Постижение России; Опыт историософского анализа

Но это не дает оснований для абсолютизации их места во всемирной истории, которая в принципе не имеет пределов и предельных социальных форм исторического развития, поскольку таковых не обнаруживает общественный прогресс. А он не случайно их не обнаруживает, так как есть принципиально открытый процесс, не имеющий изначально заданных конечных форм социального воплощения. Все они преходящи, ибо в историческом развитии нельзя найти то, что стало бы завершением человека, ни одной формы социальности, в которой он мог бы исчерпать себя как человека. Исключением не станет и капитализм. И это уже подтверждается современными прогностическими поисками будущих форм социальности.
      В этой связи из новейших изысканий особого внимания заслуживает концепция "постэкономической общественной формации", которая, по мнению ее автора В.Л. Иноземцева, не является уже в полном смысле экономической и даже социальной. Постэкономическая общественная формация представляет собой историческое состояние, становление которого происходит, начиная с достижения экономической общественной формацией наивысших форм своего развития, характеризующихся "устранением труда как основного вида человеческой деятельности, преодолением базирующегося на стоимостных закономерностях товарного производства и ликвидацией эксплуатации как существенно влияющего на общественную жизнь фактора". Это последняя ступень общественного бытия человека в том смысле, что за ее пределами начинается историческое пространство, в котором человек, по мнению автора, уже выходит за рамки самой социальности, а выходит за ее рамки потому, что выходит за рамки труда и, соответственно, стоимостных отношений.
      С позиций современных знаний трудно представить, как можно выйти за рамки социальности, труда и стоимостных отношений. Но позиция автора не лишена логики: выход за пределы труда действительно превращается в выход за пределы как социальности, так и стоимостных отношений, поскольку субстанцией и того и другого как раз и оказывается труд. Устраните труд, и устранится все, что на нем надстраивается, даже сама социальность. Весь вопрос в связи с этим заключается лишь в том, насколько это реально. Будущее парадоксально и даже в большей степени, чем кажется, ибо может стать и становится местом реализации принципиально новых тенденций развития, не просто преодоления наличного бытия, но и возникновения принципиально нового, в том числе и парадоксального с позиций наличной реальности, с тех позиций, с которых не учитывается, что будущее может стать и в итоге становится не просто другой, а именно принципиально иной реальностью. И вместе с тем насколько реально преодоление субстанции труда? Для нас этот вопрос представляет не только общий, но и специальный интерес, так как коммунизм тоже связывается, правда, в другом смысле, но связывается с рудиментализацией товарно-денежных и стоимостных отношений и в этом смысле может быть отождествлен с движением от экономических общественных формаций к постэкономической.
      Многое объясняет в этой познавательной ситуации то, как автор понимает сам феномен труда. Есть достаточные основания говорить о повышенной проблематичности интерпретации его только как "сознательной и целесообразной физической и умственной деятельности, являющейся реакцией человека на внешнее окружение и служащей удовлетворению его физиологических и социальных потребностей, отличных от потребностей в совершенствовании собственной личности". Думается, в данном случае неправомерно сведение функций труда только к удовлетворению потребностей, отличных от потребностей в совершенствовании собственной личности, что в итоге и приводит к противопоставлению труда и творчества, к представлениям о них как о независимых сущностях.
      При всех тех действительных различиях, отличающих творчество от труда и приводимых автором (целью творчества является не некий материальный объект, а человек, сам активный субъект; материальное благо - это, скорее, побочное следствие, чем цель самого творческого процесса; продукт творческого труда неотчуждаем, ибо приобретенные человеком в процессе творчества новые способности не могут быть отняты у него; мотивы деятельности перестают быть напрямую зависимыми от внешних материальных обстоятельств и приобретают серьезную индивидуальную специфику и т. д.), все-таки эти и другие различия, есть различия между творческими и нетворческими формами самого труда, но никак не между творчеством и трудом.
      Феномен творчества, при всех возможных его интерпретациях, не образует самостоятельной сущности, отличной от сущности труда, он есть неотъемлемое свойство самого труда, возникающее и развивающееся на основе его развития как труда. Не может быть творчества самого по себе, оно всегда творчество определенного вида труда. Как ни понимать творчество, оно всегда акциденциально, а не субстанциально по отношению к труду, даже и тогда, когда "это деятельность человека, воспринимающаяся им как порождаемая внутренним стремлением к самореализации и предполагающая данную самореализацию в качестве основной цели; деятельность, не воспроизводимая другими людьми как в своем процессе, так и в своем результате и не сопоставимая в силу этого с деятельностью других людей"10. В любом случае, формой какой бы деятельности ни было творчество, стремлением чего-то или к чему-то, воспроизводимой или не воспроизводимой деятельностью, оно оказывается деятельностью и, следовательно, свойством труда и, главное, остается, прежде всего, процессом порождения нечто нового, ранее не бывшего, процесса, реализуемого только на базе труда, труда как универсальной субстанции всех форм активности человека.
