Постижение России; Опыт историософского анализа

      В связи с этим можно и нужно обсуждать "положительное и отрицательное" в революции Октября 1917-го, то, что она дала, недодала и отняла у России и мировой истории, "о цене" достигнутого, оптимальности и неоптимальности избранного пути развития?, но не подлежит обсуждению другое - не просто сам факт ее реальности в истории, но и бесспорный исторический смысл, который становится очевиден именно сейчас, когда стране навязывают отказ от идеи социальной справедливости в масштабах, неприемлемых для гармоничного исторического существования.
      С формационной точки зрения Октябрь 1917-го не был исторической пустышкой, у него были свои формационные исторические смыслы. Он был величайшей трагедией, но оптимистической, оправданной с точки зрения исторической перспективы, целей и задач формационного прогресса истории. Не он создал классы и классовые противоречия, не он создал капитализм и его исторические проблемы, не он создал институт частной собственности и производный от него феномен отчуждения, не он создал ту конкретную историческую реальность России начала XX века, которая порождала революцию и ее получила. Октябрь 1917-го стал всего лишь революционным ответом на противоречия своего времени. А потому, как событие формационного ряда истории, он укладывается в закономерности формационной исторической реальности и логики истории. Сказанное справедливо только с формационной точки зрения на историю, но есть и другая - цивилизационная, связанная с существованием другой части исторической реальности и логики истории цивилизационной, другого субъекта истории - этнокультурного, более фундаментальных, чем формационная реальность, логика и субъект истории.
      Так вот, с цивилизационной точки зрения Октябрь 1917-го предстает совершенно иначе, чем с формационной: полномасштабной катастрофой России в истории, цивилизационной катастрофой, разрушением основ локальности ее цивилизации - генетического кода истории, всей системы архетипов социальности, культуры, духовности, самого способа их проживания в истории и самой истории. В этом смысле историческая трагедия России заключается не в том, что произошла революция, и даже не в том, что она приняла радикально социалистический характер, по масштабу и глубине исторических преобразований намного опережавший возможности исторической реальности в их гармоничной исторической ассимиляции. Историческая трагедия России заключается принципиально в другом - в том, что после Октября 1917-го поиск и освоение новых формационных качеств общества был совмещен с небывалым и ничем неоправданным цивилизационным переворотом. Величайшая социальная революция переросла в изменение типа российской цивилизации, по первоначальному проекту предполагавшее полное уничтожение России как России.
      Именно поэтому с цивилизационной точки зрения Октябрь 1917-го оказался гораздо больше, чем исторической и цивилизационной катастрофой, он стал историческим преступлением против России, русской и союзных ей наций, ибо навязал им слом базовых структур их цивилизационной и национальной идентичности в истории, объективировал идеологию и практику цивилизационного погрома России - идеологию и практику бегства России от основ локальности своей цивилизации, а русских от своей русскости и России, тем самым цивилизационно расколов Россию и в ней русскую нацию на национальную и вненациональную Россию. И этот раскол до сих пор разрушает Россию.
      Октябрь 1917-го стал преступлением против России, ибо накрепко связал ее бытие в истории с принципами вненационального исторического развития, с вненациональными целями и смыслами бытия в истории, тем самым разрушив, начиная с основания, внутреннюю цивилизационную логику исторического бытия и развития России как локальной цивилизации и русских как нации - большее из того, что пришло из ее истории и стало в ней исторической и национальной Россией, вечным в России. И всему этому нет и не может быть в принципе никакого исторического оправдания.
      2. ЦИВИЛИЗАЦИОННАЯ КАТАСТРОФА РОССИИ
      Итак, Октябрь 1917-го оказался не только нечто большим, но и нечто худшим, чем только социальной революцией, чем только этапом на пути поиска новых формационных качеств общества. Он стал полномасштабной цивилизационной катастрофой России, ее цивилизационным предательством. Именно это обстоятельство мы никак не хотим замечать, несмотря на то, что именно оно продолжает дестабилизировать историческое развитие России и при этом дестабилизировать, начиная с его архетипических глубин, с глубин цивилизационной, исторической, а потому культурной и духовной идентичности России и в ней русской нации.
