Постижение России; Опыт историософского анализа

Не стоит демонизировать собственную историю больше, чем того она заслуживает. С формационной точки зрения, и тем более в масштабах всемирно-исторического процесса, в Октябрьской революции, во всей ее индивидуальности и специфичности проявилось действие общих формационных закономерностей эпохи. Исключением не стала и гражданская война, неизбежная составляющая всех социальных революций. Ее масштабы и особенности обусловлены масштабами и особенностями самой России, но не сущностью и механизмами гражданского противостояния в обществе. Из 278 войн, имевших место с 1480 по 1941 год, 78 (или 28%) были гражданскими. И до тех пор, пока, по крайней мере, существуют классы и связанное с ними социально-экономическое неравенство в обществе, история обречена на крайности не просто гражданского противостояния, но и гражданской войны.
      Таким образом, с формационной точки зрения в Октябрьской революции не меньше исторически типического, чем исторически специфического. Ни наша гражданская война, ни наша революция, ни как политическая, ни как социальная, связанная с переходом от одной формации к другой, не являются чем-то абсолютно исключительными, выпадающими из общей формационной логики истории. Все это уже было в истории - и гражданские войны, и политические, и социальные революции. И нет никаких оснований исключать их реальности и в будущем и до тех пор, пока оно будет связано с развитием в пространстве формационной исторической реальности.
      И вместе с тем в Октябрьской революции и последовавшей после нее гражданской войне есть составляющая, превращающая их в совершенно исключительное явление в истории. И эта исключительность определяется только одним - цивилизационной составляющей Октября 1917-го, тем, что формационные изменения в России были превращены в цивилизационные изменения самой России, не просто в цивилизационную модернизацию, которая обычно сопутствует всем поискам новых формационных качеств общества, а в полномасштабный цивилизационный переворот, завершившийся цивилизационной катастрофой России. Социальное освобождение человечества, обретение Россией новых формационных качеств почему-то должно было стать реальностью на основе преодоления исторической и национальной России, ее цивилизационных основ как России. Всему этому способствовал изначальный порок марксизма как теории, на основе которой и осуществлялись все революционные преобразования в России. В нем социальное освобождение человечества мыслилось одновременно и как освобождение от всех форм его национального существования в истории и, следовательно, от локально цивилизационного многообразия истории.
      Марксизм - это теория формационного преобразования общества, почти полностью игнорирующая цивилизационное многообразие истории, хуже того, цивилизационную историческую реальность и логику истории вообще. И если она признает их, то только как часть более общего проекта коммунистического переустройства всего человечества. Но в действительности этот проект оказывается не столько цивилизационного, сколько формационного переустройства общества, так как предполагал преимущественно социальное и экономическое освобождение человечества. Оно считалось абсолютно главным и определяющим весь ход человеческой истории. Цивилизационное начало истории актуализировалось лишь в той его части, которое предполагало радикальную цивилизационную унификацию человечества, преодоление всех форм локальности цивилизации, всяких национальных спецификаций в общем коммунистически объединенном человечестве. Коммунизм - это не столько новая цивилизация, сколько новая формация и если цивилизация, то всего цивилизационно объединенного человечества.
      В этом смысле мыслить по-марксистски значит желать совместить обретение новых формационных качеств общества с самым радикальным изменением типа цивилизации - с отказом от основ локальности своей цивилизации, с полным преодолением исторической преемственности, основ исторической, культурной, духовной - национальной идентичности. И все это не случайно, так как коммунистическая цивилизация строится не на основе национальной, а классовой, не этнокультурной, а социально-экономической и политической идентичности. И все это придает ряд принципиально нереализуемых, утопических моментов коммунизму не как формационному, а именно как цивилизационному проекту переустройства человеческого общества и его истории.
      Первое - в нем нарушается органическая связь, и прежде всего иерархическая между формационной и цивилизационной логикой истории. С одной стороны, как уже отмечалось, наблюдается тенденция вообще всю историческую реальность и логику истории свести к формационной. С другой, когда это не удается сделать, наблюдается иная тенденция - подчинить цивилизационную историческую реальность и логику истории формационной, представить ее в качестве ведущей и доминирующей в истории. В действительности, отношения между ними носят как раз обратный характер: не цивилизационная реальность, в конечном счете, адаптируется к формационной, а формационная к цивилизационной, ибо локальная цивилизация, а не исторически преходящая общественно-экономическая формация есть абсолютный максимум истории. Именно поэтому локальная цивилизация сохраняется при всех формационных изменениях истории и адаптирует к себе любую формацию, после чего и на основе только чего она как формация становится исторической реальностью.
