Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

Сюцай:

Не беда! Все достигается деяниями человеческими. Вон, посмотри-ка, еще один Ван Бо идет. (Сюцай прикидывается карликом и продолжает): Ну-ка, примерь! (Еще больше горбится.)

Подручный (смеется):

Как раз подошел!

Сюцай:

Только помни одно условие: для твоего начальника, стало быть, главное – мерка.

Подручный и сюцай идут вместе. Приблизились к дверям, за которыми сидит посыльный.

Подручный (наказывает сюцаю):

Обожди у дверей.

Сюцай:

Значит, самое главное – мерка. Иди доложи начальнику. Я обожду.

Посыльный:

Академика Ван Бо привел?

Подручный:

Так точно! Ждет у дверей.

Посыльный:

Послушай! Прием устроим у средней залы, среди кустов и сосен. Приготовь чаю, мяса и закусок! (Замечает вошедшего.) А вот и сам академик Ван Бо. Увидеться с прославленным человеком – значит насладиться счастьем в трех жизнях.[472] (Кланяется.)

Сюцай (в замешательстве):

Где мерка?

Посыльный (продолжает приветственную речь):

С древних времен и поныне столь редки подобные встречи. Одно дело – слышать о человеке, другое – его видеть. И вот сегодня мне посчастливилось лицезреть вас, и это превосходит все, что я о вас слыхал, бью вам челом. (Снова отвешивает поклон.)

Сюцай (в замешательстве):

Где же мерка?

Подручный прячется.

Посыльный:

Знаю, необъятны ваши познания и огромна ваша память. Драконы и змеи рождаются под вашей кистью. Вы – истинный талант! И ваш покорный слуга преклоняется перед талантом. Я жажду общения с вами, как алчущий мечтает об утоляющем напитке, как в жару молят о прохладе.

Сюцай (выпаливает, не в силах стоять в согбенном состоянии):

Как здоровье вашего батюшки и вашей матушки? Как себя чувствуют старшие и младшие сестры? Все живы и здоровы?

Посыльный:

Все здоровы и чувствуют себя отлично.

Сюцай:

Ах ты, сучий сын, мать твою! Раз у тебя все – от мала до велика —чувствуют себя отлично, так дай и мне распрямить спину.

Да,

Груз на бедрах весит перламутровый,

Тяжкой яшмою руки опутаны…

Голова после праздника мутная,

Шум в ушах, не смолкающий сутками…

Гости за столом рассмеялись. Особенно понравился фарс гаремному смотрителю Сюэ. Он позвал лицедеев и наградил их ляном серебра. Они поклонились, благодарные за внимание.

Появились певцы Ли Мин и У Хуэй с инструментами. Один – с цитрой, другой – с лютней. Столичный воевода Чжоу поднял руку и обратился к бывшим придворным Лю и Сюэ:

– Ваши превосходительства! Просим заказать песню!

– Будьте добры, заказывайте, господа, первыми! – ответил Лю.

– Не скромничайте, ваше превосходительство! – упрашивал воевода Чжоу. – Ваше первое слово!

– Спойте «Грущу, как жизнь плывущая во сне проходит»,[473] – обращаясь к певцам, сказал смотритель Лю.

– Ваше превосходительство! – поднялся Чжоу. – Это романс печальный, об уходе из мира, а мы отмечаем счастливые дни в жизни почтенного господина Симэня. В день рождения такие не поются.

– А вы знаете арию «Хоть я и не сановник в пурпуре, а правлю красавицами из шести дворцов»? – спросил у певцов Лю.

– Это из драмы «Чэнь Линь с коробкой помады и белил»,[474] – заметил Чжоу, – а мы собрались сюда поздравить хозяина. Нет, такая ария не подойдет.

– Давайте я закажу. Позовите-ка мне певцов, – заявил Сюэ. – Помните романс на мотив «Ликуют небеса»? Вот этот: «Подумай, самое тяжкое в жизни – разлука»?

– Ваше превосходительство, – громко рассмеялся надзиратель Ся, – вы предлагаете песнь о расставании. Тем более сегодня не подходит.

– Мы, придворные, – сказал Сюэ, – знаем одно – как угодить Его Величеству. Неведома нам прелесть романсов и арий. Пусть поют, что им по душе.

