Постижение России; Опыт историософского анализа

Придать статус вечного, пусть даже истинному, но временному, значит абсолютизировать его в своем сознании. В практике жизни такая позиция завершается полной беспомощностью перед реальностями истории, их сложностью, противоречивостью и постоянной изменчивостью. Сказанное касается, в частности, некоторых тенденций экономического развития капитализма, открытых К. Марксом в рамках его экономической теории.
      Подчеркнем, речь идет о реальных тенденциях, но проявившихся в основном на ранних и зрелых стадиях классического капитализма. Со временем, в основном уже в XX веке им начали противодействовать другие и более мощные тенденции, о реальности которых основоположники марксизма даже не подозревали, поскольку не были их современниками. Прежде всего, не подтвердились выводы о росте органического строения капитала и нормы прибавочной стоимости, об усилении эксплуатации человека человеком, об относительном и абсолютном обнищании пролетариата, о снижении нормы прибыли и падении эффективности производства, о снижении покупательной способности масс. Все эти тенденции были реальностью, но оказались в итоге детскими болезнями капитализма, болезнями его роста, которые К. Маркс принял за его старческие недуги. Сказанное не означает, что капитализм вечен, оно означает другое - капитализм уйдет из истории под действием других тенденций.
      И, наконец, есть третий тип воззрений марксизма, сохраняющий свою истинность и в современных условиях. В экономической части это четкое определение стоимости товара на базе введения категории абстрактного труда, отличие ее от меновой стоимости как формы ее проявления; создание теории прибавочной стоимости, различение прибавочной стоимости и форм ее проявления - прибыли, ренты и других; открытие тайны капиталистической эксплуатации, в основе которой лежит и будет лежать присвоение создаваемой трудом работника прибавочной стоимости; установление, что рабочий продает на рынке труда не труд, а свою рабочую силу, определение стоимости последней. Больше того, в марксизме есть положения, которые в научно обозримой перспективе вообще не обнаруживают признаков идейного старения.
      Это, прежде всего, сама материалистическая концепция истории и связанная с ней формационная теория исторического развития общества. В своих исходных парадигмальных основаниях они обнаружили такой объяснительный потенциал, который навряд ли может быть оспорен с позиций критериев строгой научности. Навряд ли можно спорить с открытым в пределах марксизма законом возрастания роли масс в истории и их сознательности, с тем, что и то и другое лежит в основе набирающей силу демократизации основ общественной жизни, как главной социально-политической и экономической составляющей современной истории и во всемирном масштабе. Этот закон адекватно объясняет развитие субъектных сил исторической реальности на всю ее научно обозримую перспективу, которая, в свою очередь, справедливо связывается со становлением исторической реальности неотчужденных форм человеческого существования в истории.
      Одним словом, марксизм - многолик, а потому требует дифференцированного отношения к системе своих идей. Их не следует недооценивать или переоценивать, над ними не стоит плакать или смеяться их надо понимать и на этой основе адекватно к ним относиться либо как к иллюзиям - "истинам утопии", либо как к истинам своего времени, либо как к абсолютным истинам. Но в любом случае никогда как к боговдохновенным, истинам в последней инстанции. В истории человечества все принадлежит человеку - и гений, и злодейство, и откровения разума и его заблуждения?все от человека, все в человеке, все посредством человека. А потому все в истории человечества имеет человеческое измерение, и как только об этом забывают, как только забывают об относительности всех человеческих представлений и обо всем, начинается нагнетание максимализма в истории, вначале в сознании, а потом и в практике жизни. Жизнь превращается из просто жизни в существование в формах абсолютизированного бытия, в формах исторических потрясений.
      Важно уяснить еще одну причину, лежащую в плоскости формационной логики истории и многое объясняющей в том, почему Октябрь 1917-го не предложил оптимального способа разрешения формационных противоречий России. Думается, причина лежит все-таки не в самом социалистическом потенциале Октябрьской революции, он сам по себе имеет отношение к исторической реальности, а в том, что многое из того, что последовало после нее, во многом не учитывало уровня формационного развития России, еще точнее просто сложившихся формационных реальностей. Иными словами, речь идет не о том, была или не была готова Россия к социализму, а о том, что она не была готова к такому социализму, который навязал ей большевизм, к такому способу его построения, который предполагал введение социализма чуть ли ни "с сегодня на завтра". Речь идет о таком ускорении общественных преобразований, которое ни одно общество не может выдержать без тотальной хаотизации основ своего бытия в истории.
