Тысяча и одна ночь

И везирь, сын Шимаса, ответил: «О царь, великий саном, я говорил тебе раньше, что вина падает не на одних только женщин, – её разделяют с ними и мужчины, которые их слушаются. Но женщины при всех обстоятельствах заслуживают возмездия по двум причинам: во-первых, для исполнения твоего слова, ибо ты есть величайший царь, а во-вторых, потому, что они осмелились идти против тебя и обманули тебя и вмешались в то, что их не касается и о чем им не годится говорить. Они более всех достойны гибели, но довольно с них того, что их теперь поражает. Поставь же их от сей поры на место слуг, и тебе принадлежит власть в этом и во всем другом».

И некоторые из везирей посоветовали царю то же самое, что говорил ибн Шимас, а один везирь выступил к царю, пал перед ним ниц и сказал: «Да продлит Аллах дни царя! Если необходимо сделать с ними дело, которое их погубит, сделай так, как я тебе скажу». – «А что ты мне скажешь?» – спросил царь. И везирь сказал: «Самое правильное вот что: прикажи одной из твоих любимиц, чтобы она взяла женщин, которые тебя обманули, и отвела их в комнату, где произошло убийство везирей и мудрецов, и заточила их там, и прикажи давать им немного пищи и питья – лишь в такой мере, чтобы поддерживать их тело, и совершенно не позволять им выходить из этого места. И пусть тех, кто помрут сами по себе, оставляют среди них, как есть, пока все женщины не умрут до последней. Вот ничтожнейшее воздаяние им, ибо они были причиной этой великой смуты, – нет, корнем всех бедствий и смут, которые были во все времена. И оправдались в них слова сказавшего: „Кто выроет своему брату колодец, сам в него упадёт, хотя бы долго длилось его благополучие“

И царь принял мнение этого везиря и сделал так, как он говорил. Он послал за четырьмя жестокосердым» наложницами и отдал им тех женщин, приказав отвести их к месту убиения и заточить там, и назначил им немного плохой пищи и немного скверного питья. И было дело их таково, что они печалились великой печалью и клялись в том, что из-за них случилось, и горевали великой горестью, и наделил их Аллах, в воздаяние, позором в здешней жизни и уготовал им пытки в последней жизни, и они оставались в том тёмном месте с зловонным запахом. И каждый день несколько из них умирало, пока они не погибли до последней.

И весть об этом событии разнеслась по всем странам и землям, и вот чем кончилось дело царя, его везирей и подданных.

Хвала Аллаху, который губит народы и оживляет истлевшие кости, и достоин он прославления, и возвеличения, и восхваления во веки веков!

Сказка об Абу-Кире и Абу-Сире (ночи 930—940)

Рассказывают также, что жили в городе Искандарии два человека, и один из них был красильщик по имени Абу-Кир, а другой – цирюльник по имени Абу-Сир. Они были друг другу соседями на рынке, и лавка цирюльника была рядом с лавкой красильщика. А красильщик был плут и лгун, человек очень злой, как будто висок его был высечен из твёрдой скалы или сделан из порога еврейской молельни. Он не стыдился сделать с людьми позорное дело, и было у него в обычае, когда кто-нибудь давал ему ткань, чтобы выкрасить её, требовать сначала плату и намекать, что он купит на неё снадобий для окраски. И заказчик давал ему плату вперёд, и Абу-Кир брал её и тратил на еду и питьё, а затем он продавал эту ткань, которую взял, после того как уходил её владелец, и тратил плату за неё на еду, питьё и прочее, и он ел лишь прекраснейшие из роскошнейших кушаний и пил лишь самое лучшее из того, что прогоняет ум.

А когда приходил к нему владелец ткани, он говорил: «Завтра приходи ко мне до восхода солнца и найдёшь свою вещь выкрашенной». И владелец вещи уходил и говорил про себя: «День от дня близко!» А затем он приходил на другой день, по условию, а Абу-Кир говорил ему: «Приходи завтра! Я вчера не работал, так как у меня были гости и я заботился о том, что им было нужно, пока они не ушли. А завтра, до восхода солнца, приходи и бери твою ткань выкрашенной».

