Постижение России; Опыт историософского анализа

А потому "стать настоящим русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей"36. Все это, может быть, и так и само по себе прекрасно, но, как показал исторический опыт России за XX столетие, попытка безудержного и безразборного братания без учета цивилизационной, культурной и духовной совместимости, есть не что иное, как попытка реализовать утопию в истории. Не все, что само по себе хорошо и прекрасно, отвечает самым высоким чаяниям человеческой души, может быть реализовано в истории. И дело не только в том, что исторический идеал не может быть реализован сразу, без переходных периодов и даже эпох, но и в том, что в истории существует принципиальный запрет на реализацию любого идеала.
      Есть принципиальный запрет на достижение своеобразного "царства божьего на Земле", некого подобия социального рая. История не может стать местом осуществления любых возможностей социального бытия, любых идеалов только потому, что они идеалы. Непонимание тех различий, которые существуют между сферой возможного и действительного, идеального и реального в истории, многое объясняет в парадоксах истории России ХХ века. При этом они нарастали в истории России как раз по мере того, как ее пытались превратить в историю НЕ России, осуществления принципиально вненациональных идеалов бытия в истории. И это весьма характерная по своей симптоматике зависимость: там, где не считаются с национальными основаниями бытия в истории, как с самыми глубокими, предельными ее основаниями, там не составит труда препарировать историю в соответствии с логикой любого произвольного идеала в истории.
      В этом отношении весьма показательным является то, чем может стать и становится русское всеединство, если его не ограничить национальными формами бытия в истории, чем может стать абсолютная отзывчивость русского национального сердца на логику бытия другого. Духовной и исторической бесхребетностью, поразительной легкостью сдачи под чужое и чуждое духовное историческое влияние. "Всемирная отзывчивость", открытость другим культурам, терпимость, стремление понять и принять инакодумающего и инаковерующего, ужиться с ним, стремление к запредельным синтезам самых разнородных идей и культур - все это само по себе прекрасные качества, но вместе с тем именно они тяжелым, а в ряде случаев и непосильным грузом ложатся на основы национальной и исторической идентичности России.
      Именно они создают не только благоприятный фон и условия, но и сами действующие причины, инициирующие хаотизацию основ исторической и национальной России, основ ее идентичности как России. Эта легкость перехода от всечеловечности к слому основ национальной и исторической идентичности должна стать предостерегающим обстоятельством на пути безмерной открытости России неисчерпаемости мира. Она не может быть доведена до абсурда - до преодоления самой России. А потому принципиальная открытость России миру, ее всемирная отзывчивость должны быть открытостью и отзывчивостью России, твердо стоящей на принципах национального исторического развития.
      Следует считаться и с другой стороной проблемы, когда вталкивание России в пространство вненационального исторического развития, круто замешанного на крайностях лозунга любви и человеческого братства, стремления жить всем и, соответственно, для всех, на поверку оказывается попыткой навязать России бытие посредством абсолютизированных форм исторического бытия - в форме идей, лозунгов, схем, идеалов, ценностей, смыслов, целей, средств, не подготовленных развитием национальной, а нередко и мировой истории и вообще мало что имеющих общего с ее сложившимися, а потому осуществимыми реальностями. По этой причине такое бытие становится для нации не только дезориентирующим, но и материально, и духовно истощающим бытием, так как жить абсолютными формами бытия значит жить на крайнем пределе возможного в человеке, что и доказала история России ХХ столетия. Она стала историей разрушения и истощения национального тела и духа России и в той самой мере, в какой стала бытием посредством абсолютизированных форм исторического бытия, которые утверждали себя в качестве таковых как раз по мере того, как становились вненациональными.
      Есть прямая зависимость между бытием посредством абсолютизированных форм бытия в истории и попытками превратить национальную историю во вненациональную, хотя бы потому, что вненациональное, если и может преодолеть национальное в истории, то только посредством абсолютизированных исторических форм бытия в истории.
