Постижение России; Опыт историософского анализа

Попытка уравнять личности, поставив одну личность в неравное положение по отношению к другой для того, чтобы выравнить положение одной личности за счет другой, ничем хорошим, кроме как ущемлением интересов и прав ущемляемой личности, закончиться не может. Фактическое неравенство между личностями все равно будет воспроизводиться как фактическое, разве что теперь еще и на извращенной основе сознательного и произвольного насилия над личностью под внешне благопристойным основанием - достижения их мнимого равенства.
      Точно так же дело обстоит и с нациями. Уравнять нации, а именно, поставив одну нацию в неравное положение по отношению к другой для того, чтобы выравнить положение одной нации в истории за счет другой, ничем, кроме как ущемлением интересов и прав ущемляемой нации, завершиться не может. Фактическое неравенство нации все равно будет воспроизводиться, ибо будет воспроизводиться инаковость генетического кода их истории и обусловленная его инаковостью национальная специфика, которая будет творить неравенство между нациями, как фактическое, во всех остальных сферах ее исторической жизнедеятельности. Нации принципиально неравны, поскольку неравно их прошлое, история, в которой они по-своему объективировали себя в своем историческом творчестве. Неравенство в историческом творчестве, в его объективных результатах порождает принципиальное и объективное неравенство в исторически сложившихся условиях жизни наций. Они не могут быть равными для разных наций, так как в этом случае у них должна быть одна единая история и, следовательно, она должны быть одной единой нацией.
      Нации принципиально не равны не только по причине неравенства своего прошлого и исторически сложившегося настоящего - своего неравенства в прошлом и настоящем, но и обусловленного им неравенства потенциалов исторического творчества и развития, которые будут воспроизводить их неравенство и в будущем на постоянной основе. Постоянно будет воспроизводиться не просто их национальная специфика в культуре и духовности, этнопсихологических и бытовых особенностях, в иерархии ценностей повседневности, но и связанное с ними неравенство в формах и содержании исторического творчества, в самой его направленности и темпах абсолютно во всем, что делает их нациями в истории, что неизбежно придает их неравенству не только культурное и духовное, но и итоговое социально-экономическое и политическое измерение. Преодолеть неравенство во всем этом значит преодолеть сами нации, совершить насилие над историей и, прежде всего, над субъектной основой цивилизационной исторической реальности и логики истории - ее этнокультурным многообразием.
      Равенство между нациями может быть только в одном - в их праве оставаться нациями, на свою инаковость, а значит на свою историю, в праве творить ее по своему образу и подобию - на свободу исторического творчества как национального. В этом смысле право на равенство нации в истории превращается не просто в право на свою специфику, историческую особость, но и в право на историческое неравенство. Оно, как это ни странно звучит, неизбежное следствие именно равноправности всех наций в истории, их самоценности как наций, самоценности их исторического творчества, которое, имея равные права на существование с историческим творчеством других наций, с необходимостью завершается в неравных исторических результатах, формирующих фактическое неравенство наций в истории.
      Эти действительные истоки и диалектику фактического неравенства наций в истории следует иметь в виду активным ревнителям национальной справедливости и особенно тем из них, кто пытается решать все проблемы исторически сложившегося фактического неравенства наций самым простейшим, но от этого не самым оптимальным и справедливым путем - посредством превращения одной нации в вечного исторического донора всех остальных. Иначе говоря, с помощью своеобразного неравенства наоборот, которое, однако, в отличие от естественно сложившегося, есть плод идеологически обоснованного, а потому сознательно организованного насилия над нацией, которая, как якобы угнетающая все остальные, ставится в заведомо неравные условия по отношению ко всем остальным, превращается в средство их выживания в истории. Именно такая идейная установка легла в основание отношения к русской нации со стороны победившего большевизма, став краеугольным камнем всей национальной политики вообще и так называемого интернационализма, в частности.
      В ленинской интерпретации "интернационализм со стороны угнетающей или так называемой "великой" нации", которая, опять-таки в ленинском понимании, является почему-то "великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда" и, судя по всему, иным образом великой русская нация быть не может. Так вот, интернационализм со стороны русской нации "должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически". Для преодоления этого фактического и, как было показано выше, неизбежного и постоянно воспроизводящегося неравенства необходима политика возмещения "своим обращением или своими уступками по отношению к инородцу"25. "Свое обращение" и "свои уступки" неизбежны в межнациональных отношениях, если, конечно, есть желание сохранить их в качестве отношений. Но почему это должно делаться только с одной стороны? Межнациональные отношения - это отношения, в которых нет привилегированных сторон. Это улица не с односторонним, а двухсторонним движением, в котором обе стороны обречены на "взаимообращение" и "взаимоуступки". Такова природа гармоничных отношений вообще и межнациональных прежде всего.
