Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

Юйлоу кивнула в знак согласия. Пинъэр проводила Юэнян и Цзяоэр до ворот, где они сели в паланкины, а сама вернулась в терем к Юйлоу и Цзиньлянь.

Вечерело. На востоке взошла луна, и в тереме зажгли фонари. Певицы пели, пир продолжался, но не о том пойдет речь.

* * *

Расскажем теперь о Симэнь Цине. В тот день он пообедал с Ин Боцзюэ и Се Сида, и они пошли любоваться фонарями. Дойдя до начала Львиной, Симэнь постоял около кисейных фонарей и свернул в сторону. Ему не хотелось, чтобы Боцзюэ и Сида увидели его жен у Ли Пинъэр. Только они отошли от Львиной, им попались Сунь Молчун и Чжу Жинянь.

– Давно, брат, не виделись, соскучились по тебе, – протянули они, отвешивая Симэню поклон. – А вы тоже хороши, разрази вас небо! – заругались они на Боцзюэ и Сида. – Сами с братом гуляют, а нам ни звука.

– Зря, брат Чжу, на них обижаешься. – вступился Симэнь. – Мы только что встретились.

– Фонари поглядели, теперь куда пойдем? – спросил Чжу Жинянь.

– Пошли в кабачок, пропустим по чарочке, – пригласил Симэнь. – Домой не зову. Жены у меня нынче в гостях.

– Чем в кабачок, лучше навестить Ли Гуйцзе, – предложил Чжу. – Случай самый подходящий. С Новым годом поздравим, весело время проведем. На днях к ней заглянули, а она как нас увидела, так у нее слезы и потекли. С тех пор, говорит, неможется. След, говорит, его милости простыл, не навестит. Мы ее успокоили: брат, мол, занят. Выгородили тебя. А сейчас ты свободен, и мы пойдем к ней с удовольствием.

Симэнь вспомнил о встрече с Ли Пинъэр и стал отказываться:

– У меня сегодня еще есть дело небольшое. Пойдемте завтра, ладно?

Но разве от дружков отвяжешься! Пришлось пойти к Ли Гуйцзе.

Да,

Помят цветущий луг под старой ивою –

Веселья след, будящий снова страсть!

Здесь горы серебра улыбкою игривою

Похищены, чтоб нищим кушать всласть!

Симэнь с друзьями направился к Гуйцзе. У ворот стояла нарядная Гуйцин. Она поклонилась гостям и пригласила в залу.

– Мамаша! Выходи скорей! – закричала Чжу Жинянь. – Его милость привели, нам говори спасибо!

Вскоре появилась старуха. Опираясь на костыль, она заковыляла к Симэню, а после приветствий сказала:

– Чем я, старуха, не угодила вам, зятюшка? Совсем нас навещать перестали. Должно быть, новую зазнобу нашли, а?

– Ты, мамаша, не ошиблась! – поддакнул Чжу. – Какую же красавицу завел господин! Целыми днями у нее пропадает. Про Гуйцзе совсем забыл. Если б его не встретили и не привели, он бы и не подумал сюда заглянуть. Не веришь, мамаша? Вон Сунь Тяньхуа спроси, он скажет. – И, указав на Боцзюэ и Сида, продолжал: – А эти, небо их разрази! С ним заодно блудят – одна порода.

Старуха расхохоталась.

– Дорогой брат Ин! – обратилась она к Боцзюэ. – Тебя мы никогда на грех не наводили. Почему ж ты за нее словца доброго перед его милостью не замолвил? У его милости, известное дело, и дома забот хватает. Говорят, добрый молодец не одной красоткой утешается, а красотка не единственного поклонника заводит. Все медяки – друг другу двойники. Не стану хвалиться, но моя Гуйцзе собой не дурна. Да что тут говорить! Его милость и сами не без глаз – видят!

– Сказать правду, – вмешался в разговор Сунь Молчун, – брат завел себе такую, которая без мамашиного надзору живет. Будет он теперь с поднадзорными путаться?!

– Да не слушай ты этого болтуна, мамаша! – Симэнь шлепнул Суня Молчуна. – Человека загубит этот рассадник беды и зла.

