Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Тысяча и одна ночь

ModernLib.Net / Древневосточная литература / без автора / Тысяча и одна ночь - Чтение (стр. 92)
Автор: без автора
Жанры: Древневосточная литература,
Сказки

 

 


«Любви унижения знак – Влюблённых рыданье и плач.

Особенно плачут они, Коль сетовать некому им».

И юноша воскликнул: «Клянусь Аллахом, ты отлично спела, о госпожа. Позволишь ли ты мне умереть?» – «Да, если ты влюблённый», – сказала певица из-за занавески. И юноша положил голову на подушку и закрыл глаза. И, когда кубок дошёл до юноши, мы стали будить его и вдруг видим – он мёртв. И мы собрались около него, и замутилась наша радость, и мы огорчились и тотчас же разошлись. А когда я пришёл домой, моим родным показалось подозрительно, что я пришёл в столь необычное время. И я рассказал им, что случилось с юношей, чтобы удивить их этим. И дочь услышала мои слова и вышла из той комнаты, где был я, и вошла в другую комнату, и я вышел за ней и вошёл в ту комнату и увидел, что девушка прилегла на подушку так же, как я рассказывал про юношу. И я потрогал её и вдруг вижу – она умерла. И мы начали её обряжать и наутро вышли хоронить, и юношу тоже вынесли хоронить. И мы пошли по дороге на кладбище и вдруг видим третьи носилки, и мы спросили про них, и вдруг оказалось, что это носилки певицы: когда до неё дошла весть о смерти моей дочери, она сделала то же, что сделала та, и умерла. И мы похоронили их троих в один день, и это самое удивительное, что слыхано из рассказов о влюблённых».

Рассказ о влюблённых, погибших от любви (ночи 410—411)

Повествуют также, что аль-Касим ибн Ади рассказывал со слов одного человека из племени Бену-Тсмим, что тот говорил: «Однажды я вышел поискать заблудившуюся верблюдицу и пришёл к воде племени Бену-Тай, и увидел две толпы народа, одну около другой, и вдруг я слышу, что в одной толпе идёт такой же разговор, как и разговор людей другой толпы. И я всмотрелся и увидел в одной толпе юношу, которого испортила болезнь, и был он точно потёртый бурдюк. И когда я его рассматривал, он вдруг произнёс такие стихи:

«Зачем, зачем прекрасная не приходит —

То скупость от прекрасной или разлука?

Я заболел и всеми посещён был,

Но что же тебя с пришедшими не видел?

Была бы ты больна, я прибежал бы,

Угрозы бы меня не отдалили.

Тебя лишившись, среди них один я.

Утратить друга, мой покой, ужасно!»

И его слова услышала девушка из другой толпы и устремилась к нему, и её родные последовали за ней, но она стала от них отбиваться. И юноша услышал её и бросился к ней, но люди из той толпы устремились к нему и ухватились за него, и он стал от них вырываться, а девушка вырывалась от своих, пока они оба не освободились.

И тогда каждый из них бросился к другому, и они встретились между обеими толпами и обнялись и упали на землю мёртвые…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Четыреста одиннадцатая ночь

Когда же настала четыреста одиннадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда юноша и девушка встретились между обеими толпами, они обнялись и упали на землю мёртвые. И вышел из палаток старец и остановился над ними обоими и произнёс: „Поистине, мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся!“ И заплакал сильным плачем и воскликнул: „Да помилует вас обоих Аллах великий! Клянусь Аллахом, поистине, если вы не соединились при жизни, я соединяю вас после смерти!“ И он приказал обрядить их, и их вымыли и завернули в один саван, и вырыли им одну могилу, и люди помолились над ними, и их похоронили в – этой могиле, и ни в той, ни в другой толпе не осталось мужчины или женщины, которых я не видел бы плачущими об умерших и бьющими себя по лицу. И я спросил старика про этих двух, и он сказал: „Она – моя дочь, а он – сын моего брата, и любовь довела их до того, что ты видел“. – „Да направит тебя Аллах! Почему ты не поженил их?“ – воскликнул я. И старец сказал: „Я боялся срама и позора, и теперь они пали на меня!“

И это один из удивительных рассказов о любящих.