      Большевизм напрочь отказался считаться с историей, действовал так, словно в истории все возможно, не говоря уж о том, что она, по его мнению, как история, по-настоящему только с него и началась. Во всем этом заключается один из источников исторической трагедии России: стремление "жить от идеала", творить историю в соответствии "с учением", а потому в неприемлемых масштабах дистанцируясь от реальности, от ее сложившихся противоречий, втягивая в пространство настоящего такие проблемы, решение которых, если не утопично в принципе, то явным образом не созрело, принадлежит не современной, а будущей исторической реальности. На эту сторону вопроса необходимо обратить особое внимание, она многое объясняет в формационных потрясениях России, в их сути и специфике, так как выводит их понимание в новую объяснительную плоскость, позволяет понять главное: почему ответ России на формационный вызов истории - на потребность формационной модернизации-социализации капитализма оказался столь противоречив.
      Ответ на этот вопрос целесообразно связать, прежде всего, с анализом конкретной диалектики производительных сил и производственных отношений, той их реальности, которая стала господствующей в советский период истории России и, соответственно, в тех закономерностях, понятиях и смыслах, ставших объясняющей основой сущности этой реальности. Ведь историческая реальность наиболее адекватно познается как раз через анализ тех идей, смыслов и ценностей того исторического проекта развития, благодаря реализации которого она стала именно данной, а не какой-то иной исторической реальностью. В условиях России XX века она стала реальностью марксистского проекта диалектики производительных сил и производственных отношений. Вот почему их исследование - ключ к пониманию сущности всей ставшей реальностью истории России XX столетия, ее главных движущих разрушающих и созидающих противоречий. Внимание к ним в последующем исследовании всецело оправдало себя, так как позволило понять главное: ответ России на формационный вызов истории, на потребность формационной модернизации-социализации капитализма потому и оказался столь противоречивым, что оказался не российским, а именно марксистским проектом модернизационных преобразований в истории.
      До сих пор сложности и небывалые противоречия исторических преобразований в России после Октября 1917-го связывали с недостаточно высоким уровнем формационного развития России - российского капитализма. Отчасти это именно так, ибо чем более развитым оказывается общество, тем не только большим потенциалом развития оно обладает, но и ближе подходит к необходимости освоения новых форм социальности, к самой возможности перехода к ним. Они становятся доступным идеалом для развитых производительных сил. Для менее развитого общества такой идеал менее доступен, а такой переход менее вероятен, поскольку сопряжен с большими трудностями - общество просто не готово к освоению новых форм социальности. А, как известно, "ни одна общественная формация не погибнет раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созревают условия их существования в недрах самого старого общества"11.
      Это обрекает общество на доразвитие своих производительных сил в недрах старых форм социальности или на такой проект модернизации, который будет сопряжен с немалыми сложностями при освоении новых формационных качеств общества, так как будет предполагать доразвитие производительных сил в новых формах производственных отношений, опережающих и уровень, и характер их развития. И весь вопрос в этой связи заключается в том, до какой степени они будут опережать наличные производительные силы, ибо из форм развития они могут превратиться и в их оковы не только тогда, когда отстают от развития производительных сил, но и тогда, когда их опережают. Ведь это тоже форма несоответствия, другая, но несоответствия.
      Для России все это имело особое значение, так как, с одной стороны, в начале XX века она была страной среднеразвитого капитализма. Следовательно, согласно формационной логике истории, ее производительные силы по-настоящему и до конца еще не исчерпали всех возможностей своего развития в рамках буржуазных производственных отношений. А с другой, революция привела к предельно резкой смене производственных отношений, к таким формам социальности, которые заметно опережали наличный уровень производительных сил. В итоге страна после Октября 1917-го перешла к решению проблем социализации капитализма и при этом самыми радикальными методами, не до конца решив проблемы самого капитализма в России, ее капиталистического развития. Все это многое объясняет в истории России XX века, те сложности и противоречия, с которыми она столкнулась после Октября 1917-го, правда, не объясняя, а, пожалуй, еще больше запутывая другое - почему тогда революция победила все-таки в России.
