложнице, повел такой разговор:

– Восточная столица – место пребывания Сына Неба, средоточие красоты и роскоши. Давно мечтал я полюбоваться ее великолепием, но мне никак не выпадал случай. И вот, наконец, я получил приглашение двоюродного брата. Как он угадал желание всей моей жизни!

– А помнишь, монах увидел на твоем лице дурной знак? – спросила его жена. – Он же наказал тебе не выезжать из дому, а ты намереваешься пуститься в столь дальний путь. А потом, у тебя и дома немало забот. Ты оставляешь на произвол судьбы юную дочь и больную жену. Что мы будем без тебя делать?! Нет, лучше тебе никуда не ездить!

Тяньсю и слушать не хотел.

– С появлением на свет настоящего мужчины вывешивают лук и стрелы,[668] – гневно закричал он. – Какой же прок от того мужчины, который не стремится обозреть Поднебесную, воочию увидеть все величие Империи, а вместо этого зря хиреет и умирает в постели? У меня голова на плечах, и мошна туго набита, так что мне беспокоиться нечего. Я добьюсь почестей и славы. А брат, наверное, присмотрел мне дело достойное. И чтобы больше у меня таких разговоров не заводить!

Мяо Цину было велено начать сборы. В лодку положили два сундука, битком набитых золотом и серебром, товары и припасы. Кроме Мяо Цина, хозяин взял с собой еще слугу Аньтуна и отправился в столицу добывать почести и славу, которые, как казалось ему, уже стучатся к нему в дверь. Тяньсю наказал жене с наложницей вести хозяйство по очереди.

Стоял конец осени, приближалась зима, когда они отчалили от Янчжоуской пристани. Через несколько дней лодка достигла бурных вод Сюйчжоу.

Только поглядите, как зловеща там водная стихия:

За валом вал, громада пенных вод

Все высится зловеще и растет

И рушится с раскатом громовым.

Какой смельчак не дрогнет перед ним!

Миновали они местность под названием Узкая Извилина. Вечерело. Тяньсю велел лодочникам причаливать на ночлег. Часы его жизни были сочтены. Знать, так уж было угодно судьбе: лодка, которую они наняли, оказалась пиратской, а гребцы на ней – Чэнь Третий и Вэн Восьмой – грабителями. Говорят, беда в дом не придет, пока слуга ее не позовет. До глубины души ненавидел хозяина Мяо Цин и только ждал удобного случая отомстить ему. Слуга ни слова не сказал, а про себя размышлял: «Да, лучше мне действовать заодно с лодочниками. Хозяина прикончим, тело в реку бросим, а добро разделим. Потом, когда домой ворочусь, с больной женой его разделаюсь, всем достоянием завладею и красотку Дяо себе возьму».

Да,

Ветка душиста, шипы – острый нож.

В душах людских озлобленье найдешь.

Мяо Цин решил войти в тайный сговор с гребцами.

– В хозяйских сундуках тысяча лянов серебра, – сказал он грабителям. – На две тысячи лянов шелков, а сколько добра! Если вы его прикончите, я согласен разделить все поровну.

– По правде говоря, мы и сами об этом думали, – засмеялись Чэнь Третий и Вэн Восьмой.

Ночь выдалась пасмурная, темная. Мяо Тяньсю с Аньтуном спали в среднем трюме. Мяо Цин пристроился в носовой части. Приближалась третья ночная стража.

– Караул! Грабят! – закричал нарочно Мяо Цин.

Тяньсю сразу проснулся и, высунув голову, стал вглядываться в темноту. Тут Чэнь и вонзил ему острый нож в самое горло. Тело бросили в речную пучину. Аньтун хотел было бежать, но его что было сил ударил палкой Вэн Восьмой, и слуга рухнул в реку.

Заговорщики проникли в трюм, открыли сундуки с корзинами и приступили к дележу золота, серебра, шелков и одежды.

– Если мы возьмем вещи, нас схватят, – сказали Мяо Цину гребцы. – А ты его доверенный слуга. Забирай товар и вези на базар. Продашь, и никто тебя не заподозрит.

Они поделили меж собою тысячу лянов, прихватили кое-что из одежды и отплыли восвояси, а Мяо Цин нанял джонку и направился в Линьцин. Там, на пристани, он прошел таможенный досмотр, уплатил сбор и двинулся дальше, в уездный центр Цинхэ, где и сложил товар в загородной гостинице. Когда Мяо Цину встречались знакомые янчжоуские торговцы, он всякий раз говорил им:

– Хозяин позднее выехал. Должен вот-вот прибыть.

Не будем говорить, как распродавал вещи Мяо Цин.

Говорят, человек предполагает, а Небо располагает. Несчастный Мяо Тяньсю! Какой прекрасный, добрый был человек! И надо ж ему было найти страшную смерть от руки собственного слуги. Да, верно, не внял он доброму совету, но скажите, дано ль нам предвидеть судьбу?

