Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

Капелька алая. –

Алая слива,

белая рядом нежна и красива.

Бросаю два:

Пара махровая. –

Лотос двуглавый –

В лотосах спрятались утки-шалавы.[929]

Бросаю три:

Ивы три вешние. –

Стоя под ивой,

не поправляй свою шапку стыдливо.

Бросаю четыре:

Ночью краса красна.[930] –

Пурпурно-красный

не одевай в суете ты напрасно.

Бросаю пять:

Там зимоцвет, как меч.[931] –

Меч драгоценный,

падшей звезды яркий отблеск мгновенный.

Бросаю шесть:

Звездные россыпи. –

Полог небесный –

неба покой, непонятный, чудесный.

Сюцаю Вэню пришлось выпить только одну чашу.

Настала очередь Ин Боцзюэ.

– Я ни аза не знаю, – сказал Боцзюэ. – Я лучше прибаутку-скороговорку скажу.

Шлеп, шлеп, шлеп, – вышаркивает старикашка,

с желтым он горохом сжал в руке черпашку,

а в другой – цветами расцвеченную суму.

Шлеп, шлеп, шлеп, – вышаркивает старикашка,

вдруг навстречу желтый с белым пес-бродяжка,

сцапал он цветами расцвеченную суму.

Тот, что шмыгал, тот, что шаркал, старикашка,

с желтым он горохом опустил черпашку,

дать отбой рукой стараясь побирушке псу.

То-ли старикашка

пострадал от желтого с белесым пса-бродяжки,

То ли пес-бродяжка,

желтый с белым, пострадавший пал от старикашки.

– Что б тебе, шутник ты никудышный, провалиться! – засмеялся Симэнь. – Где это видано, чтобы собаку рукой били, а? И за руку не схватила?

– Так кто ж ему велел без палки по улицам шмыгать? – говорил Боцзюэ. – Я сам тут как-то собирал пожертвования, и клюки под рукой не оказалось. Так насилу от собак отбился.

– Брат, ты слышишь? – обратился Сида к Симэню. – Попрошайка сам признается, что побирается. У кого что болит, тот о том и говорит.

– Наказать его чаркой за такую скороговорку! – предложил Симэнь. – А теперь твоя очередь, Се Цзычунь.

– Моя скороговорка получше будет, – предупредил Се Сида. – Запнусь – чарку в наказание.

Там над частоколом

зачем-то торчал чурбачок черепичный,

А под частоколом

частенько скучал чахлый мул горемычный.

Упал с частокола

зачем-то торчавший на нем чурбачок черепичный,

И в мула попал,

что под тем частоколом частенько скучал горемычный.

С отчаянной яростью он,

что под тем частоколом частенько скучал горемычный

Копытом тупым

раскурочил тотчас до черта черепков чурбачок черепичный.

Иль в точности наоборот:

этот мул, что под тем частоколом частенько скучал горемычный

Чудовищно чётко

пришиблен был тем, с частокола упавшим шальным чурбачком черепичным.

– Еще надо мной подтрунивал! – говорил Боцзюэ. – Тебе моя скороговорка не по душе пришлась, зато мне строптивый мул понравился. Я – строптивый мул, а невестка Лю, баба твоя, – черепица разбитая. Пока ты, облезлый мул, жернова вертел, я черепицу молол.

– А твоя Ду, старая потаскуха, таких бобов наварит, что и собаки жрать не станут, – отвечал Сида.

Посыпались колкости и попреки, и обоим пришлось пить по штрафной.

Настал черед Фу Цзысиня.

– Я вам скажу скороговорку торгового люда, – начал он. – При совпадении пью чарку.

Одну лодку, два весла –

Всех троих волна несла

К бурным Четырем рекам,[932]

Как мелодия легка! –

Пять тонов, иль шесть на лад –

Пел ли песенки подряд

Хор из певчих семерых

Про бессмертных восьмерых[933]

Девять, десять – дни весны –

Там и тут цветы красны,

Чтоб в одиннадцатый день

Пить вино, на сад глядеть,

А в двенадцатый опять

Все сначала запевать:

Одну лодку, два весла…

Ни одна кость не совпала со сказанным.