      Таким образом, труд не может быть преодолен творчеством, как субстанция своей акциденцией, сущность - явлением, формами своего существования, как молния не может быть преодолена громом, причина следствием. Кроме того, труд не может быть преодолен в принципе, ибо есть не просто реакция человека на внешнее окружение и служащая удовлетворению всего круга его потребностей. Труд есть способ существования человека в мире, универсальный и только человеку присущий способ обмена веществом, энергией и информацией с природой, универсальное средство во взаимодействии человека со всем сущим и при этом такое, которое позволяет человеку жить всем сущим, превращать неисчерпаемый потенциал возможностей всего сущего в свой собственный, в неисчерпаемый потенциал собственной сущности.
      Поэтому устранение феномена труда повлечет за собой устранение не просто основного вида деятельности, а самой деятельности, всех форм активности, не просто творчества, но его основы, больше того, самого социума, абсолютно всего, что есть общество и что есть в обществе. Если все вещи в труде, то это значит, что труд есть их основа. Труд бытийно-образующее начало человеческого в человеке. Все, что хочет быть человеческим, становится им посредством труда. Труд - последнее основание бытия человека в мире, оно умирает последним, а вместе с ним и сам человек. Это принципиально неустранимое начало бытия человека в мире.
      Все это ставит под сомнение реальность в будущем постэкономической формации в тех ее свойствах, которые постулируются автором концепции, поскольку все они становятся реальностью в связи и на основе преодоления феномена труда, как общей субстанции всех форм социальной активности человека, самой социальности, самого человека. Нельзя преодолеть то, что лежит в основе всего. Не может стать исторической реальностью то, что преодолевает основы самой исторической реальности - феномен человеческого труда. Поэтому не может быть реальности у творчества в том его понимании, которое способно устранить субстанцию труда и связанных с ней стоимостных отношений, наконец, саму экономику и даже социальность. Все это будет существовать до тех пор, пока будет существовать труд, как их всеобщая основа. А потому представления иного рода следует все-таки отнести к разряду представлений, до конца не контролируемых критериями строгой научности, по крайней мере, имеющимися в распоряжении современной науки.
      И вместе с тем в рассмотренной концепции отражены, правда, в абсолютизированной форме некоторые действительно действующие тенденции в развитии современного общества, явно нацеленные на обретение реальности в будущем. В самом деле, по мере решения человечеством проблем своего материального существования, вхождения в историческое пространство, в котором их удовлетворение становится само собой разумеющимся делом, общество перестает носить тот экономический характер, который пронизывает современное общество. Оно становится свободным не от необходимости производственной деятельности, воспроизводства и развития основ своего материального бытия, а от экономической необходимости и принуждения в его грубой экономической форме, от превращения человеком себя и своей жизни в средство экономического выживания. Такое общество, не переставая быть экономическим, перестает быть только им, оно раскрывает перед человеком пространство социальности как пространство подлинно человеческого развития - свободного и духовного и при этом свободного настолько, насколько является духовным, насколько духовность в своем развитии не стеснена экономической необходимостью, больше того, является целью ее осуществления.
      В таком обществе акценты бытия человека смещаются с общественного бытия на его сознание и в той мере, в какой сознание начинает знать, управлять и направлять бытие человека, в какой оно, как сознание, уходит в основание его бытия, которое становится тем больше человеческим, чем больше начинает определяться сознанием. В этом смысле подлинность бытия человека, как человеческого, определяется тем, до какой степени оно свободно от экономической необходимости и определяется не ею, а человеческим сознанием. В таком обществе и именно на такой основе радикально видоизменяются стоимостные закономерности и базирующееся на них товарное производство. Все это действительно будет разительно отличать новую экономику от той, в которой мы живем. И если учесть, что в ней радикально изменится сам труд, масштаб и глубина его наполнения творчеством, то есть самые серьезные основания говорить о новой формационной реальности как постэкономической, но отнюдь не такой, в которой вместе с изменением природы труда, будет преодолен якобы и сам труд.