      Пора, наконец, осознать принципиальную несводимость друг к другу формационных изменений в России и цивилизационных изменений самой России. Есть два рода исторических проблем: исторические проблемы в России и исторические проблемы самой России. Первые - это формационные проблемы, связанные с преодолением старых формационных качеств общества, с поиском и освоением новых. В любом случае, как их ни трактовать, но все они оказываются качествами, группирующимися вокруг отношений собственности и власти, есть качества, порождаемые противоречиями определенной направленности - социально-экономической и политической. А потому и субъектными носителями этих противоречий оказываются социально-экономические и политические общности людей, связанные со всем многообразием социально-классовой стратификации общества. Отношения между классами - вот что составляет субъектный стержень всех формационных отношений в обществе. Персонифицируя в себе отношения собственности и власти, именно классы через формы своей исторической активности создают и разрешают все формационные проблемы в истории.
      Но при всей своей значимости формационные проблемы в истории вместе с тем являются исторически преходящими, в известном смысле даже частными, ибо, составляя стержень проблем того или иного исторического периода или даже целой эпохи, они не составляют стержень проблем самой истории России. Формационные проблемы в истории России приходят и уходят, но Россия, ее история остается, ибо остается то, что сохраняет Россию во всех ее исторических преобразованиях - генетический код истории, образующий основу ее исторической, культурной и духовной идентичности, основы России как локальной цивилизации. С ними связан принципиально другой тип проблем истории - исторические проблемы самой России. Не противопоставляя их историческим проблемам в России, а, напротив, исходя из органической и неразрывной их связи друг с другом, однако, следует видеть их специфику и несводимость друг к другу, как, соответственно, формационных и цивилизационных проблем России.
      Цивилизационные проблемы - это более фундаментальный пласт исторических проблем, с более глубоким залеганием в основах истории, группирующихся вокруг проблем сохранения и развития генетического кода истории. Генетический код истории - это абсолютный максимум истории, который возникает первым и исчезает последним в истории, а вместе с ним возникает и исчезает сама история, как история той или иной локальной цивилизации. Это не просто часть исторической реальности. А ее неуничтожимая основа - совокупность духовного, культурного и исторического кодов истории, способ кодирования и раскодирования конкретных архетипов социальности, культуры, духовности, самого способа их проживания в истории и самой истории. Все это превращает генетический код истории в носителя системы архетипов этнокультурной общности людей, в исходную основу для ее исторической, культурной и духовной идентификации, для воспроизводства себя в истории в качестве этнокультурной общности - главного субъекта локальной цивилизации.
      В генетическом коде истории аккумулируются итоги исторического развития не какой-то отдельной формационной стадии истории, а всей истории - не только всей, но и всего, что есть в истории, сама история. А потому не классы, которые приходят и уходят из истории вместе с приходом и уходом соответствующих формаций, являются главными субъектами цивилизационной исторической реальности и логики истории, а этнокультурные общности, в современной истории - нации. Они персонифицируют в себе нечто большее, чем отношения собственности и власти, они персонифицируют в себе саму историю. Собственниками в истории исторически сложившихся архетипов социальности, культуры, духовности, способа их объективации в истории и самой истории - локальной цивилизации выступают не классы, а нации. Только нации обладают правом собственности на локальную цивилизацию, на историю в целом, классы - только на часть истории, на тот ее период, в который они становятся основными или, тем более, господствующими классами общества.
      По этой причине не отношения между классами, а отношения между нациями образуют субъектный стержень цивилизационных отношений в обществе, начиная от отношений исторического соперничества - геополитического, экономического, культурного, духовного и кончая историческим сотрудничеством, которые в итоге выливаются в отношения межцивилизационного соперничества и сотрудничества локальных цивилизаций. Однако противоречия между локальными цивилизациями, выражением которых являются межнациональные противоречия, образуют лишь внешний аспект цивилизационных противоречий. Но есть и внутренний, определяемый отношением локальной цивилизации, ее субъекта - нации со своей цивилизационной основой - генетическим кодом истории. Эти отношения могут складываться по-разному, но в любом случае подпитываются теми противоречиями, которые возникают при реализации локальной цивилизацией исторического потенциала развития генетического кода своей истории, его способности к собственной цивилизационной, культурной и духовной самодетерминации - к саморазвитию локальной цивилизации на основе сохранения и развития генетического кода своей истории.
      Способность или, напротив, неспособность к такому саморазвитию выражается в способности или неспособности нации в формах своего исторического творчества вырабатывать такие формы социальности, культуры, духовности, которые стали бы не только новыми цивилизационными формами ее существования в истории, но и на этой основе новыми средствами для освоения новых формационных качеств общества. Там, где неспособность к саморазвитию локальной цивилизации на основе сохранения и развития генетического кода своей истории становится реальностью в истории, реальностью становятся процессы деградации самой истории, заканчивающиеся историческим коллапсом локальной цивилизации, уходом из истории ее субъекта, цивилизационнообразующей нации.