Рассказ об аль-Мубарраде и бесноватом (ночи 411—412)

Рассказывают, что Абу-ль-Аббас аль-Мубаррад[424] говорил: «Я направился с несколькими людьми в альБерид по делу, и мы проезжали монастырь Езекииля и остановились под его сенью. И к нам подошёл человек и сказал: „В монастыре есть бесноватые и среди них бесноватый, который изрекает мудрость. Если бы вы его увидали, вы, право, подивились бы его словам“.

И мы все поднялись и вошли в монастырь и увидали человека, который сидел в комнате на кожаном ковре, и он обнажил голову и устремил взор на стену. И мы приветствовали его, и он возвратил нам приветствие, не взглянув на нас глазом. И один человек молвил: «Скажи ему стихи: когда он слышит стихи, он начинает говорить».

И я произнёс такие два стиха:

«О прекраснейший из рождённых Евой на свет людей!

Не будь тебя, не прекрасен мир, не хорош бы был!

И тот, кому показал Аллах твой светлый лик,

Получил бы вечность, седин не зная и дряхлости!»

И, услышав от меня это, бесноватый повернулся к нам и произнёс такие стихи:

«Аллах знает ведь, что тоскую я,

Не могу открыть, что я чувствую,

Две души во мне – одна в городе,

А другая – та в другом городе,

И далёкая сходна с близкою,

И то чувствует, что я чувствую».

И затем он спросил: «Хорошо я сказал или плохо?» И мы ответили: «Ты сказал не плохо, а хорошо и прекрасно». И безумный протянул руку к камню, лежавшему возле него, и взял его, и мы подумали, что он кинет его в нас, и убежали от него, но бесноватый стал только бить себя камнем в грудь и говорил: «Не бойтесь? Подойдите ко мне ближе и выслушайте от меня что-то, и учитесь этому у меня».

И мы приблизились к нему, и он произнёс такие стихи:

«Своих светло-рыжих пред зарёй привела они,

Её посадили, и верблюды отправились.

Глава моя из тюрьмы любимую видели»

И в горести я сказал, а слезы текли мои,

Вот сад светло-рыжих! Поверни, чтобы простился я

В разлуке, – в прощанье с ней срок жизяи моей сокрыт.

Обет я блюду, любовь мою не нарушил я,

О, если бы знал я, что с обетом тем сделали!»

А потом он посмотрел на меня и спросил: «Знаете ли вы, что они сделала?» И я сказал: «Да, они умерли, помилуй их Аллах великий!»

И лицо бесноватого изменилось, и он вскочил на ноги и воскликнул: «Как ты узнал об их смерти?» – «Будь они живы, они не оставили бы тебя так, в таком состоянии», – отвечал я. И бесноватый молвил: «Ты сказал правду, клянусь Аллахом, но мне тоже не мила жизнь после них». И потом у него задрожали поджилки, и он упал лицом вниз, и мы поспешили к нему и стали его трясти, и увидели, что он мёртв, да будет над ним милость Аллаха великого! И мы удивились и опечалились о бесноватом сильной печалью, а зачтём мы обрядили его и похоронили…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Четыреста двенадцатая ночь

Когда же настала четыреста двенадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что аль-Мубаррад говорил: „Когда этот человек упал мёртвый, мы опечалились о нем, и обрядили его и похоронили. А по возвращении в Багдад я пришёл к аль-Мутаваккилю, и он увидел следы слез у меня на лице и спросил: „Что это?“ И я рассказал ему всю историю, и ему стало тяжело, и он сказал: «Что побудило тебя к этому? Клянусь Аллахом, если бы я знал, что ты о нем не печалишься, я бы взыскал с тебя за него!“

И потом он горевал об этом весь остаток дня».