      В частности, нельзя быть в России, ее неотъемлемой частью и одновременно с этим независимым от нее, от того, что делает ее Россией. А делает ее Россией, прежде всего, русская, а не какая-то иная нация России. В этом смысле быть независимым от России значит не только выйти из союзных отношений с русской нацией, но и не считаться с особым положением русской нации в России, вытекающим из ее особых отношений с Россией, как россияобразующей нации. Пребывание в составе России неизбежно накладывает определенные ограничения на тех, кто идентифицирует или хочет идентифицировать себя с Россией, с тем, чем является Россия в своей действительной исторической, геополитической, культурной и духовной сущности. А она при всем своем этническом многообразии все-таки остается Россией.
      И это надо понимать однозначно: Россия - государство не одних только русских, но русских прежде всего; не одной русской истории, но истории с русской сущностью; не одной русской культуры и духовности, но культуры и духовности на русской основе; не одних только русских интересов, но с их русским историческим итогом.
      В этом смысле степень россиизации и, следовательно, идентификации с Россией объективно будет определяться степенью русификации, степенью близости к русской нации, к ее истории, культуре, духовности, к самому русскому способу проживания себя в истории и истории в себе. И это никого не должно настораживать, ибо речь не идет о какой-то насильственной русификации кого бы то ни было. Речь идет об объективных основах идентичности России как России, которая тем больше становится российской, чем больше становится русской, чем больше базируется на принципах исторической и национальной России. Нельзя быть в России, с Россией и для России и одновременно с этим никак не определиться по отношению к русскому национальному началу, определяющим ее историческую и национальную суть как России.
      Не понимать всего этого, всей этой диалектики русскости и нерусскости в России значит ничего не понимать в самой России, всей сложности и противоречивости исторического феномена России, сочетающего в себе абсолютно все в евразийском контексте и масштабе, но на русской основе и, соответственно, на основе идентификации себя в качестве исторической и национальной России. Попытка преодолеть исторические и национальные основы России, придать основам ее идентичности исторически и национально анонимный характер, ничем, кроме как разрушением России, закончиться не может, что, собственно, и подтвердил советский период истории России.
      Ведь что такое СССР? В отличие от России это попытка продолжить историю России, но не на русской основе, а потому и с нерусскими историческими результатами, целями и смыслами пребывания в истории. И все это под знаменем безудержного и безграничного интернационализма, такой интернационализации основ национального бытия в истории, которая оказалась разрушительной для этих основ. Исторический итог - геополитический распад СССР, в котором национальная составляющая сыграла определяющую роль. СССР распался на национальной основе - на самой глубокой основе идентичности в истории и как раз через разрушение интернациональных скреп, скреплявших его в Союз. Этот печальный исторический опыт позволяет увидеть в феномене интернационализма, особенно в его пролетарской составляющей, в так называемом пролетарском интернационализме нечто принципиально иное, чем то, что раньше с ним ассоциировалось - сусальные представления о классовой солидарности или даже о дружбе народов.
      В своей более глубокой и действительной сущности интернационализм предстает идеологией политической мобилизации всех вненациональных и уже только поэтому исторически маргинальных слоев общества, нацеленных на подавление и сокрушение основ всякой национальной жизни. В итоге всякой, ибо исходным моментом в развитии самих парадигмальных основ интернационализма является подмена национальных основ и ценностей жизни на вненациональные, в частности, классовые - полная стерилизация национального пространства истории как национального. По этой причине интернационализм предстает идеологией восстания всех беспочвенных сил общества против самых глубоких основ его идентичности в истории - национальных, одной из неявных, но именно поэтому и наиболее агрессивных сторон процесса денационализации национальных основ истории, ее цивилизационной хаотизации, при этом начиная с архетипических глубин истории.