      Таким образом, можно констатировать радикальную специфику цивилизационных изменений, по сравнению с формационными, которую они обнаруживают в самом способе своих изменений. Формационные изменения потому и есть изменения в истории, что они, преобразуя формационные основы истории, не разрушают основ самой истории, ее цивилизационных основ. Они не только менее разрушительны, чем цивилизационные, но и всем своим потенциалом изменения устремлены на преодоление старых формационных качеств общества и обретение новых. Формационные изменения ни в какой мере и ни в каком смысле не консервируют и не сохраняют старых формационных качеств общества. Они их терпят лишь настолько и постольку, насколько и поскольку не могут преодолеть сразу, насколько их преодоление составляет задачу целого исторического периода, переходного периода от одной формации к другой. Совершенно иначе обстоит дело с цивилизационными изменениями.
      Цивилизационные изменения потому и есть изменения самой истории, что преобразуют нечто большее, чем исторически преходящие формационные качества общества, они нацелены на преобразования цивилизационных основ общества генетического кода самой истории. А потому являются изменениями в истории с абсолютно разрушительным потенциалом по отношению к самой истории, ибо разрушают ее, начиная с архетипических глубин - духовных основ истории в основах человеческой души. В своем историческом пределе цивилизационные изменения завершаются гибелью локальной цивилизации, как истории конкретной социальности, культуры, духовности, исторически конкретного способа их проживания в истории и самой истории, растворением в других этносах главного субъекта-носителя данной локальной цивилизации. На смену всему этому приходит другая локальная цивилизация и на этой основе иная история с другим цивилизационнообразующим субъектом.
      Вполне очевидно, что локальная цивилизация до последнего сопротивляется тем тенденциям в ее историческом развитии, которые ведут ее к гибели. По этой причине цивилизационные изменения, в отличие от формационных, стремятся законсервировать и сохранить базовые цивилизационные качества общества, и прежде всего генетический код своей истории, вне которого и локальная цивилизация, и ее история есть ничто. Срабатывает простейший инстинкт исторического самосохранения. И если генетический код истории еще содержит потенциал исторического развития, то он обязательно реализуется. Выбор между историческим бытием и небытием всегда в пользу бытия, всегда в пользу истории. Исторический суицид, в отличие от персоналистического - противоречие в определении. Суицид - это персоналистическая, а не историческая проблема. Нация в силу фатально складывающихся исторических обстоятельств может неосознанно идти к самоубийственным последствиям в своем историческом творчестве, но никогда не может встать на путь сознательного исторического самоубийства.
      Все это придает цивилизационным изменениям совершенно иную направленность по сравнению с формационными: они оказываются изменениями, которые, изменяя все, что есть в локальной цивилизации, вместе с тем не изменяют самой локальной цивилизации, того, что сохраняет ее в качестве локальной цивилизации, ее цивилизационную основу - генетический код истории, что не преобразует данную локальную цивилизацию в иную, не превращает ее основного субъекта - этнокультурной общности в этнографический материал для новых этнокультурных синтезов, для становления цивилизационного субъекта новой локальной цивилизации.
      Сказанное дает основание для различения цивилизационных изменений по их исторической глубине, масштабу и основной направленности на цивилизационную модернизацию и цивилизационный переворот. Первые модернизационные - это изменения, которые не разрушают непрерывности исторической преемственности и идентичности локальной цивилизации, так как не разрушают ее основ - генетического кода истории. Они лишь модернизируют локальную цивилизацию, посредством новых форм цивилизационного существования вырабатывая новые цивилизационные ответы на новые вызовы истории. При этом не важно, какие это вызовы, где находятся их источники: в отношениях локальной цивилизации с природой; со своими собственными цивилизационными основами - генетическим кодом истории; в отношениях конкуренции с другими локальными цивилизациями. Важно другое - ответ локальной цивилизации не связан с разрушением и преодолением генетического кода своей истории, ибо то, что его преодолевает, преодолевает саму историю и, следовательно, то пространство, которое становится историческим пространством цивилизационной модернизации. Ей просто негде будет реализовать себя как модернизацию, она становится отрицанием себя как модернизации, так как становится не модернизацией, а разрушением основ локальной цивилизации, самого пространства ее истории.
