Я правду одну сказал, но слушать не хочет он.

Аллаху вручаю я в долине луну мою

Из стана; застёжек свод – вот место восхода ей.

Простился с ней, но лучше б с жизнью простился я,

А с ней не прощался бы – так было б приятней мне.

Как часто в разлуки день рассвет защищал меня,

И слезы мои лились, и слезы лились её.

Аллахом клянусь, не лгу. В разлуке разорван был

Покров оправдания, но я зачиню его.

И телу покоя нет на ложе, и также ей

Покоя на ложе нет с тех пор, как расстались мы.

Во вред нам трудился рок рукою злосчастною,

Он счастья меня лишил, и не дал он счастья ей.

Заботу без примеси лил рок, наполняя нам

Свой кубок; и пил я то, что выпить и ей пришлось».

А когда он окончил свои стихи, Тадж-аль-Мулук сказал ему: «Я вижу твоё тяжёлое состояние. Расскажи мне, отчего ты плачешь при взгляде на этот лоскут?» И, услышав упоминание о лоскуте, юноша вздохнул и сказал: «О владыка, моя история диковинна, и у меня случилось чудесное дело с этим лоскутом и его владелицей и той, что нарисовала эти рисунки и изображения». И он развернул тот лоскут, и вдруг на нем оказалось изображение газели, вышитое шёлком и украшенное червонным золотом, а напротив неё – изображение другой газели, которое было вышито серебром, и на шее у неё было ожерелье из червонного золота и три продолговатых выдолбленных топаза.

И, увидев это изображение и как оно хорошо исполнено, Тадж-аль-Мулук воскликнул: «Да будет превознесён Аллах, научивший человека тому, чего он не знал!» И к сердцу его привязалось желание услышать историю этого юноши. «Расскажи мне, что у тебя случилось с обладательницей этой газели», – попросил он его, и юноша начал:

«Знай, о владыка, что мой отец был купцом и не имел ребёнка, кроме меня. А у меня была двоюродная сестра, с которой я воспитывался в доме моего отца, так как её отец умер. И перед смертью он условился с моим отцом женить меня на ней; и когда я достиг зрелости мужчин, а она зрелости женщин, её не отделили от меня, и меня не отделили от неё. А потом отец поговорил с матерью и сказал: „В этом году мы напишем запись Азиза и Азизы“; и он сговорился с нею об этом деле и начал приготовлять припасы для свадебных пиршеств. И при всем том мы с моей двоюродной сестрой спали в одной постели и не знали, как обстоит дело, она была более рассудительна, Знающа и сведуща, чем я.

И тогда мой отец собрал все необходимое для торжества, и осталось только написать брачную запись и войти к моей двоюродной сестре; он захотел написать запись после пятничной молитвы и отправился к своим друзьям из купцов и другим и уведомил их об этом, а моя мать пошла и пригласила своих подруг-женщин и позвала родственников. И когда пришёл день пятницы, комнату, где должны были сидеть, помыли и вымыли в ней мраморный пол, и в нашем доме разостлали ковры и поставили там все, что было нужно, завесив сначала стены тканью, вышитой золотом; и люди сговорились прийти к нам в дом после пятничной молитвы, и мой отец пошёл и приготовил халву и блюда со сластями, и осталось только написать запись.

А мать послала меня в баню и послала за мной новое платье из роскошнейших одежд; и, выйдя из бани, я надел это роскошное платье, а оно было надушено, и когда я надел его, от него повеяло благовонным ароматом, распространившимся по дороге. Я хотел пойти в мечеть, но вспомнил об одном моем товарище и вернулся поискать его, чтобы он пришёл, когда будут делать запись, и я говорил себе: «Займусь этим делом, пока подойдёт время молитвы».