И заказчик уходил и приходил на третий день, и Абу-Кир говорил: «Вчера мне было простительно, потому что моя жена ночью и весь день рожала, а я исполнял все дела, но завтра уж непременно приходи, бери твою вещь выкрашенной».

И заказчик приходил, по условию, и Абу-Кир являлся к нему оттуда, где был, с другой хитростью и клялся ему…».

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот тридцать первая ночь

Когда же настала девятьсот тридцать первая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что красильщик, всякий раз как к нему приходил владелец вещи, являлся оттуда, где был, с какой-нибудь хитростью и клялся ему. И он все время обещал и клялся, когда заказчик приходил, пока тот не начинал тревожиться и не говорил: „Сколько раз ты будешь мне говорить „завтра“? Давай мою вещь, я не хочу её красить“.

И Абу-Кир говорил: «Клянусь Аллахом, о брат мой, мне перед тобой стыдно, но я расскажу тебе правду, и Аллах пусть обидит всех, кто обижает людей». – «Расскажи мне, что случилось», – говорил заказчик. И Абу-Кир отвечал: «Твою вещь я выкрасил в краску, которой нет подобной, и развесил её на верёвке, и её украли, и я не знаю, кто её украл».

И если владелец вещи был из людей добрых, он говорил: «Аллах возместит мне», а если был из людей злых, то начинал поносить и позорить Абу-Кира, но не получал с него ничего, хотя бы даже пожаловался судье.

И Абу-Кир не переставал делать такие дела, пока молва о нем не распространилась среди людей. И люди стали предостерегать друг друга от Абу-Кира, и о нем складывали поговорки, и все отказались от него. И с ним попадался только тот, кто не знал об его обстоятельствах, и несмотря на это, Абу-Кира непременно каждый день поносили и позорили твари Аллаха великого, и получился по этой причине у него застой в делах.

И он стал приходить в лавку своего соседа, цирюльника Абу-Сира, и сидел внутри её, напротив красильни, смотря на её дверь, и если видел, что кто-нибудь, кто не знает об его обстоятельствах, стоит у дверей красильни с вещью, которую хочет покрасить, то выходил из лавки цирюльника и говорил: «Что тебе нужно, о такой-то?» И пришедший говорил: «Возьми выкраси мне эту вещь»! И АбуКир спрашивал: «В какой цвет ты хочешь? (а он, при этих порочных качествах, умел красить во все цвета, но никогда не поступал ни с кем по правде, и несчастье одолевало его), – и затем брал вещь у заказчика и говорил: „Давай плату вперёд, а завтра приходи, бери твою вещь“.

И заказчик давал ему вознаграждение и уходил; и когда обладатель вещи отправлялся своей дорогой, Абу-Кир брал эту вещь, шёл на рынок, продавал её и покупал на вырученные деньги мясо, зелень, табак, плоды и то, что ему было нужно. А если он видел, что у лавки стоит один из тех, кто давал ему свою вещь для окраски, он появлялся и не показывался ему.

И он провёл таким образом несколько лет, и случилось, что в один из дней он взял вещь у человека жестокосердого и продал её и истратил её стоимость. И владелец её стал каждый день к нему приходить, но не находил его в лавке, так как, когда Абу-Кир видел кого-нибудь, чьи вещи у него были, он убегал от него в лавку цирюльника Абу-Сира.

И когда этот жестокосердый человек не нашёл АбуКира в его лавке и это его обессилило, он отправился к кади и пришёл к Абу-Киру с посланцем от него, и забил гвоздями дверь лавки в присутствии множества мусульман, и запечатал её, так как не увидел в ней ничего, кроме разбитых корыт, и не нашёл там чего-нибудь, что могло бы заменить ему его вещь. Затем посланец от кади взял ключ и сказал соседям: «Передайте ему, пусть принесёт вещь этого человека и придёт взять ключ от своей лавки». А потом тот человек и посланец ушли своей дорогой.