      Формационная историческая реальность и логика истории становятся реальностью и логикой истории лишь в той связи и мере, в какой становятся частью цивилизационной исторической реальности и логики истории, частью локальной цивилизации. Иное их соотношение принципиально искажает их действительное соотношение, а потому попытка реализовать его в истории равносильна попытке реализации в истории того, чего нет и быть в ней не может - утопии формационной исторической реальности вне доминирующих оснований и форм своего цивилизационного существования.
      Второе - коммунистический цивилизационный проект является утопическим в силу как раз именно своих претензий на универсальную общечеловечность. Он предполагает растворить в себе все богатство локальных цивилизаций, сведя их многообразие к однообразию всечеловеческой цивилизации. В ней должны раствориться генетические коды всех локальных цивилизаций и в этом синтезе-растворении образовать единый генетический код единой общечеловеческой цивилизации. Такая цивилизационная перспектива в истории, думается, несколько преувеличивает интеграционный потенциал истории вообще и современные тенденции к глобализации истории, в частности. Бесспорно, история становится более взаимозависимой, но от этого не менее разнообразной и, прежде всего, в цивилизационном отношении. А потому тенденцию к взаимосвязи и взаимовлиянию цивилизаций и культур, а в ряде случаев к унификации экономической, социальной и политической жизни не следует доводить до предела, до абсолютизированных форм бытия и развития в истории.
      Все реально сущее избегает абсолютизированных форм бытия, так как оно, как реально сущее, всегда имеет меру, до которой оно реализуемо и после которого - нет. История, которую хотят втолкнуть в пространство абсолютизированных форм бытия, хотят втолкнуть в пространство исторического хаоса и потрясений - в пространство нереализуемых форм бытия в истории. В самом деле, как можно реализовать тенденции к универсализации в современном мире, если придать им абсолютный характер, вплоть до полной унификации цивилизационных основ истории. И это в то время, когда история живет как раз благодаря цивилизационному многообразию своих основ - многообразию генетических кодов истории локальных цивилизаций. Их преодоление стало бы историческим коллапсом цивилизационной исторической реальности и логики истории вообще. По этой причине коммунистическая цивилизация в ее претензиях на предельный цивилизационный универсализм претендует на реализацию утопии в истории.
      Третье - нельзя создать общечеловеческую цивилизацию, полностью игнорируя специфику цивилизационного субъекта, а именно, что он является не классовым, а этнокультурным. В коммунистическом цивилизационном проекте изначально заложена ложная идея строительства новой универсальной всечеловеческой цивилизации на принципах только классовой идентичности и исключительности, на основе исторической миссии пролетариата. Такой цивилизационный проект исторически обречен, ибо нельзя создать новую цивилизацию, полностью игнорируя ее этнокультурную составляющую, ее основного субъекта - национальную общность. Классы, в отличие от наций, принадлежат другой исторической реальности и являются основным субъектом иной логики истории - формационной.
      В этой связи попытка создать новую цивилизационную общность, опираясь лишь на классового субъекта, сродни попытке создать новую цивилизационную общность вообще без субъекта, втянуть историю во вненациональное, а потому и во внецивилизационное развитие. Ничем, кроме тотальной хаотизации, это не грозит реальной истории, что в итоге и подтвердила история России в XX веке. Она стала историей великих исторических потрясений России в той самой мере, в какой стала пространством реализации не просто теории марксизма, а прежде всего той его части, которая связана с коммунистическим цивилизационным проектом переустройства общества и его истории.
      А что же в конечном итоге? Россия должна была стать и стала средством преодоления самой себя как России, средством становления основ новой всечеловеческой цивилизации, построенной на принципах только классовой исключительности, вне какой-либо существенной связи преемственности с этнокультурной субъектной базой истории самой России, больше того, вне какой-либо значимой связи преемственности со всей предшествующей историей России вообще. Россия просто должна была перестать быть Россией, из абсолютной самоцели исторического творчества превратиться в средство для достижения неких более высоких целей и смыслов бытия, связанных с общечеловеческими проектами осчастливливания всего человечества. Россия должна была растворить себя в человечестве, и цена этого растворения Россия, Неповторимая Россия.