      Именно в этой связи стоит обратить внимание на общий опыт эволюционных преобразований в неживой, живой и социально организованной материи, свидетельствующий в пользу признания реальности тенденции к радикальным переходам к новому качеству с уровня как раз средне-, а не высокоразвитости. И это многое объясняет в том, почему, несмотря на то, что революционный кризис переживала в первой четверти XX столетия не только одна Россия, а, по существу, вся Европа, но революция победила все-таки в ней одной. И этот факт явным образом противоречит представлениям об "исторической преждевременности" революции в России и именно Октябрьской, коль скоро именно она стала фактом истории. Ее реальность нельзя объяснить и действием случайных причин и, тем более, субъективного происхождения. Революции вообще не делаются по заказу, с опорой на мобилизацию только субъективного фактора в истории. Они подготавливаются всей историей. И российские революции не были исключением.
      Напомним, Октябрьская была уже третьей революцией, начиная с 1905 года. Россия была беременна революцией, и просто революционные роды сумели наиболее успешно принять именно большевики и их леворадикальные союзники. Но нельзя быть готовым к революции, но не быть готовым к революционным изменениям общества, так как необходимость их осуществления и подготавливает необходимость самой революции. Между победой революции и возможностью революционных преобразований существует прямая зависимость. Ни одна революция не победит без реальности потенциала революционных изменений. И он у России был, коль скоро в России победила революция. И он был не только как социалистический, но и как капиталистический. И в этом суть главного противоречия Октября 1917-го, отложившего свой отпечаток на всю историю России XX века.
      Таким образом, среднеразвитость капитализма в России не была непреодолимым препятствием ни для реальности самой революции, ни для последовавших после нее революционных преобразований общества. Российское общество было готово и к тому и к другому. Другое дело, что среднеразвитость капитализма в России заметно усложняла, если не победу революции, то, несомненно, ее продолжение, так как предполагало сочетание решения двух исторических задач: доразвитие капитализма до высот его формационной зрелости и одновременно с этим его социализацию. Большевики напрочь отказались от решения первой половины исторических задач, стоявших перед Россией в начале века, то есть доразвития производительных сил в адекватных им формах капиталистических производственных отношений. Они не допускали даже самой мысли об этом. И это стало их грубейшей и основной экономической, а вслед за этим и на основе этого и исторической ошибкой.
      Даже введение в 1921 году новой экономической политики (НЭП), давшей внушительные экономические результаты, было интерпретировано как временное отступление от "кавалерийской атаки" на капитал, которая вновь была возобновлена, как только для этого сложились минимальные условия, и при этом сложились как раз благодаря успехам НЭПа. Хотя именно НЭП доказал, что без допущения капиталистического общественно-экономического уклада, материальные и культурные предпосылки социализма не могут быть достигнуты, а потому нечего будет социализировать. Большевики пошли, как говорится, иным путем, который определялся как раз теорией ортодоксального марксизма, исключавшей использование в модернизационных процессах истории потенциал развития частной собственности, социализированные формы существования которой и должны были стать в итоге экономическими формами существования реального социализма.
      Движение к социализму, социализация капитала началась с захвата власти, чтобы с ее помощью установить вначале социалистические производственные отношения, а затем на их базе достичь необходимого уровня развития производительных сил. "Пролетариат использует свое политическое господство для того, чтобы вырвать у буржуазии шаг за шагом весь капитал, централизовать все орудия производства в руках государства, т. е. пролетариата, организованного как господствующий класс, и возможно более быстро увеличить сумму производительных сил"12.Отсюда и представления о принципиально различных путях буржуазной и социалистической революции. Буржуазная революция начинается при наличии более или менее готовых форм капиталистического общественно-экономического уклада, выросших и созревших в недрах феодального общества, тогда как социалистическая начинается не без объективных экономических, социальных и политических предпосылок, но без сложившегося, а тем более развитого социалистического уклада.
      Из этого следует, что если основная задача буржуазной революции сводится просто к тому, чтобы захватить власть и привести ее в соответствие с уже сложившейся буржуазной экономикой, снять политические ограничения для ее развития, то основная задача социалистической революции сводится к тому, чтобы, захватив власть, еще только создать социалистический общественно-экономический уклад, развить и сделать его базисом общества. Решение этого вопроса связывалось, прежде всего, с ликвидацией частной собственности, ее тотальным обобществлением, а точнее огосударствлением, ибо обобществление - это часть проекта социализации собственности, а огосударствление - часть проекта ее бюрократизации. Это, как показал исторический опыт, два совершенно разных проекта реформирования отношений частной собственности и, соответственно, с совершенно разными результатами.