Сунь и остальные покатывались со смеху. Симэнь достал из рукава три ляна серебра и передал Гуйцин.

– В великий праздник я друзей угощаю.

– Не хочу я брать серебро, – притворно сказала Гуйцин и передала деньги старухе.

– Что это значит?! – недоумевала старуха. – Желаете посмеяться над нами, зятюшка? Мы, мол, и в великий праздник не угощаем, вас заставляем раскошеливаться, так что ли? Выходит дело, мы только о деньгах и печемся?

– Мамаша, – сказал выступивший вперед Боцзюэ, – послушай меня и возьми серебро. В Новом году хозяева наперебой угощают. Тащи скорее вино!

– Но так не полагается, господа! – старуха на словах отказывалась, а сама тем временем потихоньку прятала серебро к себе в рукав и, кланяясь Симэню, говорила: – Благодарю вас, сударь, за пожертвование.

– Постой-ка, мамаша! – крикнул Ин Боцзюэ. – Послушай, я тебе анекдот какой расскажу. Повадился парень к красотке в заведение ходить. Раз приходит нарочно в лохмотьях, садится. Полдня просидел. Хозяйка никакого внимания – даже чаем не угостила. «Проголодался я, – говорит, – мамаша. Хоть риску дай поесть». А она ему: «У меня в сусеке хоть шаром покати, а ты рису просишь». «Нету рису, так хоть воды принеси – лицо умыть». А хозяйка свое: «И на воду денег нет. Вот уже который день не носят». Достает парень из рукава слиток в десять лянов серебра и кладет на стол. «На, – говорит, – купи рису и принеси воды». Всполошилась тут хозяйка. «Зятюшка, дорогой мой, кушайте, – лепечет, – лицо, умывайте рис, а рис умоете, откушайте лицо».

Все рассмеялись.

– Как ты умеешь над другими потешаться! – заметила старуха. – Только язык-то без костей – не бывает такого.

– Поди-ка сюда. Что я тебе на ухо скажу… – не унимался Боцзюэ. – Его милость себе новую зазнобу завел. Раньше она брата Хуа ублажала. Зовут У Иньэр, из красной аллеи. Зачем ему теперь твоя Гуйцзе! Он и сейчас не заглянул бы, не затащи мы его силой.

– Не верю я тебе! – смеялась старуха. – Моя Гуйцзе куда лучше У Иньэр, а потом у нас с зятюшкой давняя дружба. Ее никаким мечом не разрубить. Да и сам зятюшка, должна сказать, человек умный, золото от подделки отличить сумеет.

Пока шел разговор, в гостиной поставили четыре кресла, в которые уселись Ин Боцзюэ, Се Сида, Чжу Жинянь, и Сунь Молчун. Симэнь Цин разместился напротив. Мамаша пошла за вином и закусками.

Наконец появилась Ли Гуйцзе. Ее волосы по обыкновению держала шелковая сетка, взятая под жемчужный ободок. Прическу украшали бирюзовые цветы и крапленые золотом, витые шелком ханьчжоуские шпильки. В ушах сверкали золотые фонарики-серьги. Одета она была в белую с узорами шелковую кофту с застежкой. Поверх был накинут зеленый жакет с отделанными золотом рукавами, из-под которого развевалась красная креповая юбка. Будто изваянная из нефрита, стройная и чинная, она поклонилась гостям и села сбоку, рядом с Гуйцин.

На расписном квадратном подносе подали семь белых, как снег, чашек с серебряной ложечкой в каждой. Пахнуло пряным ароматом роз от заваренного с орехом чая. Гуйцин и Гуйцзе оделили гостей чаем. После чаепития слуги убрали чашки и вновь накрыли столы.

Вдруг из-за занавески показались головы. Одетые в лохмотья прилипалы[278] пробрались в гостиную и пали ниц. Они протянули шэна[279] четыре тыквенных семечек и провозгласили:

– Почтенные и милостивые господа! Примите от нас скромные гостинцы по случаю великого праздника.

Симэнь узнал только одного из них. Его звали Юй Чунь.

– Сколько тут вас? – спросил его Симэнь.

– Дуань Цзиньша и Цинь Неюэ за дверью ждут, – ответил Юй Чунь.