      Таким образом, первое, что подлежит констатации,- это реальность среди духовных архетипов России таких, которые безразличны к дихотомии национальное - вненациональное в истории, ибо утверждают добро, любовь и правду жизни для всех и каждого. При этом они не могут оставаться тем, что они есть, если не становятся добром, любовью и правдой жизни именно для всех и на этой основе для каждого, для каждого и на этой основе для всех, если не преодолевают границ национального бытия. В этом глубинная человеческая суть их природы. Они абсолютно всечеловечны и лежат исключительно в плоскости тотальной этизации мира, обусловливая, в частности, идею примата общего спасения над личным. Если все во всем и все во всех и, следовательно, все ответственны за всех, то и спасаться следует не отдельными делами, а одним общим делом объединенного человечества. Тем более что проблема спасения души человека настолько сложна, что она по силам лишь совокупным усилиям объединенного человечества. Вот почему спасать нужно человечество, и прежде всего человечество, всех и каждого, а не отдельную личность саму по себе. В рамках русского космизма спасение вообще становится космическим событием, в которое вовлечена вся Вселенная. Творческое преобразование творения становится актом, охватывающим не только все человечество, но и весь Универсум.
      Всем этим, и прежде всего приматом идеи коллективного спасения над идеей индивидуального спасения, Россия отличается от Запада, по крайней мере, протестантского Запада уже на уровне духовных архетипов поведения в жизни, а потому и в истории. На эту сторону вопроса стоит обратить особое внимание, так как явные отличия архетипов православной этики, как этики коллективного спасения от протестантской как этики индивидуального спасения стали в ряде публикаций основанием для дискредитации с крайних индивидуалистических позиций духовной полноценности и самодостаточности Русского Православия, а вслед за этим и духовных основ русской нации как якобы изначально, в силу своей укорененности в Православии, укорененной в антиличностных и тоталитарных основах бытия.
      Прежде всего, нет ничего более далекого от истины, чем попытка с идеей коллективного спасения связать идеи, нарушающие баланс индивидуального и коллективного, личностного и общественного в индивиде и, тем более, демократического и тоталитарного в обществе в пользу антиличностных и тоталитарных структур и тенденций. К слову сказать, протестантская этика не стала в XX веке препятствием на пути фашизма - абсолютного олицетворения абсолютно антиличностных и тоталитарных начал в человеке и обществе, который именно на Западе и, надо полагать, именно в его духовных архетипах нашел наиболее благоприятную духовную среду. Во всяком случае, именно такой вывод напрашивается с позиций той логики, с помощью которой пытаются дискредитировать духовные архетипы России. А потому, сравнивая духовные архетипы Запада и России, следует сравнивать и реальную историю, а она сложилась так и такой, что у Запада нет особых оснований на то, чтобы превратить свои духовные архетипы в абсолютную точку отсчета мировой истории и тем более в этическую. И вместе с тем проблема спецификаций духовных архетипов Запада и России, восходящих к идейно-теоретическим оттенкам западного и восточного христианства и, главное, сказывающихся на особенностях реальной истории, существует, но существует, во-первых, не с позиции "хороших" и "плохих" архетипов, и, во-вторых, не с позиций, все объясняющих в истории.
      В данном случае этика коллективного и индивидуального спасения, имея отношение к истории, вместе с тем, и это очевидно, не имеет отношения абсолютно ко всему в истории, ею нельзя объяснить всей истории, в частности, выраженные антиличностные и тоталитарные тенденции в истории России XX века. Они находят объяснение в более прозаических, но от этого не менее фундаментальных причинах - в том, что России в XX веке вместо логики цивилизационной модернизации, навязали логику цивилизационного переворота, изменение типа цивилизации с русско-российского на общечеловеческий. Именно на этой основе страна накрепко была связана с мобилизационной логикой исторического развития, которая, как мобилизационная, может реализоваться только в формах тоталитаризма, только подчиняя все в истории, саму личность логике мобилизационного развития в истории - слому основ локальности собственной национальной цивилизации. Вот что реально объясняет реальности истории. Этика коллективного спасения объясняет нечто другое - несомненно, более выраженный дух коллективизма, социабельности, взаимосострадательности, способности не только подчинить свои личные интересы общественным, но и в осуществлении общественных идеалов найти подлинные смыслы своего личностного бытия в истории.
      Такая ментальная позиция в жизни и истории нравственно труднее достижима, чем индивидуалистическая, ибо она предполагает превращение личной жизни еще и в пространство для бытия другого, а не только "для себя любимого". А это огромный труд, неотделимый от самоограничения и самопожертвования, на острие которых и сформулировались две характерологические черты русского национального характера. Н.Я. Данилевский определил их как "дисциплина, или дар повиновения и энтузиазм, или беспредельная готовность к самопожертвованию"37 - покорность перед Россией и самопожертвование во имя Великой России, как абсолютным духовным максимумом истинно русской души и русского существования в истории.
