Постижение России; Опыт историософского анализа

      Но эта попытка завершается тем, чем не могла не завершиться неизбежным сползанием на локально цивилизационные позиции, так как в итоге оказывается, что под общими цивилизационными стандартами и ценностями понимаются стандарты и ценности все той же западной цивилизации и только на том основании, что она на данном этапе истории человечества оказалась наиболее продвинутой с точки зрения формационного прогресса общества. В этом суть познавательного парадокса, связанного со всякой попыткой реализовать универсалистский подход к анализу цивилизационной исторической реальности.
      Его нельзя реализовать как универсалистский без того, чтобы он не превратился в локально цивилизационный, в анализ цивилизационной исторической реальности с позиций исключительности стандартов, ценностей, тенденций развития какой-то одной локальной цивилизации. В этом суть познавательной аберрации любого цивилизационно-универсалистского подхода к истории - стремление придать универсальное значение цивилизационным стандартам, ценностям и тенденциям развития какой-то одной локальной цивилизации, как правило, западной и с ее позиций осмыслить основы цивилизационной идентичности русско-российской, ее специфику и особенности развития в мировой истории. Пленником именно такой познавательной аберрации и стала рассматриваемая концепция.
      Ее автор, собственно, и не скрывает, что для него "Запад - мера всех вещей"1, правда, похоже, не замечая при этом, что такая постановка вопроса становится, по существу, идейным оформлением идеологии своеобразного цивилизационного фашизма. Ибо фашизм в одном из главных своих измерений и есть придание абсолютной исключительности, не специфичности, а именно исключительности какой-то нации, ее культуре, духовности и, как завершающий итог, локальности какой-то цивилизации среди других наций, культур, форм духовности и локальности цивилизаций, стремление преодолеть их в истории и заменить на "исключительные". Отсюда и сопровождающий все исследование выраженный скепсис ко всем традиционным, национально наполненным руско-российским основам бытия в истории, переходящий все границы принятых в обществе приличий, который дает основание заподозрить автора в нечто худшем, чем только в скепсисе по отношению к цивилизационным устоям бытия России в истории.
      А как иначе интерпретировать, к примеру, авторский пассаж, согласно которому "сложившийся в стране своеобразный вакуум культуры, то есть недостаток наработанного культурного материала создает благоприятные условия для обращения к православию. Исторически сложилось так, что в России обращение к православию превращается в форму национального самосознания, что опять-таки усиливает стремление к древним ценностям России"2 (курсив мой.- Н.К.). Такая позиция неизбежно порождает ряд острых вопросов, ответы на которые, к сожалению, не содержатся на страницах самого исследования.
      Первый. По каким таким критериям автор определяет недостаток наработанного культурного материала в современной России и в чем конкретно проявляется вакуум культуры, в каких сферах и формах культурного творчества? Ведь общепризнанно, не идя "впереди планеты всей", Россия вместе с тем не является явным аутсайдером именно в социокультурных формах творчества человечества. Тем более что основные формы культурного и цивилизационного творчества, особенно в подчеркнуто национальных формах своего бытия, вообще не поддаются сравнению с позиций "лучше - хуже", представляя собой самоценные и самодостаточные формы бытия культуры.
      Второй. Почему именно так называемый "вакуум культуры" создает благоприятные условия для обращения к Православию? Может быть, как раз наоборот, не недостаток наработанного культурного материала, а его "достаток" создает благоприятные условия для обращения к Православию.
      Третий. Почему вообще Православие есть религия "со знаком минус", коль скоро обращение к нему возможно только как следствие вакуума культуры, недостатка наработанного культурного материала? Какие есть основания для такого пренебрежительного отношения к религии, веками духовно окормлявшей не самую последнюю нацию с не самой последней историей и культурой в современном мире - к религии, сыгравшей определяющую роль в становлении архетипов ее национальной духовности, культуры, социальности? Неужели только те, которые определяют то, что это религия русской нации?