Рассказ о мусульманине и христианке (ночи 412—414)

Рассказывают, что АбуБекр ибн Мухаммед ибн аль-Анбари[425] говорил: «Я выехал из аль-Анбара, в одно из моих путешествий, в Аморию[426] в стране румов, и остановился по дороге в Монастыре Сияний, в селении поблизости от Аморви, и ко мне вышел начальник монастыря, глава монахов, которого звали Абд-аль-Масих[427], и привёл меня в монастырь, где я нашёл сорок монахов. И они почтили меня в этот вечер хорошим угощением. А наутро я уехал от них, и я видел у них великое рвение и благочестие, какого не видал у других. И я исполнил то, что было мне нужно в Амории, и вернулся потом в аль-Анбар. А когда настал следующий год, я отправился в паломничество в Мекку и, совершая обход вокруг храма, вдруг увидал Абд-аль-Масиха, монаха, который тоже совершал обход, и с ним было пять его сподвижников-монахов.

И когда я узнал его как следует, я подошёл к нему и спросил: «Ты Абд-аль-Масих-Страшащийся?» И он ответил: «Нет, я Абд-Аллах Стремящийся»[428]. И я стал целовать его седины и плакать. А потом я взял его руку и, отойдя в угол священной ограды, сказал ему: «Расскажи мне, почему ты принял ислам». – «Это дивное диво, – ответил Абд-аль-Масих, – и вот оно. Несколько мусульман-подвижников проходили через селение, в котором находится наш монастырь, и они послали одного юношу купить им еды. И юноша увидал на рынке девушку-христианку, которая продавала хлеб, – а она была из прекраснейших женщин по виду. И, увидав эту женщину, он влюбился в неё и упал ничком без сознания. А очнувшись, он возвратился к своим товарищам и рассказал им о том, что его постигло. И он сказал: „Идите к вашему делу – я не пойду с вами“.

И они стали порицать и увещевать его, но юноша не посмотрел на них, и они ушли. А юноша пришёл в деревню и сел у дверей лавки той женщины, и она спросила его, что ему нужно, и юноша сказал, что он влюблён в неё, и христианка отвернулась от него. И юноша провёл на этом месте три дня, не вкушая пищи, и смотрел в лицо девушки. И когда та увидала, что он от неё не уходит, она пошла к своим родным и все рассказала про него. И на юношу натравили детей, и они стали кидать в него камнями и поломали ему ребра и рассекли голову, но он, при всем этом, не уходил. И тогда жители селения решили убить юношу; один человек пришёл ко мне и рассказал о его положении, и я вышел к нему и увидел, что он лежит. И я отёр кровь с его лица, и перенёс его в монастырь и стал лечить его раны, и он оставался у меня четырнадцать дней, а оказавшись в состоянии ходить, он ушёл из монастыря…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Четыреста тринадцатая ночь

Когда же настала четыреста тринадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что монах Абд-Аллах говорил: „И я перенёс его в монастырь и стал лечить раны, и он оставался у меня четырнадцать дней, а оказавшись в состоянии ходить, он ушёл из монастыря, пошёл к дверям лавки той девушки и сидел, смотря на неё. И, увидав его, девушка вышла и сказала: „Клянусь Аллахом, я пожалела тебя! Не хочешь ли принять мою веру, и я выйду за тебя замуж!“ – „Спаси Аллах от того, чтобы я совлек с себя веру единобожия и принял веру многобожия!“ – воскликнул юноша. И девушка оказала: „Встань, войдя ко мне в дом, удовлетвори своё желание со мной и уходи прямым путём“. Но юноша отвечал: „Нет, я не таков, чтобы уничтожить двенадцать лет благочестия в одно мгновение страсти“. – „Тогда уходи от меня“, – сказала девушка. „Моё сердце мне не повинуется“, – ответил юноша. И девушка отвернула от него своё лицо. А потом дети догадались, где он, и, подойдя к нему, стали бросать в него камнями, и юноша упал ничком, говоря: «Поистине, покровитель мой Аллах, который ниспослал писание, и он покровительствует праведным“.