– Вот это да! – воскликнул шурин У Старший. – Ловко сказал приказчик Фу, не правда ли?

– Надо ему хоть запасную чарку выпить, – сказал Боцзюэ и, выйдя из-за стола, лично поднес Фу Цзысиню наполненный до краев кубок. – А теперь черед приказчика Ханя.

– Не смею опережать батюшку, – проговорил Хань Даого.

– Мы ж играем, – говорил Симэнь. – Давай, давай, а я потом.

– Первая строка – парящая в небе птица, – объяснил Хань, – вторая строка – плод, третья – название игральной кости, четвертая – чиновное звание. Строки должны быть связаны одна с другой. При совпадении пью штрафную.

Журавль небожителей в небе явился –

За персиком свежим он в сад опустился,[934]

Но сирым красавцем[935] он тут же был схвачен –

Инспектору школьному в дар предназначен.[936]

Вот иволга желтая в небе явилась –

За вишнею красною в сад опустилась,

Но парою девушек[937] накрепко схвачена –

Вельможе[938] в подарок теперь предназначена.

Вдруг аист-старик в небесах появился –

За лотосом спелым он в сад опустился,[939]

Увы, в три силка был немедленно схвачен[940] –

Правителю области в дар предназначен.[941]

А вот ясна горлица в небе явилась –

Гранатов попробовать в сад опустилась,

Четверкой красавцев[942] несчастная схвачена –

И князю удельному[943] в дар предназначена.

Фазан золотистый с небес появился –

И в сад за полынной травой опустился,[944]

Владыкой Пяти горных высей захвачен[945] –

Министру в подарок бесценный назначен.

Сама пеликанша с небес появилась –

Съесть яблочко сочное в сад опустилась,

Но в зелени темной она была схвачена[946] –

И канцеляристу в подарок назначена.[947]

Хань Даого бросил кости, и настал черед Симэня.

– Я метну четыре кости, – пояснил Симэнь. – При совпадении пью штрафную.

Вдруг шесть обернулось зарею востока,[948]

Снежинок-цветов хоровод не унять,

Хуннян – деву красную сладко обнять,

Инъин остается вздыхать одиноко.[949]

На строку со словом «красную» на столе появилась красная четверка.

– К зиме, брат, тебя ждет новое повышение по службе, – заметив кость, сказал Боцзюэ. – Надо тебя, выходит, поздравить.

Боцзюэ наполнил большую чашу и, поднося ее Симэню, кликнул Ли Мина и остальных певцов.

Вышли певцы и запели. Веселый пир затянулся до зари. Потом Симэнь отпустил актеров и певцов, а после того, как убрали посуду, наказал Хань Даого, Гань Чушэню, Цуй Бэню и Лайбао по очереди ночевать в лавке и караулить на совесть. Тогда только все разошлись на ночлег, о чем говорить не будем.

На другой день Ин Боцзюэ привел к Симэню подрядчиков Ли Чжи и Хуана Четвертого, которые должны были вернуть хозяину долг.

– Мы выручили всего только около тысячи четырехсот пятидесяти лянов серебра, – объясняли Симэню подрядчики. – Так что пока не в состоянии вернуть долг сполна. Все, что нам удалось набрать вам, почтеннейший сударь, вот эти триста пятьдесят лянов. В следующий раз мы обязуемся погасить весь долг без малейшего промедления.

За них замолвил доброе словцо и стоявший рядом Ин Боцзюэ.

Симэнь передал серебро зятю Чэнь Цзинцзи и велел взвесить его на безмене. Должников отпустили, а серебро лежало на столе.

– Брат Чан вроде дом себе подыскал, – обратился к Ину Симэнь. – Как будто из четырех комнат и всего за тридцать пять лянов. Когда он ко мне пришел, у меня был серьезно болен сын, и мне было не до этого. Я его тогда сразу отпустил. Не знаю, говорил он тебе или нет.