Вошел Дуань Цзиньша.

– И вы тут, господин Ин, – заметив Боцзюэ, воскликнул он и склонился в земном поклоне.

Симэнь встал и велел принять семечки, потом раскрыл кошелек и бросил на пол лян серебром. Юй Чунь подобрал деньги и вместе с остальными упал на колени. Они били челом и приговаривали:

– Благодарим вас, сударь, за великую милость!

Компания без задержек высыпала на улицу.

Вот посвященный прилипалам романс на мотив «Обращенный к Сыну Неба»:

Ластиться умеют,

Хапать мастера,

Не пасут, не сеют,

В голове – мура.

Чуть сорвется что-то –

Подличать, кричать.

Обольщать красоток

Их не обучать!

Пир учуют носом –

Липнут мошкарой,

А прогнать несносных –

Поднимают вой.

Шиш несут оттуда,

Но в улыбке пасть –

У богатых блюда

Облизали всласть!

Симэнь отделался от прилипал и сел за праздничный стол. Гуйцзе наполнила золотые кубки и распустила красные рукава. Стол ломился от яств. Подали свежие фрукты. В обществе ярко одетых певиц гости, казалось, пили нектар благоухающих цветов. Вино обошло два круга, и заиграли певицы – Гуйцин на цитре, Гуйцзе на пипа – и запели «Теплом повеяло цветущею весной».

Не успели они спеть, как в гостиную вошли трое в синем с клюшками в руках. Это были игроки в мяч. Они поднесли жареного гуся в коробке[280] и два кувшина вина.

– Примите, почтенный сударь, и вы, люди добрые, скромные подарки к великому празднику, – протянули игроки, опускаясь на колени.

Симэнь знал их и раньше. Одного звали Лысый Бай, другого – Лоботряс Чжан, третьего – Басурман Ло.

– Ступайте во двор, подождите. Вот выпьем и придем, – сказал им Симэнь.

Игрокам дали со стола четыре блюда закусок, большой жбан вина и поднос сладостей. Покончив с вином и едой, они надули мяч и стали ждать Симэня. Когда он вышел во двор, они сделали небольшую разминку и пригласили Гуйцзе сыграть с двумя игроками. Один подавал, другой отражал мячи. Гуйцзе так ловко брала и отбивала мячи, у нее были такие замысловатые подачи, что не смолкали одобрительные возгласы, а когда случался промах, всякий спешил подать отскочивший в сторону мяч. Партия закончилась, и игроки бросились к Симэню просить вознаграждение.

– Вот это Гуйцзе! Как владеет приемами! – хвалили певицу игроки. – Не то что раньше. Она и нас замотала. Через годик-другой, гляди, первым игроком будет среди певиц, равных не сыщешь. Куда там девицам из казенного дома Дун со Второй аллеи!

На лбу у Гуйцзе выступил пот, пыль пристала к бровям. Она тяжело дышала, чувствовалась усталость в пояснице. Чтобы немного остыть, певица достала из рукава веер и стала им обмахиваться. Она взяла Симэня под руку, и они пошли смотреть, как играет Гуйцин с Се Сида и Лоботрясом Чжаном. Лысый Бай и Басурман Ло стояли сбоку и подавали мяч.

Вот еще романс на мотив «Обращенный к Сыну Неба», который посвящен игрокам в мяч:

Пусть в дом давно нужда стучит,

Объедками живут,

Но нет у них забот-кручин,

Коль туго мяч надут.

Так день-деньской, обняв мячи,

Они в игру зовут,

Но даже если богачи,

Порой на зов идут,

Металл в мошне не забренчит,

Во рту и крошек нет,

И одиночество в ночи,

Ведь жен простыл и след

Когда друзья Симэня играли в двойную шестерку, в мяч и пили вино, он заметил прискакавшего верхом Дайаня. Слуга незаметно подошел к Симэню и прошептал на ухо:

– Госпожа Старшая и Госпожа Вторая домой отправились. А госпожа Хуа велела пригласить вас к ней пораньше.