      В этой связи понятно, почему именно "лакей Смердяков был у нас одним из первых интернационалистов, и весь наш интернационализм получил смердяковскую прививку"26, выраженную антирусскую направленность. И он не мог ее не получить уже по своей вненациональной, а в итоге и антинациональной сущности, направленной на преодоление базовых форм национального бытия в истории. Вот почему интернационализм - это идеология исторического погрома основ цивилизационной исторической реальности, открытого насилия над главным субъектом цивилизационной логики истории нацией, а значит, и над самой цивилизационной логикой истории. Национальное и цивилизационное - это сообщающиеся сосуды истории, одно живет отраженным бытием другого, а потому и их развитие, и деградация оказываются взаимообусловленными. Интернационализм, покушаясь на национальное своеобразие основ общества и его истории, покушается на его цивилизационное своеобразие и основы. Разрушения, которые он вносит в живую ткань бытия любой нации в качестве разрушения его как национального, становятся разрушением основ ее цивилизации, ее бытия как цивилизационного.
      Что же касается конкретно истории России, то после Октября 1917-го интернационализм во внутригосударственных рамках предстал, ко всему прочему, еще и "политико-идеологической экспансией малых этносов по отношению к основному этносу, социальная организация которого выступает несущей конструкцией государства и общества. Интернационализм был направлен в первую очередь против культурно-этнической самобытности, политико-идеологического самоопределения государствообразующего народа, связан с нивелировкой его культурных стандартов и мировоззренческих ориентиров", а порой и с практикой самоутверждения иных этносов "за счет шельмования национальной истории и традиций титульной нации". Не менее разрушительным он оказался и в вопросах государственного устройства России.
      В самом деле, практика интернационализации общественной жизни приводит к чисто "механическому внутригосударственному взаимодействию между этническими образованиями по принципу: один народ - один голос, тем самым искусственно ограничиваются политико-культурные возможности развитых наций и обеспечиваются совершенно неправомерные преимущества наций, стоящих ниже по своему социальному уровню. На этой основе формируется ощущение своей культурно-этнической ущербности в развитой нации и незаслуженные амбиции, завышенные ожидания в малых этносах. Качество государственной и культурной жизни приносится в ущерб количеству ее участников. Интернационализм тем самым представляется философией и методологией чисто количественного измерения в национально-анонимном социальном пространстве"27. И кабы только этим. Он превратился в идеологическое обоснование открытого геополитического разбоя в историческом пространстве России.
      А как иначе квалифицировать навязанное этногосударственное расчленение единого исторического и геополитического пространства России, такую суверенизацию взамен губернского единства России, которая, ко всему прочему, никак не считалась с реальным расселением русского этноса. Но при общем антирусском и антироссийском настрое Октября 1917-го это никого не волновало. Что такое геополитическое единство России и русской нации перед радужными перспективами мировой революции? Величина, которой спокойно можно пренебречь, тем более, если именно геополитическое единство России и русской нации является чуть ли не главным препятствием на пути тотальной интернационализации общественной жизни - основного условия тотальной пролетаризации истории и на этой основе успешного продвижения идей и практики мировой пролетарской революции.
      В этом смысле безудержная суверенизация России, ее этногосударственное расчленение стало составной частью общего большевистского проекта разрушения цивилизационного единства России и ее цивилизационной логики истории как главных препятствий на пути становления новой общечеловеческой цивилизации, построенной на принципах классовой идентичности и исключительности, то есть на принципах, прямо противоположных тем, на которых действительно строится субъектная база любой локальной цивилизации.
      Она имеет этнокультурное, а не социально-классовое происхождение. Нельзя цивилизационно объединить человечество на классовой основе. Классы приходят в историю вместе с новыми общественно-экономическими формациями и вместе с ними уходят из истории, а этнокультурные общности остаются и остаются в качестве единственно возможной субъектной базы именно цивилизационного объединения людей, цивилизационно связывающего все формации, превращая их в формации одной и той же локальной цивилизации, одного и того же цивилизационного субъекта - этнокультурной общности.
      Таким образом, существует прямая зависимость между разрушением цивилизационного единства России на уровне единства ее субъектной базы и ультрауниверсалистскими проектами строительства основ новой общечеловеческой цивилизации на принципах, далеких или просто враждебных этнокультурной специфике России: вненациональных, классовых или, даже хуже того, инонациональных. И в том и в другом случае нельзя вогнать Россию во вненациональную логику исторического развития без разрушения национальных основ ее исторического бытия, в частности, без разрушения основ ее национального единства. Россия была и остается не случайным историческим конгломератом народов. В подавляющем большинстве случаев это исторически выстраданный, а потому исторически органичный союз наций, ставший основным средством их выживания в истории, надежным историческим домом, но с русско-российским фундаментом и несущими конструкциями. Последнее обстоятельство имеет принципиальное значение для понимания специфики основ единства России и его исторического правопреемника - СССР. Они имели принципиально разную субъектную основу.