      В пределах модернизационных изменений ответ на вызовы истории формулируется двояким образом: либо выработкой новых цивилизационных свойств на базе реализации цивилизованного потенциала развития собственного генетического кода истории - сугубо самобытный путь исторического развития; либо путем цивилизационных заимствований, прививки новых цивилизационных свойств и качеств, заимствованных от иных локальных цивилизаций и культур и лишь цивилизационно освоенных и ассимилированных данной - в любом случае процедура далеко не простая и даже болезненная. Но и в том и другом случае это изменения модернизационные, направленные на выработку новых форм социальности, культуры, духовности, но на базе сохранения их старых архетипов, а потому без разрушения непрерывности исторической преемственности, основ социальной, культурной, духовной идентичности. Модернизационные изменения не стирают информацию обо всем предшествующем развитии. В них история не аннигилирует, а начинает существовать лишь в новых формах социальности, культуры, духовности, более адекватных целям и задачам формационного прогресса общества, новым формационным качествам, осваиваемым историей.
      В этом смысле цивилизационная модернизация, как правило, совпадает с формационным прогрессом общества, с поиском и освоением новых формационных качеств истории, с формированием новых формационных субъектов истории социально-классовых общностей. Цивилизационная модернизация в этом случае это исторический ответ, который дает локальная цивилизация на формационный вызов истории, на ее формационный прогресс. Ответ этот формулируется в терминах модернизации локальной цивилизации, а не ее преодоления. Это поиск новых ценностей, но не дикое и бессмысленное разрушение ценностей, созданных предшествующей историей и, главное, не слом исторически сложившейся иерархии ценностей, а как раз, напротив, процесс вживления в нее новых цивилизационных ценностей.
      В конце концов, это не поиск нового Абсолюта, но нового отношения к нему, не новых символов Веры, но новой их интерпретации, не новой истории, а новых путей ее продолжения, а потому не нового способа ее проживания, а как раз наоборот, сохранения самого способа бытия локальной цивилизации в истории, самих смыслов истории - сакрального и национального.
      Однако при всем при этом цивилизационная модернизация редко обходится без цивилизационного раскола общества и истории. Больше того, у цивилизационных модернизационных потоков истории выраженная тенденция к цивилизационным крайностям в историческом творчестве. Они вплотную подходят к границе цивилизационного переворота, нередко проходя по самой грани, отделяющей цивилизационную модернизацию от цивилизационного переворота. И это не должно удивлять, ибо цивилизационная модернизация вносит изменения в духовные основы истории в основах человеческой души, в самую интимную и одновременно с этим в самую фундаментальную часть исторической реальности, затрагивающую архетипические основы социальности, культуры, духовности. Это всегда посягательство на самое святое в основах человеческой души, с чем человек, если и расстается, то расстается в последнюю очередь, а нередко не расстается в принципе, ибо нельзя преодолеть то, что дает твоему бытию истинную цель, ценность и смысл. Такое часто преодолевается вместе с преодолением самого бытия, которое в этом случае не просто преодолевается, но еще и просто предается.
      Вот почему цивилизационная модернизация - самый сложный, самый фундаментальный и одновременно с этим самый трагический, а в силу всего выше перечисленного и самый разрушительный пласт изменений в истории. За ними уже нет почти никаких изменений, ибо они уже на грани исторической реальности. Еще один шаг - и следующие изменения становятся цивилизационным переворотом в истории, в котором окончательно исчезает сама история как история локальной цивилизации. Вот, собственно, почему цивилизационная модернизация, как правило, сопровождается цивилизационным расколом общества, всякий раз весьма болезненно переживаемым и проживаемым локальной цивилизацией. Болезненно, потому что это раскол в ее душе - духовных основ общества и истории в основах человеческой души. И он невозможен без противоречий и противопоставлений старого и нового, прошлого и будущего, мертвого и живого в основах истории, а значит, и человеческой души. Но все-таки это пока еще только цивилизационный раскол, в котором живут и выживают, через который проходят и выходят к новым формам исторического бытия. Но есть и другой раскол, в котором тоже живут, но так, что в итоге умирают, ибо он как раскол рождается не логикой цивилизационной модернизации, а логикой цивилизационного переворота и завершается исторической катастрофой локальной цивилизации.