И я вошёл в переулок, в который я ещё никогда не входил; а я был потный после бани из-за новой одежды, бывшей на мне, и пот тёк, и от меня веяло благоуханием. Я сел в начале переулка отдохнуть и разостлал под собою платок с каёмкой, который был у меня, и мне стало очень жарко, и мой лоб вспотел, и пот лился мне на лицо, но я не мог обтереть его с лица платком, так как платок был разостлан подо мной.

Я хотел взять фарджию и обтереть ею щеку, но вдруг, не знаю откуда, упал на меня сверху белый платок. А этот платок был нежнее ветерка, и вид его был приятней исцеления для больного, и я схватил его рукой и поднял голову кверху, чтобы посмотреть, откуда упал этот платок. И глаза мои встретились с глазами обладательницы этой газели…»

И Шахразаду застигло, утро, и она прекратила дозволенные речи.

Когда же настала сто тринадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-альМулуку: «И я поднял голову кверху, чтобы посмотреть, откуда этот платок, и глаза мои встретились с глазами обладательницы этой газели. И вдруг, я вижу, высунулась она из окна с медной решёткой, и мои глаза не видали ничего прекраснее её, и, в общем, мой язык бессилен её описать. И, увидев, что я взглянул на неё, она положила палец в рот, а затем взяла свой средний палец и приложила его вплотную к указательному пальцу и оба пальца прижала к своему телу, между грудями, а затем она убрала голову из окна, закрыла створку окошка и ушла. И в моем сердце вспыхнул огонь, и разгорелось великое пламя, и взгляд на неё оставил после себя тысячу вздохов, и я в растерянности не слышал, что она сказала, и не понял, какие она делала знаки.

И я взглянул на окошко во второй раз, но увидел, что оно захлопнуто, и прождал до захода солнца, но не услышал ни звука и не увидал никого. И, отчаявшись увидеть её, я встал с места и захватил платок, и когда я развернул его, от него повеяло запахом мускуса, и меня охватил от этого запаха великий восторг, так что я стал как будто в раю. А затем я расстелил платок перед собою, и оттуда выпал тонкий листок бумаги, и когда я развернул листок, оказалось, что он пропитан благовонным ароматом и на нем написаны такие стихи:

Прочитав эти стихи, я устремил взор очей на красоту платка и увидел на одной из его каёмок вышитые строчки такого двустишия:

А на другой каёмке были вышиты строки такого двустишия:

И когда я увидел, какие были на платке стихи, в моем сердце вспыхнуло пламя огня и увеличились мои страсть и раздумье. И я взял платок и бумажку и принёс их домой, не зная хитрости, чтобы соединиться с нею, и не мог я, в любви, говорить о подробностях.

Я добрался до дому только тогда, когда прошла часть ночи, и увидел, что дочь моего дяди сидит и плачет; и, увидав меня, она вытерла слезы и подошла ко мне и сняла с меня одежду и спросила, отчего меня не было. И она рассказала мне: «Все люди (эмиры, вельможи, купцы и другие) собрались в нашем доме, и явились судьи и свидетели, и они съели кушанья и просидели немного, ожидая твоего прихода, чтобы написать брачную запись, а когда они отчаялись, что ты придёшь, то разошлись и ушли своей дорогой. Твой отец, – говорила она, – сильно рассердился, из-за этого и поклялся, что он напишет запись только в будущем году, так как он истратил на это торжество много денег. А что было с тобой сегодня, что ты задержался до этого времени и случилось то, что случилось из-за твоего отсутствия?» – спросила она потом. И я ответил: «О дочь моего дяди, не спрашивай, что со мной случилось!» – и рассказал ей про платок и все сообщил ей с начала до конца. И она взяла бумажку и платок и прочитала, что было на них написано, и слезы потекли по её щекам, и она произнесла такие стихи:

Потом она спросила: «Что же она сказала тебе и какие сделала знаки?» И я отвечал: «Она не произнесла ничего, а только положила палец в рот и потом приложила к нему средний палец и прижала оба пальца к груди и показала на землю, а затем она убрала голову из окна и заперла окно. И после этого я её не видел, но она взяла с собою моё сердце, и я просидел, пока не скрылось солнце, ожидая, что она выглянет из окна второй раз, но она этого не сделала, и, отчаявшись, я ушёл из того места и пришёл домой. Вот моя повесть, и я хочу от тебя, чтобы ты мне помогла в моем испытании».