И Абу-Сир сказал Абу-Киру: «Что с тобой за несчастье? Всякого, кто приносит тебе вещь, ты её лишаешь, Куда девалась вещь этого жестокосердого человека?» – «О сосед, её у меня украли», – ответил Абу-Кир. И АбуСир молвил: «Чудеса! Вещи всех, кто тебе их даёт, крадёт у тебя вор! Разве ты – место сбора всех воров? Но, однако, я думаю, что ты лжёшь. Расскажи мне твою историю». – «О сосед, – сказал Абу-Кир, – никто у меня ничего не крал». – «А что же ты делаешь с чужим имуществом?» – спросил Абу-Сир. И Абу-Кир молвил: «Всякую вещь, которую мне дают, я продаю и трачу её стоимость». – «Дозволено ли это тебе Аллахом?» – сказал АбуСир. И Абу-Кир ответил: «Я делаю это только из бедности, так как моё ремесло неприбыльное, и я бедняк, и у меня ничего нет».

И затем он начал говорить о неприбыльности дела и малости средств, и Абу-Сир тоже стал говорить о неприбыльности своего ремесла и сказал: «Я мастер, которому нет равного в этом городе, но у меня никто не бреется, так как я человек бедный. Мне опротивело это ремесло, о брат мой».

И Абу-Кир, красильщик, сказал ему: «Мне тоже опротивело моё ремесло из-за неприбыльности, но что же нас заставляет, о брат мой, оставаться в этом городе? Мы с тобой уедем отсюда и посмотрим на чужие страны. Наше ремесло у нас в руках, и на него есть спрос во всех странах, и если мы уедем, мы понюхаем другого воздуху и отдохнём от этой большой заботы».

И Абу-Кир до тех пор разукрашивал путешествие Абу-Сиру, пока он не захотел уехать, и затем они сговорились, что поедут…»

Девятьсот тридцать вторая ночь

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. Когда же настала девятьсот тридцать вторая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Абу-Кир до тех пор разукрашивал путешествие Абу-Сиру, пока тот не захотел уехать, и затем они сговорились, что поедут.

И Абу-Кир обрадовался, что Абу-Сир хочет ехать, и произнёс такие слова поэта:

«Покинь свою родину, ища возвышения, И трогайся в путь, – в пути полезных есть пять вещей: заботы, рассеяние и заработок на жизнь, И званье, и вежество, и общество славного.

А скажут когда: «В пути заботы и горести.

Разлука с любимыми и бедствия грозные», – То знай: смерть для юноши все лучше, чем жизнь его В обители низости, доносов и зависти».

И когда они решили ехать, Абу-Кир сказал Абу-Сиру: «О сосед, мы стали братьями, и нет между нами различия, и нам следует прочесть фатиху и сговориться о том, что работающий будет зарабатывать и кормить неработающего, а все, что останется, мы будем класть в сундук, и когда вернёмся в Искандарию, разделим это по правде и справедливости».

И Абу-Сир сказал: «Это так и будет». И прочитал фатиху о том, что работающий будет зарабатывать и кормить безработного. А затем Абу-Сир запер свою лавку и отдал ключи её хозяину, а Абу-Кир оставил ключ у посланца кади, и лавка его была запертой и запечатанной, и оба взяли свои пожитки и отправились путешествовать.

Они сели на корабль в солёном море и уехали в этот же день, и досталась им на долю помощь, и, к довершению счастья цирюльника, среди всех, кто был на корабле, не было ни одного брадобрея, а было на нем сто двадцать человек, кроме капитана и матросов.

И когда распустили паруса на корабле, цирюльник встал и сказал красильщику: «О брат мой, это – море, на котором мы должны есть и пить, а у нас только немного пищи. Может быть, кто-нибудь мне скажет: „Пойди сюда, цирюльник, побрей меня“. И я побрею его за лепёшку, или за полушку серебра, или за глоток воды, и мы с тобой будем этим пользоваться».

И красильщик сказал: «Это не плохо!» – положил голову на доски и заснул. А цирюльник поднялся и, взяв свои принадлежности и чашку, накинул себе на плечо тряпку вместо полотенца, так как он был человек бедный, и стал ходить между путниками.

И кто-то сказал ему: «Пойди сюда, о мастер, побрей меня»; и Абу-Сир побрил его, и когда он побрил этого человека, тот дал ему полушку серебра, и цирюльник сказал: «О брат мой, не нужна мне эта серебряная полушка! Если бы ты дал мне лепёшку, она была бы для меня благословеннее в этом море, так как у меня есть товарищ, а пищи у нас мало».