      Цивилизационный переворот - это совершенно иной тип цивилизационных изменений. Это изменения, разрушающие непрерывность исторической преемственности, основы идентичности локальной цивилизации, иерархию всех ее ценностей и святынь, сами святыни и настолько, насколько разрушают генетический код истории - основу локальной цивилизации. Цивилизационный переворот - неизбежное следствие неспособности локальной цивилизации выработать новые цивилизационные ответы на новые вызовы истории, выработать их на основе сохранения и саморазвития собственного генетического кода истории. Это кризис основ локальной цивилизации, завершающийся цивилизационной катастрофой, гибелью ее основы - генетического кода истории, исторический потенциал развития которого оказывается исчерпанным в той самой мере, в какой перестает быть источником духовной самодетерминации локальной цивилизации - и ее бытия, и ее развития.
      Духовная самодетерминация локальной цивилизации - это конечный источник ее жизненности в истории. А потому и историческая устойчивость, и потенциал исторического развития локальной цивилизации определяются возможностями развития генетического кода ее истории и, следовательно, духовных основ истории в основах человеческой души, тем, насколько локальная цивилизация способна к их развитию исходя из реализации потенциала развития собственных духовных основ, насколько вообще они имеют место быть. Лишь та локальная цивилизация оказывается устойчивой в истории, которая приходит к новым цивилизационным формам своего существования в истории на основе развития собственных духовных основ.
      Только в душе и в духе можно найти ответы на новые вызовы природы и истории, осмыслить их суть, выработать новые формы социальности, культуры, духовности, новые ценности, цели и смыслы бытия, на их основе прийти к новым формам исторического творчества и творить новые формы цивилизационной реальности, более соответствующие целям и задачам формационного прогресса общества, новым формационным качествам общества. Но там и тогда, где и когда локальной цивилизации, генетическому коду ее истории уже нечего предложить истории, и прежде всего ее формационному прогрессу, никаких новых форм социальности, культуры, духовности, происходит исторический коллапс - локальная цивилизация перестает быть и локальной, и цивилизацией, частью исторической реальности вообще.
      Этому предшествует беспощадное разрушение ценностей, выстраданных всей предшествующей историей. Уничтожается главная их составляющая - исторически сложившаяся иерархия ценностей и святынь. На этой основе взламываются основы исторической, культурной и духовной идентичности. Локальная цивилизация вступает на путь преодоления своих архетипов в социальности, культуре, духовности, в самом способе их проживания в истории и самой истории. История просто предается, и предается, начиная с ее архетипических глубин. Она становится просто никому не нужна и по той простой причине, что цивилизационнообразующий локальную цивилизацию субъект перестает быть таковым - денационализируется, предает в себе основы своей собственной души и истории. Он начинает поиск нового Абсолюта, новых символов Веры, новой истории, нового способа ее проживания, новых сакральных и национальных смыслов истории. В итоге они просто становятся иными - иного исторического субъекта, иной локальной цивилизации, иной истории. Так гибнет история в локальной цивилизации и локальная цивилизация в истории, ибо все это перестает жить в основах человеческой души.
      Таким образом, цивилизационный переворот отличается от цивилизационной модернизации характером своих изменений в генетическом коде истории, в структуре цивилизационнообразующего субъекта - нации, в самой цивилизационной логике истории. Все это подлежит не изменению и модернизации в соответствии с новыми задачами как формационного, так и самого цивилизационного прогресса истории, а преодолению. И оно не является аномалией в истории, если подготовлено всей историей, выступает закономерным, необходимым и заключительным актом угасания локальной цивилизации в истории. И так уже не раз бывало в истории, которая в этой связи была историей не только смены общественно-экономических формаций, но и локальных цивилизаций.
      Но локальные цивилизации уходили из истории не только по причине исчерпания исторического потенциала бытия и развития генетического кода своей истории. Были и другие причины - внешние по отношению к их собственному саморазвитию. Древняя история полнится фактами, подтверждающими высокую уязвимость древнейших цивилизаций от воздействия факторов внешней среды, начиная от изменения климата, водяного режима рек и кончая природными катаклизмами короткого, но чрезвычайно разрушительного временного действия - извержение вулкана, катастрофическое землетрясение, вселенское наводнение. Их сочетание, возможно, и стало причиной гибели гипотетической Атлантиды и, не исключено, еще более древней цивилизации. В пользу ее реальности свидетельствует наличие в культуре древнейших цивилизаций феномена так называемых "преждевременных знаний", далеко опережавших саму потребность в них, что указывает на другой, предшествующий древним цивилизациям источник возникновения таких знаний14.