      Таким образом, можно соглашаться или нет с таким или каким-то другим историческим сценарием будущего формационного развития истории, но нельзя не согласиться с тем, что этот сценарий есть и, главное, что ни одна из форм исторического бытия человечества не может стать в принципе предельной формой его бытия в истории. Это противоречит человеческой сущности, ее неисчерпаемости, тому, что человеку постоянно не хватает собственной сущности. Субстанциально человек - вечно незавершенное существо и незавершенное именно потому, что находит свою сущность в себе лишь только постольку, поскольку находит ее в системе сущностей всего Универсума, в самой его субстанциальности и в той самой мере, в какой познает и перевоплощает ее в свою собственную сущность, в основание своего бытия в Универсуме.
      Человек - это часть фундаментального проекта эволюции Универсума быть Универсумом, персонифицировать в себе весь Универсум, саму его субстанциальность, а значит, быть настолько человеком, насколько он, как человек, оказывается способным освоить неисчерпаемость Универсума, потенциал его бесконечного развития, превратив его в неисчерпаемый потенциал своего собственного бытия и бесконечного развития. Бесконечность, которая коренится в сущности человека, светится бесконечностью самого Универсума. Но это значит, что по самой природе бесконечности, потенциал бесконечного развития, содержащийся в человеческой сущности, ни в одной из форм ее исторического бытия не может найти адекватных своей бесконечности форм исторической реальности. Бесконечность по определению не может быть исчерпана конечными, преходящими формами бытия, только бесконечностью их смены.
      В этом смысле всемирная история не принадлежит раз и навсегда некой одной формации, некой одной форме социальности, культуры, духовности ничему, кроме как вечному изменению всего, что изменяется в истории. Неизменяемая сущность есть внеисторическая, а потому не существующая сущность. Все это ставит вопрос о научно прогнозируемом будущем человечества, ибо очевидно, что существующие формы его исторического бытия историчны, а потому преходящи. И вот в этой связи мы сталкиваемся с весьма любопытным парадоксом, имеющим особое значение для понимания сути исследуемого вопроса: имеет ли Октябрь 1917-го какой-то исторический, формационный смысл или же это черная дыра и в мировой, и в российской истории?
      Дело в том, что, если обратиться к анализу современных западных футурологических концепций, то все они, и это поразительно, с большей или меньшей адекватностью, но воспроизводят в своих прогностических конструкциях отдельные черты, свойства, связи и отношения коммунистического общества - такое будущее, каким оно прогнозировалось в работах классического марксизма. Так, в концепции общества массового потребления современное и еще в большей степени будущее общество представлено в качестве такого, которое вплотную приближается к идеалу всестороннего удовлетворения материальных потребностей человека. Но чем этот идеал отличается от коммунистического - жизни по потребностям? Разве что тем, что в марксизме определены условия такого существования человека: для того, чтобы жить по потребностям, необходимо работать по способностям. Равным образом определены и цели такого потребления. Это, конечно же, не само потребление. Оно становится лишь условием и средством всестороннего и гармоничного развития человеческой сущности, которая обретается как раз по ту сторону экономической необходимости, в пространстве свободы от потребностей физического существования, в пространстве всестороннего их удовлетворения.
      В чем суть концепции цивилизации досуга? В представлениях о том, что в будущем обществе доля рабочего времени будет неизбежно сокращаться за счет времени свободного, времени досуга. Но это один из краеугольных камней марксистских представлений о свободном времени как мериле богатства будущего общества, и при этом представлений, разработанных значительно раньше и куда более основательно, чем в концепции цивилизации досуга. В частности, специально оговорено, что свободное время - это пространство не праздного бытия, а напряженнейшего труда, время, в течение которого на качественно новом уровне воспроизводится основной капитал любого общества всесторонне развитая личность. Потребность в ней - это насущнейшая необходимость будущего общества, ибо проблемы его саморазвития настолько усложнятся, что их решение потребует совершенно иного субъекта, человека с принципиально иным уровнем образования, культуры, духовности для созидания принципиально иной социальности. Именно для достижения всего этого и потребуется возрастание доли свободного времени над рабочим, превращение свободного времени в пространство для подготовки качественно нового субъекта, удовлетворяющего требованиям достижения идеала всесторонне развитой личности. К слову сказать, и этот идеал человека роднит между собой все прогностические концепции в антропологическом измерении будущего общества.