И человек дал ему лепёшку и кусок сыру и наполнил ему его чашку пресной водой, и Абу Сир взял это и, придя к Абу Киру, сказал ему: «Бери эту лепёшку и ешь её с сыром и пей то, что в чашке». И Абу-Кир забрал у него это и стал есть и пить.

А потом Абу Сир, цирюльник, взял свои принадлежности, положил тряпку на плечо и с чашкой в руке стал ходить по кораблю, среди путников. И он побрил человека за пару лепёшек и другого – за кусок сыру, и на него появился спрос, и всякого, кто ему говорил: «Побрей меня, мастер», он заставлял дать ему пару лепёшек и полушку серебра, – а на корабле не было цирюльника, кроме него. И не настал ещё закат, как он собрал тридцать лепёшек и тридцать серебряных полушек.[652] И оказался у него сыр, и маслины, и молоки в уксусе, и когда он просил что-нибудь, ему давали, так что у него стало всего много.

И Абу-Сир побрил капитана и пожаловался ему на недостаток припасов в пути, и капитан сказал ему: «Добро пожаловать! Приводи твоего товарища каждый вечер, и ужинайте у меня. Не обременяйте себя заботой, пока будете ехать с нами».

И Абу-Сир вернулся к красильщику и увидел, что тот все спит, и разбудил его, и Абу-Кир, проснувшись, увидел подле себя много хлеба, сыра и маслин, и молоки в уксусе и спросил: «Откуда у тебя это?» И цирюльник ответил: «От щедрот Аллаха великого», И Абу-Кир хотел начать есть, но Абу-Сир сказал ему: «Не ешь, о брат мой, и оставь это, оно пригодится нам в другое время. Знай, что я брил капитана и пожаловался ему на недостаток припасов, и он сказал: „Простор тебе! Приводи твоего товарища каждый вечер, и ужинайте у меня! И первый наш ужин у капитана – сегодня вечером“, – „У меня кружится голова от моря, и я не могу встать с мезга, – сказал Абу-Кир. – Дай мне поужинать этими вещами и иди к капитану один“. – „В этом нет беды“, – сказал Абу-Сир. И затем он сел и стал смотреть, как Абу-Кир ест, и увидел, что он отламывает куски, как отламывают камни от гор, и глотает их, точно слон, который несколько дней не ел, и пихает в рот кусок, прежде чем проглотит предыдущий, и таращит глаза на то, что перед ним, точно гуль, и пыхтит, словно голодный бык над соломой и бобами.

И вдруг пришёл матрос и сказал: «О мастер, капитан говорит тебе: „Веди своего товарища и приходи ужинать“; и Абу-Сир спросил Абу-Кира: „Ты пойдёшь с нами?“ И тот ответил: „Я не могу идти!“

И цирюльник пошёл один и увидел, что капитан сидит, а перед ним скатерть, на которой двадцать блюд или больше, и он и его люди ждут цирюльника с его товарищем.

И когда капитан увидел Абу-Сира, он спросил: «Где твой товарищ?» И Абу-Сир ответил: «О господин, у него кружится голова от моря». – «Не беда, – сказал капитан, – его головокружение пройдёт. Иди сюда, ужинай с нами, я тебя ждал».

И потом капитан освободил блюдо с кебабом и стал откладывать на него от каждого кушанья, так что оказалось довольно на десятерых. И когда цирюльник поужинал, капитан сказал ему: «Возьми это блюдо с собой для твоего товарища».

И Абу-Сир взял блюдо, и принёс его Абу-Киру, и увидел, что тот перемалывает клыками еду, стоящую перед ним, точно верблюд, и отправляет один кусок вслед другому с поспешностью. «Разве я не говорил тебе: не ешь! – сказал Абу-Сир. – Благо капитана изобильно: посмотри, что он тебе послал, когда я рассказал ему, что у тебя кружится голова». – «Давай», – сказал Абу-Кир; и Абу-Сир подал ему блюдо, и красильщик взял его и начал жадно есть то, что на нем было, и все другое, словно пёс, оскаливший зубы, или сокрушающий лев, или рухх, который бросился на голубя, или человек, едва не умерший с голоду, который увидел еду и начал есть.