Симэнь дал понять Дайаню, чтобы тот привязал лошадь у задних ворот и обождал, а сам вышел из-за стола и скрылся в спальне у Гуйцзе. Через некоторое время он проследовал к задним воротам – вроде за нуждой, а сам вскочил на коня и улетучился, как дым. Ин Боцзюэ наказал слуге из заведения вернуть Симэня, но тот и ухом не повел.

– У меня дома дела, – только и сказал он и велел Дайаню наградить игроков полутора лянами серебра.

Гуйцзе опасалась, что Симэнь уйдет к У Иньэр, а потому послала служанку за ворота проследить за отъезжающим гостем.

Боцзюэ и дружки пировали до второй ночной стражи.

Да,

Как говорится, брань оставим людям,

А петь да веселиться сами будем.

Если хотите знать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

В ПОГОНЕ ЗА БОГАТСТВОМ СИМЭНЬ ЦИН ЖЕНИТСЯ

ОХОТНИК ДО ГУЛЯНОК ИН БОЦЗЮЭ СПРАВЛЯЕТ СВОЕ РОЖДЕНИЕ

С красотками беда – они полны коварства:

И рушат города, и покоряют царства.

О, пусть в горах Ушань свиданье длится вечно!..[281]

Сама мечта о том волнует бесконечно.

Нам сердце иссушить способна чаровница,

Там ненависть внушить, где жаждут породниться.

Изяществом своим любого бы сразила.

Да, в мягкости ее какая скрыта сила!

Итак, Симэнь Цин покинул «Прекрасную весну» и сопровождаемый Дайанем верхом поехал на Львиную к Пинъэр. У ее дома спешился. Ворота оказались заперты. Его жены, стало быть, уже отбыли домой. Симэнь послал слугу за тетушкой Фэн. Старуха открыла ворота, и гость въехал во двор.

Пинъэр, изящно причесанная, в скромном, почти без украшений, одеянии, стояла со свечой у зашторенного окна и грызла семечки. Завидя Симэня, она плавной походкой поспешила ему навстречу. Когда она спускалась вниз, как на ветру развевалась ее бледно-желтая шелковая юбка.

– Пришел бы чуть раньше, застал бы госпожу Третью и Госпожу Пятую, – сказала, улыбаясь, Пинъэр. – Только распрощались. Старшая госпожа отбыла раньше. Тебя, говорит, нет дома. А ты где пропадал?

– Мы с братом Ином и Се Цзычунем ходили фонарями любоваться. Только твой дом миновали, еще двоих друзей встретили. Зазвали к певицам. А от них никак не вырвешься. Слуга посоветовал выйти к задним воротам, вроде бы за нуждой, я кое-как и улизнул, а так ни за что бы не отпустили.

– Премного благодарна за щедрые дары, – сказала Пинъэр. – Только обидно, что гостьи мои очень скоро ушли. За домом, мол, некому присмотреть.

Снова появились изысканные вина и угощения. В зале загорелись узорные фонари и были опущены плотные занавески. Из курильницы струился аромат «драконовой слюны», в золотой жаровне горел фигурный уголь.[282] Праздничный стол ломился от яств. Наполнив бокал густым пахучим вином, Пинъэр, низко кланяясь, поднесла его Симэню.

– После смерти мужа у меня нет близких, – сказала Пинъэр. – Выпей этот кубок и разреши мне во всем положиться на тебя. Не отвергай ничтожную. Я готова служить тебе у ложа, быть сестрою твоим женам. Тогда я умру со спокойным сердцем. Что ты мне на это скажешь?

В глазах у Пинъэр стояли слезы. Симэнь взял бокал и сказал с улыбкой:

– Встань, прошу тебя. Меня глубоко трогает твоя любовь. Вот кончится траур, и я все сделаю, ты только не расстраивайся. Давай выпьем! Ведь сегодня у тебя радостный день.

Симэнь осушил кубок и, наполнив снова вином, поднес его Пинъэр. Они сели рядом за стол. Хлопотавшая на кухне тетушка Фэн подала лапшу.

– Кого из певиц приглашала? – спросил Симэнь.

– Дун Цзяоэр и Хань Цзиньчуань. Госпожа Третья и госпожа Пятая одарили их на прощанье искусственными цветами.

Симэнь сидел слева. Они подливали друг другу вино и менялись кубками. Прислуживала им Инчунь и Сючунь.