– А как же! Конечно, говорил, – отвечал Боцзюэ. – Я ему прямо сказал, что он не вовремя тебя побеспокоил. Досуг ли, говорю, брату, с тобой заниматься, когда у него наследник болеет. У него, говорю, и без тебя хлопот хватает. Я ему тогда же посоветовал, чтобы он пока к хозяину не показывался, и пообещал с тобой, брат, обсудить, а ты, видишь, и сам заговорил.

– Вот и хорошо! – выслушав Боцзюэ, заключил Симэнь и продолжал: – Давай сейчас поедим, а потом я дам тебе пятьдесят лянов. Надо ему помочь обделать дело. Тем более, нынче для этого благоприятный день. А на оставшиеся деньги пусть брат Чан откроет при доме мелочную лавку. Выручки им двоим и хватит на прожитье.

– Брат Чан за такую твою милость должен будет потом пир устроить, – заметил Боцзюэ.

Симэнь немного поел за компанию с Боцзюэ.

– Я тебя задерживать не буду, – сказал Симэнь. – Бери серебро и ступай помоги ему купить дом.

– Ты бы дал мне сопровождающего, – попросил Боцзюэ. – Как-никак серебро при мне.

– Брось уж ерунду-то болтать! – оборвал его Симэнь. – Спрячь в рукав, ничего с тобой не случится.

– Да как сказать! – не унимался Боцзюэ. – Мне еще в одно место попасть надо. По правде сказать, нынче у двоюродного брата Ду Третьего день рождения. Я ему с утра подарки отправил, звали после обеда приходить. Мне уж не придется потом к тебе заглянуть, о деле доложить. Так что лучше дай слугу. Он тебе и доложит.

– Тогда я пошлю Ван Цзина, – сказал Симэнь и кликнул слугу.

Чан Шицзе оказался дома. Увидев Ин Боцзюэ, он попросил его пройти в дом и присаживаться. Боцзюэ достал серебро.

– Вот какое дело, – начал он. – Брат[950] велел мне помочь купить дом, но я занят. Меня двоюродный брат Ду Третий приглашает. Так что пойдем купчую оформим, и потом я к брату пойду, а доложить благодетелю отправится слуга. Вот для чего я его с собой взял, понял?

Чан Шицзе засуетился и велел жене подать чай.

– Кто б еще кроме брата мог оказать мне такую милость? – приговаривал Шицзе.

Они сели пить чай. Потом он позвал слугу, и все вместе они направились в сторону Нового рынка. Серебро вручили хозяину и составили купчую. Боцзюэ наказал Ван Цзину доложить хозяину, а остальное серебро велел взять Чан Шицзе, после чего простился с ним и поспешил на день рождения к Ду Третьему.

Симэнь пробежал глазами купчую и протянул Ван Цзину.

– Ступай передай дяде Чану, – сказал он. – Пусть у себя хранит. Однако не о том пойдет речь.

Да,

Если с просьбой вам прийти пришлось бы,

лишь к достойным обращайте просьбы,

Если беды ближних вам не чужды,

пусть близки окажутся и нужды.

Нашу жизнь назвать бы впору бездной

суеты ненужной, бесполезной.

Только та услуга и огромна,

что окажут тайно нам и скромно.

Воистину:

Отблеск благородного сиянья

благодатный на кого нисходит? –

Зла с добром отколь чередованье?

Перемены сами происходят.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

ХАНЬ ДАОГО УГОЩАЕТ СИМЭНЬ ЦИНА

ЛИ ПИНЪЭР ЗАБОЛЕВАЕТ НА ПИРУ В ДЕНЬ ОСЕННЕГО КАРНАВАЛА.[951]

И в прошлом, помнится, году

я в этот день грустна была,

И ныне тягостная скорбь

меня жестоко извела.

Как меркнет на закате день,

так осень гаснет, отпылав.