Судебный надзиратель Ся, как представитель придворной стражи, лицо, призванное своим авторитетом вершить правосудие, приказал певцам:

– Спойте из «Тринадцати напевов».[475] Сегодня его сиятельство Симэнь вступает в должность, празднует свое рождение и рождение сына, а потому надо спеть именно эту арию.

– Как – рождение сына? – спросил Сюэ.

– В этот день, ваше превосходительство, – объяснял Чжоу, – сыну почтенного господина Симэня исполнился ровно месяц со дня его рождения, и мы, сослуживцы, поднесли ему свои скромные дары.

– В самом деле?! – воскликнул Сюэ и обратился к Лю: – Завтра же, брат Лю, надо будет послать подарки.

– Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство, – уговаривал их благодарный Симэнь. – Достоин ли вашего внимания какой-то отпрыск вашего ничтожного ученика?!

Симэнь позвал Дайаня и велел ему вызвать У Иньэр и Ли Гуйцзе. Ярко разряженные певицы вышли, колыхаясь, словно цветущие ветки. Они выпрямились, как воткнутые в подсвечник свечи, а потом, отвесив четыре земных поклона, взяли кувшины и стали наполнять вином кубки. Певцы спели несколько новых романсов. И с таким мастерством владели они голосами, что мелодия плавно лилась, наполняя собою всю залу. Пир, казалось, происходил средь букетов цветов на узорной парче и продолжался вплоть до первой ночной стражи.

Первым поднялся дворцовый смотритель евнух Сюэ.

– Я, во-первых, чрезвычайно признателен за столь радушный прием; во-вторых, за возможность присутствовать на радостном торжестве, где, сам того не замечая, задержался до наступления столь позднего часа, – рассыпался в благодарностях Сюэ. – Мне очень прискорбно, но я должен откланяться.

– Прошу прошения за такой скромный прием, – говорил, в свою очередь, Симэнь. – Вы осчастливили меня своим блистательным прибытием, осветили мою хижину сиянием роскоши и блеска. Продлите хоть немножко мою радость, посидите еще чуть-чуть, чтобы я мог сполна вкусить удовольствие быть в вашем обществе.

– Нас глубоко печалит расставанье, но мы больше не в силах вкусить яств и выпить даже чарку, – говорили остальные гости, вставая с мест и низко кланяясь.

Симэнь попытался удержать гостей, но ему пришлось вместе с шурином У Старшим и У Вторым проводить их до ворот. Во дворе гремела музыка, ярко освещали путь фонари. Процессию гостей окружала свита стражников, которые окликами расчищали путь.

Да,

Сколько удовольствий и забав!

Краток день – он пролетел стремглав.

Фонари высокие горят,

Паланкины вытянулись в ряд.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в следующий раз.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

ЛИ ГУЙЦЗЕ СТАНОВИТСЯ ПРИЕМНОЙ ДОЧЕРЬЮ У ЮЭНЯН

ИН БОЦЗЮЭ ПОДБИВАЕТ ДРУГУЮ ПЕВИЧКУ НЕ ОТСТАВАТЬ ОТ МОДЫ

Толстенная сума – вот знатности основа,

В чины пролезший богатей – совсем не ново.

В постах высоких создают себе опору,

Карабкаются вверх – и катятся под гору.

Никто не хочет со злодеями родниться,

Но не посмеет с сильными браниться.

Не лучше ль усмирить порывы страсти?

Над Небом человек не знает власти.

Так вот, в тот вечер гости разошлись. Симэнь оставил шуринов У Старшего и У Второго, Ин Боцзюэ и Се Сида. Певцы и актеры пошли закусить.

– Завтра опять приходите, – наказал им Симэнь. – Уездные правители прибудут, так что оденьтесь как полагается. Награду получите за все сразу.

– Постараемся, – отвечали актеры. – Оденемся в новые платья чиновного покроя.

После угощения с вином они отвесили хозяину земной поклон и удалились.

Через некоторое время появились Ли Гуйцзе и У Иньэр.

– Уж поздно, батюшка, – сказали они, улыбаясь. – За нами паланкины прибыли. Мы домой собираемся.