Появился Дайань. Он пал ниц перед Пинъэр и пожелал ей долгих лет жизни. Она встала и поклонилась в ответ, а через служанку Инчунь наказала тетушке Фэн угостить Дайаня лапшой и сладостями и поставить жбан вина.

– Как поешь, ступай домой, – приказал слуге Симэнь.

– Да смотри, не говори, где хозяин, – предупредила Пинъэр.

– Разумеется, сударыня! Скажу – в гостях. Завтра, мол, утром поеду встречать.

Симэнь в знак одобрения кивнул головой.

– Какой смышленый малый! По глазам видно, – похвалила Дайаня обрадованная Пинъэр и велела Инчунь наградить его к празднику двумя цянями серебра на семечки, а потом, обращаясь к нему, сказала:

– Мерку ноги принеси. Я тебе красивые туфли сошью.

– Не смею вас беспокоить, сударыня! – Дайань склонился в земном поклоне и вышел на кухню.

Как только он выехал со двора, тетушка Фэн заперла ворота.

Пинъэр и Симэнь поиграли на пальцах, выпили по нескольку чарок, а потом расставили на столе, застеленном пурпурной скатертью, тридцать две фишки из слоновой кости и под лампой принялись играть в домино.[283] Пинъэр велела Инчунь и Сючунь посветить им свечой в спальне. Надобно сказать, что после смерти Хуа Цзысюя и Инчунь, и Сючунь были в близких отношениях с Симэнем, и любовники от них не таились. Горничные приготовили постель и принесли в спальню вина и фруктов. Из-за лилового парчового полога виднелась благоухающая пышная Ли Пинъэр. Прильнув к ней, сидел Симэнь Цин. Они играли в домино и осушали большие кубки.

– Когда же начнется перестройка дома? – спросила Пинъэр.

– Во второй луне. Обе усадьбы соединим в одну, расширим сад. Впереди будет искусственная гора и крытая галерея, в саду террасы для увеселений и просторный терем Любования цветами.

– Здесь, за кроватью, – Пинъэр показала пальцем, – в коробках из-под чая лежит сорок цзиней благовоний, двести лянов белого воску, две шкатулки с ртутью и восемьдесят цзиней черного перцу. Возьми все и продай, а деньги пусть пойдут на постройку. Если не хочешь пренебречь мной, скажи, пожалуйста, Старшей госпоже, что я желала бы стать ее младшей сестрой, какой по счету – мне все равно. Дорогой мой, не могу я жить без тебя.

У Ли Пинъэр ручьем хлынули слезы.

– Твое желание я очень хорошо понимаю, – прикладывая ей к глазам платок, говорил Симэнь. – Погоди, вот пройдет срок траура, закончится стройка… А сейчас и жить-то тебе будет негде.

– Раз ты действительно хочешь взять меня, то я сочла бы за лучшее жить вместе с госпожой Пятой. Она такая хорошая! Да и госпожа Мэн была со мной очень приветлива. Они так просто держались! Можно подумать, что их одна мать родила. А у Старшей госпожи, должно быть, дурной характер. Так глазами и зыркает.

– Нет, Старшая у меня покладистая, а то разве допустила бы столько женщин в доме держать! – возразил Симэнь. – Ну, а если построю тебе просторный флигель с калитками по обеим сторонам, что тогда скажешь?

– О чем мне еще мечтать, дорогой!

До четвертой стражи, не зная меры, резвились, порхали неутомимые феникс и его подруга, потом уснули, обняв друг друга, и едва встали к полудню. Пинъэр не успела причесаться, когда Инчунь принесла рисовый отвар. Только они коснулись риса, как подали вино, и они наполнили чарки.

Надобно сказать, что Пинъэр предпочитала резвиться на четвереньках и попросила Симэня сесть на постель, чтобы «поставить цветок в перевернутую вазу». В самый разгар скачек в дверь постучал Дайань. Он уже прибыл за хозяином и привел коня.

Симэнь подозвал его под окно и спросил, в чем дело.

– Купцы из Сычуани и Гуандуна[284] пожаловали. Сколько у них товару! С дядей Фу торговались. При заключении сделки просят всего сто лянов, за остальными приедут в середине восьмой луны. Старшая госпожа за вами послала.