      Если первый - социализации собственности предполагал становление массы реальных собственников, то второй, огосударствления собственности такую возможность исключал. С ним была связана другая историческая перспектива, хорошо осознававшаяся уже классическим марксизмом, ибо она, собственно, и была марксистской. В соответствии с ней все граждане превращаются "в служащих по найму у государства, каковым являются вооруженные рабочие. Все граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного государственного "синдиката"? Все общество будет одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством платы"13.
      Предполагалось, что через все эти процессы пролетариат сумеет поставить всех членов общества в одинаковое отношение к средствам производства и друг другу, сделает каждого совладельцем единой общественной собственности. Тем самым будут созданы экономические условия для преодоления всех классов общества и порождаемых ими классовых антагонизмов, включая сюда и те, которые определяют существование самого пролетариата. Рабочий класс не может освободиться от уз эксплуатации себя как класса, не освобождая себя и все общество от уз капитализма как системы, не превращая себя в господствующий класс и в качестве такового, не упраздняя старые производственные отношения, а вместе с ними и сами условия существования классов вообще и своего собственного господства в обществе как класса, в частности. Именно в таком самопреодолении себя как класса в истории, которое должно завершиться возникновением нового социально однородного общества, и заключается суть исторической миссии пролетариата.
      В данном случае мы не касаемся проблематичности исторической миссии пролетариата. Судя по историческим итогам XX века, это несуществующая сущность. Никакой особой исторической миссии у пролетариата, отличной от всех остальных классов общества, похоже, нет. Отсутствие у него собственности не стало зачатком какой-либо новой ее исторической формы, кроме, как прогнозировалось самим марксизмом, государственной, от которой он оказался отчужден бюрократией не в меньшей степени, чем от частнокапиталистической. Пролетариат, вероятнее всего, вообще не является носителем каких-то новых некапиталистических производственных отношений, так как он есть основной класс именно капиталистической общественно-экономической формации. А переход к новому способу производства осуществляется не основными классами старого общества, а новыми, возникающими из экономических основ нового способа производства материальных благ.
      Есть самые серьезные основания его становление связывать с осуществлением современной НТР, подготавливающей не только новые производительные силы нового способа производства материальных благ, но и на этой основе новые социально-классовые силы. Их основная социальная особенность будет порождена их основной исторической миссией - преодолением различия между умственным и физическим трудом, на острие которого и будет сформирован принципиально новый основной стратификационный субъект нового способа производства новой формации. И его социальная база будет заметно шире пролетарской и принципиально иной, чем пролетарская.
      В данном случае мы отвлекаемся и от другого вопроса - проблематичности отождествления социалистической собственности с общественной, преодоления самой частной собственности, как обязательного условия социализации капитализма. На практике этот процесс завершился, если не тотальным, то близко стоящим к нему отчуждением людей от собственности, то есть процессами, диаметрально противоположными реальному социализму. Это особый вопрос, хотя именно он и является наиболее актуальным для современности, так как в итоге страна победившей в начале века социалистической революции, в конце столетия оказалась дальше стоящей от реального социализма, чем страны Запада, не испытавшие катаклизмов революционных преобразований. А ведь если вернуться к началу века, Россия, как и весь мир в то время, стояли, в сущности, перед одними и теми же проблемами социализации капитализма, то есть объективно социалистическими, связанными с приданием выраженных социально ориентированных смыслов развитию капитализма. И это подтвердило последующее историческое развитие, особенно после II мировой войны, когда Запад, оседлав НТР, сумел сделать самый решительный шаг на пути социальной модернизации капитализма.
      Его основными вехами стали: социализация собственности, подключение к отношениям собственности основной массы населения; преодоление на этой основе основных классовых антагонизмов, снятие остроты классовых различий через образование массового слоя собственников - средних слоев; глубинная демократизация общества, наполнение свободы личности реальным социально-политическим, экономическим и духовным содержанием; снятие классовой монополии на власть через внедрение в обществе идей политического плюрализма и толерантности; превращение государства из органа только классового господства, господства одного класса над другим в аппарат согласования классовых интересов, гармонизации частных и общественных интересов, развития общества в целом.