– Дети мои! – обратился к певицам Ин Боцзюэ. – Как вы своенравны! Неужели вы не споете господам шуринам? Домой еще успеете.

– Хорошо тебе разглагольствовать! – заявила Гуйцзе. – А мы два дня домой не показывались. Мамаша, должно быть, все глаза проглядела.

– Это с чего же? – удивился Ин Боцзюэ. – Боится, от сливы кусочек откусят, а?[476]

– Ладно! – вмешался Симэнь. – Пусть идут. Им и так за день-то досталось. А нам Ли Мин и У Хуэй споют. Вас накормили? – спросил он певиц.

– Только что, у матушки Старшей, – ответила Гуйцзе.

Певички отвесили земные поклоны и собрались уходить.

– Послезавтра сами приходите, – наказывал Симэнь, – да еще двух с собой приводите. Может, Чжэн Айсян и Хань Цзиньчуань. У меня будут родные и друзья.

– Везет вам, потаскушки! – вставил Боцзюэ. – Мало – самих зовут, да и других приглашать поручают. Еще и на посредничестве дают поживиться.

– К прилипалам ты себя вроде бы не причисляешь, а откуда же тебе все известно?! – изумилась Гуйцзе.

Певицы со смехом удалились.

– Скажи, брат, кого ты намерен послезавтра принимать? – спросил Боцзюэ.

– Почтенного Цяо приглашу, обоих шуринов, Хуа Старшего, свояка Шэня и всех вас, друзей-побратимов. Весело будет!

– Сколько мы тебе, брат, надоедали! – заметил Боцзюэ. – Мы вдвоем тогда уж пораньше придем. Поможем гостей принимать.

– Тронут вашей заботой, – ответил Симэнь.

Появились с инструментами в руках Ли Мин и У Хуэй. Когда они спели несколько куплетов, шурин У Старший и остальные стали собираться домой, но о том вечере говорить больше не будем.

На другой день Симэнь пригласил всех четверых уездных начальников,[477] которые еще до этого прислали свои подарки, поздравив Симэня с рождением сына.

В тот день первым прибыл придворный смотритель евнух Сюэ. Симэнь провел его в крытую галерею, куда был подан чай.

– Брат Лю прислал подарки? – поинтересовался гость.

– Да, его превосходительство прислали свои подарки, – отвечал Симэнь.

Через некоторое время Сюэ попросил показать младенца.

– Хочу пожелать ему долгоденствия, – сказал он.

Симэнь не мог отказать и велел Дайаню передать просьбу в дальние покои.

Вскоре у садовой калитки появилась кормилица с завернутым Гуаньгэ в руках. Дайань взял у нее ребенка.

– Какой прелестный ребенок! – восклицал восхищенный Сюэ. – Слуги, подите сюда!

Тотчас же появились двое одетых в темное платье слуг, внесших четырехугольный золоченый ящик. Из него были извлечены две коробки, в которых лежали подарки: кусок лучшего огненно-красного атласа;[478] четыре серебряных с позолотой монеты с выгравированными знаками: «счастье», «долголетие», «процветание», «благополучие»; ярко разрисованный, крапленый золотом барабанчик с изображением божества долголетия Шоусина и в два ляна весом серебряный амулет, символизирующий восемь драгоценностей.[479]

– У меня, бедного дворцового смотрителя, не нашлось ничего иного, – говорил Сюэ. – Пришлось поднести для забавы младенцу вот эти скромные безделки.

Симэнь с поклоном благодарил Сюэ:

– Весьма вам признателен, ваше превосходительство! Простите за причиненное беспокойство.

Гуаньгэ отнесли в дом, но не о том пойдет речь.

После чаю к гостям был вынесен стол восьми бессмертных,[480] на котором стояли двенадцать блюд с легкими закусками и свежий рис. Только они немного закусили, в дверях появился слуга и доложил о прибытии почтенных правителей уезда. Симэнь поспешно поправил халат и шапку и вышел их встретить у ворот. Уездный правитель Ли Датянь, его помощник Цянь Сычэн, архивариус Жэнь Тингуй и секретарь Ся Гунцзи вручили свои визитные карточки, а потом, проследовав в залу, обменялись приветствиями с хозяином. На встречу с ними вышел и придворный смотритель Сюэ. Прибывшие предложили ему занять почетное место. Среди гостей находился и ученый Шан. Когда все заняли свои места, подали чай.