Разлукой вечною томлюсь,

слез безутешных не сдержав.

За стаей увязался гусь[952] –

письма я, видно, не дождусь,

Все таю, таю с каждым днем,

слабее, тоньше становлюсь.

Цветок, бесчувственный на взгляд,

дарит, однако, аромат,

А я с тревогой на лице

украдкой в зеркальце гляжусь.

Так вот. Вернулся как-то вечером из лавки Хань Даого и лег спать. Приближалась полночь, когда жена его, Ван Шестая, завела такой разговор.

– Гляди, как нам благоволит хозяин, – начала она. – Сколько ты в этот раз денег нажил! Надо бы угощение устроить и его пригласить. Он ведь сына потерял. Пусть у нас немного посидит, тоску развеет, а? Небось, не объест. Зато и мы перед ним не будем в долгу. Да и приказчики, видя, как ты близок с хозяином, станут совсем по-другому к тебе относиться. Особенно если придется еще ехать на юг…

– Я уж и сам о том думал, – поддержал ее Даого. – Завтра у нас пятое – несчастливое число, шестого и устроим. Позову повара, певиц и приглашение составлю, когда пойду к хозяину, приглашу его к нам. Выпьем с ним, на ночь я в лавку уйду.

– А певиц к чему? – прервала его жена. – Правда, может он захочет у меня посидеть – А так неудобно. Давай пригласим молоденькую певичку Шэнь Вторую. Она у нашей соседки, супруги Юэ Третьего, живет. Одевается со вкусом и собой хороша. Знает модные песенки. А под вечер, если батюшка пожелает ко мне заглянуть, ее можно будет отпустить.

– Хорошо! – согласился Даого.

Тем и кончился тот вечер.

На другой день Хань Даого пошел в лавку и попросил сюцая Вэня написать приглашение, а потом направился к Симэню.

– Вы, батюшка, завтра не заняты? – спросил он после приветствия. – Не могли бы вы пожаловать к нам на чарочку вина. Снизойдите, прошу вас, батюшка. Не откажите нам в такой чести.

Хань Даого протянул приглашение.

– Зачем это себя в расходы вводишь? – пробежав глазами приглашение, спросил Симэнь. – Завтра я свободен. Только в управу загляну и приеду.

Даого откланялся и пошел в лавку. Ху Сю он велел взять корзину и купить курицу и свиные ножки, утку и гуся, свежей рыбы, овощей и сладостей. Потом был нанят повар. Слугу послали нанять паланкин и пригласить певицу Шэнь Вторую. Ван Шестая со служанкой готовила лучший чай. Гостиная была тщательно прибрана. Блестели начищенные столы и кресла. Хозяева ожидали прибытия Симэня.

После обеда Циньтун принес жбан виноградного вина. Через некоторое время в летнем паланкине пожаловал и сам Симэнь в сопровождении Ван Цзина. У ворот Симэнь вышел из паланкина. На нем была парадная чиновничья шапка, длинный халат из темного тонкого шелка и черные сапоги на белой подошве. Его встретил Хань Даого и проводил в дом. Гость и хозяин обменялись приветствиями.

– Премного благодарен вам, батюшка, за вино, – говорил хозяин.

Посреди гостиной стояло почетное кресло, в которое и сел Симэнь. Немного погодя показалась вырядившаяся Вань Шестая. Ее прическу держали многочисленные шпильки полукругом, золотой ободок и серебряная сетка, украшенная по канту бахромой и подвесками. На ней была белая кофта из ханчжоуского шелка с застежкой спереди, бледно-зеленая шелковая безрукавка и бледно-желтая с бахромой юбка. На ногах у нее красовались атласные туфельки цвета воронова крыла на толстой подошве, отделанные золотой тесьмой в виде плывущих облаков. В ушах блестели золотые серьги-гвоздики. Словом, одета она была с большим вкусом. Ван Шестая грациозно подошла к Симэню и отвесила четыре поклона, а потом удалилась отдавать распоряжения.