Представьте себе, но Аньтун, без сознания упавший в реку, не погиб. Его отнесло к заросшему камышом затону. Он кое-как выбрался на берег, сел у прибрежной насыпи и зарыдал во весь голос.

Начинало светать. Вдали показалась рыбачья лодка, а в ней старик, в травяной накидке и бамбуковой шляпе. Заслышав плач, доносившийся откуда-то из камышовых зарослей, он повернул лодку и решил посмотреть. Перед ним сидел малый лет восемнадцати, до нитки промокший. Рыбак спросил, что с ним случилось. Аньтун рассказал, кто он и как их ограбили. Рыбак взял его в лодку и привез домой. Дал ему переодеться, накормил и напоил.

– Хочешь домой ехать или у меня останешься? – спросил старик.

– Нет у меня больше хозяина, погиб он, – отвечал Аньтун. – Куда мне теперь ехать? Лучше я с вами, батюшка, останусь.

– Ну и хорошо! – согласился рыбак. – Будешь со мной жить. А я все-таки как-нибудь разузнаю, кто вас ограбил. Тогда посмотрим.

Аньтун поблагодарил старика и остался у него.

Однажды – дело было в самом конце года – поехал рыбак в Синьхэкоу продавать рыбу и взял с собой Аньтуна. И надо ж тому случиться, видит Аньтун: в лодке пируют Чэнь Третий и Вэн Восьмой. Оба одеты в хозяйские одежды. Аньтун сразу их узнал, как они на берег за рыбой подошли, толкнул потихоньку рыбака и говорит:

– Должны они понести возмездие за убийство хозяина.

– Надо на них в суд подать, – посоветовал рыбак. – Пусть их к ответу призовут.

Изложил Аньтун обстоятельства убийства и пошел к начальнику гарнизона инспектору водных путей Чжоу, но тот из-за отсутствия свидетелей и вещественных доказательств жалобу отклонил. Тогда Аньтун обратился в судебно-уголовную управу. Надзиратель Ся, прочитав об ограблении и убийстве, жалобу принял и четырнадцатого дня в первой луне отдал приказ об аресте преступников. Стражники в сопровождении Аньтуна прибыли в Синьхэкоу, где и схватили Чэня Третьего и Вэна Восьмого. На допросе свидетельские показания давал Аньтун. Гребцы, устрашившись пыток, сразу во всем признались и указали на Мяо Цина как сообщника в убийстве и ограблении. Их взяли под стражу и послали стражников за Мяо Цином с тем, чтобы вынести приговор всем троим преступникам.

По случаю новогодних праздников управа опустела. Надзиратель Ся не появлялся несколько дней подряд. А между тем нашелся в управе соглядатай, который потихоньку предупредил Мяо Цина. Затрепетал от страху Мяо Цин, запер комнату в гостинице, а сам укрылся в доме Юэ Третьего, который жил на Львиной, к западу от Каменного моста, по соседству с Хань Даого. Была у торговца усадьба в одну постройку по передней линии и три сзади. Жена его особенно ладила с Ван Шестой. Они то и дело захаживали друг к другу посидеть да посудачить, словом, дружили – водой не разольешь.

Заметив испуг на лице Мяо Цина, Юэ Третий спросил, в чем дело. Мяо Цин поведал о случившемся.

– Не волнуйся! – успокаивал его Юэ. – Наша соседушка – любимица надзирателя господина Симэня, а муж ее у надзирателя в приказчиках. Мы с ним большие друзья. А сколько ты сможешь дать, если мне удастся все уладить? Сейчас с ними бы и поговорили.

Мяо Цин упал перед ним на колени.

– Если поможешь мне выпутаться из этого дела, по гроб не забуду твоей милости и щедро отблагодарю, – пообещал он.

Тотчас же написали просьбу, отвесили пятьдесят лянов серебра, добавили две пары одежд из узорной парчи, и Юэ Третий велел жене отнести все Ханям.

Тетушка Юэ все объяснила Ван Шестой. Та была в восторге. Убрала одежды и серебро, а вместе с ними и просьбу и стала ждать Симэня, но он не появлялся.

Семнадцатого на закате Ван Шестая стояла у ворот. Видит, верхом едет Дайань с узлом под мышкой.

– Откуда путь держишь? – окликнула она слугу.

– Издалека, – отвечал Дайань. – С батюшкой подарки в Дунпин возили.

– А батюшка где? Воротился?

– Дома. Они с Бэнь Дичуанем раньше приехали.

Ван зазвала слугу к себе, рассказала о Мяо Цине и просьбу дала прочитать.

– Дело непростое, тетушка Хань, – говорил Дайань. – Оба гребца дали показания и уже в управе под стражей сидят. Мяо Цина разыскивают. Тут несколькими лянами не отделаешься. И прислужникам мало покажется. Я вам вот что советую, тетушка Хань: давайте мне двадцать лянов. Я батюшку уговорю к вам зайти, а вы уж с ним как следует потолкуете.