      Далее, к чему сводится прогностическая часть "теории стадий экономического роста" (У.Ростоу), "единого индустриального общества" (Р.Арон, Ж.Фурастье), "технотронного" (З.Бжезинский), "постиндустриального" (Д. Белл, Г.Кан), "открытого общества" (К.Поппер). В конечном счете, к признанию высочайшего уровня развития науки и техники в качестве технико-технологического базиса будущего общества. Это общество высоких технологий, в котором наука превращается в непосредственную производительную силу. Но все это знаковые черты марксистских представлений о производительных силах будущего общества. Совпадения наблюдаются и по другим параметрам понимания будущего общества: социализация собственности, массовое акционирование капитала, его рассеивание и демократизация, завершающаяся становлением так называемого "народного капитализма"; преодоление через становление феномена средних слоев крайностей классового деления общества - образование социально и экономически более однородного общества; революция управляющих в сочетании с глубинной демократизацией общества, приводящая к развитым формам общественного самоуправления взамен государственного - вот далеко не полный перечень основных проектных тенденций в развитии современного общества.
      Но и они, если их брать со стороны их конечной исторической сути, мало чем отличаются от таковых в рамках коммунистического проекта преобразования общества: та же социализация собственности, то же преодоление классов и социальных различий, тот же примат общественного самоуправления над государственным, преодоление государства как социального института. И эти совпадения можно множить далее: будущее общество будет обладать особым потенциалом свободы - социальностью, при которой свободное развитие каждого станет необходимым условием свободного развития всех; в нем изменится статус семьи, она потеряет свою экономическую суть, усилив то, что делает ее семьей; иначе будут строиться отношения с природой - на принципах коэволюции; насилие перестанет быть повивальной бабкой истории, а потому исчезнут войны, как способ решения противоречий исторического развития?
      Все эти и многие другие совпадения носят, конечно же, не случайный характер: у единого человечества не может быть разного формационного будущего. Формационные качества общества - это как раз те самые, которые являются едиными для всего человечества и, соответственно, формационные стадии развития - универсальные стадии исторического развития всего человечества. Во всяком случае, история человечества до сих пор не обнаружила, чтобы какой-то историко-географический регион Земли развивался по отличной, особой, только ему присущей формационной логике истории, чем все остальные. В этом смысле не может быть какого-то особого японского, арабского, китайского или американского капитализма, выпадающего из общей сущности капитализма как социально-экономической системы. Капитализм есть капитализм, и он не может быть чем-то иным по своей сущности. Другое дело те спецификации, которым он подвергается в тех или иных историко-географических регионах.
      Но это та специфика, которая накладывается на любую формацию не формационной логикой истории, а цивилизационной и есть результат адаптации формации к основам локальности цивилизации - особенностям ее архетипов социальности, культуры, духовности, к специфике самого способа их проживания в истории и, следовательно, самой истории в геополитических пределах данной локальной цивилизации. Не формация, а локальная цивилизация, не формационная, а цивилизационная логика истории - вот что, в конечном счете, специфицирует историю, превращая ее в историю локальной цивилизации, в историю японского, арабского, китайского или американского капитализма. Формация и формационная логика истории - это логика универсалий и универсальных закономерностей, локальная цивилизация и цивилизационная логика истории - это логика спецификаций и локальных, специфических закономерностей.
      В данном случае важно акцентировать и другое: все человечество стоит перед реальностью новых формационных изменений, с единой сущностью и с единой исторической направленностью, перед реальностью новой формации. Как она будет называться - коммунистической, посткапиталистической, постиндустриальной, постэкономической? - не суть важно. Коммунизм, как термин, основательно дискредитирован политической практикой. Но дело ведь не в названии, не в словах, а в сути вещей, в том, насколько марксистские представления о формационных качествах будущего общества совпадают со всеми остальными. А они, как показал анализ, совпадают и если не во всем, то в главном - сущности.
      Это дает основание более трезво и взвешенно подходить к оценке реальности коммунистической перспективы и самого коммунистического проекта переустройства общества. Не следует быть ангажированным советским опытом строительства коммунизма больше, чем он того заслуживает, тем более что он и не был опытом строительства самого коммунизма, обретением в истории его формационных качеств. Его с большим трудом можно связать даже с опытом строительства социализма, ибо, если критерием социалистичности считать степень преодоления в обществе отчуждения человека от собственности и власти, то есть определять мерой реальных собственников и реальной демократии, то советская действительность была очень далеко стоящей от реального, а не вербального социализма, который больше прокламировался, чем утверждался в самой исторической реальности.