      Локальные цивилизации гибли, не выдерживая и исторической конкуренции с более развитыми и, главное, более агрессивными цивилизациями. В последнем случае речь должна идти уже не о конкуренции, а об открытом цивилизациде уничтожении локальных цивилизаций, что сопряжено с открытым геноцидом по отношению к их субъектоносителям. Так, европейская цивилизация за время колонизации Америки уничтожила не менее трех развитых локальных цивилизаций (майя, ацтеки, инки) и десятки этнокультурных общностей. И это уничтожение было сопряжено с колоссальными демографическими потерями. По одним, самым скромным данным, до начала европейского завоевания в Центральной Америке проживало не менее 1,1 млн. человек; в Мексике - 4,4 млн.; во всей Южной Америке - 6,8 млн. человек. По другим данным, все население всех Америк Южной, Центральной и Северной колебалось от 32 до 41-60 и даже 80 млн. человек. И все этническое, культурное, духовное - цивилизационное многообразие было истреблено и разрушено европейским вторжением.
      Итак, подведем итоги: есть формационные изменения в истории и цивилизационные самой истории, которые, в свою очередь, предстают как модернизационные и те, с которыми связано изменение типа цивилизации, основ ее локальности - цивилизационный переворот. И все это имеет не только теоретическое значение для понимания общей логики мировой истории, но и для понимания логики исторического развития России и в ней, в первую очередь, логики исторических потрясений России в XX веке. А то, что у них есть своя объективная логика, доказывают события, последовавшие после Августа 1991-го, в итоге обнаружившие не просто поразительные аналогии с Октябрем 1917-го, но и массу пугающих, а потому и далеко не случайных совпадений. Но они обнаружили и нечто совершенно иное - выраженную аномалию исторического развития России и как раз с позиций цивилизационной логики истории, то есть нечто радикально выпадающее из общей логики истории, не имеющее выраженных аналогов во всей мировой истории, во всем опыте исторического развития человечества. В чем же суть этого нечто, в таких масштабах специфицирующего историю России. И вообще, настолько ли специфична история России и как раз с точки зрения цивилизационной логики истории.
      В самом деле, с точки зрения формационной логики история России не представляет собой ничего сверхисключительного, ничего, что выпало бы из общей формационной логики истории. Все три русские революции начала века, включая сюда и Октябрьскую, были и остаются неотъемлемой частью поиска человечеством новых формационных качеств общества, новых экономических, социальных и политических условий существования более адекватных сущности человека, целям и задачам развития и раскрытия ее подлинной человечности. И несмотря на то, что обещанная свобода быстро превратилась в новые формы несвободы, вплоть до открытого террора, братство - в гражданскую войну, а равенство кончилось возвышением новой бюрократии и новыми, не столь кричащими социально-экономическими и политическими, но разделительными линиями в обществе, Октябрь 1917-го нес и в итоге вынес через крайности революционного переустройства общества социально-экономическое освобождение тем, кто в этом больше всего нуждался - социальным низам общества. А ведь социально-экономический прогресс общества во все времена определялся не тем, что он мог дать богатым, еще дать, но и тем, и прежде всего тем, что он мог дать бедным.
      Основная специфика, абсолютно новый исторический масштаб и крайности Октября 1917-го определялись не тем, что она была революцией, а тем, какой она стала: революцией не тех слоев общества, которые имели отношение к собственности, а тех, кто был их начисто лишен. А потому в истории человечества она стала не первой революцией, в которой изменялись отношения собственности и власти, а первой, в которой они изменялись на принципиально новой основе - кто был ничем, должен был стать всем. Это была революция принципиально новых классовых сил, связанных с принципиально новыми отношениями к собственности и власти, которые должны были образовать исторические основы социально-экономического и политического освобождения человечества, именно всего человечества, а не какой-то его локальной части. Этот всемирный мессианский замах составил выраженную особенность Октябрьской революции. Но и он имел аналоги в истории, как, впрочем, и попытка прорыва к реальному историческому творчеству в качестве исторического субъекта классовых низов общества. Нельзя же отрицать мессианского замаха Французской буржуазной революции или социалистической составляющей в Парижской коммуне, как и в целой системе революционных сдвигов XX века, начиная с Ноябрьской революции в Германии и кончая Кубинской революцией Ф. Кастро.
      Надо видеть не только то, что специфицирует Октябрь 1917-го, но и то, что делает его частью общего формационного развития общества - социального освобождения человечества, его движения от предыстории к подлинной истории.