      Четвертый. Что плохого в том, что в России обращение к Православию превращается в форму национального самосознания? А в форму какого самосознания должно превращаться обращение к духовным основам собственной национальной религии? У русских нет и уже не может быть другой религии, соответственно, других форм национального самосознания. Не считаться с этим значит вообще ни с чем не считаться - ни со сложившимися реальностями, ни со всей историей России, в конце концов, просто с тем, что Россия - это все-таки еще и Россия.
      Пятый. Опять-таки, что плохого в том, что обращение к Православию превращается в форму национального самосознания, что, естественно, усиливает стремление к древним ценностям России? Что плохого в древних ценностях России? Чем они хуже древних ценностей других народов? Тем, что это ценности России и русской нации? И вообще, что плохого в сохранении традиций и усилении исторической преемственности со всеми ценностями всех этапов собственной истории? Неужели было бы лучше, если этой преемственности не было вовсе? И вообще, что это за история и общество вне исторической преемственности или построенной по принципу преемственности по "избранным местам и периодам"?
      Это только часть тех вопросов, которые порождает авторская позиция по вопросу путей поиска основ цивилизационной идентичности России. Несуразность этих путей, другой термин здесь трудно подобрать, становится предельно прозрачной, если провести маленький вербальный эксперимент и в ранее цитированный текст автора вставить иные религиозные и национальные смыслы. В итоге получается картина с весьма показательной симптоматикой: "сложившийся в стране своеобразный вакуум культуры, то есть недостаток наработанного культурного материала создает благоприятные условия для обращения к (вставляем - индуизму, иудаизму, исламу, синтоизму - можно продолжить по личному усмотрению и вкусу далее). Исторически сложилось так, что (вставляем - в Индии, Израиле, Иране, Японии) обращение к (соответственно - индуизму, иудаизму, исламу, синтоизму) превращается в форму национального самосознания, что опять-таки усиливает стремление к древним ценностям (Индии, Израиля, Ирана, Японии)". Как видим, смысл будет одним и тем же, иными будут национальные и религиозные акценты.
      И вместе с тем в авторском поиске основ цивилизационной идентичности России есть своя логика, но это логика обоснования исторической неполноценности России и в ней национальной русской нации - это логика слома основ цивилизационной и исторической идентичности России, завершающаяся в представлениях о ней как о "промежуточной цивилизации". Именно здесь, по мнению автора, в этой "промежуточности" России-цивилизации находится основа ее цивилизационной самобытности и связанная с ней цивилизационная идентичность России. Именно здесь источник ее цивилизационного раскола и порождаемой им логике исторических потрясений. В чем же сущность цивилизационной "промежуточности" России-цивилизации и порождаемого ею цивилизационного раскола, каковы источники их происхождения? Ответ на эти вопросы определяется общей цивилизационной концепцией автора.
      Напомним, согласно авторским представлениям о структуре цивилизационной исторической реальности в ней, по сути, не остается места для такого феномена, как локальная цивилизация. Большей реальностью обладает мировая, общечеловеческая, распадающаяся на два типа цивилизаций "традиционную и либеральную". В этом смысле цивилизационная историческая реальность состоит не из неких локальных цивилизаций-фантомов, выступающих лишь особым фокусом мировой цивилизации, в которых особым образом обобщается и выражается содержание общечеловеческой цивилизации, а из традиционной и либеральной цивилизаций. Они и отношения между ними выражают все содержание цивилизационной исторической реальности и главные тенденции в ее развитии. При этом сущность традиционной цивилизации определяется господством в ней традиционных ценностей. Их экономическая основа статичное воспроизводство. Именно оно порождает само стремление к традиционности, к тому, чтобы сохранить соответствующие ценности, отвечающие за статичное воспроизводство в качестве господствующих ценностей.