– Не проговорился, где я? – спросил Симэнь.

– Что вы! Хозяин, говорю, у Гуйцзе находится.

– Нет у людей смекалки! К чему меня звать, когда приказчик Фу и сам мог бы управиться?

– Дядя Фу уж и так толковал с ними, и эдак, а они ни в какую. Твердят: без хозяина не будем контракт подписывать, да и только.

– Если зовут, так ступай, – вмешалась Пинъэр. – Госпожу Старшую на грех не наводи. Дело на безделье не меняют.

– Знала бы ты это сучье отродье! – заругался Симэнь. – Ведь как они, дикари проклятые, торгуют! Сами же время упустят, а как увидят, что товар некому сбыть, так и заявляются, навязывают: полгода, мол, деньги подождем. А попробуй их уважь, сразу нос задерут. Да только во всем Цинхэ другой такой лавки, как моя, не сыщешь. Самый большой оборот у меня! Так что мне волноваться не приходится: сколько я им не выложу, все равно ко мне придут.

– В торговле ладить перестанешь, недругов наживешь, – говорила Пинъэр. – Иди домой, послушай меня. А управишься с делами, придешь. Ведь впереди деньков – как на иве листков.

Симэнь внял совету Пинъэр и стал не спеша собираться: причесался, умылся, повязал голову и оделся. Хозяйка хотела попотчевать его завтраком, но он отказался, приладил головную повязку и поскакал верхом домой. Его поджидали человек пять торговцев.

Покончив с расчетами и контрактом, Симэнь простился с купцами и направился к Цзиньлянь.

– Где ты пропадал всю ночь? – сразу спросила его Цзиньлянь. – Говори правду, а то смотри, такой шум подыму…

– Пока вы были в гостях у госпожи Хуа, – отвечал Симэнь, – мы с друзьями полюбовались немного фонарным карнавалом, потом к певицам заглянули. Там и пировали всю ночь, а утром слуга за мной приехал.

– Знаю, что слуга. Скажи все-таки, к какой певице тебя носило, а? Обманываешь ты меня, бесстыдник! Нас потаскуха выпроводила, а тебя вечерком зазвала. Натешилась за ночь и отпустила. Твой Дайань во вранье запутался, арестант проклятый! Старшей говорит одно, мне – другое. Когда он коня привел, Старшая его и спрашивает, почему, мол, хозяина нет, где пирует. С дядей Ином и друзьями, отвечает, фонарями любовались, а сейчас к Гуйцзе пошли. Мне, говорит, утром велели приезжать. А я спросила, он смеется и ни гу-гу. Как допытала, хозяин, говорит, у госпожи Хуа. Откуда он, разбойник, про наш уговор разузнал? Сам, верно, ему проболтался.

– Что ты! – разуверил ее Симэнь и, будучи не в силах скрывать, рассказал, как было дело: – Пинъэр попросила меня вечером прийти. Угощала вином, сокрушалась, что вы рано ушли. Со слезами жаловалась, что некому ей помочь, а сзади глушь и по ночам страшно становится. Как она просила взять ее! Все спрашивала, когда будет готов флигель. У нее воску с благовониями на несколько сот лянов. Велела продать, а деньги употребить на постройку. Очень она с постройкой торопила. Хочется ей с тобой рядом жить, быть тебе сестрой. А ты не против?

– Я здесь одна с собственной тенью, такая скука, – сказала Цзиньлянь. – Пусть приходит – все будет повеселее. Сколько бы лодок ни шло, реку не запрудят, никакие колесницы путь не пересекут. Как я могу противится, если сама была принята? Что ж я какая-то особая, что ли? Только вряд ли другие так благосклонно к ней отнесутся, как я. Поди узнай, что скажет Старшая госпожа.

– Так-то оно так, да у Пинъэр и траур еще не кончился.

Цзиньлянь стала снимать с Симэня белый шелковый халат. Из рукава что-то выпало и ударилось об пол. Она подняла небольшой увесистый шарик, долго вертела его в руках, но так и не смогла догадаться, что это за штука.