      Такая логика поведения в жизни и истории - прямое следствие этики коллективного спасения, в рамках которой каждый озабочен не только собой, но и другим, ставит свое личное спасение в зависимость от спасения всех и каждого. Не будем говорить о том, что такое поведение в жизни и истории больше соответствует социальной природе человека, а значит, самой жизни и истории. Отметим другое: такие духовные архетипы сами по себе нейтральны к антиличностным тенденциям в жизни и истории, в частности, не подрывают основ деятельного бытия в истории, так как речь не идет о том, что можно спастись чужими делами или вообще без дел. Спастись можно только своими собственными, но такими, которые увязаны с другими делами в одно общее дело спасения всех и каждого. Увидеть во всем этом духовные истоки некой особой и принципиально непреодолимой тоталитарной и антиличностной позиции самого национального сознания русских, его духовных архетипов - для всего этого необходимо обладать "особым видением" национальной духовности русских и, уж во всяком случае, "особым интересом" в интерпретации ее специфики, при которой она, похоже, является неполноценной уже только потому, что является русской.
      К особенностям православных духовных архетипов восходят и некоторые другие особенности русского поведения в жизни и истории. В частности, с особенностями православного покаяния можно попытаться связать то заметно более широкое распространение, которое получают в России отношения, регулируемые не на правовой основе. Разумеется, неправовой характер мышления на евразийских просторах России был необычайно усилен самой революционной ломкой России на протяжении всего XX столетия. Ведь, ко всему прочему, революция потому и является революцией, что отменяет старое право и, следовательно, на какой-то период вводит беззаконие с позиций старого права. В России этот период, период революционной и тотальной ломки старого строя несколько затянулся и, ко всему прочему, сопровождался актами беззакония и с позиции уже нового, революционного права. Все это не могло не сказаться на закреплении стойкого неприятия всех форм регуляции общественных отношений, источником которого становилась официальная власть и официальное право.
      Неправовой характер мышления и поведения в жизни и истории навязывался России не правовым характером мышления и поведения самой власти, которая с течением времени вообще пришла к исповедованию принципов двойного права: официального - для основной массы населения, для "трудящихся", и неофициального - только для себя, в итоге ставшего мафиозным. Ничем, кроме как неуважением к самому институту права, закончиться это не могло. Там, где право перестает быть источником справедливости и, тем более, там, где оно покупается и продается оптом и в розницу, оно перестает просто быть, не говоря уже о том, чтобы быть правом.
      И вместе с тем есть еще одна весьма тонкая духовная интенция, уходящая корнями в особенности принципов православного покаяния, которая из архетипических глубин национального духа определяет инаковое отношение России, по сравнению с Западом, к самому способу поведения в жизни и истории, в данном случае к его правовому обеспечению. Для истинного Православия покаяние не сводится к точному возмещению грехов соответствующим количеством добрых дел и, тем более, не к покупке индульгенции, а к целостному преобразованию человека - процесс, с большим трудом поддающийся измерению. А закон наиболее эффективно функционирует там, где есть то, что образует сам феномен меры. Православное покаяние апеллирует к тому, что нередко находится за пределами всякой меры - к высшим и абсолютным ценностям и смыслам бытия, к Абсолюту, главному месту его пребывания в человеческой душе, внутреннему Богу человека - к человеческой совести.
      Отсюда неизбывное стремление русского человека жить не только по закону, но и по совести - по закону как по совести, что с большим трудом поддается упорядочиванию с позиций права, испытывает недостаток регулирования с позиций права, в том числе и потому, что авторитета права просто недостаточно для упорядочивания всех противоречий, для регулирования всего богатства человеческих отношений в обществе. Отсюда заметен менее выраженный правовой характер русского мышления и поведения в жизни и истории, заметно более широкое распространение, которое получают в России отношения, регулируемые не на правовой основе, что, как и все в этой жизни, имеет как свои достоинства, так, увы, и свои недостатки.
      И, наконец, особенностями православного покаяния не в последнюю очередь определяется и знаменитый русский максимализм, как характерная национальная особенность специфически русского поведения в жизни и истории. Истинно православное покаяние требует всего человека, всей его души, ибо устремлено именно к целостному его преображению, к такому, которое может завершиться только в абсолютном обожении человека, только в уподоблении абсолютному в Абсолюте, а значит, и в жизни, и в истории. Вот почему вне отношения к абсолютному для истинно русского человека если не все, то очень многое просто перестает существовать. Ради идеала и веры в абсолютное в жизни и истории он готов претерпеть все, пожертвовать всем, отказаться от всего. Вот почему стоит лишь усомниться в праведности идеала или поколебаться вере в абсолютное, чтобы от абсолютного максимализма в хорошем он качнулся к абсолютному максимализму в дурном, к полному отрицанию всего исторически сложившегося или невиданному равнодушию ко всему. Крайности высокого духовного поиска и покаяния прорываются крайностями поведения в более прозаических буднях жизни и истории. Истинно русское начало живет максимумами в жизни и истории. В меньшем оно просто не находит для себя подлинных целей и смыслов существования. И это кое-что объясняет даже в безалаберности русского быта, в ряде случаев просто его отсутствие.