Через некоторое время во дворе ударили в барабаны, полились звуки флейт и раздалось пение. Наполнив почетному гостю кубок, актеры развернули перед ним перечень исполняемых ими сцен. Сюэ выбрал из драмы «Хань Сянцзы вступает в сонм бессмертных».[481] Стройное исполнение сопровождалось танцами и очень понравилось Сюэ. Он кликнул слуг и наградил актеров двумя связками медяков. Не будем больше говорить о том пире, который продолжался до самого вечера, а расскажем пока о Ли Гуйцзе.

После назначения Симэнь Цина судебным надзирателем Гуйцзе обдумала со своей мамашей-хозяйкой хитрый план. На другой же день она купила коробку пирожков с фруктовой начинкой, приготовила блюдо потрохов, две жареные утки, два кувшина вина и пару туфелек и велела слуге отнести в дом Симэня, а сама направилась туда же в паланкине с намерением стать приемной дочерью Юэнян.

Сияя улыбкой, Гуйцзе приблизилась к Юэнян и склонила свой стройный стан сперва перед хозяйкой. После четырех поклонов она отвесила поклоны остальным женам и Симэню.

– В прошлый раз твоя мамаша поднесла мне дорогие подарки, а теперь ты хлопочешь, – проговорила до глубины души польщенная Юэнян. – Вон сколько всего накупила!

– Моя матушка говорит, – начала, улыбаясь, Гуйцзе, – батюшка, мол, теперь лицо должностное и не сможет так часто к нам заглядывать, вот у меня и возникло желание служить вам, как ваша приемная дочь. Хотелось бы установить с вами родственные связи и постоянно навещать вас.

Юэнян всполошилась и предложила Гуйцзе располагаться как дома.

– Почему же не пришли У Иньэр и остальные певицы? – спросила она.

– Вчера я с ней видалась, – отвечала Гуйцзе. – Не знаю, почему ее до сих пор нет. Позавчера батюшка наказал мне пригласить Чжэн Айсян и Хань Цзиньчуань. Когда я собиралась сюда, их паланкины стояли у ворот. Должно быть, вот-вот появятся.

Не успела она договорить, как вошли Иньэр и Айсян, а с ними еще две молоденькие певички в ярко-красных шелковых кофтах и с узелками одежды в руках. Колышащейся походкой, словно ветки цветов, с развевающимися узорными поясами, они подпорхнули к Юэнян и отвесили земные поклоны.

– А ты хороша, Гуйцзе, – упрекнула непринужденно сидевшую на кане певицу У Иньэр. – Не могла нас обождать.

– Я подождала-подождала, – оправдывалась Гуйцзе. – Тут матушка меня начала торопить: «Паланкин у ворот ждет, чего сидишь? Сестрицы твои, должно быть, уже отбыли». А вы, оказывается, опоздали.

– Ничего вы не опоздали, – сказала, улыбаясь, Юэнян. – Присаживайтесь. Сейчас чай подадут. А как зовут эту девицу?

– Это сестренка Хань Цзиньчуань, – ответила Иньэр. – Ее зовут Юйчуань.

Сяоюй накрыла стол. На нем появилось восемь чашек и два блюдца со сладостями. Певиц пригласили к столу. Ли Гуйцзе, возгордившись тем, что ее признали приемной дочерью Юэнян, продолжала восседать на хозяйском кане. Она помогала Юйсяо колоть орехи, которые они складывали в коробку. У Иньэр, Чжэн Айсян и Хань Юйчуань расположились за столом внизу. Ли Гуйцзе разошлась пуще прежнего.

– Попрошу тебя, сестрица Юйсяо, – обратилась она к служанке, – будь добра, налей и мне чаю. – Потом, обернувшись к другим, продолжала: – Сестрица Сяоюй, подай мне воды руки обмыть.

Сяоюй и в самом деле поднесла ей таз с водой. У Иньэр и остальные глядели на подругу с удивлением, но заговорить не решались.

– Иньэр, сестрицы, я уже пела, – не унималась Гуйцзе, – взяли бы и вы инструменты да спели что-нибудь для матушки.