      В этом смысле у Запада и России была общая формационная направленность исторического развития, между прочим, открытая и обоснованная марксизмом объективно социалистическая, только Россия пошла по этому направлению в полном соответствии с учением марксизма, а Западу удалось избежать его крайностей, несмотря на то, что марксизм - учение не российского, а как раз западного происхождения. Ученики оказались более последовательными, чем учителя. И уровень развития капитализма не имел к этому существенного отношения, так как выбор модели формационного развития определялся цивилизационными факторами.
      На эту сторону проблемы стоит обратить особое внимание. Дело в том, что формационный прогресс после капитализма, по историческим лекалам марксизма, предполагал обретение не только новых формационных качеств, но и потерю своей национальной самобытности, становление основ новой цивилизации, построенной на принципах классовой исключительности пролетариата, его исторической миссии во всемирной истории, а потому на основе исключительности ценностей только классовой идентичности в истории, их доминирования над всеми остальными и, прежде всего, национальными. Преодолению подлежало абсолютно все, кроме особой исторической миссии пролетариата.
      Это удивительно, но это факт: прорваться к модели формационного развития, по марксизму, можно было только одновременно с разрушением основ локальности своей цивилизации, только посредством нигилистического отрицания всей предшествующей истории, только совместив движение к социализму с движением к новой цивилизации. Европа не пошла на упрощение истории, на слом основ своей национальной идентичности, своеобразия и самобытности основ своей цивилизации. Всему этому препятствовал заметно более высокий уровень национального сознания и самосознания в Европе, чем в России. Именно особая развитость национального начала Европы стала главным препятствием на пути если не распространения, то победы марксистского варианта обретения "светлого будущего" для всего человечества.
      Россия - страна, не пережившая капитализма в его полном историческом объеме и классических формах, вообще другого локально-цивилизованного типа развития, другого опыта межнационального общения, а потому заметно менее развитого национального сознания и самосознания, просто другой ментальности оказалась более уязвимой для распространения и влияния системы идей вненациональной идеологии марксизма. Хотя этот процесс не был беспроблемным, свидетельством чего явилась изнурительная гражданская война. Она стала не просто классовой, собственно гражданской, но и цивилизационной, так как в ее итогах удалось достичь нечто принципиально большего и иного, чем только изменения отношений собственности и власти: удалось деформировать основы локальности России-цивилизации, генетический код российской истории и на этой основе превратить Россию в средство становления основ новой всечеловеческой цивилизации, построенной на осуществлении особой исторической миссии только одного класса пролетариата, преимущественной реализации только одних ценностей классовых.
      Это весьма показательная симптоматика. Только деформировав цивилизационные основы истории, только вытравливая из истории национальные архетипы социальности, культуры, духовности, можно было приступить к построению основ нового социалистического общества по историческим схемам марксизма. Это совпадение между формационными преобразованиями социалистического типа по марксистским рецептам с радикальным разрушением основ локальной цивилизации - не случайное совпадение, а обязательное условие осуществления марксистского проекта социализации капитализма, который напрочь игнорирует существование цивилизационной исторической реальности, логики и субъекта истории. До сих пор эта связь адекватным образом не осознавалась, и это весьма прискорбный факт, так как именно она стала если не главным, то, несомненно, одним из главных источников исторической трагедии России, да и идейных злоключений самого марксизма в истории.
      В самом деле, для того, чтобы захватить власть, сделать ее инструментом радикальной экспроприации экспроприаторов, тотального обобществления собственности, а по сути, ее огосударствления, для того чтобы стереть в историческую пыль исторически сложившийся капиталистический способ производства и на этой основе ликвидировать все сопутствующие капитализму институты, отношения, идеи, для того, чтобы преодолеть капитализм как формацию в тех масштабах, в те сроки и с той глубиной, которые предполагал марксистский проект коммунистического переустройства общества, было необходимо совместить все это с преодолением всех сопутствующих капитализму форм его цивилизационного существования. Вместе с капитализмом, как формацией, преодолению подлежали унаследованные капитализмом от всей предшествующей истории цивилизационные формы его существования.