      Однако вернемся к главному - необычайно глубокой укорененности вненационального в национальных духовных архетипах России. В этом их отличительная черта, самым трагическим образом сказывающаяся на устойчивости основ исторической и национальной идентичности России и в ней русской нации, на той легкости, с какой при определенных исторических условиях духовные императивы соборности и всеединства - всечеловечность России перерастает в процесс слома основ национальной и исторической идентичности. В этом суть феномена России, его парадоксальности: лучшие качества ее духовных архетипов превращаются в то, что ее преодолевает как Россию. То, что является великой силой великой духовности России, оборачивается ее слабостью и только потому, что им придается совершенно несуразный вненациональный масштаб и форма реализации в истории, только потому, что их эксплуатируют во вненациональных целях и смыслах исторического существования России. Вполне закономерным итогом этого становится разрушительный характер противоречий, складывающихся между национальным и вненациональным в национальной истории России. Такие противоречия имеют место в истории любой страны, ибо история любой страны история взаимодействия и взаимовлияния культур и цивилизаций. Но только в России они становятся источником тенденций вненационального развития, представляющих угрозу для самих основ национального бытия в истории.
      Во всяком случае, за XX столетие противоречия между национальным и вненациональным в истории России сформировали весьма парадоксальное явление: русская нация, претендующая на статус одной из великих наций современности, одновременно с этим является нацией с наименее развитым национальным сознанием и самосознанием. Этот парадокс никак не вяжется со статусом великой нации, не говоря уже о том, что он уже не единожды за XX столетие становился источником великих исторических потрясений России, особенно в начале и конце столетия.
      Нация, лишенная развитых форм национального сознания и самосознания, лишена элементарных инстинктов национального самосохранения в истории, становится легко доступной для манипулирования любой группой проходимцев и преходящих идей. В ней просто отсутствуют факторы, сдерживающие и ограничивающие имплантацию в ее историю, в тело ее культуры и духовности произвольных идей, идеалов, ценностей и смыслов бытия. Она становится беззащитной перед агрессией вненационального в ее историю, которая настолько интернационализирует ее историческое пространство, что оно перестает просто им быть - пространством исторического бытия конкретной нации. Так вместе с умиранием национального сознания и самосознания умирает сама нация. И это грозное предупреждение русской нации.
      Она поставлена перед жестким выбором: либо самоопределяется в истории как русская нация, либо превращается в этнографический материал истории для его эксплуатации в своих национальных интересах иными нациями, культурами и цивилизациями. Иного, действительно, не дано.
      Все это еще раз в новой связи и с большим вниманием требует отнестись к диалектике взаимосвязи национального и вненационального в духовных архетипах России, к самим акцентам духовного поиска, к базовым основаниям духовной ориентации жизни вообще. В них действительно содержатся компоненты, которые при определенных условиях, в тенденции своего развития делают Россию весьма уязвимой для влияния идей с подчеркнуто вненациональным содержанием, для вталкивания ее истории в пространство вненационального исторического развития, а значит, для формирования собственной субъектной базы истории на вненациональной основе. Увы, но вненациональная Россия подпитывается духовными архетипами самой национальной России. Это исторический парадокс, который, правда, постоянно усиливается направленными действиями самой вненациональной России по деформации ее национальных архетипов, вплоть до масштабов кризиса исторической и национальной идентичности.
      Есть еще один источник формирования в России массового вненационального субъекта, не идентичного исторической и национальной России,- это многонациональность России, точнее, не сама по себе многонациональность, а наличие в России-СССР массового инонационального субъекта, не укорененного в исторической и национальной России, в основах локальности ее цивилизации. Само по себе это не удивительно. Связать российско-русскими архетипами огромное евразийское пространство, 1/6 часть суши с фантастическим многообразием этносов, культур, цивилизаций - задача непосильная даже для самого Бога. Поэтому закономерно, что Россия столкнулась с кризисом идентичности в начале XX века, который вновь повторился в его конце. Всему этому способствовал сам алгоритм геополитического расширения России, который радикально отличался от европейского.