И я вышел из монастыря, и отогнал детей от юноши, и приподнял с земли его голову, и услышал, что он говорит: «Боже мой, соедини меня с нею в раю». И я его повес в монастырь, и он умер, прежде чем я дошёл с ним до него, и тогда я вынос его из деревни и выковал ему могилу и похоронил его. А когда пришла ночь и миновала половина её, та женщина (а она была в постели); выпустила крик, и возле неё собрались жители селения и спросили её, что с ней, и она сказала: «Когда я спала, вдруг вошёл ко мне тот человек» мусульманин, и взял меня за руку и пошёл со мной в рай, но, когда он оказался со мною у ворот рая, сторож помешал мне войти и сказал: «Он запретен для неверных».

И я приняла ислам благодаря юноше и вошла с ним в рай и увидела в раю дворцы и деревья, которые мне невозможно вам описать. И потом он отвёл меня в один дворец из драгоценного камня и сказала «Этот дворец мой и твой, и я не войду в него иначе, как с тобою, и через пять ночей ты будешь в нем подле меня, если захочет Аллах великий».

Потом он протянул руку к дереву, бывшему у ворот этого дворца, сорвал с него два яблока, дал их мне и сказал: «Съешь эти и спрячь другое, чтобы его увидели монахи». И я съела одно яблоко – и не видела я яблока лучше этого…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Четыреста четырнадцатая ночь

Когда же настала четыреста четырнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка говорила: „Когда он сорвал яблоки, он дал их мне и сказал: „Съешь это и спрячь другое, чтобы его увидели монахи“. И я съела одно яблоко, – и не видела я яблока лучше этого, – a потом он взял меня за руку и вышел со мною и довёл меня до моего дома. И, пробудившись от сна, – я почувствовала вкус яблока во рту, а второе яблоко у меня. И она вынула яблоко, и оно засияло во мраке ночи, точно яркая звезда. И женщину привели в монастырь, и она рассказала нам свой сон и вынула яблоко, и мы не видали чего-нибудь ему подобного среди всех плодов мира. И женщина взяла нож и разрезала яблоко на части, по числу моих товарищей, и мы не знали вкуса слаще и запаха приятнее, чем у него, и сказали мы: «Быть может, это сатана предстал перед ней, чтобы отвратить её от веры“.

И родные взяли её и ушли, а потом она отказалась от еды и питья, и, когда настала пятая ночь, она встала с постели, вышла из дома я отправилась на могилу того мусульманина и бросилась на неё и умерла, и её родные не знали об этом. А когда наступило время утра, пришли в селение два старика мусульманина в волосяной одежде, и с ними били две женщины, одетые так же, и старики сказали: «О жители селения, у вас находится святая Аллаха великого, из числа его святых, и она умерла мусульманкой. Мы о ней позаботимся, а не вы».

И жители селения стали искать эту женщину и нашли её на могиле, мёртвую, и сказали: «Это наша подруга, она умерла в вашей вере, и мы о ней позаботимся». А старики сказали: «Нет, она умерла мусульманкой, и мы о ней позаботимся». И усилились между ними препирательства и споры, и один из стариков сказал: «Вот признак того, что она мусульманка: пусть соберутся сорок монахов, которые в монастыре, и потянут её с могилы, и если они смогут поднять её с земли, тогда она христианка, а если они не смогут этого сделать, выступит вперёд один из нас и потянет её, и если она за ним последует, значит она мусульманка».

И жители селения согласились на это, и собрались сорок монахов и, ободряя друг друга, подошли к девушке, чтобы поднять её, но не могли этого сделать. И тогда мы обвязали ей вокруг пояса толстую верёвку и потянули её, но верёвка оборвалась, а девушка не шевельнулась. И подошли жители селения и стали делать то же самое, но девушка не сдвинулась с места. И когда мы оказались не в силах это сделать никаким способом, мы сказали одному из старцев: «Подойди ты и подними её». И один из старцев подошёл к девушке и завернул её в свой плащ и сказал: «Во имя Аллаха, милостивого, милосердного, и ради веры посланника Аллаха да благословит его Аллах и да приветствует!» – и поднял её на руках. И мусульмане унесли девушку в пещеру, бывшую тут же, и положили её там, и пришли те две женщины и обмыли её и завернули в саван, а потом старцы снесли её и помолились над нею и похоронили её рядом с могилой мусульманина и ушли, и мы были свидетелями всего этого.

И, оставшись наедине друг с другом, мы сказали: «Подлинно, истина наиболее достойна того, чтобы ей следовать». И стала истина для нас ясна по свидетельству и лицезрению, и нет для нас более ясного доказательства правильности ислама, чем то, что мы видели своими глазами. И потом я принял ислам, и приняли ислам все монахи из монастыря, и жители селения тоже, и затем мы послали к жителям аль-Джеэиры и призвали законоведа, чтобы он научил нас законам ислама и правилам веры, и пришёл к нам законовед, человек праведный, и научил нас благочестию и правилам ислама, и теперь обильно наше благо, и Аллаху принадлежит хвала и благодеяние».

Рассказ об Абу-Исе и Куррат-аль-Айн (ночи 414—418)

Рассказывают, что Амр ибн Масада говорил: «АбуИса, сын ар-Рашида, брат аль-Мамуяа, был влюблён в Куррат-аль-Айн, невольницу Али ибн Хишама, и она тоже была влюблена в него, но Абу-Иса таил свою страсть и не открывал её, никому не жалуясь и никого не осведомляя о своей тайне, и было это из-за его гордости и мужественности. И он стремился купить Куррат-аль-Айн у её господина всякими хитростями, но не мог этого сделать. И когда его терпение было побеждено и усилилась его страсть и он был не в силах ухитриться в деле этой девушки, Абу-Иса вошёл к аль-Мамуну в день праздника, после ухода от него людей, и сказал: „О повелитель правоверных, если бы ты испытал своих предводителей сегодня, в неожиданное для них время, ты распознал бы среди них людей благородных меж прочими и узнал бы место каждого я высоту его помыслов“. (А хотел такими словами Абу-Иса лишь достигнуть пребывания с Куррат-аль-Айн в доме её господина.) „Это мнение правильное!“ – оказал аль-Мамун. И потом он велел оснастить лодку, которую называли „Крылатая“, и ему подвели лодку, и он сел в неё с толпой своих приближённых. И первый дворец, в который он вступил, был дворец Хумейда-длинного из Туса. И они вошли к нему во дворец, в неожиданное время, и нашли его сидящим…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Четыреста пятнадцатая ночь

Когда же настала четыреста пятнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что альМамун сел со своими приближёнными, и они ехали, пока не достигли дворца Хумейда-Длинного из Туса. И они вошли к нему во дворец в неожиданное время и нашли его сидящим на циновке, и перед ним находились певицы, в руках которых были инструменты для песен – лютни, свирели и другие.

И аль-Мамун посидел немного, а затем перед ним поставили кушанья из мяса вьючных животных, среди которых не было ничего из мяса птиц, и аль-Мамун не стал ни на что смотреть.

«О повелитель правоверных, – сказал Абу-Иса, – мы пришли в это место неожиданно, хозяин не знал о твоём прибытии. Отправимся же в помещение, которое для тебя приготовлено и тебе подходит».

И халиф с приближёнными поднялся (а с ним вместе был его брат Абу-Иса), и они отправились к дому Али ибн Хишама.

И когда ибн Хишам узнал об их приходе, он встретил их наилучшим образом и поцеловал землю меж рук халифа, и затем он пошёл с ним во дворец и отпер покои, лучше которых не видали видящие: пол, колонны и стены были выложены всевозможным мрамором, который был разрисован всякими румскими рисунками, а на полу были постланы циновки из Синда[429], покрытые басрийскими коврами, и эти ковры были изготовлены по длине помещения и по ширине его.

И аль-Мамун посидел некоторое время, оглядывая комнату, потолок и стены, и затем сказал: «Угости нас чемнибудь!» И Али ибн Хишам в тот же час и минуту велел принести ему около ста кушаний из куриц, кроме прочих птиц, похлёбок, жарких и освежающих. А после аль-Мамун сказал: «Напои нас чем-нибудь, о Али!» И Али принёс им вина, выкипяченного до трети, сваренного с плодами в хорошими пряностями, в сосудах из золота, серебра и хрусталя, а принесли это вино в комнату юноши, подобные месяцам, одетые в александрийские одежды, вышитые золотом, и на груди их были повешены хрустальные фляги розовой воды с мускусом. И аль-Мамун пришёл от того, что увидел, в сильное удивление и сказал: «О Абу-ль-Хасан!» И тот подскочил к ковру и поцеловал его, а затем он встал перед халифом и сказал: «Я здесь, о повели гель правоверных!» И халиф молвил: «Дай нам услышать какиенибудь волнующие песни!» – «Слушаю и повинуюсь, о повелитель правоверных!» – ответил Али, и затем он сказал кому-то из своих приближённых: «Приведи невольницпевиц!» И тот отвечал: «Слушаю и повинуюсь!» И евнух скрылся на мгновение и пришёл, и с ним было десять евнухов, которые несли десять золотых скамеечек, и они поставили их, и после этого пришли десять невольниц, подобных незакрытым лунам или цветущим садам, и на них была чёрная парча, а на головах у них были венцы из золота. И они шли, пока не сели на скамеечки, и стали они петь на разные напевы, и аль-Мамун взглянул на одну из невольниц и прельстился её изяществом и прекрасной внешностью.

«Как твоё имя, о невольница?» – спросил он. И девушка ответила: «Моё имя Саджахи, о повелитель правоверных». – «Спой нам, о Саджахи», – молвил халиф. И невольница затянула напев и произнесла такие стихи:

«Иду я, испуганный беседой с любимою,

Походкою низкого, двух львов увидавшего.

Покорность – мой меч, и сердце в страхе, влюблено? —

Страшны мне глаза врагов, глаза соглядатаев.

И к девушке я вхожу, что в неге воспитана,

Похожей на лань холмов, дитя потерявшую».

«Ты отлично спела, о невольница! – сказал халиф. – Чьи это стихи!» – «Амра ибн Мадикариба аз-Зубейдй, а песня – Мабада»[430], – отвечала невольница. И аль Мамун, Абу-Иса и Али ибн Хишам выпили, а потом невольницы ушли, и пришли ещё десять невольниц, и на каждой из них быля шёлковые, йеменские материи, затканные золотом. И они сели на скамеечки и стали петь разные песни, и аль-Мамун посмотрел на одну из невольниц, подобную лани песков, и спросил её: «Как твоё имя, о невольница?» И невольница отвечала: «Моё имя Забия, о повелитель правоверных». – «Спой нам, о Забия», – сказал аль-Мамун. И девушка защебетала устами и произнесла такие два стиха:

«Девы вольные, что постыдного не задумали —

Как газелей в Мекке ловить их нам запретно.

За речь нежную их считают все непотребными,

Но распутничать им препятствует их вера».

О А когда она окончила свои стихи, аль-Мамун сказал ей: «Твой дар от Аллаха…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Четыреста шестнадцатая ночь

Когда же настала четыреста шестнадцатая ночь, она оказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда невольница кончила декламировать, альМамун сказал ей: „Твой дар от Аллаха! Чьи это стихи?“ – „Джерира, – ответила девушка, – а песня – ибн Сурейджа“[431].

И аль-Мамун и те, кто были с ним, выпили, и невольницы ушли. А после них пришли десять других невольниц, подобных яхонтам, и на них была красная парча, шитая золотом и украшенная жемчугом и драгоценными камнями, и были они с непокрытыми головами. И они сели на скамеечки и стали петь разные песни, и аль-Мамун посмотрел на невольницу среди них, подобную дневному солнцу, и спросил её: «Как твоё имя, о невольница?» – «Моё имя Фатии, о повелитель правоверных», – отвечала она. И халиф сказал ей: «Спой нам, о Фатин». И она затянула напев и произнесла такие стихи:

«Подари мне близость – ведь время ей пришло теперь,

Достаточно разлуки уж вкусила я.

Ты тот, чей лик все прелести собрал в себе,

Но терпение я покинула, на него смотря,

Я жизнь свою истратила, любя тебя,

О, если бы за это мне любовь иметь!»

«Твой дар от Аллаха, о Фатин! Чьи это стихи?» – спросил халиф. И девушка отвечала: «Ади ибн Зейда, а песня – древняя». И аль-Мамун с Абу-Исой и Ал и ибн Хишамом выпили. Затем эти невольницы ушли, и пришли после них десять других невольниц, подобные жемчужинам, и была на них материя, шитая червонным золотом, а стан их охватывали пояса, украшенные драгоценными камнями. И невольницы сели на скамеечки и стали петь разные песни. И аль-Мамун спросил одну из невольниц, подобную ветви ивы: «Как твоё имя, о невольница?» И девушка отвечала: «Моё имя Раша, о повелитель правоверных». – «Спой нам, о Раша», – сказал халиф. И девушка затянула напев и произнесла такие стихи:

«Как ветвь, темноглазый, тоску исцелит,

Газель он напомнит, коль взглянет на нас.

Вино я пригубил» ладит его в честь,

И чашу тянул я, пока он не лёг,

Со мною на ложе проспал он тогда,

И тут я сказал: «Вот желанье моё!»

«Ты отлично спела, о девушка, – воскликнул аль-Мамун, – прибавь нам!» И невольница встала и поцеловала Землю меж рук халифа и пропела такой стих:

«Она вышла взглянуть на пир тихо-тихо,

В одеянье, пропитанном духом амбры».

И аль-Мамун пришёл от этого стиха в великий восторг, и, когда девушка увидала восторг аль-Мамуна, она стала повторять напев с этим стихом. А после этого аль-Мамун оказал: «Подведите Крылатую!» И хотел садиться и уехать, и тут поднялся Аля ибн Хишам и сказал: «О повелитель правоверных, у меня есть невольница, которую я купил за десять тысяч динаров, и она взяла все моё сердце. Я хочу показать её повелителю правоверных. Если она ему понравится и он будет ею доволен, она принадлежит ему, а нет пусть послушает её пение», – «Ко мне с нею!» – воскликнул, халиф, и вышла девушка, подобная ветви ивы, – у неё были глаза прельщающие и брови, подобные двум лукам, а на голове её был венец из червонного золота» украшенный жемчугом и драгоценными камнями, под которым была повязка и на повязке был выведен топазом такой стих:

Вот джинния, у неё есть джинн, чтоб учить её

Искусству разить сердца из лука без тетивы.

И эта невольница прошла, как блуждающая газель, и искушала она богомольного. И она шла до тех пор, пока не села на скамеечку…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Четыреста семнадцатая ночь

Когда же настала четыреста семнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка прошла, как блуждающая газель, и искушала она богомольного. И она шла до тех пор, пока не села на скамеечку.

Когда аль-Мамун увидел её, он изумился её красоте и прелести, и Абу-Иса почувствовал боль в душе, и цвет его лица пожелгел и вид его изменился.

«О Абу-Иса, сказал ему аль-Мамун, – твой вид изменился». И Абу-Иса ответил: «О повелитель правоверных, это по причине болезни, которая иногда на меня нападает». – «Знал ли ты эту невольницу раньше?» – спросил это халиф. И Абу-Иса ответил: «Да, о повелитель правоверных, и разве бывает сокрыт месяц?» – «Как твоё имя, девушка?» – спросила аль-Мамун. И невольница ответила: «Моё имя Куррат-аль-Айя, о повелитель правоверных!»

«Спой нам, о Куррат-аль-Айн», – сказал халиф. И девушка пропела такие два стиха:

«Вот уехали все возлюбленные ночью,

Они тронулись с паломниками под утро,

Раскинули палатки славы вокруг шатров

И завесились занавескою парчовой».

«Твой дар от Аллаха! – сказал ей халиф. – Чьи это стихи?» И девушка ответила: «Адбиля аль-Хузаи, а песня Зарзура-младшего».

И посмотрел на неё Абу-Иса, и слезы стали душить его, и удивились ему люди, бывшие в помещении, а девушка повернулась к аль-Мамуну и сказала: «О повелитель правоверных, позволишь мне переменить слова?» – «Пой что хочешь», – отвечал ей халиф. И она затянула напев и произнесла такие стихи:

«Когда лишь угоден ты, и друг твой с тобою хорош

Открыто – так тайно будь вернее ещё в любви.

И сплетников речь ты разъясни – не случается,

Чтоб сплетник не захотел влюблённого разлучить.

Сказали: «Когда влюблённый близок к любимому,

Наскучит он, а когда далёк он – любовь пройдёт».

Лечились по-всякому, но все же нездоровы мы,

И все же жить в близости нам лучше, чем быть вдали.

Но близость домов помочь не может совсем тогда,

Когда твой возлюбленный не знает к тебе любви».

А когда она окончила эти стихи, Абу-Иса сказал: «О повелитель правоверных…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Четыреста восемнадцатая ночь

Когда же настала четыреста восемнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, (когда Куррат-аль-Айн окончила эти стихи, Абу-Иса сказал: „О повелитель правоверных, выдав себя, мы находим отдых! Позволишь ли ты мне ответить ей?“ – „Да, говори ей что хочешь“, – ответил халиф. И Абу-Иса удержал слезы глаз и произнёс такие два стиха:

«Я промолчал, не высказал любви я,

И скрыл любовь от собственной души я.

И если любовь в глазах моих увидят,

То ведь луна светящая к ним близко».

И взяла лютню Куррат-аль-Айн и затянула напев и пропела такие стихи:

«Будь правдой все то, что утверждаешь,

Надеждой бы ты не развлекался,

И стоек перед девушкой бы не был,

Что дивна по прелести и свойствам

Но то, что теперь ты утверждаешь,

Одних только уст слова – не больше».

И когда Куррат-аль-Айн окончила эти стихи» Абу-Иса стал плакать, рыдать, жаловаться и дрожать, и затем он поднял к ней голову и, испуская вздохи, произнёс такие стихи:

«Одеждой скрыта плоть изнурённая,

В душе моей забота упорная.

Душа моя болезнью всегда больна,

Глаза мои потоками слезы льют,

И только лишь с разумным встречаюсь я,

Тотчас меня за страсть бранит горько он.

О господи, нет силы для этого!

Пошли же смерть иль помощь мне скорую».


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 100, 101, 102, 103, 104, 105, 106, 107, 108, 109, 110, 111, 112, 113, 114, 115, 116, 117, 118, 119, 120, 121, 122, 123, 124, 125, 126, 127, 128, 129, 130, 131, 132, 133, 134, 135, 136, 137, 138, 139, 140, 141, 142, 143, 144, 145, 146, 147, 148, 149, 150, 151, 152, 153, 154, 155, 156, 157, 158, 159, 160, 161, 162, 163, 164, 165, 166, 167, 168, 169, 170, 171, 172, 173, 174, 175, 176, 177, 178, 179, 180, 181, 182, 183, 184, 185, 186, 187, 188, 189, 190, 191, 192, 193, 194, 195, 196, 197, 198, 199, 200, 201, 202, 203, 204, 205