      Субъектное единство России до Октября 1917-го базировалось и развивалось на выраженном национальном начале, на русско-российской субъектной основе, благодаря которой все, что хотело сохранить себя в историческом пространстве России, должно было адаптировать себя к этой основе как национальной и тем самым становится составной частью субъектной базы российской цивилизации. Сохраняя свою полиэтничность и поликультурность, Россия сохраняла свое этнокультурное многообразие все-таки на русской этнокультурной основе, тем самым сохраняя себя как Россию. И это больше чем закономерно. Часть может быть только частью целого, может обрести себя в целом только при условии, если выражает в себе и через себя содержание целого. Иное их соотношение дисгармонично и связано с диктатом части над целым и ничем, кроме как разрушением целого, основ его целостности быть не может. Это и подтвердила историческая судьба СССР, который распался по этническому признаку как раз по причине ослабления единого этнокультурного основания целостности. И первый удар этому единству был нанесен Октябрем 1917-го, который, образовав СССР, предложил весьма противоречивую субъектную основу единства.
      С одной стороны, на классовой основе, с полным преодолением национального начала истории, с другой - на национальной, но такой, которая связана с множественностью этнокультурных оснований единства, административно закрепленных этногосударственным расколом-делением России. Это противоречие в конце XX столетия на крутом вираже истории и взорвало цивилизационное единство СССР, которое оказалось не столько цивилизационным, сколько формационным и как раз по причине того, что большевистский проект нового субъектного единства России-СССР не предусматривал сохранения особого статуса русско-российского этнокультурного ядра. Он навязывался самой логикой истории, самим особым статусом русско-российского этнокультурного ядра в СССР. Но тот цивилизационно объединительный потенциал, который объективно содержало в себе русское национальное начало, не был использован в полной мере и до конца и как объединительный, и как национальный, и как цивилизационный.
      Сперва он был отвергнут, а после размыт в плюральности национальных оснований единства, которым в итоге и было размыто само действительно объединяющее начало российской Евразии - русско-российское. Оно было взорвано исторически безответственным цивилизационным экспериментом большевизма, от которого больше всего пострадала сама Россия, ее цивилизационное и геополитическое единство. А оно имело реальные исторические перспективы, но не на плюральной, а на монистической этнокультурной основе, ибо всякое действительное цивилизационное и геополитическое единство в истории тяготится плюральными этнокультурными основаниями, оно стремится воплотиться и жить монистическими основаниями и формами цивилизационного и геополитического единства. Такова логика единства вообще и цивилизационного тем более. Это логика единства многообразия, которое, как его ни трактовать, находится в единстве в той самой мере, в какой оказывается многообразием единого основания, в какой исходит из единого начала, интегрированного в его структуру. Но именно поэтому, и это следует подчеркнуть особо, далеко не все, что было СССР, было способно на подлинно цивилизационное и геополитическое единство с Россией.
      Слишком велико было этнокультурное многообразие, существовавшее на евразийских просторах России-СССР. Оно, как уже отмечалось, было не случайным многообразием неслучайного единства народов и культур. Но это было многообразие по-разному и в разной степени связанное с генетическим кодом истории России, а потому по-разному и в разной степени выражающим его в себе, вплоть до состояний, которые тяготились единством с ним и даже, как показали события в Чечне конца XX века, крайне враждебно настроенных по отношению к цивилизационным основам России, а потому и просто к России.
      Пора осознать: России будет больше не там, где ее будет просто больше, а там, где ее будет больше как России. И это должно стать геополитическим императивом цивилизационного единства России. Впредь и далее на всю историческую перспективу своего существования Россия должна объединяться только с тем, что может стать Россией - быть Россией, с Россией и для России. Всякие иные представления о геополитических пределах России должны быть отброшены как разрушающие основы ее цивилизационного единства, как истощающие ее исторический потенциал как России и, прежде всего, ее главный потенциал - субъектный.