Только поглядите:

Добудут в войсках инородцев-южан и в столицу его завезут. Мал собою, тщедушен, звенит как нефрит, в деле же силы намного прибавит. Застрекочет цикадой, красавице страсть разожжет, любовнику страсть приумножит. В бою отважен этот воин златоликий, в подвиге ратном он неизменно впереди, а зовется – бубенчик бирманский.

– Что это такое? – спросила наконец Цзиньлянь. – Отчего у меня руку сводит?

– А ты не знаешь? Это колокольчик-возбудитель. На юге, в Бирме, такие выделывают. Лучшие – по четыре-пять лянов за штуку продаются.

– А что с ним делать?

– В горнило положить и за дело браться. Чудо!

– С Ли Пинъэр пробовал?

И Симэнь во всех подробностях рассказал ей, что было вечером накануне. У Цзиньлянь вспыхнуло желание, и они средь бела дня заперлись, сняли одежды и легли, чтобы предаться утехам.

Да,

Был столь искусный музыкант Когда-то Цзинь-царевич,[285]

Что заслужил небесный сан Игрою на свирели.

Однако хватит пустословить.

Однажды Симэнь Цин позвал маклера. Тот взвесил и оценил благовония, воск и все, что держала за кроватью в чайных коробках Ли Пинъэр. Из вырученных трехсот восьмидесяти лянов она оставила себе на расходы сто восемьдесят, а остальное серебро отдала Симэню на перестройку дома.

Геомант определил начать стройку в восьмой день второй луны. Симэнь отпустил слуге Лайчжао и управляющему Бэню Четвертому пятьсот лянов серебра для найма строителей, ведения расчетов и закупки кирпича, черепицы, леса и камня.

Бэня Четвертого звали Бэнь Дичуань. Смолоду непутевый, но хитрый и ловкий малый, он состоял в свое время в услужении у гаремного смотрителя, но за небрежение к своим обязанностям и плутни его изгнали. На первых порах Бэнь Дичуань увлекался юнцами, а потом подвизался приживальщиком в богатом доме, где совратил кормилицу, бежал с нею и сделал ее своей женой. Позднее он служил посредником у старьевщика. Умел играть на пипа, флейте и других духовых инструментах. За такие способности Симэнь то и дело пользовался услугами Дичуаня, а потом поставил его закупщиком в лавку лекарственных трав. Ни одна сделка не обходилась без его участия, принося ему, как посреднику, немалые барыши.

Приступив к работам, Бэнь Дичуань и Лайчжао первым делом распорядились снести старый дом Хуа Цзысюя и разобрать стену. Каменщики начали закладывать фундамент, насыпать гору, а плотники готовились возводить навес над галереей, строить террасы, беседки и другие места для увеселений, на что, конечно, требовался срок, но об этом рассказывать подробно нет надобности.

Быстро летело время. Как челноки сновали дни и луны. Прошло больше месяца, как Симэнь приступил к разбивке сада, и вот уже настала третья луна, приближался сотый день после кончины Хуа Цзысюя. Пинъэр решила загодя посоветоваться с Симэнем.

– Надо будет предать огню табличку[286] Хуа Цзысюя, – говорила она Симэню, – а дом или продать, или поставить сторожа. Возьми меня поскорее к себе. Страшно здесь. По вечерам бесовки-лисы покоя не дают. Такая жуть! Поговори со старшей госпожой, сжалься надо мной! Какой бы женой меня ни сделал, роптать не буду. Только бы служить у твоего ложа.

Слезы ручьем потекли у нее из глаз.

– Не тревожься, – успокаивал ее Симэнь. – В прошлый раз я разговаривал со Старшей и Цзиньлянь. Как закончится строительство и завершится траур, возьму тебя к себе.

– Вот хорошо бы! – воскликнула Пинъэр. – Если в самом деле хочешь на мне жениться, поторопи мастеров, чтобы мне флигель поскорей построили. Хоть день в твоем доме проживу, умру со спокойной душой. А здесь каждый день годом тянется.

– Знаю.

– А может, не ждать конца стройки? Десятого сто дней выйдет. Заказали бы службу, сожгли табличку и переехала бы я к Пятой, пожила бы с ней, пока не отделают флигель, а? Поговори с сестрицей Пань, ладно? Буду ждать ответа.