      Расширение Запада в пространстве всегда было связано с расширением его принципов идентичности, а потому это было расширение с выраженными ассимиляционными процессами. Поэтому не случайно, что в Европе за последние 1500 лет исчезло свыше 200 этносов, а распространение Запада в Америке и Австралии вообще превратило эти континенты в этническую пустыню. Не отличались особым миролюбием отношения Запада и с колониально осваиваемой Африкой и Азией. В большинстве случаев отношения строились по принципу господства и подчинения. И это отвечало глубинным духовным архетипам Запада, в частности, его сосредоточенности на самом себе как на абсолютном максимуме истории.
      Россия расширялась в пространстве принципиально иначе. Нельзя сказать, что ее геополитическое расширение никак не было связано с расширением принципов ее идентичности как России, но оно не сопровождалось выраженными ассимиляционными процессами. Иначе Россия не сохранила бы в себе почти столько же этносов, сколько вошло в нее за время ее геополитического расширения. При этом ассимиляционные процессы шли - это общая закономерность истории и, что характерно, осуществлялись не только русскими, но касались и самих русских, это были взаимоассимиляционные процессы. Поэтому в большинстве случаев отношения русских с нерусскими строились не по принципу господства и подчинения, а на принципах соборного единения наций и культур. И это отвечало самым глубинным архетипам России.
      Россия объединяла, но не ассимилировала Евразию. Всему этому способствовали две особенности русской национальной ментальности и русской национальной государственности, точно подмеченные И. Солоневичем: "Русская национальная идея всегда перерастала племенные рамки и становилась сверхнациональной идеей, как русская государственность всегда была сверхнациональной государственностью"38. В этом были свои достоинства достоинства объединяющего начала, но в этом были и свои недостатки недостатки объединяющего начала на сверхнациональной, а в тенденции - на вненациональной основе. Оно не приводит к более глубокой интеграции на базе национальных архетипов социальности, культуры, духовности, совпадающей или очень близко стоящей к ассимиляционным процессам.
      Но, не сумев в процессе своего геополитического расширения социально, культурно, духовно ассимилировать Евразию, Россия в итоге не сумела ее и объединить, объединить на основе своих национальных русско-российских цивилизационных архетипов. Как доказывает опыт истории, все многонациональные государства рано или поздно, но распадаются и именно потому, что не могут стать национально объединенным сообществом. Опыт истории обеих Америк в данном случае некорректен, так как там действует совершенно иная, эмигрантская логика поведения в истории, да и та с течением времени, по мере того как формируются общие национальные архетипы, тяготеет к выработке общенациональных и в этом смысле национальных форм объединения в истории. Вненациональная идея и вненациональная государственность могут объединить на время, но не могут объединить навсегда. В этом отношении опыт истории России весьма показателен. Она дважды за одно столетие - после Февраля 1917-го и Августа 1991-го столкнулась с геополитическим распадом своего исторического пространства, и оба раза субъект, самым активным образом инициировавший процессы геополитического распада, был инонациональный, не идентичный архетипам русско-российской цивилизации.
      И это закономерно: то, что не принадлежит русско-российской цивилизации, рано или поздно, но постарается выйти из нее в иное историческое и цивилизационное пространство, более адекватное его национальным и цивилизационным особенностям. И этот процесс не может быть сдержан никакими соображениями экономической, социальной и политической целесообразности, никакими формационными соображениями, ибо в данном случае действует иная, цивилизационная логика истории, которая апеллирует к иным основаниям бытия в истории - к архетипам социальности, культуры, духовности, к специфике самого национального способа их проживания в истории, то есть к принципиально иным основаниям единства и различия в истории.
      Попытка соединить несоединимое на уровне цивилизационных архетипов неизбежно завершается логикой исторического и геополитического распада, и его источником оказывается цивилизационно и, следовательно, национально не ассимилированный субъект. Он иначе относится к России, иначе ее понимает, она иное значит для него, а в итоге - стремление преодолеть Россию как нечто чуждое, а потому и чужое, как нечто ограничивающее свободу его национального развития. Так инонациональный субъект становится частью вненациональной России, так инициируется сам процесс ее формирования, так Россия втягивается в кризис исторической, национальной и цивилизационной идентичности, когда инонациональный субъект, не идентичный России, свою неидентичность навязывает всей России. Кризис идентичности части России становится кризисом идентичности всей России.