      Во всем этом проявилась великая трагедия великой истории Великой России, основное противоречие Октября 1917-го, его двойственная природа: с формационной точки зрения это отнюдь не безрезультатный поиск новых формационных качеств общества на острие осуществления идей социальной справедливости; с цивилизационной - историческое преступление перед исторической и национальной Россией, перед ее историей, культурой, духовностью. Многое из того, что было объективировано в истории, культуре и духовности России в результате победы Октября 1917-го, и прежде всего с антинациональным, антирусским содержанием и направленностью, продолжает не только быть частью современных событий и процессов, но и дестабилизирующей их частью. И дестабилизирующей не что-нибудь, а опять-таки в первую очередь цивилизационную историческую реальность и логику развития современной России, и не откуда-нибудь, а начиная с архетипических глубин ее истории. Во всем этом проявилась удивительная живучесть погромных настроений в истории России XX века, который для России начался с великих исторических потрясений и, увы, ими и заканчивается. И у них есть своя логика, и она прежде всего логика цивилизационных потрясений - логика навязанного России цивилизационного переворота. И вот его характерные черты.
      Первое, что подлежит преодолению через механизмы цивилизационного переворота,- это генетический код истории: система архетипов социальности, культуры, духовности, сам способ их проживания в истории и самой истории, все, что составляет основы исторической и национальной идентичности историческое в нации и национальное в истории. Тот, кто наносит удар по генетическому коду истории локальной цивилизации, наносит удар не только и не просто по ее основам, но и по ее духовному сердцу. В связи с этим отнюдь не случайно, первое, что стало объектом цивилизационного разбоя большевизма, это духовное сердце российской цивилизации - Русское Православие и ее организационное ядро, Русская Православная Церковь. Удар был неизбежен, и в нем были задействованы разные мотивы: атеистическая природа самого марксизма, крайне воинственный характер, который он принял в условиях России; сращенность Русского Православия и Церкви с прежним режимом, а потому явная и скрытая оппозиционность новому, в том числе и прежде всего по причине его абсолютно богоборческого характера. Но за всем этим, и преимущественно теополитическим противостоянием лежат причины более глубокого духовного и исторического залегания.
      Русское Православие не есть нечто рядоположенное с русской историей, культурой, духовностью, но это и не просто их неотъемлемая часть, а есть нечто принципиальное иное и большее - то, что сформировало сами архетипы истории, культуры, духовности России, сам способ их проживания в истории, тем самым сделав их русскими. Они являются русскими настолько, насколько являются православными даже тогда, когда не являются религиозными. Религиозность - это только часть, основная, но часть духовной и исторической миссии Православия в России, другая связана с духовным окормлением всего, что есть истинно русского в русском и России, всей системы идеалов, целей, ценностей и смыслов бытия в человеке и истории, самой их иерархии. Поэтому тот, кто наносит удар по Русскому Православию, наносит удар больше, чем по самому социальному институту церкви или даже религии в обществе - удар наносится по архетипам русскости и России, по архетипическим основам российской цивилизации. И этот удар стал фактом истории, и он не просто был, а был нанесен с такой всесокрушающей силой, после которой не выживают.
      Всего три факта, но исчерпывающим образом характеризующих масштабы репрессий, обрушившихся на Русское Православие: около полумиллиона православных священников репрессировано, из них 200 000 расстреляно, утоплено, живьем зарыто в землю; за годы советской власти закрыто более 90% приходов, из 80 000 сохранилось около 7000; разрушенными оказались десятки тысяч храмов - зримые острова русской национальной идентичности. И все это на фоне остервенелой, не знающих никаких приличий, разнузданной атеистической пропаганды, круто замешанной на духовном насилии над личностью под патронажем государства. Удар наносился по Русскому Православию, а уничтожались основы русской духовности, базовые ценности национальной идентичности в истории, а значит, сама Великая Россия.
      Конечной целью всего этого должен был стать слом системы архетипов русскости и России, полный демонтаж системообразующих оснований генетического кода российской цивилизации. Он должен был расчистить историческое пространство для освоения новых цивилизационных оснований бытия в истории, мало или вообще ничего общего не имеющих с российскими, так как они должны были стать общими всему человечеству, формироваться на принципах классовой идентичности и исключительности поверх всех реально сложившихся национальных, культурных и исторических различий. Это был первый случай в истории России, когда она должна была переподчинить свои национальные интересы общечеловеческим, задачам общечеловеческого прогресса, таким, как их понимала тогда партия большевиков - задачам мировой пролетарской революции, социального освобождения всего человечества. Такое, естественно, можно было осуществить только на иных архетипических основах. Поэтому и начались замены.