Вскоре появился Вань Цзин. Он нес расписанный золотом красный лаковый поднос, на котором стояли две чашки густо заваренного чаю, куда для духу были примешаны бобы с корицей. Даого взял чашку и, высоко приподняв, торжественно преподнес ее Симэню. Другую он поставил себе и присел рядом с гостем. После чаю Ван Цзин унес посуду.

– Неизмеримо велика ваша милость, батюшка, оказываемая мне, ничтожному, – заговорил, наконец, Даого. – Вы не оставляете своим покровительством мою жену во время моих отъездов, взяли к себе в слуги Вань Цзина. Глубоко тронутые вашей добротою, мы с женой не знали, как выразить вам свою искреннейшую признательность, и решили устроить скромное угощение, пригласить вас, батюшка, побыть у нас. Кончина вашего наследника застала меня вдали, а жена моя была здесь, но из-за недомогания не смогла выразить вам своего соболезнования, чем, наверное, сильно вас огорчила. Мы пригласили вас, батюшка, во-первых, развеять горе, а во-вторых, попросить у вас прощения.

– Ну что ты! – отозвался Симэнь. – Заставил я только вас раскошелиться.

Пока они беседовали, Ван Шестая расположилась за небольшим столиком рядом.

– А ты уже батюшке сказал? – обратилась она к мужу.

– Нет еще, – отвечал Даого.

– Вы о чем? – поинтересовался Симэнь.

– Мы хотели пригласить для вас, батюшка, двух певиц, – объясняла Ван, – но потом так и не решились. Вот позвали барышню Шэнь Вторую от соседки Юэ. Барышня совсем молода, модные песенки и речитативы знает. В прошлый раз я слышала у вас барышню Юй. Поет она так, средне. Барышня Шэнь куда лучше ее! Вот я для вас, батюшка, ее и позвала. Не знаю, понравится ли она вам, батюшка. А то можно будет позвать ее и к вам. Пусть матушек усладит пением. Ее ведь постоянно зовут. Надо только с ней заранее договориться. Она не посмеет отказаться.

– Раз позвали, пусть выйдет, погляжу, – сказал Симэнь.

Даого кликнул Дайаня.

– Помоги батюшке снять халат, – обратился он к слуге.

Тем временем накрыли стол. Ху Сю расставил закуски и кушанья. Принесли вино. Были тут и копченая утка, и креветки, и прочая морская снедь, и пельмени. Ван Шестая откупорила жбан и, подогрев вино, принесла его в кувшине. Даого поднес Симэню чарку, а потом позвали барышню Шэнь. Симэнь пристально рассматривал певицу.

У барышни Шэнь была высокая прическа. Редкие цветы и шпильки украшали ее связанные узлом локоны-тучи. Переливались сапфировые серьги. Была она в зеленой кофте и красной юбке, из-под которой выглядывали золотые лотосы-ножки. Ее ланиты были нежны, как персики, рисинки-зубы ослепляли белизной, а тонкие изогнутые брови таили в себе чары весенних гор. Как колышущаяся на ветру ветка цветов, приблизилась она к Симэню и отвесила четыре земных поклона.

– Встань, прошу тебя! – сказал Симэнь. – Сколько цветущих весен ты видела?

– Мне двадцать один год.

– Много песен знаешь?

– Всего больше сотни напевов.

Симэнь велел Даого принести стул, и барышня, поклонившись, села рядом с гостем, взяла цитру и спела арии из «Беседки Осеннего благоухания». Когда она отведала рисового отвара, ее попросили спеть арии из сцены «Тьма солдат-бунтовщиков». Пир близился к концу.

– А теперь возьми лютню и спой малые романсы,[953] – попросил Симэнь.

Барышне Шэнь хотелось показать все свое умение. Легким движением она поправила шелковые рукава, подтянула колки и, нежно коснувшись струн, заиграла мотив «Овечка с горного склона»:

– Давным-давно я глаз не видел милых.

