Постижение России; Опыт историософского анализа

      Есть основания полагать, что через социализацию капитализма современная Европа идет по пути формирования в недрах капитализма нового общественно-экономического уклада, новых производственных отношений, новой общественно-экономической формации - посткапиталистической. Этими процессами, в частности, можно объяснить тот факт, что именно современный капитализм справился с современной НТР, а так называемый социализм - нет. Это ставит под сомнение один из выше рассмотренных постулатов марксизма: социалистический общественно-экономический уклад не формируется в недрах капитализма, он создается за счет разрушения буржуазных производственных отношений, за счет уничтожения частной собственности, ее обобществления за счет "кавалерийской атаки на капитал".
      Похоже, история предусмотрела и иной, более эволюционный вариант продолжения своего собственного формационного развития. Россия, следуя духу и букве марксизма, им не воспользовалась. В нашей истории случилось то, что случилось: мы в полном соответствии с положениями классического марксизма и "Очередных задач советской власти" В.И. Ленина преодолели многоукладность экономики послереволюционной России, превратили социалистический уклад в базис советского общества. Итог: обладая колоссальными мобилизационными возможностями, правда, в значительной мере за счет применения внеэкономических форм принуждения к труду, социалистическая экономика позволила осуществить только проект "догоняющего" развития, догоняющего уровень производительных сил промышленно развитых государств. С началом же современной НТР дело застопорилось, причем во всех странах, вступивших на путь строительства советской модели социализма. И объяснение, с позиций того же марксизма, может быть только одним: сложившиеся производственные отношения не соответствуют характеру и уровню развития производительных сил и при этом не соответствуют хронически на протяжении почти всего XX века.
      При этом речь идет о нестандартной, во многом исторически искусственной ситуации - патологическом опережении производственными отношениями характера и уровня развития производительных сил, о навязывании обществу таких форм социальности, которые по многим параметрам игнорировали сложившиеся реальности и, в первую очередь, связанных с совокупными производительными силами общества, их уровнем и характером развития. Это действительно нестандартная ситуация, до марксистского проекта строительства социализма нигде и никогда не встречавшаяся в истории, но на которую работало все в теории и исторической практике марксизма и, главное, установка на то, чтобы не дожидаться возникновения и развития общественно-экономического уклада новой формации в недрах капитализма, начать движение к нему с захвата власти, чтобы с ее помощью установить вначале социалистические экономические отношения или то, что под ними понималось в то время, а затем на их базе достичь соответствующего уровня развития производительных сил. Но не ставится ли в этом случае историческая телега впереди исторической лошади, производственные отношения впереди производительных сил?
      В их диалектике производительные силы более объективны, более предметны, вещественны, а потому более материальны, не подвластны произвольным изменениям, волюнтаризму и субъективизму, идущим от свободы воли человека. Больше того, именно производительные силы обладают непрерывной логикой развития, ибо их развитие, в отличие от развития производственных отношений, в интересах всех классов и слоев общества, не говоря уж о том, что ни при каких исторических обстоятельствах нельзя остановить непрерывный характер развития их ведущего элемента - человека. Только уничтожив в человеке человеческое начало, можно остановить развитие человека, а вслед за ним и развитие производительных сил. А до тех пор они развиваются в связи и на основе развития человека, логикой непрерывного развития. И это не в меньшей мере касается производственных отношений.
      Они - отношения между людьми, а потому развиваются и изменяются на основе развития и изменения человека, того содержания, которое в нем уже содержится, а не того, которое только еще должно будет возникнуть, в связи и на основе развития и изменения реально существующих производительных сил общества, а не их исторического идеала. А потому в любом случае именно производственные отношения надстраиваются над производительными силами, над уровнем развития их субъектного и предметного элементов - человека и средств производства, материально-технический базы общества, но никак не наоборот. Попытка за счет производственных отношений, того, что надстраивается над фундаментом общества, поправлять, а, тем более, перестраивать ведущие конструкции самого фундамента, создает абсурдную ситуацию не только в строительстве, но и в отношениях производительных сил и производственных отношений, в которых производственные отношения должны соответствовать характеру и уровню развития производительных сил, но никак не наоборот.