И Азиза подняла голову и сказала: «О сын моего дяди, если бы ты потребовал мой глаз, я бы, право, вырвала его для тебя из века. Я непременно помогу тебе в твоей нужде, и ей помогу в её нужде: она в тебя влюблена так, как и ты влюблён в неё». – «А как истолковать её знаки?» – спросил я; и Азиза ответила: «То, что она положила палец в рот, указывает, что ты у неё на таком же месте, как душа в её теле, и что она вопьётся в близость к тебе зубами мудрости. Платок указывает на привет от любящих возлюбленным; бумажка обозначает, что душа её привязалась к тебе, а прижатие двух пальцев к телу между грудями значит, что она говорит тебе: через два дня приходи сюда, чтобы от твоего появления прекратилась моя забота. И знай, о сын моего дяди, что она тебя любит и доверяет тебе, и вот какое у меня толкование её знакам, а если бы я могла выходить и входить, я бы, наверное, свела тебя с нею в скорейшем времени и накрыла бы вас своим подолом».

И, услышав это от Азизы, – говорил юноша, – я поблагодарил её за её слова и сказал себе: «Потерплю два дня». И я просидел два дня дома, не выходя и не входя, и не ел и не пил, и я положил голову на колени моей двоюродной сестры, а она утешала меня и говорила: «Укрепи свою решимость и отвагу, успокой сердце и ум…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Когда же настала сто четырнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: „А когда эти два дня окончились, дочь моего дяди сказала мне: «Успокой свою душу и прохлади глаза! Укрепи свою решимость, надень платье и отправляйся к ней, как назначено“.

Потом она поднялась, дала мне переодеться и окурила меня, а затем она укрепила во мне силу и ободрила мне сердце, и я вышел, и шёл, пока не вошёл в тот переулок. Я посидел немного на лавочке, и вдруг окно распахнулось, и я своими глазами увидел ту женщину. И тут я обмер, а очнувшись, я укрепил свою волю и ободрился сердцем и взглянул на неё второй раз, но исчез из мира; а придя в себя, я увидел, что женщина держит в руке зеркало и красный платок. И, увидев меня, она засучила рукава и, раздвинув свои пять пальцев, ударила себя по груди ладонью и пятью пальцами, а затем она подняла руки и выставила зеркало из окна, после чего она взяла красный платок и ушла с ним, а вернувшись, три раза опустила его из окна в переулок, опуская и поднимая его, и потом скрутила платок и свернула его рукою и наклонила голову. А затем она убрала голову из окна и заперла окно, и ушла, не сказав мне ни единого слова; напротив, она оставила меня растерянным, и я не Знал, какие она делала знаки.

Я просидел до вечерней поры, а потом пришёл домой, около полуночи, и я увидел, что дочь моего дяди положила щеку на руку и глаза её льют слезы, и она говорила такие стихи:

И когда я услышал её стихи, мои заботы увеличились, и умножились мои горести, и я упал в углу комнаты, а Азиза встала и перенесла меня, а потом она сняла с меня одежду и вытерла моё лицо рукавом и спросила меня, что со мной случилось.

И я рассказал ей обо всем, что испытал от той женщины, и она сказала: «О сын моего дяди, изъяснение знака ладонью и пятью пальцами таково: приходи через пять дней; а её знак зеркалом и опусканием и поднятием красного платка и то, что она высунула голову из окна, означает: сиди возле лавки красильщика, пока к тебе не придёт мой посланный».