      Либеральная цивилизация, напротив, базирует свое бытие на либеральных ценностях. Их экономическая основа - интенсивное воспроизводство. Отсюда и стремление преодолеть все путы традиционности и традиционно сложившихся ценностей, всю архитектонику ставшего бытия, заменить ее на перманентно обновляющуюся и всякий раз обновляющуюся на качественно новой основе, на основе новых ценностей. Само по себе это не плохо, но почему в этом случае должна страдать историческая преемственность, традиции и связанные с ними основы идентичности и стабильности в истории? Почему вообще надо противопоставлять традицию и новаторство в истории, а именно это стоит за ценностями традиционной и либеральной цивилизации, противопоставлять ценности стабильности ценностям изменчивости, доводить их противопоставление друг другу до манихейских масштабов понимания природы их противоположности и, следовательно, до крайних пределов их противопоставления друг другу?
      Ведь само по себе новаторство без традиции разрушительно, а традиция без новаторства беспомощна. Ответ напрашивается сам собой. Потому что за традиционными ценностями стоят по преимуществу национальные ценности, за преемственностью традиций - национальная преемственность в истории и национальные традиции, а за традиционной цивилизацией скрывается локальная цивилизация или одна из форм ее национального воплощения. Потому что вся анализируемая концепция направлена на обоснование в качестве подлинно цивилизационного бытия в истории только вненационального, основанного на вненациональных ценностях и формах активности вненациональных субъектных сил истории, ибо только им уготовано право называться либеральными, так как только они в формах своей исторической активности могут составить основание либеральной цивилизации.
      В итоге так называемый либеральный вектор цивилизационного развития в истории оказывается принципиально вненациональным, целиком и полностью центрированным на преодоление всей иерархии национальных ценностей, в которых прежде всего и концентрируется вся историческая преемственность и вся историческая традиция. Подлинно традиционные ценности - это не классовые, а национальные ценности, ибо не классы наследуют историю, они наследуют только стадии исторического развития общества. История в целом наследуется только нацией, она становится субъектом собственности на всю историю и на все в истории, а потому и всей исторической традиции. Нация живет и воспроизводит себя в качестве нации только на основе воспроизводства всей исторической связи преемственности в своем развитии, только на основе воспроизводства традиций и традиционных ценностей.
      В этой связи уничтожение основ традиционных ценностей и ценностей традиции будет равносильно уничтожению основ, питающих бытие нации в истории. Вслед за этим оно станет и нечто большим - уничтожением основ локальности цивилизации, ибо локальная цивилизация живет не сама по себе, а формами и результатами активности национального субъекта. Так, подрыв традиционных ценностей подрывает национальные ценности, которые, в свою очередь, взламывают основы национальной идентичности и вслед за этим все остальные и главные среди них - цивилизационные, исторические, культурные, приобретая в этом процессе общую направленность на разрушение основ бытия локальной цивилизации.
      Таким образом, за противопоставлением традиционных и либеральных ценностей и, соответственно, традиционной и либеральной цивилизации стоит еще один, скрытый пласт проблем - проблем сохранения ценностей идентичности в истории - цивилизационных, исторических, национальных и связанная с ними проблема сохранения основ бытия локальности цивилизации от угрозы цивилизационного переворота и, как его следствия, цивилизационной катастрофы. В условиях, когда начинает абсолютизироваться момент изменчивости в истории, превращающийся чуть ли не в самоцель исторического развития, и полностью игнорироваться момент устойчивости, все то, что связано и определяется в истории ее преемственностью, в таких условиях в первую очередь начинают страдать все базовые структуры идентичности в обществе, отвечающие за цивилизационную стабильность социума. И если эта стабильность перестает быть ценностью, если старые цивилизационные ценности взламываются и взламываются с вненациональных или инонациональных позиций, то общество вступает на путь самых трагических потрясений в истории цивилизационных, центрированных на изменения природы локальности цивилизации, генетического кода ее истории.