И Абу-Сир оставил его, и ушёл к капитану, и выпил там кофе, а потом он вернулся к Абу-Киру и увидел, что тот съел все, что было на блюде, и отбросил его пустым…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот тридцать третья ночь

Когда же настала девятьсот тритридцать третья ночь, она сказала: Дошло до меня, о счастливый царь, что Абу-Сир, вернувшись к Абу-Киру, увидел, что тот съел то, что было на блюде, и отбросил его пустым. И тогда он взял блюдо и передал его одному из слуг капитана, и вернулся к Абу-Киру, и проспал до утра.

А когда наступил следующий день, Абу-Сир начал брить, и всякий раз как ему что-нибудь доставалось, он отдавал это Абу-Киру, и Абу-Кир ел и пил, садясь и вставая только для того, чтобы удовлетворить нужду.

И каждый вечер Абу-Сир приносил от капитана полное блюдо, и они провели таким образом двадцать дней, пока корабль не стал на якорь в гавани одного города.

И тогда они вышли с корабля, и вошли в этот город, и взяли себе комнату в одном хане, и Абу-Сир постлал в ней циновки, и купил все, что им было нужно, и, принеся мясо, сварил его. А Абу-Кир спал с тех пор, как вошёл в комнату в хане, и не проснулся, пока Абу-Сир не разбудил его и не положил перед ним скатерть.

И, проснувшись, Абу-Кир поел и потом сказал АбуСиру: «Не взыщи с меня, у меня кружится голова». И опять заснул.

И он провёл таким образом сорок дней, и каждый день цирюльник брал свои принадлежности и ходил по городу и работал, получая прибыль, а возвратившись, он находил Абу-Кира спящим и будил его. И Абу-Кир просыпался, и с жадностью принимался за еду, и ел так, как ест тот, кто никогда не насытится и не удовлетворится, а потом снова засыпал.

И он провёл таким образом ещё сорок дней, и всякий раз, как Абу-Сир говорил ему: «Сядь отдохни и выйди прогуляться в город – в нем есть всякие развлечения и блеск и красота, и нет ему подобного среди городов», АбуКир, красильщик, говорил ему: «Не взыщи, у меня кружится голова». И Абу-Сир, цирюльник, не хотел смущать АбуКира и заставлять его слушать обидные слова.

Но на сорок первый день цирюльник заболел и не смог выйти, и он нанял привратника хана, и привратник сделал то, что им было нужно, принёс им поесть и попить, и АбуКир так же ел и спал.

И цирюльник нанимал привратника хана для исполнения своих нужд четыре дня, а после этого болезнь его так усилилась» что весь мир исчез для него от жестокой болезни.

Что же касается Абу-Кира, то его сжигал голод, и он поднялся и стал шарить в одежде Абу-Сира и, увидев, что у него есть немного денег, взял их, и запер Абу-Сира в комнате, и ушёл, не уведомив никого, а привратник был на рынке и не видел, как он выходил.

Абу-Кир пошёл на рынок, и оделся в прекрасные одежды, и стал ходить по городу и смотреть, и увидел, что это город, подобного которому не найти среди городов, но все одежды в нем белые и синие – не иные. И он пришёл к одному красильщику и увидел, что все, что есть у него в лавке, – синее, и тогда он вынул носовой платок и сказал: «Эй, мастер, возьми этот носовой платок, выкраси его и получи плату». – «Плата за окраску этого двадцать дирхемов», – сказал красильщик. И Абу-Кир молвил: «Мы красим это в нашей стране за два дирхема». – «Иди крась его в своей стране, – сказал красильщик, – а я не буду его красить меньше чем за двадцать дирхемов. Мы не сбавим эту цену ни насколько». – «А в какой цвет ты хочешь его выкрасить?» – спросил его Абу-Кир. «Я выкрашу его в синий», – сказал красильщик. «Я хочу, чтобы ты его выкрасил в красный цвет», – сказал Абу-Кир. «Я не знаю красной краски», – сказал красильщик. «В зелёный», – сказал Абу-Кир. «Я не знаю зеленой краски», – ответил красильщик. «В жёлтый», – сказал Абу-Кир. «Я не знаю жёлтой краски», – ответил красильщик.