И когда я услышал эти слова, в моем сердце загорелся огонь, и я воскликнул: «Клянусь Аллахом, о дочь моего дяди, ты права в этом объяснении! Я видел в переулке красильщика-еврея!»

И я заплакал, а дочь моего дяди сказала мне: «Укрепи свою решимость и будь твёрд сердцем; другой охвачен любовью несколько лет и стоек против жара страсти, а ты влюблён только пять дней, так почему же ты так горюешь?»

И она принялась утешать меня речами и принесла мне еду, и я взял кусочек и хотел его съесть, но не мог. И я отказался от питья и еды и расстался со сладостью сна, и моё лицо пожелтело, и красоты мой изменились, так как я прежде не любил и вкушал жар любви только в первый раз. И я ослаб, и дочь моего дяди ослабла из-за меня, и она рассказывала мне о состоянии влюблённых и любящих, чтобы меня утешить, каждую ночь, пока я не засну, а просыпаясь, я находил её не спящей из-за меня, и слезы бежали у неё по щекам.

И я жил так, пока не прошли эти пять дней, и тогда дочь моего дяди нагрела мне воды и выкупала меня, и надела на меня одежду, и сказала: «Отправляйся к ней. Да исполнит Аллах твою нужду и да приведёт тебя к тому, чего ты хочешь от твоей любимой!»

И я пошёл, и шёл до тех пор, пока не пришёл к началу того переулка, а день был субботний, и я увидел, что лавка красильщика заперта. Я просидел подле неё, пока не прокричали призыв к предзакатной молитве; и солнце пожелтело, и призвали к вечерней молитве, и настала ночь, а я не видел ни следа той женщины и не слышал ни звука, ни вести. И я испугался, что сижу один, и поднялся и шёл, точно пьяный, пока не пришёл домой, а войдя, я увидел, что дочь моего дяди, Азиза, стоит, схватившись одной рукой за колышек, вбитый в стену, а другая рука у неё на груди, и она испускает вздохи и говорит такие стихи:

А окончив стихи, она обернулась и увидала меня, и, вытерев слезы рукавом, улыбнулась мне в лицо и сказала: «О сын моего дяди, да обратит Аллах тебе на пользу то, что он даровал тебе! Почему ты не провёл ночь подле твоей любимой и не удовлетворил твоё желание с нею?» А я, услышав её слова, толкнул её ногою в грудь, и она упала на стену и ударилась лбом о косяк, а там был колышек, и он попал ей в лоб. И, посмотрев на неё, я увидел, что её лоб рассечён и течёт кровь…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Когда же настала сто пятнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: „Когда я ударил дочь моего дяди в грудь ногою, она наткнулась на косяк, и колышек попал ей в лицо, и она раскроила себе лоб, и потекла кровь. И она промолчала и не сказала ни слова, но тотчас же встала и, оторвав лоскуток, заткнула им рану, повязала её повязкою и вытерла кровь, лившуюся на ковёр, как ни в чем не бывало, а потом она подошла ко мне и улыбнулась мне в лицо и сказала нежным голосом: «Клянусь Аллахом, о сын моего дяди, я говорила это, не смеясь над тобою и над нею! Я мучилась головной болью, и у меня было в мыслях пустить себе кровь, а сейчас моей голове стало легче, и лоб облегчился. Расскажи мне, что с тобою было сегодня“.

И я рассказал обо всем, что мне выпало из-за этой женщины, и, рассказавши, заплакал, но Азиза молвила: «О сын моего дяди, радуйся успеху в твоём намерении к осуществлению твоих надежд! Поистине, это знак согласия, и он состоит в том, что она скрылась от тебя, так как желает тебя испытать: стоек ты или нет и правда ли ты любишь её, или нет. А завтра отправляйся на прежнее место и посмотри, что она тебе укажет; ты близок к радостям, и твои печали прекратились».