      В этой связи что собой представляет проект перехода от традиционной цивилизации к либеральной? Не просто утопию перехода от национальной к вненациональной цивилизации и вненациональному типу исторического развития вообще, но и проект полномасштабной цивилизационной катастрофы, которая станет неизбежной участью всех, кто попытается им воспользоваться, кто попытается организовать свое бытие в истории только на основе либеральных ценностей, минуя национальные, всю совокупность ценностей, выстраданных всей историей локальности своей цивилизации.
      И все-таки все вышеизложенное не самое главное. Самое интересное заключается в том, что при всем желании не удается обнаружить в цивилизационной исторической реальности реальность традиционной и либеральной цивилизации. Традиционные и либеральные ценности есть, а традиционных и либеральных цивилизаций нет. И это закономерно уже только потому, что такая типологизация полностью игнорирует цивилизационную историческую реальность как локально цивилизационную. А если ее нет, то нет и самой цивилизационной исторической реальности, ибо реальностью чего она будет, если не реальностью локальных цивилизаций. Попытка заменить их на феномены традиционной и либеральной цивилизации упирается прежде всего в бессубъектность этих цивилизаций.
      В самом деле, в той логике цивилизационного развития, которая базируется на бытии в истории традиционной и либеральной цивилизации, нет места субъектам истории. Она принципиально бессубъектна. Люди присутствуют в такой истории как случайный довесок действия от них не зависящих законов. Полная этнокультурная анонимность по отношению к той исторической реальности, которая потому и является цивилизационной, что является этнокультурной, реальностью действия этнокультурных общностей людей. Отсюда и стремление представить отношения между традиционной и либеральной цивилизациями не как отношения между конкретными этнокультурными носителями цивилизационных сил и тенденций исторического развития, а как, соответственно, отношение между традицией и новацией в истории, между старым и новым, регрессом и прогрессом. Но в разные периоды истории и, тем более, в разных цивилизациях отношение между ними было связано с разным историческим содержанием и представлено действием разных исторических сил классовых и национальных.
      И вообще, отношения между традиционной и либеральной цивилизациями предстают больше не как отношения между цивилизациями, а как отношения между стадиями исторического развития. Ведь в авторской интерпретации получается так, что традиционная цивилизация объемлет в себе все стадии исторического развития человечества до того момента, когда в его истории начинает доминировать либеральная система ценностей. А она начинает доминировать не просто в эпоху капитализма, а начиная с определенной стадии его исторического развития, а именно, когда индустриальная стадия перерастает в постиндустриальную. Феномен либерализма не является сквозным свойством всей истории человечества и, тем более, цивилизационной, а потому в ней мало что можно объяснить с позиций отношений между традиционной и либеральной цивилизациями, между, в сущности, не существующими цивилизационными сущностями.
      В самом деле, все существующие цивилизации являются традиционными. Если они не являются традиционными, не развивающими в себе и для себя свой генетический код истории, то они вообще не являются цивилизациями. Любая цивилизация только потому и сохраняет себя в качестве цивилизации, что сохраняет связь преемственности на глубину всей своей истории, вплоть до момента возникновения системы национальных архетипов социальности, культуры, духовности, специфического способа их проживания в истории и самой истории. И только до тех пор, пока она базирует свое бытие на этой системе, идентифицирует себя с ней, саморазвивает себя на основе ее сохранения и развития, лишь до тех пор она сохраняет себя в качестве данной цивилизации, а не какой-то другой или, тем более, цивилизации вообще. В этом смысле вопрос о традиции, о сохранении традиционных ценностей, самоценности самой традиции становится для цивилизации вопросом ее жизни или смерти, бытия или небытия в истории. Традиции - это ведущая ось, на которую нанизана и на которой крутится бытие любой цивилизации и в ней любой нации.