У Юэнян и Ли Цзяоэр сидели напротив. Иньэр ничего не оставалось, как взять лютню, а Чжэн Айсян – цитру. Им подпевала Хань Юйчуань. Запели «Восемь мелодий Ганьчжоу»:

Укрыты цветами, среди бирюзы…

Кончился романс, и певицы положили инструменты.

– Кого сегодня принимает батюшка? – спросила Иньэр хозяйку.

– Родных и друзей, – сказала Юэнян.

– А их превосходительства Великие придворные смотрители тоже приглашены? – поинтересовалась Гуйцзе.

– Его превосходительство дворцовый вельможа[482] Сюэ здесь, – отвечала хозяйка. – А вот почтенного Лю, как видно, не будет.

– Почтенный Лю еще ничего, – заметила Гуйцзе, – а Сюэ такой придирчивый! Всю душу вымотает.

– Ничего не поделаешь, – говорила Юэнян. – На то они и придворные. Можно и потерпеть их капризы.

– Да, вам хорошо говорить, матушка, – продолжала Гуйцзе. – А нам-то каково сносить все их причуды!

За коробкой фруктов вошел Дайань и, заметив певиц, сказал:

– Гости наполовину в сборе. Вот-вот сядут за стол, так что побыстрее собирайтесь.

– Кто ж пришел? – спросила Юэнян.

– Почтенные господа Цяо, Хуа Старший, шурины У Старший и У Второй, дядя Се и другие побратимы, – перечислил слуга.

– И Попрошайка Ин с Рябым Чжу будут? – вставила Гуйцзе.

– Сегодня весь союз десяти побратимов собирается, – сказал Дайань. – А дядя Ин еще с утра пожаловал. Правда, батюшка поручил ему какое-то дело, но он скоро вернется.

– Так я и знала! – воскликнула Гуйцзе. – Каждый раз натыкаешься на этих разбойников. До каких же пор они будут меня терзать? Нет, я туда не пойду. Лучше буду матушке петь.

– Ишь ты, какая своенравная! – сказал Дайань и понес коробку.

– Вы, матушка, не представляете, каков этот Рябой Чжу, – продолжала Гуйцзе. – У него за столом рот не закрывается. Только и слушай его болтовню! Его ругают, а ему хоть бы хны. Он да Сунь Молчун – самые бесстыжие!

– Где Ин, там и Рябой Чжу, – сказала Айсян. – Как-то приходил к нам Рябой с Чжаном Младшим, выкладывает Чжан десять лянов серебра и просит вызвать нашу младшую сестрицу Айюэ. Матушка ему: она, мол, вот только с девичеством рассталась, еще и месяца не вышло. Южанин, говорит, с ней не расстается, до сих пор не уезжает. Как же, дескать, я могу ее к вам вызывать? Как матушка не объясняла, он свое твердит. До того пристал, что матушка из себя даже вышла, взяла да и заперла дверь, говорить, мол, с вами больше не хочу. А Чжан – богач, на белом коне ездит, человек пять слуг в сопровождении – сидит в зале, ни с места. Тогда Рябой не зная, что делать, встает во дворе на колени и умоляет: прошу, дескать, вызовите мамашу, пусть мол, примет серебро и даст только полюбоваться сестрицей Айюэ. Хоть бы только вышла, говорит, да чаем нас угостила, большего не хотим. Так мы над ним смеялись! Поглядели бы вы, как он нас упрашивал, будто потоп замаливал. Уж такой бесстыжий!

– А ведь у Чжана Младшего раньше Кошечка Дун в содержанках состояла, – вставила Иньэр.

– Да, с Кошечкой поиграл, прижег ее тигриную пасть и покинул, – объяснила Айсян и, обернувшись к Гуйцзе, продолжала: – Вчера за городом встретила Чжоу Сяоэр, кланяется тебе. На днях, говорит, с Не Юэ к тебе заглядывали, а тебя дома не было.

– Да я ж у батюшки была, – проговорила Гуйцзе, подмигнув Айсян. – Он к Гуйцин приходил, а не ко мне.

– Ты хочешь сказать, что между вами так уж никогда ничего и не было? – продолжала расспрашивать Айсян. – Почему ж тогда вы так неравнодушны друг к дружке, а?