      Перефразировав известное высказывание классика, можно сказать: не общество во главе с феодалом создает водяную мельницу, а промышленный капиталист паровую, а как раз наоборот - водяная мельница дает общество во главе с феодалом, а паровая мельница общество во главе с промышленным капиталистом. Изменить взаимоотношения между этими составляющими нельзя, не погрешив против природы причинно-следственной зависимости в истории в принципе. Быть крепостным или феодалом, пролетарием или капиталистом, рабом или рабовладельцем - не прирожденное природное свойство, с которым человек рождается сам по себе, независимо от того общества, в котором он живет. Но это и не просто то социальное качество, которое он приобретает прижизненно в зависимости от того общества, в котором он живет, от той системы общественных отношений и, прежде всего, производственных, в которую он оказывается вовлеченным всей своей жизнедеятельностью.
      Всякое социальное качество не есть качество вообще, оно всегда есть качество чего-то, зависит от того, качеством чего оно является. В данном случае оно есть качество определенных производственных отношений лишь только постольку, поскольку до этого стало качеством определенных производительных сил, определенного уровня и определенного характера их развития. Тип отношения к природе, обусловленный господствующим типом предмета и орудия труда, обусловливает тип того общества, в котором и которым живет человек, тех социальных качеств и смыслов, которые обусловливают его бытие как человека.
      В конце концов, производственные отношения - это не нечто рядоположенное с производительными силами общества, это отношения внутри самих этих сил - между людьми в процессе общественного производства и движения общественного продукта от производства до потребления. Они являются социальной формой существования производительных сил, придают не только им, но и всем общественным явлениям и обществу в целом исторически определенное социальное качество. А потому они должны соответствовать производительным силам, быть адекватной социальной формой их существования, что предполагает, что не только отставание, но и опережение в развитии производственных отношений превращает их в оковы развития производительных сил. И уже опыт военного коммунизма, попытка внеэкономического, директивного введения коммунизма и, тем более, в исторически сжатые сроки, "с сегодня на завтра" убедительно показала, что преждевременно навязанные или искусственно созданные новые производственные отношения, не могут служить не только формой развития, но и просто формой существования уже имеющихся производительных сил.
      Недопустимо апеллировать в человеке к тому, носителем чего он объективно не является. Всякое социальное качество, которое опережает развитие производительных сил и которое им навязывается, ничего, кроме экономического хаоса или застоя, породить не может. Человек, как элемент производительных сил общества, функционален лишь в тех социальных формах своего существования, которые соответствуют его сознанию, его объективным материальным интересам и должны быть созданы самим этим человеком. Он функционален в тех социальных формах, в той степени и так, как это соответствует уровню материально-технического развития общества, он функционален в пределах этого уровня.
      Таким образом, нельзя навязать ускоренного развития производительным силам за счет опережающего развития производственных отношений. Именно момент соответствия между ними является моментом развития производительных сил. Они стремятся к нему, как к адекватным условиям своего существования и развития, и очень болезненно реагируют на всякий момент несоответствия, будь то отставание или опережение. Но если отставание производственных отношений от уровня и характера развития производительных сил - это вполне закономерный результат естественноисторического развития общества, преодолеваемое, в частности, и революционным путем, то опережение результат во многом искусственных, а потому утопических действий, никак не учитывающих уровень формационного развития страны.
      Даже самые верные истины, если их пытаться реализовать преждевременно, становятся утопией. В этом смысле утопией является не только то, что ошибочно по своей сущности, но и то, что таковым не является, но становится, как только его пытаются реализовать без учета конкретности времени и места, без учета реальной реализуемости здесь и сейчас. Нельзя осуществить сегодня то, что должно стать делом лишь завтрашнего дня и, тем более, то, что является делом далекого будущего. Именно с такого рода аномалией в своем историческом развитии имела дело Россия на протяжении почти всего XX века своей истории.
      Трудно спорить с тем, что основная часть советского периода истории России прошла под самыми радикальными лозунгами реализации в истории самых радикальных идей. В практике исторического творчества это выразилось в постоянном стремлении не считаться со сложившимися историческими реальностями, перепрыгнуть через них, через этапы развития в истории, через сложившиеся и действующие закономерности. Существенная часть советского периода истории стала периодом не только небывалого в истории исторического энтузиазма и романтизма, но и безудержного исторического волюнтаризма и субъективизма, непомерного перенапряжения не только сил человека, но и самой ткани социальности, навязывания ей произвольных отношений, в том числе и экономических.