      Нация, которая отказывается от своих традиций, от того, чтобы жить в пространстве традиционных ценностей, своими национальными ценностями и святынями, рискует основами своего бытия в истории, так как рано или поздно начнет жить в пространстве других традиций, ценностями и смыслами бытия других наций. Но в любом случае там, где предается забвению культурное и историческое прошлое страны, самоценность исторической преемственности в ее развитии, традиционные ценности, связывающие в единое целое историю и нацию, саму нацию, неизменно начинается нравственное разложение нации, а вслед за ним и ее исторический коллапс. Ибо в истории, в конечном счете, может сохраниться только то, что может сохранить в себе нравственность. А это невозможно осуществить вне ценностей национальной традиции, сохраняющей вечное в нации и на этой основе саму нацию в истории и, следовательно, саму ее историю.
      Что касается либеральной цивилизации, то, как уже отмечалось выше, свойства, ее образующие, относятся к стадиальным свойствам всех локальных цивилизаций, достигших определенной степени формационной зрелости, требующей овладения соответствующими либеральными ценностями, далеко не все из которых являются цивилизационными. Классическими ценностями либерализма признаны: конституционализм - верховенство закона во всех сферах жизни общества и человека, поддающихся регулированию с помощью законов; свободный рынок, требующий законодательного утверждения права собственности и плюрализма собственности, свободы экономической деятельности, не стесненной психологическими и юридическими барьерами между формами собственности и хозяйствования; развитая демократия, базирующаяся на принципах гражданского общества и правового государства; отделение церкви от государства; принципиальная открытость общества многообразию культур, ценности которых утверждаются не в противопоставлении, а в сопоставлении через активное взаимодействие и взаимодополнение; индивидуализм - приоритет интересов личности, нормативно-правовая гарантия свобод и прав личности, равенство всех перед законом; свобода получения и распространения информации и определяемое ею сложное информационное и технологическое обеспечение всех сфер общественной жизни и общественного развития; принцип развития признание необходимости изменения социальной реальности, требование ее изменчивости и не какой-нибудь, а, естественно, прогрессивной.
      Сами по себе все эти ценности либерализма социально, экономически, политически абсолютно функциональны, а потому их освоение составляет актуальную задачу для любого общества, любой локальной цивилизации, желающей и способной идти в ногу с современностью, успешно осваивать новые формационные качества и свойства, соответствующие стадии перехода от индустриального к постиндустриальному обществу. Собственно, они и являются формационными качествами и свойствами этого перехода к новому типу отношения с природой на базе качественно новой науки и техники, новых, более высоких технологий, требующих новых форм социальности, политики, экономики, нового, социально раскрепощенного человека, степень свободы и культуры которого превращается в главное условие самой возможности такого перехода. Но при всем при этом на основе либеральных ценностей не базируется бытие локальных цивилизаций, так как они не определяют ни сущность генетического кода их истории, ни состав их ведущих этнокультурных субъектов, ни формы их исторической активности, а значит и самые глубинные основы логики их цивилизационного бытия и развития в истории.
      Не они превращают локальные цивилизации в локальные - индуистскую, китайскую, исламскую, русско-российскую, европейскую. Не либеральные ценности превращают их в некие либеральные цивилизации, а они, как локальные цивилизации, превращают либеральные ценности в ценности национально обусловленного бытия локальности своей цивилизации, адаптируя их к особенностям генетического кода своей истории, ведущего этнокультурного субъекта, самой логики цивилизационного бытия и развития истории. Локальные цивилизации, включая сюда и европейскую, возникли задолго до возникновения и приобретения широкой исторической значимости либеральных ценностей. Они сохранят себя и после того, как либеральные ценности потеряют свою историческую актуальность. Локальные цивилизации это абсолютный максимум истории, а потому возникающий и существующий независимо от возникновения и исчезновения исторически актуальной, но все-таки преходящей системы ценностей.