      И последнее, на что необходимо обратить внимание, завершая анализ тех разрушительных изменений, которые осуществил Октябрь 1917-го в субъектной основе российской цивилизации, радикально деформировав, а в ряде случаев и разрушив ее этнокультурную и историческую суть. Речь идет об экспансии в новую, уже советскую элиту России-СССР инонационального субъекта. Само по себе это не хорошо и не плохо, это закономерно в таком многонациональном государстве, каким было Россия-СССР, элитная база которого именно поэтому не могла не рекрутироваться из самых различных этнических групп.
      Речь не об этом, не о естественном в истории, речь о другом, противоестественном и от этого более трагическом. Во-первых, об историческом фоне, на котором происходила смена этнокультурной составляющей российской элиты и властной - политико-экономической, и духовной культурно-идеологической; во-вторых, о масштабах этой смены; в-третьих, и это главное, о содержании и конечных результатах смены элит, по сути катастрофы элитных слоев российского общества, ставшей одной из главных составляющих общей катастрофы, постигшей субъектную базу российской цивилизации, на много лет вперед предопределившей все злоключения советской и даже, теперь это становится очевидным, постсоветской истории России.
      Ведь историю делают не фантомы, а реально существующие люди и среди них, прежде всего, те, которые образуют наиболее активную часть общества, ее элиту. Именно она в первую очередь и определяет лицо истории, саму историю. А потому социальное и человеческое качество элиты - это качество самой истории. Какова элита, такова история. Элита - это основная точка опоры истории, ее архимедов рычаг. Дайте истории подлинную элиту, и вы будете иметь подлинную историю.
      В связи с этим еще раз особо подчеркнем: дело не в самой экспансии инонационального субъекта, не в том, что он был инонациональным, точнее, не только в этом, хотя и в этом тоже, но прежде всего в том, что он был вненациональным по отношению к национальным и историческим устоям России. Иными словами, этот субъект мог быть и инонациональным, но он обязан был стать национально ориентированным субъектом, адекватным историческим, национальным, культурным и духовным основам идентичности России, а не взламывающим эти основы с произвольных вненациональных или, хуже того, инонациональных позиций. Им должен был стать субъект, для которого Россия это абсолютный исторический максимум, высшая ценность и смысл исторического существования, а не средство для достижения неких более высоких целей и смыслов бытия, находящихся по ту сторону национального бытия в истории, а значит, и по ту сторону бытия в истории вообще. Он должен был стать национальным субъектом. Но этот субъект, и в этом суть великой исторической трагедии России в XX веке, оказался и инонациональным, и вненациональным одновременно. Тем самым в России произошел цивилизационный переворот в субъектной базе ее истории: в национальной истории России национальный субъект был заменен на вненациональный в масштабах, неприемлемых для норм гармоничного существования в истории, для сохранения самих основ исторической и национальной идентичности России как России.
      Неизбежным итогом всего этого стал цивилизационный раскол России, ее субъектной базы на национальную и вненациональную Россию. В России конституировал себя субъект, оккупировавший в первую очередь элитные структуры общества и при этом полагавший, что в России он может руководствоваться любой логикой поведения в истории, вплоть до открыто антинациональной. В становлении этого нового для России субъекта инонациональный, нерусский элемент сыграл если не ведущую, то, бесспорно, далеко не последнюю роль, настолько очевидную, насколько и разрушительную по отношению к национальным, а потому и к историческим устоям России. Ибо историческое тем больше становится историческим, чем больше сохраняет и развивает себя в качестве национального. Оно, как историческое, не находится по ту сторону национального бытия в истории, оно и есть в первую очередь национальное бытие, основанное на этнокультурных константах истории, и, следовательно, на генетическом коде истории, на самых глубинных, цивилизационных основаниях истории. Вот почему всякая попытка преодоления исторического бытия как национального тотчас же оборачивается его преодолением как исторического, самой истории как истории определенного этноса, культуры, духовности, определенного способа проживания самой истории, то есть завершается разрушением истории.
      С сожалением, но приходится констатировать, что именно такая вненациональная альтернатива исторического развития России восторжествовала на ее евразийских просторах. Именно на этой, по сути антинациональной идейно-теоретической платформе произошло объединение всех инонациональных сил, усилиями которых Россия и русский народ были превращены в проходной двор мировой истории, где их национальное и историческое лицо безжалостно топталось, по жесткому, но справедливому определению современника национальной катастрофы России П.А. Сорокина, "интернациональными подонками всех стран". Почему справедливому? Потому что их поведение по отношению к России и русскому народу было сродни поведению захватчиков в завоеванной, чужой стране, которую и как завоеванную, и как чужую просто не жалко. Потому что экспансия инонационального субъекта в историю России, в ее властную и духовную элиту шла параллельно с физическим уничтожением национально ориентированной элиты методами гражданской войны. Гражданская война обернулась для России не просто уничтожением буржуазии как класса, а национальной элиты и как национальной, и как элиты.
      В этом смысле исторический фон, на котором происходила смена этнокультурной составляющей российской элиты, весьма удручающий с точки зрения глубины исторического трагизма: тотальный террор против всех социально-классовых сил, ассоциирующих себя с исторической и национальной Россией, дошедший до открытого геноцида против всех элитных слоев российского общества. При этом поражают масштабы смены национальной элиты на инонациональную. Они подстать масштабам просто завоевания страны, от которого, как и от всякого завоевания, неотделимы великие потрясения основ национальной истории. После Октября 1917-го Россия продолжила свою историю просто с другим элитным субъектом истории - вненациональным. У него, как вненационального, было уже инаковое отношение к России и русской нации, достаточно отстраненное и искаженное по сравнению с их действительной сущностью - и исторической, и культурной, и духовной.
      Масштабная экспансия в историю России инонационального субъекта, смена на его основе национальной элиты России на вненациональную - это не очередная мифологема, которыми так изобилует понимание истории России, особенно советского периода. Это исторический факт, хорошо прослеживаемый в практике межнациональных отношений первой половины XX века, в частности, в русско-еврейских отношениях, которые, возможно, в рассматриваемом отношении являются наиболее показательными. По мнению Д.С. Самойлова, которому в этом вопросе нет никаких оснований не доверять, в истории России четко просматриваются две волны "зачинателей русского еврейства" дореволюционная и послереволюционная. В первой волне, так или иначе, но, в конечном счете, имело место "вживание еврейского элемента в сферу русской интеллигенции", в итоге ставшего неотъемлемым элементом русской культуры и русской истории - органичной частью России. Но после 1917 года "через разломанную черту оседлости хлынули многочисленные жители украинско-белорусского местечка, прошедшие только начальную ступень ассимиляции? не переваренные, с чуть усвоенными идеями, с путаницей в мозгах, с национальной привычкой к догматизму? Это была вторая волна зачинателей русского еврейства, социально гораздо более разноперая, с гораздо большими претензиями, с гораздо меньшими понятиями. Не переваренный этот элемент стал значительной частью населения русского города. Тут были? многочисленные отряды красных комиссаров, партийных функционеров, ожесточенных, поднятых волной, одуренных властью. Еврейские интеллигенты шли в Россию с понятием об обязанностях перед культурой. Функционеры шли с ощущением прав, с требованием прав, реванша. Им меньше всего было жаль культуры, к которой они не принадлежали"28.
      Именно эта часть еврейства была в наибольшей мере востребована в эпоху "великих перемен". Именно их "непринадлежность" к русской культуре и на основе этого к исторической и национальной России определила и необычайно высокую меру их востребованности в деле слома основ русско-российской цивилизации и развитую в процессе этого слома необычайную агрессивность вообще и, в частности, в общем отношении к архетипам русской истории, социальности, культуры, духовности. И это понятно, чужого не жалко, ибо оно не свое, тем более, если именно оно лежит на пути экспансии собственного национального начала в истории, которое, как национальное, и в этом парадокс еврейства, может быть реализовано лишь в космополитических формах, в национально-стерильном историческом пространстве, лишь в пространстве предельной интернационализации истории.
      Впрочем, парадокс имеет естественное разрешение: в силу именно неукорененности в той национальной почве, которая является господствующей в данной исторической среде, в ней можно жить, только ее преодолевая. И поскольку, как господствующую, ее нельзя преодолеть прямо, в иной национальной форме, она преодолевается опосредованно, во вненациональной форме - в формах космополитизма, интернациональной стерилизации национальной почвы истории. При этом, чем больше ее интернациональная стерилизация, тем более благоприятные условия возникают для реализации еврейского начала в истории как национального, которое, однако, от этого не перестает быть национальным, так сказать, само радикально не интернационализируется, а по-своему, всякий раз в новых формах национализируется.
      Таким образом, призыв к радикальной денационализации других не завершается собственной радикальной денационализацией. И в этом еще один из парадоксов еврейства, который порождает вопросы относительно истинных мотивов еврейской активности в интернационализации исторического пространства бытия других наций.