Что на душе – и передать не в силах.

Как я тоскую по тебе, – ты знаешь,

Да и сама меня не забываешь.

Близки мы были,

Неразлучны были,

Клялись в любви,

В сердцах любовь носили.

Жаль, что не в стенах монастыря случилось,[954]

Что юной, нежной ты ко мне явилась,

Прекрасную Инъин напоминая,

Весеннее тепло в душе рождая.

О, можешь ли еще хоть раз явиться,

Чтобы в душе навеки поселиться!

Едва увижу облик несравненный –

И вот уж лезть готов я через стену,

Чтоб к западному флигелю проникнуть

И телом и душой к нему приникнуть.[955]

– Мой друг! Разлуке оба мы не рады.

Не встретятся на расстоянии взгляды.

С тех пор, как бросил ты меня жестоко,

Мне холодно на ложе, одиноко.

Как щепка, сохну,

Думая о друге,

Лишь лютня делит

Все мои досуги.

Тебе тяжка разлука, милый? Знаю.

Сама я с ног валюсь, вздыхаю, таю.

Проходят ночи,

Опьянена я

Желаньем встречи.

Бессонны очи…

Бессвязны речи…

Лишь о свидании с тобой мечтаю

И в думах этих время коротаю.

Явись же мне, Избавь меня от муки!

Шаги слышны,

Шум ветра ли в бамбуке?

Я от письма невольно отрываюсь,

Прислушиваюсь, в ожиданьи маюсь…

Нет, то цветов чуть колыхнулись тени –

Чист, как водица, лик луны осенней.

После исполнения двух романсов на мотив «Овечки с горного склона», Хань Даого велел жене подать вина. Ван Шестая поднесла гостю полную чарку.

– Барышня Шэнь, – говорила она, – ты ведь знаешь романсы на мотив «Застряла в решетке южная ветка». Спой-ка батюшке.

Барышня Шэнь переменила мотив и запела:

Как прежде смотрел на тебя я,

Восторгом любовным согрет!

В цвету, как весна молодая

Красотка осьмнадцати лет.

Волос твоих черные тучи

И прелесть молочных ланит,

И взгляд ослепительный, жгучий, –

Все счастье и радость сулит.

Быть знатной тебе надлежало,

Тобой и дворец бы блистал!

Какая досада и жалость,

Что продана в злачный квартал.

Как прежде смотрел на тебя я,

Мой нежный весенний цветок!

Томилась, в пыли прозябая,

И вовремя я не помог,

Манеры твои горделивы,

А голос – так мил и несмел!

Но талию гибкую ивы,

Не первый я лаской согрел.

Твой облик чарующе нежный

И страсть утоляющий взор…

Как жаль мы не встретились прежде,

Познала ты боль и позор.

Романсы на мотив «Застряла в решетке южная ветка» сразу напомнили Симэню первую встречу с Чжэн Айюэ. Он остался очень доволен. Ван Шестая, обрадованная тем, что угодила гостю-ценителю, опять наполнила до краев чарку.

– Батюшка, – улыбаясь, говорила она Симэню, – прошу вас, пропустите еще чарочку. Не торопитесь. Это только вступление. Барышня Шэнь еще споет, сколько вы пожелаете. А потом, может, к себе ее позовете. Она и матушек усладит. У вас, батюшка, кто поет?

– Больше барышня Юй в последнее время, – отвечал Симэнь.

– Но барышня Шэнь берет ноты и повыше ее, – продолжала Ван. – Когда пожелаете ее позвать, мне скажите. Я велю паланкин нанять и к вам проводить.

– Барышня Шэнь, – обратился к певице Симэнь, – я за тобой на осенний карнавал пришлю. У меня гости будут. Пойдешь?

– Разумеется! – согласилась певица. – Только дайте знать. Не посмею ослушаться.

Симэню понравился такой ответ певицы.