И Абу-Кир стал перечислять краски, краску за краской, и красильщик сказал ему: «Нас в нашей стране сорок мастеров, и их не бывает ни одним больше, ни одним меньше, и когда кто-нибудь из нас умирает, мы обучаем его сына, а если он не оставил потомства, нас оказывается одним меньше; если же у кого двое сыновей, мы обучаем одного из них, а когда он умрёт, обучаем его брата. Наше ремесло твёрдо установлено, и мы умеем красить не иначе, как в синий цвет».

И Абу-Кир, красильщик, сказал ему: «Знай, что я красильщик и умею красить во все цвета. Я хочу, чтобы ты взял меня служить за подённую плату, и я научу тебя красить во все цвета, чтобы ты мог похваляться во всяком цехе красильщиков». – «Мы никогда не допускаем чужестранца войти в наше ремесло», – сказал красильщик. «А если я открою себе красильню один?» – спросил АбуКир. «Это никогда не будет возможно», – ответил красильщик. И Абу-Кир оставил его и отправился к другому, и тот сказал ему то же, что и первый, и Абу-Кир ходил от красильщика к красильщику, пока не обошёл сорок мастеров, но они не принимали его ни в подёнщики, ни в мастера.

И Абу Кир отправился к старшине красильщика и рассказал ему об этом, и тот сказал: «Мы не пускаем чужестранца войти в наше ремесло».

И Абу-Кира охватил великий гнев, и он пошёл жаловаться царю этого города и сказал ему: «О царь времени, я чужестранец, и по ремеслу я красильщик, и случилось у меня с красильщиками то-то и то-то, а я крашу в красный цвет разных оттенков – в цвет розы и грудной ягоды, и в зелёный цвет разных оттенков – в травянистый, фисташковый, оливковый и в цвет крыла попугая, и в чёрный цвет разных оттенков – в угольный и в цвет сурьмы, и в жёлтый цвет разных оттенков – в апельсинный и в лимонный». И он стал называть царю все цвета, а затем сказал: «О царь времени, все красильщики в твоём городе не умеют красить ни в один из этих цветов и знают только синюю краску, и они не приняли меня и не позволили мне быть у них ни мастером, ни подёнщиком». И царь ответил: «Ты в этом прав, но я открою тебе красильню и дам капитал, и тебе от них ничего не будет, а всякого, кто станет тебе препятствовать, я повешу на дверях его лавки».

И затем он отдал приказ строителям и сказал им: «Ступайте с этим мастером и пройдите с ним по городу, и если какое место ему понравится, выгоните оттуда его хозяина, все равно будет это лавка, хан или что-нибудь другое, и постройте ему красильню так, как он хочет, и что он вам ни прикажет – делайте, не прекословя ему в том, что он скажет».

И потом царь одел Абу-Кира в красивую одежду, и дал ему тысячу динаров, и сказал: «Трать их на себя, пока не закончится постройка».

Он дал ему также двух невольников, чтобы прислуживать ему, и коня с разукрашенной сбруей, и Абу-Кир надел одежду, сел на коня и стал как эмир. И царь отвёл ему дом и велел устлать его коврами, и его устлали…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот тридцать четвёртая ночь

Когда же настала девятьсот тридцать четвёртая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что царь отвёл АбуКиру дом и велел устлать его коврами, и дом устлали, и он поселился в нем.

А на следующий день он выехал и поехал по городу, предшествуемый строителями, и осматривал его, пока ему не понравилось одно место, и тогда он сказал: «Это место хорошее». И хозяина выгнали оттуда, и привели к царю, и тот дал ему плату за его помещение больше того, что его бы удовлетворило, и постройка началась.

И Абу-Кир говорил строителям: «Стройте так-то и такто и делайте так-то и так-то!» И ему построили красильню, которой нет равной. И затем он явился к царю и рассказал ему, что постройка красильни закончилась и нужны только деньги на краску, чтобы пустить её в ход.