– С чего это мне никудышного такого в друзья записывать?! – отвечала Гуйцзе. – Подумаешь, невидаль какая! Свяжешься, со стыда сгоришь. После одной неприятности он всякому встречному и поперечному докладывает, у меня, мол, был, а я его и видеть не желаю. Мать ему велит к нам ходить, а мне ни за какие деньги его на дух не надо. Если тебе другие милее, к чему ж со мной дурака валять?! Яшма с изъяном – она южанину-юнцу в уста просится.

Все расхохотались. Юэнян сидела молча на кане и прислушивалась к их разговору.

– Сколько вы ни говорили, – промолвила она, наконец, – я ничего понять не могла. На каком же наречии вы изъяснялись?

Но хватит об этом. Перенесемся в переднюю залу. Гости были в сборе, и Симэнь, одетый в чиновный халат и шапку, угощал их вином. Гости попросили богача Цяо занять почетное место. Он поднес чарку хозяину в то самое время, когда появились три певицы. Их прически сверкали жемчугами, от них струился аромат мускуса и орхидей.

– Откуда еще уличных сюда занесло, – завидев певичек, шутливо воскликнул Ин Боцзюэ. – Стойте! Не сметь входить! Хозяин! Почему нет Гуйцзе?

– Не знаю, – отозвался Симэнь.

Айсян заиграла на цитре, Иньэр – на лютне, а Юйчуань отбивала такт в кастаньеты. Они приоткрыли алые уста, показав белые зубки, и запели на мотив «Цветок нарцисса» цикл «Подковы золотые, регалия с тигровой головой[483]».

Всем наполнили бокалы. На почетном месте восседал богач Цяо, за ним расположились шурины У Старший и У Второй, брат Хуа Старший, свояк Шэнь, Ин Боцзюэ, Се Сида, Сунь Молчун, Чжу Жинянь, Юнь Лишоу, Чан Шицзе, Бай Лайцян, Фу Обновитель, Бэнь Дичуань – всего четырнадцать человек за восемью столами. Симэнь Цин занимал место хозяина.

Невозможно описать словами, как искусно переливались голоса певиц, как стремительно кружились они в танце. Вино пенилось волною, и яства грудами лежали на столах.

Когда вино не раз обошло гостей и кончилось исполнение третьей песни, раздался голос Ин Боцзюэ.

– Хозяин! – крикнул он. – Не давай им больше петь! Что это такое? Тянут один и тот же напев, скребут, как собака в подворотне – терпенья нет. Скажи, чтоб им принесли стулья и пусть с гостями рядом сядут, вином угощают. И то лучше!

– Да не мешай ты другим, сукин сын! – заругался Симэнь. – Пусть услаждают гостей. К чему нарушать все торжество?!

– Ох, уж этот Попрошайка! – вставила Айсян. – Еще светлым-светло, а ему потешные огни подавай.

– Ах ты, потаскушка негодная! – закричал Ин Боцзюэ, вставая из-за стола. – Причем тут светло-несветло? Не твое это дело, мать твою! – Он подозвал Дайаня. – Иди сюда, будем ее наказывать, – и вдвоем, ухватив певичку за руки, потащили ее к столу, принуждая угощать гостей вином.

– Ишь ты, негодник, как разошелся! – не уступала Айсян. – Что, руки зачесались? Угомонись!

– Я тебе серьезно говорю, потаскуха! – орал Боцзюэ. – Не вечно будет свет сиять, обессилеет конь ретивый. Подавай вино сейчас же! Не могу больше ждать!

– О чем ты говоришь? – спросил Се Сида.

– О том и говорю, что попрыгает конь, как ворон, на морозе да и силенки выйдут.

Гости рассмеялись. Иньэр наполнила кубок богачу Цяо, Айсян – шурину У Старшему, Юйчуань – шурину У Второму, потом певицы обошли и остальных по очереди. Иньэр очутилась рядом с Ин Боцзюэ.

– Почему же Ли Гуйцзе не пришла, а? – допытывался Ин.