      Но если нет таких цивилизаций - традиционных и либеральных, а есть локальные цивилизации, осваивающие либеральные ценности не как цивилизационные, а как формационные на определенной стадии своего формационного развития в истории, то это взрывает всю логику выстроенной концепции и, прежде всего, всякую попытку с ее помощью осмыслить основы цивилизационной идентичности России, специфику цивилизационного феномена России - свести ее к идее России как "промежуточной цивилизации", вечно балансирующей между традиционной и либеральной цивилизациями.
      По мнению автора, центральный элемент самобытности России-цивилизации образует "существование раскола, который пронизывает культуру, социальные отношения, воспроизводственную деятельность, личность. Раскол сложился в результате исторически сложившегося промежуточного положения России как страны, находящейся между двумя цивилизациями, т.е. традиционной, где господствующее место занимает статичное воспроизводство, стремление сохранить соответствующие ценности, тогда как либеральная цивилизация основана на интенсивном воспроизводстве. История России сложилась таким образом, что она уже перестала быть страной чисто традиционного типа и одновременно не стала страной либерального типа. Можно сказать, что здесь сложилась особая промежуточная цивилизация. Раскол не позволяет обществу как перейти к либеральной цивилизации, так и вернуться к традиционной. Отсюда постоянные мучительные пароксизмы общества, постоянные шараханья от попыток партиципации к ценностям, нашедшим высшее воплощение в либеральной цивилизации (наука, техника, развитый рынок и т.д) к отрицательным структурам через уравнительность, локализм, через антимедиацию"1.
      Но если нет традиционной и либеральной цивилизации, то нет и цивилизационного раскола, во всяком случае, в его авторской интерпретации, как результата взаимного отрицания традиционализма и либерализма. А если нет раскола, то нет и "промежуточной цивилизации" в качестве такого цивилизационного феномена, который уже перестал быть феноменом традиционной цивилизации и одновременно с этим никак не может стать феноменом либеральной цивилизации. А раз нет "промежуточной цивилизации", то цивилизационный феномен России не может быть идентифицирован с цивилизационными основами той цивилизации, которой нет. Значит, он должен пониматься как-то иначе, не с цивилизационно универсалистских, а локально цивилизационных позиций, в своей русско-российской специфике. К необходимости этого побуждают, по меньшей мере, еще два, но фундаментальных обстоятельства, связанных с анализируемой концепцией: узость евроцентристской методологической схемы исследования и обусловленная ею узость понимания сущности цивилизационного раскола вообще и России в частности.
      В самом деле, за противопоставлением так называемых либеральной и традиционной цивилизаций хорошо просматривается противопоставление, соответственно, европейской цивилизации и всех остальных. В связи с этим вся концепция выстроена по одной методологической схеме: цивилизационная логика бытия России в истории сравнивается с европейской, которая, ко всему прочему, идеализируется и доводится до статуса беспроблемной. И поскольку различия бросаются в глаза - не совпадают ни ступени цивилизационного развития, ни их результаты, то делается вывод, что Россия, ее путь в истории - это тупик и в той самой мере, в какой не является европейским, который вообще принимается за идеал-образец всей всемирной истории.
      При этом все это усиливается тем, что не делается никаких различий между типами цивилизационного развития локальных цивилизаций, мало поддающихся сравнению, и ступенями их формационного развития - первые вообще подменяются вторыми. В итоге большая продвинутость европейской цивилизации по ступеням формационного развития, в частности, в освоении либеральных ценностей и стандартов бытия в истории превращается в дополнительный аргумент в пользу универсальности европейских цивилизационных ценностей и стандартов, европейского типа цивилизационного развития в истории. Но на самом деле это аргумент не в пользу универсальности европейских цивилизационных стандартов и ценностей бытия и развития в истории, а большей продвинутости европейской по пути формационного прогресса истории.