      При этом указанное перенапряжение истории в ее человеческом измерении было прямым следствием насилия над реальностью, над самой природой российской социальности. Считалось, что ткань социальности может ассимилировать любые отношения, построенные на любых идеях и представлениях, независимо от того, насколько способна выдержать их социальная реальность. В том же случае, если она их не выдерживала, что ж, тем хуже для этой реальности. Она просто ломалась через колено методами тотального насилия и террора. Они нарастали в стране в той самой мере, в какой страна, ее социальность объективно не соответствовали, а потому сопротивлялись плану-схеме ее преобразования по марксистским рецептам.
      Ведь что такое коллективизация и последовавший за ней голод? Резкий, никакой особой экономической необходимостью, кроме как искаженными представлениями о путях и методах аграрных преобразований, о самой природе русского крестьянства, не обусловленный насильственный слом общественно-экономического уклада российской деревни, сопряженный с открытым террором против экономически самых крепких товаропроизводителей, носителей самого института собственности на землю. Вполне естественно, все это привело к полной хаотизации всей экономической жизни аграрного сектора экономики Советской России, которая завершилась молниеносным упадком производительных сил деревни, наглядно выразившимся в повальном голоде во всех основных хлебосеющих регионах России. То, что он был усугублен безнравственно-преступным выгребанием остатков зерна в счет оплаты западных технологических заимствований для индустриализации страны, не изменяет главного: голод был закономерной реакцией на насильственное, внеэкономическое введение производственных отношений, никак не учитывавших реальностей производительных сил российской деревни. Они не были адекватными и во все последующие десятилетия.
      Изгнав из села частный интерес в масштабах, разрушительных для производительных сил деревни, ее гармоничного развития, коммунистический режим превратил аграрный сектор экономики в пространство бесконечных и большей частью безуспешных экспериментов, завершившихся в итоге изгнанием из села самого непосредственного производителя - русского крестьянина. Попытка строить экономические отношения на селе вне реальных и персонифицированных отношений собственности не только на землю, основные орудия труда, но и на произведенный продукт закончилась полным безразличием ко всему, что может стать объектом собственности, то есть экономическим абсурдом. Нигде так отрицательно не сказалось негативное отношение марксизма к частной собственности, как в деревне, и именно потому, что ничто так не нуждалось в ней, в силу особенностей самого процесса сельскохозяйственного производства, как деревня.
      Вечное и во многом оправданное российское недовольство наличной действительностью вело, однако, не к тому, чтобы научиться с ней считаться и на этой основе преодолевать, а как раз к обратному результату - к абсолютному презрению к действительности, к такому ее игнорированию, которое находится на грани жизненного абсурда. Психологически он выражался в постоянном навязывании стиля жизни, главным лейтмотивом которого стало откладывание жизни "на потом", жизни "во имя светлого будущего", стремление жить не реальностями настоящего, а вечно откладываемой реализацией иллюзий будущего. Такая психологическая установка подпитывала общую историческую практику такого отношения к сложившимся реальностям, когда в них ничего не жалко, ибо они ничто перед светлым коммунистическим будущим, во имя достижения которого никого и, тем более, ничего в настоящем не жалко. Такое отношение к действительности стало источником разгула внеэкономического стиля мышления и отношения даже к самой экономике. Чего стоит в этой связи хотя бы авантюристическая в своей основе программа строительства основ коммунистического общества к 1980 году. Она стала печальным апофеозом самого типа исторического творчества на евразийских просторах России, исходя не из сложившихся реальностей, а из исторического идеала.
      Наиболее болезненным образом все это сказывалось, в первую очередь, на экономике, то есть на той части исторической реальности, которая в наименьшей степени восприимчива к произвольным формам исторического творчества, к опережающим ее возможности историческим прожектам преобразования общества. Их естественным итогом стало то, что стало полная хаотизация всего, что можно хаотизировать, всей ткани социальности такими формами исторического творчества, которые в самых существенных своих моментах не считались с самоценностью сложившейся исторической реальности, навязывая ей изменения, опережающие ее возможности быть органичной и гармоничной исторической реальностью.
      Вечная экономическая неустроенность России в XX веке - это прямое следствие навязывания ей опережающих и уже только поэтому утопичных проектов ее реформирования, таких производственных отношений, которые, опережая характер и уровень развития имевшихся производительных сил, увы, превращались, как им и положено в таких случаях быть, из форм их развития в их трудно преодолеваемые оковы.
      Россия попала в формационную ловушку истории и попала именно потому, что оказалась излишне преданной не себе самой как России, не своей истории, культуре, духовности, наконец, не тем сложившимся историческим реальностям, которые и только которые способны определить меру исторически возможного и реально достижимого в историческом творчестве, а голой теории, истинность положений которой еще только предстояло доказывать практикой исторического развития. Россия и доказала своей историей XX столетия, что далеко не все положения марксизма адекватно отражают историческую реальность, что наряду с бесспорными истинами своего времени, в нем есть иллюзорные, утопические и просто ошибочные положения, в основном сгруппировавшиеся вокруг проблем обретения новых формационных качеств общества, путей, методов и средств социализации капитализма.
      Созданная на базе материалистического понимания истории формационная концепция исторического развития, позволившая достаточно адекватно отразить содержание формационной исторической реальности и формационной логики истории и на этой основе вскрыть основные противоречия капитализма как формации, в частности, перспективные тенденции в ее развитии, вместе с тем оказалась не в состоянии справиться со всем богатством конкретного содержания конкретной истории капитализма, адекватно отразить потенциал его исторической изменчивости, в частности, потенциал социализации, заключенный в самом капитализме,- задача, с которой в ее предельной конкретности, в принципе не может справиться ни одна теория, тем более, если ей еще и не позволять это делать.
      Ведь не секрет, что в советское время марксизм был поставлен в условия идейно-теоретической исключительности, при которых всякое отступление от его основ рассматривалось как идейное ренегатство и расценивалось как признак идейной неблагонадежности со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но в любом случае в марксизме, с одной стороны, была переоценена острота основного противоречия капитализма - между нарастающим общественным характером производства и частнокапиталистической формой присвоения, а с другой - недооценена историческая миссия частной собственности в современной истории. Социалистический потенциал современной истории, ее готовность к радикальной социализации капитализма был явно преувеличен, как явным образом была преувеличена и историческая миссия пролетариата, роль общественной и государственной собственности по сравнению с частной в экономических процессах современного мира.
      В последнем случае, с позиций современного исторического опыта в марксизме вообще было дано ошибочное толкование путей преодоления отчуждения людей от собственности и обретения вожделенного социально-экономического равенства: посредством огосударствления собственности, наделения всех и каждого равным отношением к собственности за счет лишения всех и каждого отношения к собственности вообще. В исторической практике это завершилось иными процессами - собственность приобрела анонимный характер, но не перестала быть собственностью и, тем более, не поставила всех в равные отношения к себе как собственности.
      В условиях анонимности привилегированное отношение к собственности стало функцией привилегированного отношения к власти, она приобрела партгосноменклатурный характер со всеми присущими ей противоречиями и, в частности, экономически безответственным, а потому экономически и неэффективным использованием собственности. Попытка достичь социально-экономического равенства завершилась иными, правда, не кричащими, но иными формами неравенства и, главное, разгулом внеэкономического отношения к собственности, попыткой загнать ее в узкий коридор исторического развития, с одной стороны, ограниченного идеологическими догмами марксизма, с другой - интересами номенклатурного ее проедания.
      В такой экономике можно существовать, но в ней нельзя развиваться, она оказывается экономически неэффективной, ибо в ней отсутствует субъект ее развития - массовый и реальный собственник. Без него перекрывается путь к развитию производительных сил в современном обществе, ибо основная масса производителей оказывается отчужденной от своих экономических интересов, реализация которых возможна только через развитие их отношений собственности. А если нет развития производительных сил, то не будут складываться экономические условия для развития отношений социально-экономического равенства. Они не простая функция производственных или политических отношений. В конечном счете, они - функция высокого уровня развития производительных сил, которые в современных условиях нельзя развивать без развития отношений реальной собственности.
      А потому путь обретения социально-экономического равенства видится принципиально иным: посредством дальнейшего развития института частной собственности за счет наделения всех и каждого реальным отношением к собственности. Это путь социально ориентированного развития частной собственности. Естественно, такое решение проблемы не создает в обществе разом вожделенного социально-экономического равенства. Но оно и недостижимо с позиций современного уровня развития производительных сил. И вместе с тем, не создавая равенства, оно создает оптимальные условия для развития производительных сил и, прежде всего, не сковывает экономическую инициативу всех и каждого.