      Массовость вненационального субъекта в России имеет и формационный источник происхождения: в тенденции к запаздыванию модернизационных исторических процессов в России. В современной истории модернизационные процессы не только технологической, но и экономической, социальной, политической и даже цивилизационной направленности приобретают перманентный характер - осуществляются на постоянной основе. По сравнению с предшествующими веками в современном типе исторического развития пауза между модернизацией истории и простым пребыванием в ней, воспроизводством сложившихся исторических реальностей, так сказать, исторического статус кво, почти перестала существовать. Человечество осваивает принципиально новый способ достижения стабильности в истории - не за счет сохранения сложившихся исторических реальностей, а за счет их модернизации, не вечностью сохранения сложившихся форм социальности, а вечностью их изменения. Общей причиной перехода к перманентной модернизации, как основному способу бытия в истории стало исчерпание экстенсивных форм исторического развития, самой ресурсной базы экстенсивного развития и в природе, и в самой ткани социальности, в самом человеке.
      В связи с этим переход к интенсивным формам бытия в истории стал неизбежен. Неизбежным стал технологический прорыв в глубь природы, к социальному, производственному освоению принципиально новых сил природы на основе превращения знаний в главное средство производства, науки - в непосредственную производительную силу. Это потребовало изменения всей ткани социальности, самого типа отношения к человеку и людей друг к другу. Это потребовало перенесения центра тяжести всех изменений в истории на изменение самого человека, на обретение новых социальных качеств в связи и на основе изменения самого человека, лишь в той связи и мере, в какой изменяется сам человек. Это потребовало превращения человека в центр модернизационных изменений в истории и при этом на постоянной основе, тем более что это соответствует природе самого человека. В нем человеческое живет логикой непрерывного изменения и преобразования и тем больше становится человеческим, чем больше изменяется.
      Таким образом, речь идет об изменении самого типа исторического развития, в котором модернизационные процессы приобретают тотальный характер, охватывая всю ткань социальности и на постоянной основе. Источником их постоянства становится постоянство модернизационных отношений человека с природой - стремление к социальному овладению все новыми и новыми силами природы, к их превращению в силы самого человека и на этой основе к постоянной модернизации самого человека, его очеловечиванию. Что касается России, то она достаточно тяжело вписывается в модернизационные процессы в истории, в частности, заметно запаздывает с началом процессов модернизации, удлиняя паузу между модернизацией истории и простым пребыванием в ней. Одной из причин этого является сохранение достаточно богатой ресурсной базы для экстенсивного развития в истории, которая не превращает интенсификацию исторического развития в дело естественной необходимости, в частности, формирует властную элиту в режиме выраженного безответственного поведения в истории. Этому способствует и другое обстоятельство - выраженная независимость власти в России от самой России. Власть в России и сама Россия нередко существуют как бы в двух, далеко не всегда пересекающихся мирах, в результате чего один из них, власть в России, имеет чрезвычайно высокую степень независимости от всей остальной России.
      Власть в России - это целый мир, который очень часто занят преимущественно только одним - воспроизводством себя и своей власти над Россией и, соответственно, своей независимости от нее и значительно реже себя как власти для России и, следовательно, своей зависимости от России. Отличие, которое власть обнаруживает по линии и степени ее независимости-зависимости от России, многое объясняет в логике поведения власти в России. И это понятно: чем больше независимости от России, тем больше исторической безответственности, тем больше власть может заниматься только собой, тем больше власти для укрепления самой власти и любой власти, любых форм ее исторической активности, включая сюда и отказ от самой активности в истории. Высокая степень независимости власти в России от самой России придает совершенно иной вектор исторической активности властной элите, ведущей в сторону от исторической модернизации, к воспроизводству исторического статус кво, той сложившейся исторической реальности, благодаря которой она воспроизводит себя и как просто власть, и как безграничную власть над Россией.
      В итоге все это увеличивает паузу между модернизацией истории и простым пребыванием в ней. И чем длительнее оказывается эта пауза, тем больше отставание страны, тем больше груз накапливаемых проблем и противоречий, тем хуже условия для начала процессов модернизации, тем больше страна втягивается в режим исторического развития, основанного на принципах чрезвычайщины. Мало этого, в условиях запаздывания модернизационных процессов их осуществление сводится к простому заимствованию социально-экономических и политических технологий со стороны, никак не адаптированных к сложившимся историческим реальностям, основным тенденциям их развития.