      Марксизм стремился не просто к формационному преодолению капитализма, но и к цивилизационному, не просто к изменению отношений собственности и власти, но и локально цивилизационных форм их существования. Марксизм стремился к становлению новой универсальной цивилизации - коммунистически объединенному человечеству, в котором локально цивилизационные его спецификации не имеют никакого существенного значения. Марксизм стремился к предельной цивилизационной унификации человечества. Значение имела идея мировой социальной революции, социального освобождения всего человечества через его тотальное социально-экономическое и цивилизационное объединение. Значение имел идеал, а не сложившиеся исторические реальности, утопические формы единства человечества, а не его действительное цивилизационное, культурное и духовное многообразие, которое подлежало преодолению вместе с преодолением его капиталистических формационных форм существования. Они вообще отождествлялись, а потому цивилизационная составляющая истории не замечалась вовсе и была сведена к формационной, как и субъектная основа истории только к классовой, еще хуже - к исторической избранности пролетариата.
      А он, как известно из "Манифеста коммунистической партии", не имеет ничего, кроме своих цепей. Еще одно упрощение реальности. Не имеет не только собственности, но и Отечества и, следовательно, ничего, что с ним связано - ни своей национальной истории, культуры, ментальности? - воистину ничего, кроме цепей, которых, как цепей, тем более не жалко. А поскольку пролетариат имеет будущее только через преодоление себя как класса вместе с преодолением капитализма, как формационной системы и стадии в мировой истории; имеет будущее не только в процессах отрицания, но и созидания в истории и при этом не только принципиально новой формации, но и цивилизации, единой для всего человечества, то ради достижения этих целей круши и ломай все формы локальности истории - все многообразие национальных архетипов социальности, культуры, духовности, все способы объективации их в истории и самой истории. Все многообразие цивилизационных способов бытия человека в истории и истории в человеке во исполнение исторической миссии пролетариата должно было стать единым для всего социально и экономически объединенного человечества - коммунистическим.
      Итак, цена социального освобождения человечества, и это принципиальная позиция марксизма - слом всех форм локальности в истории, ее предельная универсализация и унификация, преодоление всякого цивилизационного многообразия истории и, как следствие всего этого, становление всечеловеческой цивилизации. Цена не просто непомерно высокая, но и абсурдная, ибо речь в данном случае должна идти уже не просто об утопии, а о прямом историческом разбое, о сломе всех форм национальной идентичности в истории - цивилизационной, культурной, духовной - всех, кроме основ классовой идентичности. Давая человечеству идею социального освобождения, марксизм одновременно с этим отнимает у него то, что дает ей смысл и цену цивилизацию, культуру, духовность, то, как они сложились в своем локальном многообразии в истории человечества. И в этом принципиальная ограниченность марксизма, как, впрочем, и любой другой идеологии вненационального реформирования общества и истории, которое не считается с существованием ни цивилизационной исторической реальности, ни логики, ни субъекта истории.
      Все это побуждает поставить во многом риторический, но не лишенный смысла вопрос: что было бы с Европой, если бы она попыталась реализовать марксистский проект перекройки истории - совместила бы поиски новых формационных форм исторического существования с радикальным цивилизационным переворотом, с отказом от основ своей цивилизации и ее национальных разновидностей, вошла бы в пространство реализации в истории вне- или наднациональных ценностей и смыслов бытия? Ответ не нуждается в комментариях, он очевиден - предельная хаотизация истории, потеря Европой своей европейской и национальной идентичности и в этой связи предельное усложнение поиска самих новых формационных форм своего существования в истории. Европа, несмотря на явно имевшиеся тенденции к этому, не пошла на хаотизацию своей истории. Больше того, она не только не стала разрешать своих формационных противоречий за счет слома основ локальности своей цивилизации и строительства новой - коммунистической, но и обошлась, не сразу и не без революционных побуждений, но все-таки без революционных методов в изменении господствовавших производственных отношений.
      Однако, избежав революции, Европа не избежала изменений и изменений объективно социалистической направленности. Она разрешила свои формационные противоречия XX века как раз путем существенного преодоления отчуждения человека от собственности и власти, то есть посредством овладения историческим потенциалом реального социализма. Она разрешила их эволюционным путем, не посредством слома сложившихся исторических реальностей и исторической преемственности, а через их изменение, посредством использования всего потенциала исторической изменчивости капитализма, потенциала его социализации.