      В этом смысле вопрос о допущении или недопущении частной собственности в обществе - это вопрос о допущении или недопущении экономической инициативы и экономической целесообразности в обществе, ибо и то и другое наиболее адекватно реализуемо лишь через частный интерес. Нельзя лишать человека возможности обогащаться, обретать и умножать потенциал владения и распоряжения собственностью, не лишая экономику источников развития, самой возможности быть экономикой. Поэтому весь вопрос в этой связи сводится не к тому, быть или не быть частной собственности, а к тому, в какой форме быть, ибо очевидно и другое - недопустимость абсолютизации роли частной собственности в современной истории.
      Предоставленная самой себе, без социальных смыслов, ориентиров и ограничений она способна превратиться и превращается в то, что история уже неоднократно проходила - в источник колоссальных социально-экономических потрясений. Но в любом случае марксистскому масштабу презрения частной собственности ничто не соответствует в самой действительности. Она оказалась сложнее и мудрее всех представлений о себе, плюралистичнее и толерантнее: потребовала плюрализма всех форм собственности, поставленных в условия рыночного отбора с выраженной тенденцией к социализации самой частной собственности. Она потребовала не благих лозунгов, а элементарного прагматизма, экономической и социальной целесообразности, того, чтобы научились просто считаться с ней как с исторической действительностью.
      Увы, безоглядно отдав себя во власть "единственно верного учения", и его достоинств и недостатков, Россия упростила реальность, хуже того, во многом оторвала себя от реальности истории в масштабах, абсолютно неприемлемых для гармоничного исторического существования, и в итоге получила в истории то, что она получила. А что бы получила любая страна, которая попыталась реализовать в полном и буквальном смысле слова то, что проповедует, не важно какая, но теория? Как минимум отрыв от исторической реальности. Его следствием для России стало то, что она не справилась оптимальным образом с формационным вызовом истории, который в том или ином виде, в той или иной степени стоял перед всеми странами капиталистического мира начала XX столетия - вызовом социализации капитализма. И не справилась не потому, что она Россия, и не потому, что находилась на стадии среднеразвитого капитализма, хотя и с далеко зашедшей монополизацией капитала, а потому, что в полном соответствии с учением марксизма приступила к созиданию такой социальности и в ней таких производственных отношений, которые были либо утопичны в принципе, либо надолго опережали наличный уровень исторической и человеческой реальности, возможности производительных сил ассимилировать их, сделать их адекватной формой своего существования и развития. Россия основательно запуталась в диалектике производительных сил и производственных отношениях, а в этой связи и на этой основе и в самой истории.
      Вместо того, чтобы продолжить развитие производительных сил общества в радикально социализированных производственных отношениях капитализма, шаг за шагом формируя общественно-экономический уклад новой формации средствами капитализма в недрах самого капитализма, Россия пошла на революционное уничтожение буржуазных производственных отношений, на тотальное уничтожение сложившейся исторической реальности и на формирование новой, принципиально новых производственных отношений по идеальным критериям социалистичности вне какой-либо связи с их реальным вызреванием в процессе естественноисторического развития общества. Закономерно, что при такой программе преобразования общества, не шаг за шагом, исходя из практики бытия, а исходя из исторического идеала, сформировались производственные отношения, далеко опережавшие, просто неадекватные наличным производительным силам, возможностям их развития в принципиально новых формах социальности. Не случайно поэтому, что, по существу, вся история России советского периода - это история борьбы с опережающими формами социальности, которые "по плану строительства коммунизма" навязывались обществу.
      Не случайно и другое, что как только экономика получила рыночную свободу, в ней тотчас же обрели реальность все те тенденции капиталистического развития, которые объективно порождала сама так называемая социалистическая советская экономика. Они не с неба свалились, а выросли из того криминализированного сектора теневой экономики, в который ушел капиталистический общественно-экономический уклад, больше паразитировавший на противоречиях и слабостях социалистической экономики, чем занимаясь действительно социально ориентированным бизнесом. Но главное в данном случае заключается не в этом, а в том, что время такого социально ориентированного бизнеса еще не прошло. Общество нуждается в той части социально ориентированных производственных отношений капитализма, которые работают на общество и на человека.
      В этой связи не случайно и третье: в том виде, в каком советский проект предусматривал формирование социалистических производственных отношений, они до сих пор не соответствуют производительным силам экономически даже развитых стран современного мира. Они вполне обходятся без них, не без государственного регулирования, не без экономического планирования, не без социальных гарантий, но без них как система экономических отношений. Это никак случайностью не назовешь. И это наводит на мысль, что ни одна страна не справилась бы с программой строительства социализма по марксистским лекалам, коль скоро ни одна страна в мире до сих пор не нуждается в той экономике, которая стала результатом реализации такой программы.
      Дело, таким образом, не в пресловутой "исторической отсталости" России, а в изъянах самого проекта социалистического преобразования общества, в том, как он понимался в марксизме. Вместе с тем у социалистической экономики были и свои достижения и немалые, но дело сейчас не в них, не в том, чтобы их перечислить и воздать по их заслугам, а в том, чтобы, наконец, понять, что с нами произошло и почему, если они были достаточными, был Август 1991-го. В обществе, как и в природе, ничто не происходит беспричинно. Сознание и свобода воли лишь усложняют и видоизменяют до неузнаваемости причинно-следственные зависимости, но не отменяют их, не отменяют действующие в обществе законы и обусловленные ими тенденции развития.
      В этом смысле Август 1991-го в экономическом измерении стал прямой политической реакцией не просто на потребность теневой экономики в своей легализации и легитимации, но и на долговременно господствовавший в обществе экономический застой перемешанного с крайними формами экономического идиотизма. Он стал политической реакцией на непрестанное политическое насилие над экономической целесообразностью, на стремление изгнать из экономики то, что хотело, могло и должно было жить - институт социально ориентированной частной собственности, не тот, который сейчас захлестывает своим криминальным буйством Россию, окончательно хаотизируя ее экономическое пространство, а тот, который становится экономической гарантией личных свобод и материального благополучия каждого человека.
      В этом своем аспекте институт социально ориентированной частной собственности не устарел, напротив, именно в нем нуждалось общество и экономика на протяжении всего советского периода российской истории, ибо именно он и есть решающее звено в системе производственных отношений современного общества, которое делает их соответствующими его производительным силам, а значит, превращает их в форму развития производительных сил - в процесс становления общественно-экономического уклада новой формации, общества с новыми формационными качествами.
      Как доказывает опыт советского периода истории России, остановить этот процесс невозможно, он глубоко закономерен, отвечает внутренним потребностям развития общества и человека, а потому основной вопрос стоит уже в несколько иной плоскости - не в той, насколько необходима частная собственность и связанная с ней часть производственных отношений, а в той, как придать ей социально ориентированную направленность и в таком виде сочетать с другими формами собственности и, прежде всего, государственной. Впрочем, есть все основания полагать, что для социально ориентированной частной собственности проблема сочетания ее с другими формами собственности не будет стоять как проблема вообще.
      Итак, с формационной точки зрения при всех рассмотренных противоречиях, а рассмотрены, разумеется, далеко не все, Октябрь 1917-го не является событием, выпадающим из общей формационной логики истории ни с точки зрения предшествующего развития, оно подготовлено им, ни с точки зрения исторических перспектив, оно определялось ими - потребностями радикальной социализации капитализма, освоением новых формационных качеств, продвигающих общество к новой формации с новыми социальными, экономическими, политическими и антропологическими свойствами, более адекватными сущности человека, целям и задачам ее развития как сущности человека. Однако возникшая историческая реальность оказалась в большей степени зависимой от прошлого, чем, как планировалось, от желаемого будущего. Ожидаемые результаты оказались более противоречивыми, а путь к ним несравненно более трагичным, чем изначально замышлялось лидерами революции. Но где и когда желаемое совпадало с действительностью? Где и когда действительность исчерпывала потенциал возможностей желаемого? Разве Французская буржуазная революция исчерпала содержание своих основных идей свобода, равенство, братство?
      Русская революция Октября 1917-го не стала исключением в истории - она создала свои противоречия между потенциалом желаемого и реально достижимого в истории и тем, как она действительно сложилась как история. И поскольку потенциал желаемого и даже реально возможного в истории был многократно преувеличен, то и противоречия между ними и сложившейся исторической действительностью приняли аналогичный масштаб. Чем больше разрыв между максимумом желаемого в истории и минимумом достигнутого, тем противоречивее историческая реальность, тем трагичнее она переживается.