      Не стоит извращенной исторической реальностью извращать представления о ней, в частности, о ее перспективах. А они у человечества не просто есть, их наличие есть непременное условие собственно человеческого бытия. Человек вообще есть то, что есть его будущее, ибо уже в своих представлениях о нем человек объективирует то, что он есть. Кроме того, трудно оставаться человеком, не имея будущего. Тот, кто пытается жить без будущего, обречен уже сегодня, хотя бы потому, что лишается оснований подлинно человеческого бытия - смысла, то, ради чего, собственно, и стоит жить, начинать ее в каждый новый момент бытия. Нельзя жить в истории, сохраниться в ней и сохранить саму историю, не имея и не сохраняя исторических перспектив развития.
      В своей формационной части они очень близки к коммунистическим, не к способам достижения этих перспектив, они неизбежно будут многоразличными и это дело конкретной истории, а к их исторической сущности. И если мы ее признаем в качестве сущности будущей исторической реальности, то с формационной точки зрения Октябрьская революция, коль скоро она признается неотъемлемой частью коммунистического исторического проекта, не выглядит феноменом с сомнительным историческим смыслом. Он есть, другое дело как он был реализован. С позиций исторического опыта, приобретенного за XX столетие, нет оснований говорить о его исторической оптимальности. И вот почему.
      Россия воистину уникальная страна, ибо революционная часть ее населения, непомерно возбужденная идеей всеобщего и близкого счастья на Земле, социального освобождения не больше и не меньше как всего человечества, впервые в истории человечества вознамерилась стереть различия между учением и практикой жизни, теорией и историей - реализовать в исторической реальности "единственно верное учение", которое при этом было поднято в ранг новой всеобщей религии со всеми присущими всякой религии свойствами абсолютной непогрешимости. Но, во-первых, вопрос о наиболее эффективных способах бытия и развития в истории - это вопрос не столько теории, сколько самой практики исторического творчества. Он не может быть решен только посредством простой дедукции его принципов, методов и средств из какой-либо теории - экономической, социальной, политической, философской, а строго исторически, то есть исходя из тех исторических реальностей и тенденций исторического развития, которые сложились за предшествующий период истории, из их наиболее эффективных форм.
      Во-вторых, марксизм и, тем более, в догматизированной форме - это всего лишь навсего теория, система взаимосвязанных философских, экономических и социально-политических взглядов, идей, представлений. Это один из способов понимания мира, его неисчерпаемости, всего лишь один из возможных, но никак не единственный и, тем более, не такой, которым можно исчерпать неисчерпаемое. Теория, даже самая хорошая не может отразить всего, она всегда есть огрубление и упрощение реальной жизни. Между теорией и практикой жизни всегда остается зазор, момент неадекватности, который невозможно преодолеть никакой теорией, а только самой практикой жизни.
      Попытка не видеть всего этого, с маниакальным упорством внедрять в практику жизни принципы "единственно верного учения" не чем иным, как насилием над действительностью, закончиться не может, что мы и имеем в нашей истории. Россия - исторически изнасилованная теорией страна, изнасилованная, как говорится, из самых лучших побуждений. Но мы знаем, какими побуждениями выстилается дорога в ад. Россия получила свой ад в истории за излишнюю доверчивость и преданность идее. Правда, никто особо и не спрашивал ее согласия. "Особо мыслящая часть" российского общества, всегда уверенная в своей непогрешимости, просто навязала всему обществу ограниченность своих представлений на всемирную историю, Россию и место России в истории, навязала бескомпромиссной гражданской войной, открытым и массовым террором на протяжении десятков лет советской истории.
      В 1917 году такой системой взглядов оказался марксизм, в изменившихся исторических условиях найдут и находят новые, "единственно верные" и, главное, всегда вненациональные, которые и только которые заслуживают права на статус единственно верных идей. Главное не реальность, а идея, не жизнь, а борьба за нее, не Россия, а проект осчастливливания ее. Главное, Россия единственная в истории человечества страна, история которой была превращена, и при этом совершенно осознанно, в пространство реализации теории, по существу, в пространство небывалого в истории по масштабам и глубине исторического эксперимента, идейной душой которого стала подчеркнуто вненациональная идеология марксизма.