И она принялась утешать меня в моем горе, а я все больше огорчался и печалился. А потом она принесла мне еду, но я толкнул поднос ногою, так что все блюда разлетелись по сторонам, и воскликнул: «Все, кто влюблён, одержимые, и они не склонны к пище и не наслаждаются сном!» Но дочь моего дяди, Азиза, сказала: «Клянусь Аллахом, о сын моего дяди, – это признак любви!» – и у неё потекли слезы. Она подобрала черепки от блюд и остатки кушанья и стала развлекать меня рассказами, а я молил Аллаха, чтобы настало утро. А когда утро наступило и засияло светом и заблистало, я отправился к той женщине и торопливо вошёл в переулок и сел на лавочку. И вдруг окошко распахнулось, и она высунула голову из окна, смеясь, а затем она скрылась и вернулась, и с ней было зеркало, кошель и горшок, полный зелёных растений, а в руках у неё был светильник. И первым делом она взяла в руки зеркало и, сунув его в кошель, завязала его и бросила в комнату, а затем опустила волосы на лицо и на миг приложила светильник к верхушкам растений, а после того взяла все это и ушла, заперев окно. И моё сердце разрывалось от этого и от её скрытых знаков и тайных догадок, а она не сказала мне ни слова, и моя страсть от этого усилилась и любовь и безумие увеличились.

И я вернулся назад с плачущим оком и печальным сердцем, и вошёл в свой дом, и увидел, что дочь моего дяди сидит лицом к стене. И сердце её горело от забот и огорчений и ревности, но любовь помешала ей сказать мне что-нибудь о своей страсти, так как она видела, что я влюблён и безумен. И я посмотрел на неё и увидел у неё на голове две повязки: одна из-за удара в лоб, а другая – на глазу, так как он стал у неё болеть от долгого плача. И она была в наихудшем состоянии и, плача, говорила такие стихи:

А окончив стихи, она посмотрела и увидела меня, продолжая плакать, и тогда она вытерла слезы и поднялась ко мне, но не могла говорить, таково было её волнение.

И она помолчала некоторое время, а потом сказала: «О сын моего дяди, расскажи мне, что выпало тебе в этот раз»; и я рассказал ей обо всем, что случилось, и тогда она воскликнула: «Терпи, пришла пора твоей близости с нею, и ты достиг исполнения твоих надежд! Тем, что она показала тебе зеркало и засунула его в кошель, она говорит тебе: когда нырнёт в темноту солнце; а опустив волосы на лицо, она сказала: когда придёт ночь и опустится тёмный мрак и покроет свет дня – приходи. А её Знак горшком с цветами говорит: когда придёшь, войди в сад за переулком; а знак свечою означает: когда войдёшь в сад, жди там; и где найдёшь горящий светильник, туда и отправляйся, и садись возле него, и жди меня: поистине, любовь к тебе меня убивает».

И, услышав слова дочери моего дяди, я воскликнул от чрезмерной страсти и сказал: «Сколько ты ещё будешь обещать и я стану ходить к ней, не достигая цели? Я не вижу в твоём объяснении правильного смысла!»

И дочь моего дяди засмеялась и сказала: «У тебя должно остаться терпения лишь на то, чтобы вытерпеть остаток этого дня, пока день не повернёт на закат и не придёт ночь с её мраком, и тогда ты насладишься единением и осуществлением надежд, и это – слова истины без лжи. – И она произнесла такое двустишие:

И потом она подошла ко мне и стала утешать меня мягкими речами, но не осмеливалась принести мне какойнибудь еды, боясь, что я на неё рассержусь, и не надеялась она, что я склонюсь к ней. Она только хотела подойти ко мне и снять с меня платье, а потом она сказала мне: «О сын моего дяди, сядь, я расскажу тебе что-нибудь, что займёт тебя до конца дня; и если захочет Аллах великий, не придёт ещё ночь, как ты уже будешь подле твоей любимой».