      Разумеется, можно установить и проследить связь между цивилизационной спецификой основ локальности европейской цивилизации и ее успехами в развитии по формационным ступеням общественного прогресса, но все-таки не до такой степени, чтобы эта связь стала основанием для проповеди необходимости всеобщей западнизации всего цивилизационного многообразия мира и лишь на том основании, что его локальное воплощение не похоже на европейскую цивилизацию или не так продвинуто по ступеням формационного прогресса, а потому, надо полагать, не является исторически полноценным. Идея всеобщей западнизации, признания европейских цивилизационных ценностей и стандартов за общецивилизационные, в той или иной мере, но питается соками представлений о цивилизационной неполноценности всех остальных, всех остальных способов бытия и типов цивилизационного развития в истории.
      Применительно к России эта евроцентристская универсалистская цивилизационная парадигма как раз и воплощается в представлениях о локальности российской цивилизации как "промежуточной", балансирующей между собой как Россией и Европой: Россия уже отошла от себя как от России, но еще не вошла в Европу. Для того чтобы преодолеть затянувшееся пограничное положение между традиционной и либеральной цивилизациями, России осталась самая малость - перестать быть Россией.
      Воистину, есть Россия-цивилизация - есть проблема, нет России-цивилизации - нет и проблемы. Только так, на основе преодоления самой России, основ локальности ее цивилизации, оказывается, можно преодолеть цивилизационный раскол России - взаимное отрицание традиционализма и либерализма, подпитывающее "промежуточность" ее цивилизационного бытия в истории. Но, думается, такая трактовка цивилизационной сущности русского раскола заметно искажает его действительную сущность, лежащую в несколько иной плоскости, в той, в которой лежит сущность всех цивилизационных расколов в истории человечества: в сломе базовых архетипов локальности цивилизации, основ цивилизационной и национальной идентичности - в попытке преодоления генетического кода истории.
      Прежде всего, русский цивилизационный раскол не является исключением в истории человечества. Это не чисто русский феномен. Пожалуй, исторически первой из известных попыток осуществить в истории изменения цивилизационного уровня и масштаба стали реформы Эхнатона (Аменхотепа IV) в Древнем Египте - 1353-1335 гг. до н.э. Они стали источником полномасштабного цивилизационного раскола общества в той самой мере, в какой претендовали на закладку основ новой религиозной системы, нового государственного культа, связавшего культ традиционного бога солнца Амона-Ра с личностью самого фараона и образовавшего новый культ и культовую практику поклонения "животворному солнечному диску" Атону. В своем "Великом гимне Атону" фараон объявляет себя единственным помазанником этого бога на земле.
      Новая вера, гимны и заклинания характеризуют Эхнатона как провозвестника монотеизма и предтечу Авраама и Моисея. Он приказал запретить поклонение всем богам старого египетского пантеона и закрыть их храмы, что стало покушением на самые глубокие духовные архетипические основы идентичности древнеегипетского общества периода Нового царства. Все это сопровождалось расколом на новую и старую знать, новое и старое жречество, который не мог не затронуть и другие слои египетского общества. Раскол был преодолен после смерти фараона возвращением к старым богам и культовой практике, но, похоже, дорого обошелся обществу, если новая столица Ахетатон со всеми новыми храмами была разрушена, а само имя фараона-еретика было вычеркнуто из списка фараонов, когда-либо правивших Египтом.
      Цивилизационным расколом было и возникновение буддизма в индуистской и брахманистской среде. В ряду прочего, он предложил такие духовные архетипы, которые взрывали все ценности идентичности, на которых базировалась кастовая социальная структура индийского общества. Понадобилось без малого тысячелетие для преодоления цивилизационного раскола в Индии, для того, чтобы привести в соответствие архетипы духовности с архетипами социальности, для того, чтобы определиться, какие ценности идентичности больше соответствуют основам локальности индийской цивилизации.
      Тяжелейшим испытанием для основ еврейской цивилизации стало возникновение в ее недрах христианства, настолько расколовшего ее духовное единство, что многие и многие столетия спустя само упоминание имени Христа приравнивалось к самым страшным формам вероотступничества.