      Именно поэтому марксизм заслуживает того, чтобы сказать о нем особо, в силу того особого влияния, которое он оказал и не только на историю России, но и всего мира в XX столетии. Не ставя себе целью систематический критический анализ марксизма как науки и идеологии, это задача самостоятельного исследования, вместе с тем важно преодолеть тенденции к явной примитивизации его идейно-теоретической сущности. Если бы он был только идейной пустышкой, ничто и никак не отражающей и не объясняющей в исторической реальности, то XX век и особенно его первая половина, не смог бы стать тем, чем он стал - веком великих классовых потрясений и исторических преобразований, объясняющей и инициирующей теорией которых явился именно марксизм. Не стоит впадать в крайности нигилистического отрицания в угоду новых политических конъюнктур. Надо примириться с тем, что марксизм - это достаточно серьезное явление и истории, и культуры, но масштаб адекватности которого, как научной теории, явно преувеличен. В нем четко прослеживается три типа воззрений.
      Первый тип объединяет вокруг себя либо ошибочные и утопические взгляды и представления, либо воззрения, явным образом упрощающие отражаемую часть исторической реальности. Так, не выдержало проверку временем и исторической практикой учение марксизма об исторической миссии пролетариата в истории. Оказалось, что задача социального освобождения человечества не по силам одному классу, что это задача всех классов общества, всего человечества, в частности, не только классовой борьбы, но и классового сотрудничества идея совершенно чуждая для ортодоксального марксизма. К разряду явно упрощенных представлений об исторической реальности следует отнести и идею о диктатуре пролетариата как обязательном и необходимом политическом условии перехода к социализму. На практике эта идея превратилась в перманентное провоцирование гражданской войны - войны всех против всех и, кроме того, из основного условия перехода к социализму перевоплотилась в основное условие удержания власти, чуть ли не любой власти и уж точно любой ценой, а в конечном итоге - в способ углубления отчуждения человека от власти.
      В способ углубления отчуждения человека, на этот раз от собственности, превратилась и идея тотального обобществления собственности. Она не стала антитезой противоречиям частной собственности. Оказалось, что есть принципиальные различия между социализацией собственности, превращением каждого члена общества в собственника через развитие института частной собственности и обобществлением собственности, по сути, лишением всякого отношения к собственности основной массы населения, за исключением тех, кто имел привилегированные отношения с властью. Не преодолев отчуждения человека от собственности, а, напротив, углубив его в новых направлениях и измерениях, марксизм спровоцировал реализацию в истории социальной утопии и реализацию любыми средствами. Исторический итог - не просто потрясение формационных основ истории, но и радикальная дезориентация развития самой истории, навязывание ей исторически тупиковых вариантов развития.
      Ничто в истории не может иметь будущего, если оно провоцирует процессы отчуждения в обществе, в данном случае от собственности. Собственность стремится к персонификации. Если она не является отношением владения и распоряжения предметами производительного или непроизводительного потребления данного человека, то она превращается в отношения владения и распоряжения ими другим человеком, но всегда конкретным человеком. Нельзя поставить людей в равное отношение к собственности за счет лишения всякого отношения к ней, за счет лишения субъектности этих отношений. В лучшем случае она становится ничей, хотя это очень проблематично, в худшем приобретает анонимный характер, создающий условия для ничем не сдерживаемого безответственного отношения к собственности и паразитарного обогащения за ее счет.
      Так проблема социальной справедливости не решается, а заводится в тупик, выход из которого есть выход собственности из анонимных форм ее существования, из форм ее отчужденного от человека бытия, их преодоления через процессы подключения к реальным отношениям собственности массы людей. Это и есть альтернатива обобществлению собственности - ее социализация. Она же является альтернативой приватизации, тем более дикой приватизации собственности, которая завершается отнюдь не ее социализацией, а процессами, закрепляющими избранное, привилегированное отношение к собственности привилегированной части людей. Чем это закачивается? Тем, что история уже неоднократно проходила,- социально-классовой борьбой. От нее никто не сможет быть свободным и до тех пор, пока в мире будут бедные, до тех пор, пока отчуждение людей от собственности будет находить основание для своей реальности в истории.
      В марксизме содержится и второй тип воззрений. Они - истины, но были истинами своего времени. Социальные истины, как никакие другие, всегда по большей части конкретны, они дети своего времени, нередко вообще исторических ситуаций - обстоятельств времени и места. Попытка придать им безвременной характер - это попытка остановить мгновение, которое, безусловно, прекрасно, но только как мгновение, и которое, увы, нельзя остановить именно потому, что оно мгновение.