      Место Православия, как самой глубокой духовной основы России, выстраданной всей ее историей, должно было занять заемное западноевропейское учение - марксизм. И это весьма симптоматично: впервые в своей истории Россия заимствовала у Запада не технологические достижения, не фасон одежды, отдельную идею или даже элемент культуры, а целое мировоззрение и связанную с ним идеологию и в масштабах, далеко выходящих за пределы простого заимствования. Ведь именно марксизм был призван заменить Православие, ни много ни мало, но в ее основной функции в истории России - быть основой русско-российской национальной идентичности. Вполне закономерно, что именно поэтому она переставала быть национальной, русско-российской, и как раз по мере того, как становилась марксистской, она просто разрушалась как национальная. Именно в этой связи и на этой основе марксизму был придан несуразный мессианский масштаб, а потому и выраженные свойства религиозности.
      Маркс был признан чуть ли не в качестве новой Мессии; избранником стал пролетариат; церковь заменила коммунистическая партия; вторым пришествием Христа стала социалистическая революция; адом - власть капиталистов; тысячелетнее царство - коммунизмом. Аналогии напрашиваются и далее: священное писание - "Капитал"; катехизис - "Манифест коммунистической партии"; много общего в приемах интерпретации и комментирования текстов классиков марксизма с текстами священного писания и священного предания; в разделении всех на "пламенных революционеров", членов партии и просто население просматривается деление на духовенство, клир и просто мирян; наконец, непогрешимость коммунистических вождей сродни непогрешимости если не самого Бога, то, безусловно, отцов церкви. При всей условности такого сравнения вместе с тем оно делает более прозрачной ту духовную мутацию, которая навязывалась России на уровне ее духовных архетипов.
      Но на этом подмены не закончились. Они, как раковая опухоль, своими метастазами опутали и поразили тело и душу всей страны и нации. На бескрайних просторах России начали происходить, по меньшей мере, странные вещи, странные с позиции нормальной логики истории, которая является нормальной лишь только постольку, поскольку считается с внутренней логикой истории страны, с ее историческим, культурным и духовным своеобразием, то есть не просто со сложившимися социально-экономическими и политическими реальностями, реалиями формационной исторической реальности, но и с цивилизационными, и в первую очередь с цивилизационными, хотя бы потому, что они, в конечном счете, адаптируют к себе формационные реалии, а не наоборот. Они сохраняются при всех формационных изменениях истории, сохраняя Россию. Но это не было исторической целью большевизма.
      Задача ставилась как раз иного порядка - на преодоление всего цивилизационного своеобразия России, ее уникального генетического кода истории. И для того, чтобы легче было это осуществить, был изобретен пресловутый и до настоящего времени постоянно подпитываемый миф о принципиальной исторической неполноценности России как России, которую, естественно, в этом случае можно преодолеть только с преодолением самой России, ее как исторический и национальный феномен. Эта связь между мифологемами исторической неполноценности России и цивилизационным погромом России весьма симптоматична и показательна. Нельзя навязывать стране цивилизационный беспредел без предварительной ее цивилизационной и национальной дискредитации. Есть прямая связь между клинической русофобией в понимании истории России как скопища замшелой отсталости и исторически неполноценных, а потому никаким исторически нормальным образом не реализуемых в нормальной истории исторических комплексов русской нации и цивилизационным предательством собственной истории.
      Пора не просто осознать эту связь, но и дать ей оценку как массированной, ни на чем не основанной антинациональной акции, направленной на разрушение исторических устоев существования русской нации в истории, а значит, и России. История, которая не представляет никакой ценности, ничего не стоит, даже простой жалости. Поэтому ее преодоление - это лучшее в ее участи. Пора осознать: цивилизационный погром собственной страны возможен только там и в той мере, где и в какой дискредитация ее истории принимает цивилизационный масштаб и глубину, доводится до дискредитации ее архетипических оснований, до разрушения исторического сознания нации. Именно в той самой мере, в какой в сознании нации преодолевается ее история, преодолевается и сама нация, а вслед за ней и все остальное, в нашем случае - Великая Россия.