– Да вы, батюшка, должно быть, ничего не знаете, – проговорила Иньэр. – Ведь Гуйцзе стала теперь приемной дочерью самой хозяйки дома. Только я вам по секрету это говорю, смотрите никому не передавайте. Это она с нашей матушкой все придумала. Позавчера мы уговорились, что сегодня на пир отправляемся вместе. Собрались мы, сидим и ждем, а она, оказывается, преспокойно купила подарки и улизнула. Прождали ее зря, вот и явились с опозданием. Послали за ней служанку, а ее и след простыл. Мамаша даже рассердилась. Да мы б с сестрицами давно здесь уж были бы. Если ты захотела быть приемной дочерью, так и скажи. Чего тут особенного?! Мы ж тебе мешать не собираемся! Так нет – скрывает. А я-то смотрю, чего это она на хозяйкин кан уселась? Сидит, модничает. Я, мол, хозяйкина приемная дочь. Орехи колет и в коробку складывает. Хозяйкиными служанками командует: то ей подай, другое принеси. А на нас уж и свысока глядит. Я сперва тоже не знала. Мне потом матушка Шестая потихоньку сказала: Гуйцзе, говорит, хозяйке туфельки сшила, коробку пирожков купила, двух уток, блюдо потрохов и два кувшина вина в подарок поднесла. Давно, говорит, с самого утра в паланкине пожаловала.

Ин Боцзюэ выслушал ее рассказ со вниманием.

– Ладно, коли так, пусть с хозяйкой остается, – начал он. – Но пусть только покажется, я еще ее подразню, я ей покажу! Это она наверняка со своей хозяйкой, старой блудницей, все обмозговала. Батюшка, дескать, служить стал, тем более правосудие вершит. Во-первых, страх взял перед его могуществом, во-вторых, перепугалась – редко, мол, теперь их навещать будет, вот и решили породниться. Так, мол, и связь не разорвется, и в дом будет вхожа. Разве я не прав?! Я тебе вот что посоветую: пусть она будет приемной дочерью Старшей госпожи, а ты тоже купи подарки да обратись к госпоже Шестой, назови ее своей приемной матерью, а? Тем более, ты была близка с батюшкой Хуа, ее покойным мужем. Каждый свою дорогу избирает, а? Правильно я говорю? А на Гуйцзе не сердись.

– Вы правы, батюшка! – согласилась Иньэр. – Я поговорю с мамашей.

Она наполнила Ину кубок вина и отошла к другому гостю. Перед Ином оказалась Юйчуань.

– Как ты любезна, сестрица Юйчуань! – воскликнул Ин Боцзюэ. – Прошу, не утруждай себя поклонами. Скажи, что делает твоя сестрица?

– Моя сестрица давно уж занята с гостем, – отвечала певица, – и никуда не может из дому отлучиться.

– Помнится, в последний раз я беспокоил вас в пятой луне, – говорил Ин, – и с тех пор мне не довелось видеться с твоей сестрой.

– Что же вы, батюшка, тогда не пожелали у нас побыть? – спросила Юйчуань. – Так рано ушли!

– Но ведь тогда, кроме меня, было двое, вспыхнула ссора… – говорил Боцзюэ. – А потом меня ждал и почтенный господин Симэнь, вот я и удалился.

Ин Боцзюэ осушил кубок, и Юйчуань стала наполнять его вином.

– Хватит, хватит! – запротестовал Ин. – Достаточно! Я больше не могу.

– Выпейте, батюшка, не спеша, а я вам спою.

– Как ты узнала, моя дорогая, что мне больше всего по душе! – воскликнул польщенный Ин. – Говорят, воспитывая сына, не жди от него, чтоб он золотом ходил, серебром мочился, а пожелай, чтобы он умел угодить родителю своему. Да, красоткам из «Прекрасной весны» нечего волноваться за свою судьбу. Зато потаскухи, негодницы из дома Чжэн – вот задиры, только и глядят, как бы увильнуть. Если не захотят, петь не станут.

– Заткни свой поганый рот, Попрошайка! – оборвала его Чжэн Айсян. – Ишь, разошелся!

– Хочешь, чтобы пела, а сам, сукин сын, к ней пристаешь, – заругался Симэнь.

– Это я за прошлое, – отвечал Ин. – Раз вином угощать взялась, то почему же петь не может? Я три цяня серебром даю. Хочу, чтоб потрудилась потаскушка – жернов немножко повертела.