Но я не стал смотреть на неё и принялся ждать прихода ночи и говорил: «Господи, ускорь приход ночи!» А когда пришла ночь, моя двоюродная сестра горько заплакала и дала мне зёрнышко чистого мускуса и сказала: «О сын моего дяди, положи это зёрнышко в рот[181] и когда ты встретишься со своей любимой и удовлетворишь с нею свою нужду и она разрешит тебе то, что ты желаешь, скажи ей такой стих:

А потом она поцеловала меня и заставила поклясться, что я произнесу этот стих из стихотворения, только когда буду выходить от этой женщины; и я отвечал: «Слушаю и повинуюсь». И я вышел вечерней порой, и пошёл, и шёл до тех пор, пока не достиг сада. И я нашёл его ворота открытыми, и вошёл, и увидел вдали свет, и направился к нему; и, дойдя до него, я увидел большое помещение со сводом, над которым был купол из слоновой кости и чёрного дерева, и светильник был подвешен посреди купола. А помещение устлано было шёлковыми коврами, шитыми золотом и серебром, и тут была большая горящая свеча в подсвечнике из золота, стоявшая под светильником, а посредине помещения был фонтан с разными изображениями, а рядом с фонтаном – скатерть, покрытая шёлковой салфеткой, подле которой стояла большая фарфоровая кружка, полная вина, и хрустальный кубок, украшенный золотом. А возле всего этого стоял большой закрытый серебряный поднос. И я открыл его и увидел на нем всевозможные плоды: фиги, гранаты, виноград, померанцы, лимоны и апельсины; и между ними были разные цветы: розы, жасмины, мирты, шиповник и нарциссы и всякие благовонные растения.

И я обезумел при виде этого помещения и обрадовался крайней радостью, и моя забота и горесть прекратились, но только я не нашёл там ни одной твари Аллаха великого…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Когда же настала сто шестнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: «И я обезумел при виде этого помещения и обрадовался крайней радостью, но только я не нашёл там ни одной твари Аллаха великого и не видел ни раба, ни невольницы и никого, кто бы заботился обо всем этом или сохранял эти вещи. И я сидел в этом покое, ожидая прихода моей любимой, пока не прошёл первый час ночи, и второй час, и третий – а она не приходила. И во мне усилились муки голода, так как я некоторое время не ел пищи из-за сильной любви; и когда я увидел это место и мне стало ясно, что дочь моего дяди правильно поняла знаки моей возлюбленной, я отдохнул душою и почувствовал муки голода. И возбудили во мне желание запахи кушаний, бывших на скатерти, когда я пришёл в это место, и душа моя успокоилась относительно единения с любимой, и захотелось мне поесть. Я подошёл к скатерти и поднял покрывало и увидел посередине её фарфоровое блюдо с четырьмя подрумяненными курицами, облитыми пряностями, а вокруг блюда стояли четыре тарелки: одна с халвой, другая с гранатными зёрнышками, третья с баклавой[182] и четвёртая с пышками, и на этих тарелках было и сладкое и кислое. И я поел пышек и съел кусочек мяса и, принявшись за баклаву, съел немного и её, а потом я обратился к халве и съел её ложку, или две, или три, или четыре, и съел немного курятины и кусок хлеба. И тогда мой живот наполнился, и суставы у меня расслабли, и я слишком размяк, чтобы не спать, и положил голову на подушку, вымыв сначала руки, и сон одолел меня, и я не знаю, что случилось со мной после этого. И я проснулся только тогда, когда меня обжёг жар солнца, так как я уже несколько дней не вкушал сна; и, проснувшись, я нашёл у себя на животе соль и уголь. Я встал на ноги и стряхнул одежду и повернулся направо и налево, но не увидел никого, и оказалось, что я лежал на мраморных плитах, без постели, и я смутился умом и огорчился великим огорчением, и слезы побежали у меня по щекам, и я опечалился о самом себе. И, поднявшись, я отправился домой, и когда пришёл туда, то увидел, что дочь моего дяди ударяет рукой в грудь и плачет, проливая слезы и соперничая с облаками, что льют дождь, и она говорила такие стихи:

А увидев меня, она поспешно встала и вытерла слезы, и обратилась ко мне с мягкой речью, и сказала: «О сын моего дяди, ты охвачен любовью, и Аллах был к тебе милостив, внушив той, кого ты любишь, любовь к тебе, а я в слезах и в горе из-за разлуки с тобой. Кто меня упрекнёт и кто оправдает? Но Аллах да не взыщет с тебя из-за меня!»

Потом она улыбнулась мне и, сняв с меня одежду, расправила её и сказала: «Клянусь Аллахом, это не запах того, кто наслаждался со своею любимой! Расскажи же мне, что с тобой случилось, о сын моего дяди!» И я рассказал ей обо всем, что случилось со мною, и она второй раз улыбнулась гневной улыбкой и воскликнула: «Поистине, моё сердце полно боли! Пусть не живёт тот, кто делает тебе больно! Эта женщина сильно превозносится над тобою, и, клянусь Аллахом, о сын моего дяди, я боюсь для тебя зла от неё. Знай, о сын моего дяди, объяснение соли такое: ты потонул во сне и похож на скверное кушанье, отвратительное для души, и тебя следует посолить, чтобы ты не был извергнут обратно. Ты объявляешь себя благородным влюблённым, а сон для влюблённых запретен, и твои притязания на любовь лживы. Но и её любовь к тебе тоже лживая, так как, увидя, что ты спишь, она не разбудила тебя; если бы её любовь была искренна, она бы, наверное, тебя разбудила. А что до угля, то объяснение этого знака такое: очерни Аллах твоё лицо, раз ты ложно объявил себя любящим; ты – молодое дитя, и у тебя только и заботы, что поесть, попить да поспать. Вот объяснение её знаков, да освободит тебя от неё великий Аллах!»

Услышав эти слова, я ударил себя рукою в грудь и воскликнул: «Клянусь Аллахом, это и есть истина, так как я спал, а возлюбленные не спят! Я сам себе обидчик, и больше всего повредили мне сон и еда! Что теперь будет?»

И я сильно заплакал и сказал дочери моего дяди: «Укажи мне, что сделать, и пожалей меня – пожалеет тебя Аллах! – иначе я умру». А дочь моего дяди любила меня великой любовью…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Когда же настала сто семнадцатая ночь, она сказала:

«Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: „И я сказал дочери моего дяди: „Укажи мне, что сделать, и пожалей меня – пожалеет тебя Аллах!“ А она любила меня великой любовью, и ответила: «На голове и на глазах! Но только, о сын моего дяди, я много раз говорила тебе: если бы я могла входить и выходить, я бы, наверное, свела тебя с нею в ближайшее время и накрыла бы вас своим подолом, и я поступаю с тобою так лишь для того, чтобы ты был доволен. Если захочет Аллах великий, я не пожалею крайних усилий, чтобы свести вас; послушай же моих слов и повинуйся моему приказу. Иди в то самое место и сиди там, а когда будет время вечера, сядь там же, где ты сидел, и остерегайся что-нибудь съесть, так как пища навлекает сон. Берегись же заснуть; она придёт к тебе только после того, как минует четверть ночи, да избавит Аллах тебя от её зла!“

Услышав эти слова, я обрадовался и стал молиться Аллаху, чтобы прошла ночь, а когда ночь прошла, я хотел уходить, и дочь моего дяди сказала мне: «Если встретишься с нею, скажи ей тот прежний стих, когда будешь уходить». И я ответил: «На голове и на глазах!» – и вышел и пошёл в сад, и увидел, что помещение убрано так, как я видел в первый раз, и там было все, что нужно из кушаний, закусок и напитков, цветов и прочего. Я поднялся в это помещение и почувствовал запах кушаний, и моей душе захотелось их, и я удерживал её несколько раз, но не мог удержать.