      Преодоление исторических оснований бытия России в истории стало одной из программных целей большевизма. "Великое будущее, - вещал настолько же неукротимый, насколько и неутомимый революционер Л.Д. Троцкий, превращается для нас из туманной фантазии в реальность лишь постольку, поскольку стираются историей "самобытные" черты нашего "изумительного" прошлого"15. Вот так и не иначе. Отсюда и отношение к истории России как к "самобытному" и "изумительному" прошлому. Такое отношение к истории, в ряду прочих причин, возможно лишь в особых ментальных условиях: когда полностью потеряны основы исторической идентичности, когда история не выстрадана и не воспринимается в качестве своей собственной, единственно возможной и неповторимой, как собственная жизнь. А чужое - оно и есть чужое, его не так жалко, как свое, родное. Не жалко отказаться от исторически сложившихся названий улиц, городов, областей - превратить карту страны в географию по большей части малозначащих имен. Не жалко отказаться от самого названия государства, преодолеть все политические, социальные и институциальные традиции.
      Дероссиизация России во всем, что поддается дероссиизации,- вот лозунг целого исторического периода. Он был перекинут и на саму культуру. А как иначе можно интерпретировать предложение того же Троцкого "цивилизовать" русский язык, переведя его алфавит с кириллицы на латиницу. Как иначе можно интерпретировать жалкие потуги "пролеткульта" заменить всю русскую культуру так называемой "пролетарской", в частности, собой всю литературную классику. Как иначе понимать бесконечное выискивание с "кристально классовых позиций" идейной и художественной неполноценности великой русской литературы, превращение литературной критики из объективного литературного процесса в процесс сведения счетов со всяким национально мыслящим писателем. Как иначе понимать постоянное стремление новые культурные стандарты и ценности формировать преимущественно вне их национальной сущности и специфики, на ярко выраженной вненациональной основе, как антистандарты и антиценности, жестко противостоящие собственно национально-русским стандартам и ценностям.
      Подлинная самобытность и самоценность русской культуры была грубо отождествлена с ее отсталостью, а в некоторых случаях даже и с реакционностью. По этой причине любое дистанцирование от культурной самобытности и национально центрированной системы ценностей воспринималось как прогрессивное явление. Прогресс вообще стал определяться степенью дистанцирования от национальных культурных и духовных святынь, а в ряде случаев и их разрушением, тем, насколько нацию заставляли жить не своими национальными, а вненациональными интересами, такими, которые в пределе принадлежали всему человечеству. Прогресс стал ассоциироваться с преодолением всякой национальной субъектности в истории.
      Все эти изменения, а сказано далеко не обо всех - изменения цивилизационного масштаба и направленности с абсолютно разрушительным потенциалом по отношению к цивилизационным основам России. Разрушая непрерывность исторической преемственности истории России, они были центрированы на то, чтобы начать историю России как бы заново, с чистого листа. Но историю и до тех пор, пока она остается историей, нельзя начать заново, ее можно лишь продолжить в новом направлении, историческая эффективность которого будет находиться как раз в зависимости от исторической преемственности. Иначе говоря, от того, насколько новое направление в историческом развитии будет выражать в себе опыт всего предшествующего развития, и прежде всего насколько оно будет соответствовать генетическому коду истории, будет реализацией его архетипических основ, связывающих всю историю законами исторической преемственности. Но после Октября 1917-го это никого не волновало, ибо все были одержимы идеей тотального разрушения не просто до оснований, но и самих оснований истории России.
      Все были одержимы идеей строительства новой исторической реальности вне какой-либо существенной связи преемственности с российской, ее цивилизационными основами, с тем, что составляет незыблемую основу нашей истории, ее русскости и российскости. У кормила власти оказались люди, для которых сама идея патриотизма - "идея насквозь лживая", для которых "преподавание истории в направлении создания народной гордости, национального чувства и т. д. должно быть отброшено; преподавание истории, жаждущей в примерах прошлого найти хорошие образцы для подражания, должно быть отброшено"16. Отброшена должна была быть сама история России. И она была отброшена. Преподавание истории России было возобновлено в школах лишь через 20 лет после революции, в 1936 году. Такого радикализма исторического действия по уничтожению основ собственной истории всемирная история не знала. И это уже преступление.