Хань Юйчуань взяла лютню и спела гостям короткую арию.

– Что же ты Гуйцзе не зовешь? – обратился Ин к Симэню.

– Не пришла она сегодня, – отвечал хозяин.

– Не морочь мне голову! – возразил Ин. – Она в дальних покоях. Только что слыхал ее голос. – Обернувшись к Дайаню, он крикнул: – Ступай в дальние покои да позови ее поскорее!

– Вы ослышались, дядя Ин, – проговорил слуга, оставаясь на месте. – У матушки в гостях сестрица Юй. Она, должно быть, и пела.

– Ах ты, болтун, – закричал Ин. – И ты мне зубы заговаривать?! Я вот сейчас сам пойду позову.

– Ну, ладно, брат, позови уж Гуйцзе, – обернулся к хозяину Чжу Жинянь. – Пусть хоть вином угощает, петь не будем просить. Знаю, она удостоилась высокой чести.

Симэнь уступил, наконец, настояниям друзей и велел Дайаню пригласить Гуйцзе.

Гуйцзе между тем с лютней в руках сидела в покоях Юэнян и пела старшей невестке У, золовке Ян, матушке Пань и остальным хозяйкиным гостьям.

– Кто тебя прислал? – спросила она вошедшего Дайаня.

– Батюшка послал за вами, просит вас поднести гостям вино, ответил слуга.

– Ну и хитер же батюшка! – заговорила Гуйцзе. – Ведь я же говорила, что не пойду к гостям, а он все-таки за мной посылает.

– Батюшка не хотел, да гости уговорили, – пояснил Дайань.

– Ну ладно, – заметила Юэнян, – ступай наполни им кубки и приходи.

– Правда, батюшка тебя послал? – все еще выпытывала слугу Гуйцзе. – А может, Попрошайка Ин? Тогда ни за что не пойду.

Гуйцзе подошла к туалетному столику Юэнян, поправила прическу и платье, а потом пошла к гостям.

Ее высокую прическу, обильно украшенную жемчугами и бирюзой, стягивала серебряная сетка, по краям которой были воткнуты золотые шпильки самой причудливой формы. На ней была шелковая кофта цвета водяной лилии и бирюзовая тонкая юбка, из-под которой выглядывала пара остроносых и необыкновенно изящных красных туфелек, расшитых мандаринскими уточками. Напудренное личико украшали подвески. Обернувшихся в ее сторону гостей окутал дивный аромат.

Гуйцзе отвесила присутствующим земной поклон и, стыдливо прикрываясь позолоченным веером, наполнила Симэню чарку, встав напротив хозяина. Тот велел Дайаню поставить парчовое кресло рядом с богачом Цяо, а певице – поднести почетному гостю вина.

– Не извольте беспокоиться! – проговорил Цяо, поспешно кланяясь. – Здесь присутствуют и почтенные господа.

– Пусть начнет с вас, милостивый государь, – отозвался хозяин.

Гуйцзе высоко подняла золотой кубок. Ее газовые рукава слегка заколыхались, когда она подносила вино богачу Цяо.

– Садитесь, прошу вас, почтеннейший господин Цяо, – вставил Ин Боцзюэ. – И пусть она ухаживает за вами. Ведь такая уж у них служба, у этих размалеванных девиц из «Прекрасной весны».

– Но позвольте, ваша милость, – возразил Цяо, – эта барышня стала дочкой нашего почтеннейшего хозяина. Как же я осмелюсь ее беспокоить? Нет, не могу я этого допустить.

– Не волнуйтесь, ваша милость! – успокаивал его Ин. – Когда хозяин занял высокий пост, ей не захотелось оставаться в певицах. Вот она и подалась к нему в дочери.

Гуйцзе покраснела.

– Чтоб тебе провалиться, – возмутилась она. – Болтает всякую чушь!

– В самом деле? – удивился Се Сида. – А мы и не слыхали. Тут все в сборе. Так давайте соберем по пять фэней и поздравим старшего брата с обретением приемной дочки.

– Главное все же – стать чиновником, – подхватил Ин Боцзюэ. – Испокон веков говаривают: не бойся чиновника, бойся власти его. А раз у брата и дочка появилась, придется новую племянницу спрыснуть.