Симэнь пообещал и остался у нее ночевать.

На другой день он рассказал обо всем Цзиньлянь.

– Вот и чудесно! С каким удовольствием уступлю ей две комнаты, – говорила она. – Она мне не помеха. Только как другие? Поди узнай, что Старшая скажет.

Симэнь направился прямо к Юэнян. Пока она причесывалась, он поведал ей во всех подробностях о своем намерении жениться на Ли Пинъэр.

– Нельзя тебе ее в жены брать, – заявила Юэнян. – Во-первых, у нее траур не кончился; во-вторых, ты был другом ее мужа, и в-третьих, входил с нею самой в сделки: дом купил, много ее вещей на хранение взял. Станок-то на месте стоит, да челнок бегает. Деверь у нее, Хуа Старший, коварный, говорят, человек. Как дойдут до него слухи, почешешь затылок. Я тебе добрый совет даю. То же тебе сказали б и Чжао, и Цянь, и Сунь, и Ли,[287] а там уж сам смотри.

Симэнь не нашелся, что ей ответить, и молча направился в передний дом. Там он опустился в кресло и погрузился в раздумье. Как объяснить Пинъэр, он не знал, но и оставить ее ему никак не хотелось. Долго он ломал голову, а потом зашагал снова к Цзиньлянь.

– Ну, что сказала Старшая? – спросила Цзиньлянь.

Симэнь передал ей разговор с Юэнян.

– Старшая против, и она, по-своему, права, – заключила Цзиньлянь. – Ведь ты у Хуа Цзысюя дом купил, теперь хочешь его жену взять. И сам ты был с ее мужем в самых приятельских отношениях. А я вот что скажу: раз вы были друзьями, зацепка всегда найдется, да и властям подозрительно покажется.

– Это не так страшно, – отвечал Симэнь. – Только если Хуа Старший ввяжется. Не к чему ему будет прицепиться, он и воспользуется тем, что срок траура не вышел. Заварит кашу, что тогда делать? Как же ей ответить, прямо ума не приложу.

– Гм! Да проще простого! – успокоила его Цзиньлянь. – А когда ты собираешься ответ-то давать? Сегодня или потом?

– Она сегодня просила.

– Иди к ней и вот как скажи: я, мол, разговаривал с Пятой. У нее сейчас весь товар сложен, так что и мебель твою некуда будет поставить. Погоди немного, вот освободится помещение. Да и твой флигель вот-вот будет готов, а я потороплю мастеров, чтобы поскорее закончили отделку. К тому времени и срок траура выйдет, тогда и возьму тебя к себе. Устроим, как полагается. Да и зачем тебе к Пятой идти, в одном флигеле тесниться? Ни то ни се. На что это похоже! Так ей и скажи, и она наверняка согласится.

Обрадованный Симэнь не стал долго ждать, а сразу же отправился к Пинъэр.

– Что тебе дома посоветовали? – спросила она.

– Пятая говорит, надо обождать, пока не закончат отделку флигеля. А у нее все товаром завалено. Тебе и мебель негде будет поставить. И вот еще что мешает: как бы твой деверь не придрался. Скажет, мол, траур не кончился. Что тогда?

– Он не посмеет вмешиваться в мои дела, – заявила Пинъэр. – Я не только ни в чем от него не завишу, но у меня хранится документ о разделе наследства. Так что между нами нет никаких деловых отношений. Только первый брак совершается по воле батюшки с матушкой, а потом по собственному велению. Исстари невестка перед деверем не отчитывается, и не посмеет он совать свой нос в мою личную жизнь. Если бы мне было не на что существовать, он бы и пальцем не пошевелил. Пусть только вздумает встать у меня на пути, я ему умереть спокойно не дам! Да ничего он не сделает. Прошу тебя, об этом не беспокойся, – успокоила Симэня Пинъэр и спросила:

– А когда закончится стройка?

– Я приказал мастерам в первую очередь заняться твоим флигелем. Покраска и отделка завершатся, должно быть, к началу пятой луны.

– Поторопи их, дорогой мой! Я буду с нетерпением ждать того дня.