Во время пира Ван Шестой было неловко любезничать с гостем, поэтому, попросив Шэнь Вторую спеть еще, она шепнула Хань Даого:

– Ступай попроси слугу проводить барышню к супруге Юэ Третьего.

Перед уходом барышня Шэнь поклонилась Симэню. Тот протянул ей в награду узелок с тремя цянями серебра, который он достал из рукава. Певица тотчас же грациозно склонилась перед Симэнем в земном поклоне.

– Значит, восьмого я пришлю за тобой слугу, – сказал он.

– Вы, батюшка, только скажите Ван Цзину, а он мне передаст, – посоветовала Ван. – Я сама за ней слугу пошлю.

Барышня Шэнь откланялась и удалилась, сопровождаемая слугой. Ее проводил и Хань Даого. По договоренности с женой он ушел ночевать в лавку, оставив ее наедине с Симэнем. Они поиграли немного в кости, осушили по чарочке, но такое времяпрепровождение их явно не устраивало. Симэнь сделал вид, что ему требуется выйти по нужде, а сам последовал прямо в спальню хозяйки, где, запершись, они отдались любовным утехам.

Между тем Ван Цзин вынес светильник и присоединился к пировавшим в передней комнатушке Дайаню и Циньтуну.

Ху Сю полакомился и выпил украдкой на кухне, отпустил повара и, постелив циновку в небольшой комнатке с алтарем поклонения Будде, лег спать, но немного погодя проснулся. Надобно сказать, что комнатка эта отделялась от хозяйской спальни всего лишь тонкой дощатой перегородкой, Ху Сю и разбудил голос хозяйки. Решив, что Симэнь давно ушел, а в спальне почивают хозяин с хозяйкой, слуга поднес к стене светильник, проткнул головной шпилькой оклейку и стал подглядывать в щелку. В спальне ярко горела свеча, и Симэнь как ни в чем не бывало делил ложе с Ван Шестой. Ее ноги были привязаны к спинке кровати, а на Симэне была только короткая шелковая куртка, снизу он был обнажен. Ху Сю наблюдал, как Симэнь Цин взобрался на Ван Шестую, и они задвигались навстречу друг другу, и слышал громкие звуки, возникавшие при соприкосновении двух тел. Хозяйка щебетала на все лады, и страстные любовные звуки сливались воедино.

– Мой милый! – послышался, наконец, голос Ван. – Делай со мной, что только пожелаешь. Ведь я вся, как есть, принадлежу тебе и только одному тебе.

– А что если твой муж разгневается? – спросил Симэнь.

– Да как он посмеет гневаться, этот рогоносец! – воскликнула Ван. – Будь он хоть богатырь семи пядей во лбу, все равно тобой же живет.

– Если ты меня любишь, – говорил Симэнь, – я вот соберу серебра да пошлю твоего мужа вместе с Лайбао на юг. И пусть там остается. Заведет склад и товары будет закупать. А тут и приказчик Гань управится. Мне как раз закупщика и сторожа в тех краях завести необходимо.

– Он на юге не раз бывал, его и пошли, – поддержала Ван Шестая. – Чего ему дома околачиваться? Он и сам говорит: привык, говорит, разъезжать, так из дому и тянет. Он ведь с малых лет на реках и озерах. Мастер по торговой-то части и в товарах толк знает. Как бы хорошо его отправить! – я б ему бабу подыскала. Не нужен он мне. Я с тобой хочу быть. Куда ни сунешь, туда с радостью пойду. От души говорю. Пусть меня гром разразит на этом самом месте, не лгу.

– Хватит клятв, дорогая! – прервал ее Симэнь.

Они и не подозревали, что Ху Сю к великому своему удовольствию подглядывал любовников и подслушал весь их разговор.

Хань Даого между тем, не найдя Ху Сю, пошел ночевать в лавку. Ван Сян и Жунхай сказали ему, что Ху Сю не появлялся, и Даого вернулся домой, где застал пирующих Дайаня с Циньтуном, к которым присоединился и Ван Цзин. Заслышав голос хозяина, Ху Сю поспешно бросился к циновке и притворился спящим. Немного погодя вошел Даого, посветил, посветил под алтарем Будды и нашел там громко храпевшего слугу.