      Все эти изменения своим острием были центрированы на разрушение базовых систем ценностей, выстраданных всей предшествующей историей России, на уничтожение их системообразующего основания, закрепленного в исторически сложившейся иерархии ценностей, в их русской и российской сущности. Именно на основе преодоления в них их национального начала взламывались основы национальной идентичности - исторической, культурной, духовной. Россию втянули в процессы преодоления своих уникальных архетипов в социальности, культуре, духовности, самого способа их проживания в истории, в процессы преодоления России как исторической и национальной России. Был совершен акт цивилизационного предательства России, который становился цивилизационным в той самой мере, в какой предавались цивилизационные основы России, начиная с их архетипических глубин. На европейских просторах России начался поиск нового Абсолюта, новых символов Веры, по сути, новой истории и, соответственно, нового способа ее проживания, новых сакральных смыслов истории, отличительной особенностью которых стала их подчеркнутая вненациональность, а на ранних этапах революции и антинациональность.
      И это больше чем закономерно, ибо все исторические преобразования в России были подчинены осуществлению исторической миссии единственного избранника тогдашней истории - пролетариата. Именно с его классово зауженных позиций все истинно русское и российское в России преодолевалось, преодолевалась сама историческая и национальная Россия. Она стала помехой на пути строительства новой цивилизации, с новым генетическим кодом истории. Россия подлежала преодолению именно как Россия, и именно это втянуло Россию в цивилизационный переворот, в эпоху не просто цивилизационной смуты, а великих исторических потрясений цивилизационных основ ее бытия в истории.
      Под видом борьбы против капитализма в экономике и политике, против русского "великодержавного" национализма в культуре и духовности практически велась борьба против исторической и национальной России, на уничтожение России как России.
      Все это повлекло за собой необходимость изменений в самой субъектной базе российской цивилизации, которые были тем радикальнее, чем радикальнее были изменения в цивилизационных основах России. И это понятно: сама потребность в изменении субъекта российской цивилизации - потребность, производная от тех изменений, которые происходят в генетическом коде ее истории. И в этом случае складывается строгое соответствие - генетический код истории формирует себе подобного субъекта и характер его изменений, сам их исторический масштаб определяется характером и масштабом изменений в генетическом коде истории, тем, что начинает доминировать в духовных основах общества и истории в основах человеческой души. При этом чрезвычайно важно различать формационный и цивилизационный характер и масштаб изменений субъектной базы истории вообще и в России, в частности.
      Изменения социально-классового состава общества всегда сопровождают формационные изменения. Новые формационные качества истории могут возникнуть, утвердиться и развиться в истории только как результат деятельности новых классовых сил, только в связи и на основе их реальности и активности в истории. Они с необходимостью сопровождают и цивилизационные изменения. И так как нации состоят, прежде всего, из классов и в определенном смысле больше ни из кого состоять не могут, то все цивилизационные изменения одновременно с этим превращаются в изменения изменяющие классы. Но цивилизационные изменения придают им не формационный, а цивилизационный масштаб и характер - не социально-классовый, а этнокультурный. Цивилизационные изменения всегда больше и глубже социально-классовых, они идут дальше и глубже их, придают им выраженное этнокультурное измерение и направленность, взрывая социально-классовую структуру общества посредством изменения ее этнокультурной основы, в частности, посредством процессов ее интернационализации. В этих процессах этнокультурная основа общества вначале денационализируется, после чего неизбежно наделяется иным национальным содержанием, смыслом и спецификой.
      В этом смысле всякая интернационализация основ общественной жизни эвфеменизм их денационализации, процесс, предшествующий перепрограммированию основ национального бытия в истории на иные национальные основы. Ибо вненациональных основ у истории не бывает в принципе, так как в этом случае история лишается цивилизационных основ, в частности, субъектных носителей этих основ - наций. А потому любые процессы в истории, с любым вектором исторического развития неизбежно приобретают национальную составляющую. И весь вопрос в этой связи сводится лишь к тому, чтобы определить ее национальную сущность.
      Что касается России, то после Октября 1917-го ее этнокультурная основа в результате революционных преобразований превращалась в основу с подчеркнуто вненациональным содержанием, смыслом и спецификой, легко переходившими в открыто антинациональное, ибо вненациональное в ряде предельных случаев может утвердить себя в истории лишь только через непримиримую борьбу с национальным, только через его уничтожение. Все это активно формировало на евразийских просторах России вненациональный исторический субъект, потребность в котором возникает не сама по себе, а лишь на основе вненационального генетического кода истории. И чем вненациональнее становится последний, тем более радикальным преобразованиям должен быть подвергнут выражающий его основное историческое содержание цивилизационный субъект, в данном случае русская нация.
      "Пролетарское принуждение во всех своих формах,- писал "ценнейший и крупнейший теоретик партии", ее "общий любимец" Н.И. Бухарин, - начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи".