Постижение России; Опыт историософского анализа

      В первую очередь необходимо осуществить демонтаж механизмов вывоза капитала за пределы страны и источников пополнения его в таком качестве национализировать природную ренту. Ее приватизация стала и остается тем главным звеном в цепи экономических потрясений современной России, не позволяющих ей сосредоточиться на себе как на России, просто получить средства для модернизационного прорыва в истории. Они, таким образом, находятся не за границей, придут к нам не с иностранными инвестициями, а за счет национализации того, что и так принадлежит нации по самой природе вещей, как говорится, от Бога. Но у этой проблемы - проблемы приватизации природной ренты в России есть и социально-нравственный аспект. Именно он и именно в такой стране, как Россия, с ее богатейшими минеральными ресурсами, в результате олигархического сговора перешедших в собственность по олигархическим признакам, приобретает особо негативное звучание и нетерпимый этический оттенок. Ведь основная масса населения оказалась отчужденной от основных источников богатств в масштабах, превышающих возможности человеческого воображения. Основные богатства страны, во всяком случае, наиболее доступные, потекли мимо форм общественного потребления. Страна впала в такое оскудение, в таких формах и масштабах, для которых нет и не было никаких объективных оснований, кроме тех, которые были созданы и создаются новыми субъектами собственности и власти.
      И это еще не последнее. Приватизация была проведена так, что абсорбировала на себя все или по большей части все вненациональные силы, в руках которых собственность, нежданно-негаданно свалившаяся в их руки, превратилась в средство реализации ее вненациональных комплексов. Она превратилась из собственности России и ради России в собственность НЕ России и против нее как России, что и стало экономической основой экономической деградации России. Именно олигархический собственник, с его необузданными комплексами вывоза и распродажи всего и вся за пределами России, именно на базе этих комплексов и неприемлемых форм зависимости от центров собственности и власти, расположенных за пределами России, стал носителем компрадорско-колониальных интересов и концентратором идеологем национального предательства.
      В стране возникли силы, не просто замкнувшие на себя в огромных масштабах собственность, а значит, и власть, а ставшие катализатором чрезвычайно опасных и системных процессов в экономике, политике, социальности, культуре, духовности с выраженной тенденцией к отчуждению нации от России. Все процессы отчуждения, набравшие силы после Августа 1991-го, начали приобретать масштабы национальной катастрофы именно потому, что начали результироваться в отчуждении русской нации от России, в бегстве русских от своей русскости и России. Завершением всех этих процессов и стала потеря или процессы, близкие к потере идентичности в тех сферах человеческого бытия, которые отвечают за локально цивилизационные основы бытия в истории, в данном случае русских как нации и России как локальной цивилизации.
      Таким образом, на протяжении всего ХХ столетия, особенно в его начале и конце Россия оказалась втянутой в режим исторического существования, основанного на сломе базовых структур идентичности - исторической, культурной, духовной, государственной, геополитической, идеологической, национальной, социальной? Все структуры исторического бытия русской нации и России, так или иначе связанные с цивилизационными основами бытия в истории, стали объектом либо тотального отрицания, либо были подвержены колоссальной эрозии, вымывавшей из них их русско-российскую цивилизационную суть. На протяжении одного столетия цивилизационные основы бытия России в истории дважды были признаны неполноценными, но с разных цивилизационных позиций.
      Первый раз - с коммунистических, второй - с позиций ценностей западной цивилизации. Дважды за одно столетие историческое развитие России подчинялось не саморазвитию русско-российских цивилизационных основ, а целям и задачам их преодоления в истории, целям и задачам цивилизационного переворота. Первый раз коммунизации России - превращения России в средство становления основ всечеловеческой коммунистической цивилизации; второй раз западнизации России - превращения России в элемент американо-европейского цивилизационного универсума.
      Но и в том, и в другом случае в истории не оставалось и не остается места собственно для самой России и русской нации в их подлинной цивилизационной, исторической и национальной сущности и специфике. Они признавались главным препятствием на пути исторического развития России, ее исторической модернизации. Произошло и происходит нечто совершенно несуразное: сама Россия и в ней русская нация становятся главным препятствием для развития самой России и в ней русской нации и, надо полагать, до тех пор и пределов, пока Россия не перестанет быть Россией, а в ней русская нация русской. Что это, историческое сумасшествие или стремление к историческому суициду, или это историческое сумасшествие, которое должно завершиться историческим суицидом России и в ней русской нации?
      В любом случае Россия в ХХ столетии своей истории столкнулась не просто с патологией, а с весьма своеобразной и абсолютно разрушительной патологией в своем историческом развитии: своеобразной постольку, поскольку такое развитие оказалось разрушительным по отношению к самим цивилизационным основам бытия России в истории и абсолютно разрушительным постольку, поскольку за цивилизационными основами бытия в истории уже нет никаких основ, нет самой истории.
      Вместо того чтобы развивать Россию и в ней русскую нацию на их собственных цивилизационных, исторических и национальных основах, их начали искать в абстракциях от общечеловеческого, общеисторического и общецивилизационного содержания или в основах иных цивилизаций и культур. В итоге Россия, ее историческое развитие оказались в плену логики цивилизационных потрясений, тотального слома основ собственной цивилизационной идентичности. И как неизбежное следствие этого, начав ХХ столетие с великих исторических потрясений, Россия, увы, и заканчивает его великими историческими потрясениями. Круг истории для России замкнулся, и замкнулся самым болезненным и трагическим образом - не на России, а на ее преодолении как России.
      Разумеется, это произошло не случайно, а лишь только постольку, поскольку и в начале, и в конце столетия процессам исторической модернизации России была придана цивилизационная сущность, масштаб, глубина и направленность, которые и превратили логику исторической модернизации в логику цивилизационного переворота - формационные изменения в России в цивилизационные изменения самой России. Ведь в Августе 1991-го, как и в Октябре 1917-го, речь шла не просто о смене общественно-политического строя в России, а о нечто гораздо большем, еще точнее - о принципиально ином: становлении принципиально нового коллективного субъекта - нового общества, новой истории, с новыми ценностями национальной и исторической идентичности, способными так и настолько изменить локально цивилизационные основы российского общества, чтобы оно, собственно, перестало быть российским и в таком, цивилизационно измененном качестве стало доступным для произвольного исторического экспериментирования - в данном случае для его оккупации и ассимиляции западной цивилизацией.
      Все это требует более внимательно отнестись к самому феномену Августа 1991-го, его исторической сути, к противоречиям и перспективам им порожденным, хотя бы потому, что это противоречия основательно заблудившейся в своей собственной истории современной России, хотя бы для того, чтобы извлечь уроки уже из только свершившегося и свершающегося в нашей истории, на наших глазах и с нашим участием.
      5. ИСТИНЫ ИСТОРИЧЕСКИХ АНАЛОГИЙ
      Для того чтобы понять историческую сущность Августа 1991-го, не ситуативную, определяемую случайными и оттого всегда преходящими причинами, а ту, которая определяется его местом в общем потоке бытия под названием "история России" и, следовательно, конечными основаниями и причинами исторического процесса, необходимо обратиться к самому историческому процессу, к его анализу как некой тотальной целостности, необходимо реализовать отношение к Августу 1991-го как к части этой тотальной целостности истории России - и формационной, и цивилизационной.
      Именно на такой методологической базе обнаруживается, что феномен Августа 1991-го нельзя понять в отрыве от тех революционных преобразований российского общества, заданных поиском исторических ответов на вызовы исторической модернизации России конца XIX - начала XX в. Он есть их неотъемлемая часть, закономерная реакция на противоречия, порожденного характером, сущностью и основными направлениями революционных преобразований, начатых не только Октябрем 1917-го, но и прежде всего Октябрем 1917-го. Он есть запоздалая реакция на формационные крайности и цивилизационный беспредел Октября 1917-го. Впрочем, почему запоздалая?
      Та же Французская буржуазная революция, начавшись в 1789 году, как политическая закончилась в 1794 году, но как социальная прошла через целую серию революционных катаклизмов и "самоуспокоилась" лишь с поражением Парижской коммуны в 1871 году. До этого, до того как окончательно войти в историческое пространство собственно буржуазного развития, Франция стала ареной борьбы не только старых феодальных субъектных сил и тенденций развития с новыми, буржуазными, выпестованными самим феодализмом, но и новых, связанных с формационными перспективами самого капитализма. Французской революции пришлось вести борьбу на два фронта: не только с реакцией из прошлого на новые формационные качества общества, но уже и с противоречиями самого буржуазного развития, с реакцией на буржуазные формационные качества из будущего.
      Это хорошо зафиксированная в закономерностях всех буржуазных революций тенденция - забегания в революционном преобразовании общества вперед, к тем формам социальности, которые преждевременны, не соответствуют сложившимся реальностям и ближайшим тенденциям в их развитии, являются утопичными, если не вообще, то по отношению к достигнутому уровню развития производительных сил, которые в итоге через серию исторических потрясений их отрицают, сбрасывают с себя, как формы, препятствующие их развитию. При этом, чем радикальнее буржуазные преобразования, тем радикальнее претензии на преодоление самой буржуазности. И в этом парадокс буржуазности, отражающий необыкновенный исторический динамизм капитализма, который чуть ли не с момента своего возникновения связан с активностью субъектных сил не только собственного совершенствования, но и прехождения.
      Что же говорить об Октябре 1917-го? Совершаясь на 128 лет(!) позже Французской, Русская революция совершалась в принципиально новых исторических условиях, когда на повестку дня были поставлены задачи радикальнейшей социализации капитализма. В этой связи социалистический уклон во всех русских революциях - это не случайность и тем более не историческая патология, а глубоко закономерное явление, коль скоро они присутствовали уже в буржуазных революциях сто с лишним лет назад. Социализм и связанный с ним коммунизм выросли не из России, не только из России и русских революций, не от отклонений от магистрали исторического развития, а из Европы, из капитализма как системы и его фундаментальных противоречий.
      Другое дело, что в начале века для конкретно-исторических условий России более актуальными, соответствующими ближайшим целям и задачам исторической модернизации России, были цели и задачи буржуазно-демократической революции и только после этого и на этой основе, если хотите, вместе с ними, но никак не вместо них, цели и задачи социализации капитализма. Россия в начале века не исчерпала потенциала капиталистического развития, развития в направлении саморазвития буржуазных формационных качеств общества. Вместо всего этого России был навязан радикальнейший формационный переход, перед радикальностью которого бледнеет радикализм Французской революции - переход к освоению принципиально новых формационных качеств существования в истории, часть из которых была либо преждевременна, либо утопична в принципе. Октябрь 1917-го предложил обществу такие формы социальности, которые не считались с реальными возможностями их освоения, или такие, для реализации которых были необходимы экстраординарные меры, далеко выходящие за рамки гармоничных и эволюционных форм существования в истории.
      Это, уже одно только это втягивало страну в режим развития, основанного на исторический потрясениях, которые, ко всему прочему, постоянно подпитывались цивилизационными источниками. В Русской революции, в отличие от Французской, существовал цивилизационный источник навязывания обществу формационных свойств и качеств, не считающихся со сложившимися реальностями, опережающих возможности их освоения - это подчинение формационного развития общества целям и задачам цивилизационного переворота, изменению основ локальности русско-российской цивилизации, генетического кода ее истории. В России формационный радикализм подпитывался и определялся цивилизационным беспределом - преодолением России как России, сломом основ цивилизационой идентичности России и в ней национальной русской нации. А это идеальная почва для навязывания стране и нации исторических экспериментов любых масштабов, любой направленности и любыми средствами.
      В итоге Октябрь 1917-го в истории России стал нечто большим и нечто худшим, чем только социальной революцией - цивилизационным переворотом. В итоге он совместил в историческом пространстве России формационные потрясения с цивилизационными, наложил одну волну исторических катаклизмов на другую, подчинил цели и задачи исторической модернизации России, ее формационный прогресс целям и задачам цивилизационного переворота. В итоге он не мог не породить эпоху великих потрясений и ответную реакцию на них сил его отрицания и формационных - социально-классовых и цивилизационных этнокультурных. Он не мог не породить собственное отрицание, отрицание наиболее одиозных, а по ряду параметров и просто преступных сторон и результатов собственного исторического творчества. В итоге Октябрь 1917-го не мог не породить Август 1991-го.
      Во всем этом проявились закономерности истории, необходимость Августа 1991-го в истории современной России, его историческая миссия - стать завершением эпохи великих исторических потрясений, средством преодоления цивилизационной неидентичности России и в ней национальной русской нации, средством формационного прогресса России, подчиняющегося не целям и задачам цивилизационного переворота, а целям и задачам исторической модернизации на базе саморазвития русско-российских цивилизационных основ, реализации не заемного, а собственного потенциала исторического развития.
      Но, увы, судя по итогам так называемых реформ, Август 1991-го не справился с отведенной для него историей исторической миссией - стать завершением целой эпохи в истории России, начатой Октябрем 1917-го, эпохи невиданных исторических потрясений. Он продолжил саму логику поведения Октября 1917-го в истории, а значит и логику исторических потрясений, ибо наряду с тем, что стал отрицанием давно изживших себя сторон Октября 1917-го и, сверх того, даже самого Октября 1917-го, он, как это ни странно, одновременно с этим стал его своеобразным продолжением, продолжением его вненациональной исторической сути. Эту противоречивость Августа 1991-го следует иметь в виду, когда решается вопрос о его исторической сущности и месте в истории России.
      Действительно, с одной стороны, Август 1991-го вскрыл формационную неидентичность исторического бытия России. В Августе 1991-го потерпела поражение попытка создать такую формационную историческую реальность, для существования которой просто не было достаточных исторических условий, которая экономически в итоге оказалась неэффективной, а в некоторых случаях и того хуже - экономически абсурдной, не эффективной и абсурдной в той самой мере, в какой не была саморазвитием объективно сложившихся, живых тенденций роста, прагматической реализацией простой экономической целесообразности, зацикленной на элементарный человеческий интерес, а не на осуществление "единственно верного учения", экономических доктрин и схем развития. Август 1991 стал закономерной реакцией на всю систему формационных противоречий советского общества, начиная от маниакального стремления изгнать из экономической жизни общества отношения частной собственности, политического и идеологического монологизма всего строя общественной жизни и кончая десятилетиями имитационных форм активности в истории, попытками так все изменить, чтобы в итоге все осталось неизменным.
      Но, с другой стороны, отрицание Октября 1917-го, тех одиозных форм формационной исторической реальности, сложившихся как итог его весьма противоречивого исторического развития, было совмещено с отрицанием всего Октября 1917-го, то есть всей исторической реальности, самой реальности как таковой. Вновь попытка формационной модернизации России превратилась не в модернизацию достигнутого в истории, социально-экономических реальностей, не саморазвитие реальных тенденций роста, а в попытку тотального преодоления этой реальности, замены ее на принципиально иную, во многом на такую и с такими формационными свойствами, которые вошли в противоречие не просто с модернизационным потенциалом и тенденциями развития, но и больше и хуже того, с цивилизационной основой и спецификой России. России в очередной раз было предложено стать не лучше, а иной, в данном случае еще и в формационном аспекте.
      В этом суть формационной трагедии Августа 1991-го: не только в том, что в очередной раз были проигнорированы сложившиеся формационные исторические реальности и колоссальный потенциал их исторической модернизации в них же заложенный, но и в том и, прежде всего, в том, что поиск новых формационных свойств и качеств был совмещен с попыткой нового цивилизационного переворота, подчинен целям и задачам уже не коммунизации, а западнизации России. Новый формационный идеал для России стали искать не в самой России, не "в светлом будущем всего человечества", а в формационных и цивилизационных реальностях другой страны, в их "светлом настоящем", что на практике вылилось в воспроизведение далеко не самого светлого их прошлого, в актуализацию исторической архаики.
      Что стоит в этой связи хотя бы беспощадно проведенная приватизация в России, напомнившая самые мрачные страницы первоначального накопления капитала, что, однако, превратило ее отнюдь не в накопление, а в грабительское перераспределение капитала и, что самое печальное, в паразитарное проедание огромных богатств, накопленных всем обществом и преимущественно за советский период истории России. Это придало всем реформам социально никак не ориентированный и не сбалансированный характер.
      Но в конце XX столетия историческая модернизация, которая не считается с социальной, культурной и духовной составляющими исторического процесса, не воплощается в социальные, культурные и духовные смыслы и ценности и, тем более, в такой стране, как Россия, еще не начавшись, обречена на неудачу. Поэтому неудивительно, что формационная модернизация на базе реформ Августа 1991-го превратилась в формационный беспредел, до предела хаотизировавшего формационную реальность России. В итоге стал очевиден провал реформ Августа 1991-го, проект исторической модернизации, на них базировавшийся. Стало ясно, что историческая модернизация России будет связана с иным модернизационным проектом, более адекватным формационным реальностям и тенденциям их развития в современной России, более идентичным цивилизационным основам и специфике локальности ее цивилизации. Стало бесспорным, что все это будет связано уже с другим этапом исторического развития России - поставгустовским.
      Еще более противоречивым Август 1991-го оказался в цивилизационном отношении. С одной стороны, он вскрыл цивилизационную не идентичность исторического бытия России. В Августе 1991-го потерпела поражение попытка создать цивилизацию на принципах классовой исключительности. Потерпела поражение не социальная идея коммунизма, а цивилизационная - идея строительства основ новой всечеловеческой цивилизации за счет России и вместо России. Но, с другой стороны, Август 1991-го начал навязывать России идею нового цивилизационного переворота. Он актуализировал самую мрачную составляющую Октября 1917-го - параноидальный комплекс всех вненациональных сил в России, связанный с идеей цивилизационной, исторической, культурной и духовной неполноценности России в истории и истории в России, комплекс, постоянно инициирующий идею преодоления России в истории, идею цивилизационного переворота. Различаясь по массе частностей, Август 1991-го оказался тождественным Октябрю 1917-го в главном и основном - в неприятии исторической и национальной России, в полном игнорировании ее цивилизационного своеобразия, цивилизационной и исторической самодостаточности.
      В итоге он стал инициировать процессы тотального слома основ цивилизационной, исторической, национальной, геополитической, культурной и духовной идентичности России и вслед за этим и на этой основе вталкивать Россию в пространство иной истории, иной цивилизации, иной культуры и духовности, в котором нет оснований для ее бытия как России и, соответственно, для бытия русской нации как русской. Август 1991-го стал цивилизационным предательством России и в той мере, в какой попытался превратить ее в элемент американо-европейского цивилизационного универсума.
      Это печально, но это факт - Август 1991-го продолжил логику поведения Октября 1917-го в истории. Он не смог выйти из той вненациональной парадигмы отношения к России и вненациональной логики исторического развития, которые были навязаны России большевизмом. Поэтому он начал воспроизводить в истории большевистские архетипы отношения к России и в ней к русской нации. Август 1991-го оказался родом из Октября, из его ранних, самых разрушительных для основ исторической и национальной России тенденций. Он не стал тем, чем мог и должен был стать в истории России исходной точкой национального возрождения России и, следовательно, русской нации как нации, ибо и то и другое оказалось глубоко чуждым его историческим устремлениям, направленным не на углубление цивилизационной и национальной идентичности, а на слом этой идентичности, не на бытие в истории на базе саморазвития собственных исторических и цивилизационных основ, а на продолжение процессов их преодоления в истории.
      Надежды, которые возлагались на Август 1991-го не оправдались и не оправдались в принципиальном и по-крупному, ибо в цивилизационном отношении он стал предательством, предательством основ русско-российской цивилизации, очередной попыткой ее преодоления в истории под лозунгами вхождения в "подлинную цивилизацию"; в геополитическом отношении он стал катастрофой, которая в одночасье превратила 25 млн. русских в эмигрантов в своей собственной стране, разрушив восточнославянское историческое и геополитическое единство, вынудив Россию уйти и оттуда и от того, где и на что она имеет неоспоримые исторические права; в национальном отношении он стал изменой коренным национальным интересам русской и союзных ей наций, оставив нацию беззащитной перед вызовами современной истории, не предоставив ей средств и не создав условий для национальной самоорганизации и мобилизации перед угрозами самим основам ее существования в истории, он стал для русской нации новым источником новых форм национального нигилизма, слома основ национальной идентичности, разгула русофобии и антинациональных, антирусских сил; в демографическом отношении он стал преступлением, подведя нацию вплотную к той черте, за которой начинается необратимое вымирание нации; в экономическом отношении он стал грабежом, беззастенчивым грабежом колоссальных материальных ценностей, накопленных предшествующими поколениями, он бросил вызов всем тем, кого сделал нищим, лишив самой возможности жить своим честным трудом; в социальном отношении он стал обманом огромных масс людей, всех тех, кого лишил социальной защиты, уверенности в завтрашнем дне, в саму возможность социальной справедливости в российском обществе; в политическом отношении он стал развалом, небывалым развалом всех структур российской государственности, самой идеи государственности, бессилием власти, ее и политической мысли, и политической воли, разгулом случайных, а в некоторых случаях и разрушительных политических сил; в правовом отношении он стал иллюзией защиты прав человека, ибо, пытаясь защищать права человека, почти ничего не было сделано для защиты самого человека, сам человек оказался беззащитным, так как не были выработаны экономические и социальные гарантии его прав, без которых они превращаются в простую декларацию прав; в идеологическом отношении он стал беспардонной демагогией на почве демократических и либеральных ценностей, которые были использованы не столько для возрождения России, сколько для разрушения архетипических основ бытия России и русских в истории, для слома базовых структур идентичности; в духовном отношении он стал хаотизатором основ национальной души, покушением на основы духовности нации, попыткой под маской духовного плюрализма хаотизировать всю вертикаль национальных ценностей, преодолеть их и как ценности и, тем более, как национальные, в итоге втолкнуть нацию и Россию в пространство бездуховности или предельно примитивного бытия духа...
      И последнее и что, быть может, самое трагическое - все это идеальные условия как для распада, так и для последующей глубинной деградации всего в России, самой России, генетического кода ее истории, преодоления не только основ локальности ее цивилизации, но и ухода из самой цивилизации как стадиального состояния социальности. В сущности, это идеальные условия для коллапса в истории.
      Таким образом, Август 1991-го втянул Россию в новый полномасштабный системный исторический кризис, по глубине и последствиям сравнимый лишь с Октябрем 1917. И эта сравнимость, разумеется, носит не случайный, а закономерный характер, в своей закономерности обусловленная общностью того вненационального субъекта, который всякий раз, как только Россия втягивается в кризисный период своего исторического развития, получает свободу для вненациональных форм исторической активности, для навязывания России и нации вненациональных проектов ее "осчастливливания" в истории. Эта общность Октября 1917-го и Августа 1991-го обусловлена общностью методов, целей, конечных смыслов преобразования России, самих вненациональных архетипов понимания и отношения к России и в ней к русской нации. И эта общность хорошо прослеживается уже на уровне элитных персоналий, активно действовавших и в Октябре, и Августе.
      Достаточно часто это дети и внуки "пламенных революционеров", безжалостно насиловавших страну и нацию исходя из общечеловеческих ценностей и идеалов своего времени, а позже в большинстве своем попавшие под репрессалии новой генерации "революционеров", с новыми "уточненными" взглядами на мировую революцию. Поэтому вполне закономерно, что дети и внуки "комиссаров в запыленных шлемах" прекрасно усвоили основной духовный архетип своих дедов и отцов - архетип тотального национального нигилизма. Вненациональную суть большевизма, вненациональное отношение к миру, истории, России, русской нации они впитали с молоком матери. Сместились только акценты, нюансировка. А в остальном - полное и шокирующее идейно-ментальное единство.
      В самом деле, идея примата общечеловеческих ценностей над национальными, западных над российскими очень напоминает идею примата классовых, пролетарских над национальными, коммунистических над российскими. Различаясь акцентами, они обнаруживают удивительную общность в главном - в полном пренебрежении национальным началом истории, и особенно русско-российским, страстным желанием, если не преодолеть его полностью, то, по крайней мере, переподчинить его иным, но всегда вненационально-инонациональным или, в лучшем случае, наднациональным ценностям и смыслам истории. Если это не род болезни - своеобразная нациофобия, то это просто национальное предательство, растянувшееся на целое столетие. В этой связи, чем же классический большевизм Октября 1917-го отличается от неклассического, либерального, образца Августа 1991-го? В сущности, ничем. Отлучение от национального в истории, национально ориентированного отношения к себе и к миру было и у большевизма, это есть и у либерал-большевизма, скажем больше и точнее - это главная его идейно-аксиологическая составляющая.
      Так, если для А.В.Луначарского "идея патриотизма - идея насквозь лживая", то она стала таковой и для современного российского либерализма "прибежищем для самого последнего негодяя". Что это, случайное совпадение? Думается, что нет, это следствие поражающего и одновременно с этим пугающего единства духовных архетипов большевизма и так называемых "демократов", настолько близкого, что оно делает, если не бессмысленным, то, бесспорно, политически неактуальным деление и противопоставление друг другу так называемых коммунистов так называемым демократам. И дело, как мы видим, не просто в том, что все они в свое время состояли в одной партии, а в более глубоком и от этого и в более опасном ментальном единстве на уровне духовных архетипов, архетипов вненационального отношения к России, самых разрушительных для основ ее существования как России.
      Ведь что значит подорвать основы всякой идентичности в стране и, прежде всего, национальной и вслед за этим все связи исторической преемственности, связывающие нацию и страну в единое историческое и национальное целое. Это значит подорвать само национальное сознание и как сознание, и как национальное тем более, основы его нравственного здоровья, ибо уровень патриотизма - это объективный показатель уровня нравственного здоровья нации. Это значит втолкнуть страну и нацию в пространство духовного хаоса, в котором все возможно, в котором нет никаких ограничений на любое понимание и отношение к стране, нации, истории, настоящему, будущему... - ко всему. Это значит замкнуть логическую цепь разрушения национального в истории и исторического в нации, превратив презрение к патриотизму в идейную основу презрения к самой России
      При этом пора не только осознать, но и признать приоритет национальной составляющей в патриотизме и ее незаменимость ни на какую другую. Истинная, а потому и самая глубокая составляющая любого патриотизма всегда национальна.