– Так вот ты куда, оказывается, забрался, сукин сын! – пнув ногой Ху Сю, заругался Даого. – Вот где растянулся, арестант проклятый! Я тебя в лавке обыскался. А ну, вставай сейчас же! Пошли!

Ху Сю поднялся, вытаращил глаза и, потерев их для виду, поплелся за хозяином в лавку.

Прошла, должно быть, целая стража, прежде чем Симэнь закончил сражение с Ван Шестой. Он возжег благовония на трех алтарях ее тела: груди, лобке и копчике. Ван Шестая встала, оделась и велела служанке подать воды. Она вымыла руки и, подогрев вина, опять села с Симэнем за пиршественный стол. За чаркой вина продолжалась их задушевная беседа. Потом Симэнь отбыл верхом в сопровождении Дайаня, Ван Цзина и Циньтуна. До дому он добрался только во вторую ночную стражу и пошел к Пинъэр. Она спала.

– Где это ты напился? – спросила она подвыпившего мужа.

– Меня Хань Даого угощал, – рассказывал Симэнь. – Я сына лишился, вот он и пригласил меня тоску развеять. У него была певица Шэнь Вторая. Такая молоденькая, а как поет! Лучше барышни Юй! На праздники я решил за ней паланкин послать. Она вам петь будет, и ты, может, тоску свою развеешь. Тяжело у тебя на сердце, а? Да ты брось уж так убиваться!

Решив остаться у Пинъэр, Симэнь хотел было кликнуть Инчунь, чтобы она помогла ему раздеться.

– Не надо! – удержала его Пинъэр. – Меня течения изводят. А горничная на кухне лекарство варит. Иди к другой. Погляди, на кого я стала похожа! В чем душа! Какое тебе со мной будет удовольствие?

– Не в силах я тебя бросить, моя дорогая! – упрашивал ее Симэнь. – Я с тобой хочу. Что я могу поделать?

– И кто ж поверит твоей болтовне?! – Пинъэр искоса поглядела на Симэня и засмеялась. – И умру, не бросишь? Вот как поправлюсь, тогда и приходи. Ладно? Симэнь присел.

– Ладно уж! – заключил он наконец. – Раз не оставляешь, я к Пань пойду.

– Вот-вот! И иди к ней! – поддержала его Пинъэр. – Чтобы потом на меня не обижался. А она, наверное, ждет тебя не дождется. Ступай к ней, а то еще скажет, что я тебя удерживаю.

– В таком случае я никуда не пойду, – заявил Симэнь.

– Нет, нет! Я пошутила, ступай же! – Пинъэр засмеялась и проводила Симэня.

Она села на постель. Около нее стояла Инчунь с готовым лекарством. Пинъэр не удержалась, и слезы потекли у нее по щекам. Она глубоко вздохнула и села принимать лекарство.

Да,

Терзаюсь,

милый друг,

мне в горе утешенья нету!

Доверюсь

иволге –

пусть разнесет его по свету.

Но не будем рассказывать, как после приема лекарства легла спать Пинъэр, а перейдем опять к Симэню.

Цзиньлянь велела Чуньмэй прикрыть светильник абажуром и легла как раз перед самым появлением Симэня.

– Так рано, а ты уже в постели, моя дорогая? – удивился Симэнь, входя в спальню.

– Каким же это ветром тебя занесло, а? – спрашивала Цзиньлянь. – Где пировал?

– Да приказчик Хань с юга вернулся, – объяснял Симэнь. – Узнал, что я сына лишился, вот и пригласил в гости горе развеять и за внимание отблагодарить.

– Пока он там разъезжает, ты его жене внимание оказываешь, – заметила Цзиньлянь.

– Что ты болтаешь? – оборвал ее Симэнь. – Он же у меня в приказчиках.