И царь сказал ему: «Возьми эти четыре тысячи динаров и сделай их капиталом и покажи мне плод работы твоей красильни. И Абу-Кир взял деньги, и пошёл на рынок, и увидел, что индиго много и что оно ничего не стоит.

Он купил все, что ему было нужно из принадлежностей для крашения, а потом царь послал ему пятьсот отрезов ткани, и Абу-Кир начал их красить, и выкрасил их в различные цвета, и развесил перед дверями красильни, и люди, проходя мимо неё, видели удивительную вещь, которой в жизни не видели.

И народ толпился около дверей красильни, и все смотрели, и спрашивали Абу-Кира, и говорили ему: «О мастер, как называются эти цвета?» И Абу-Кир говорил: «Это красный, а это жёлтый, а это зелёный». И перечислял им названия цветов; и люди стали приносить ему ткани и говорили: «Выкраси нам это так или так и возьми то, что спросишь».

И когда Абу-Кир кончил красить ткани царя, он взял их и пошёл в диван. И царь, увидав такую окраску, обрадовался и оказал Абу-Киру великие милости, и все военные стали приходить к нему с тканями и говорили: «Выкраси её нам так-то», и Абу-Кир красил им по их желанию, и на него сыпалось золото и серебро, и молва о нем распространилась, и его красильню назвали «Красильней султана», и добро шло к нему из всех дверей.

И ни один из всех красильщиков не мог с ним заговорить, и они только приходили, целовали ему руки и извинялись перед ним за то, как они с ним поступили, и предлагали ему себя и говорили: «Сделай нас твоими слугами»; но Абу-Кир не соглашался принять никого из них.

И появились у него рабы и невольницы, и он собрал большие деньги. И вот то, что было с Абу-Киром.

Что же касается Абу-Сира, то, когда Абу-Кир запер его в комнате, взяв сначала у него деньги, и ушёл, и покинул его больным, исчезнувшим из мира, Абу-Сир остался брошенный в этой комнате за запертой дверью и пролежал там три дня.

И привратник хана обратил внимание на дверь этой комнаты и увидел, что она заперта, и он не увидал никого из тех двоих до заката солнца и не узнал о них вестей.

И тогда он сказал про себя: «Может быть, они уехали и не отдали платы за комнату, или умерли, или что ещё там с ними?» И подошёл к дверям комнаты и увидел, что она заперта, и услыхал стоны цирюльника. Он увидел ключ в деревянном замке и открыл дверь, и вошёл, и, увидав стонавшего цирюльника, сказал ему: «С тобой не будет беды! Где твой товарищ?» – «Клянусь Аллахом, – ответил Абу-Сир, – я очнулся от болезни только сегодня и стал звать, но никто не дал мне ответа. Ради Аллаха, о брат мой, посмотри в мешке у меня под головой и возьми из него пять полушек. Купи мне на них чего-нибудь для пропитания, я до крайности голоден», И привратник протянул руку, и взял мешок, и увидел, что он пустой, и сказал цирюльнику: «Мешок пустой, в нем ничего нет». И Абу-Сир, цирюльник, понял, что Абу-Кир взял то, что там было, и убежал.

«Не видел ли ты моего товарища?» – спросил он привратника. И тот сказал: «Я уже три дня его не вижу и думал, что ты с ним уехал». – «Мы не уехали, – сказал цирюльник, – но он позарился на мои гроши и взял их и убежал, увидев, что я болен».

И потом он стал плакать и рыдать, и привратник хана сказал ему: «Не беда, он найдёт своё дело у Аллаха».

И привратник хана пошёл и, сварив похлёбку, налил Абу-Сиру тарелку, и дал ему, и он ухаживал за ним два месяца и содержал его из своего кошелька, пока Абу-Сир не пропотел и Аллах не вылечил его от болезни, которая была у него.

И потом Абу Сир встал на ноги и сказал привратнику хана: «Если Аллах великий даст мне возможность, я вознагражу тебя за то благо, которое ты мне сделал, но вознаграждает только Аллах от своей милости». – «Хвала Аллаху за здоровье, – сказал привратник хана. – Я сделал это с тобой, только стремясь угодить Аллаху великодушному».

И затем цирюльник вышел из хана и прошёл по рынкам, и судьбы привели его на рынок, в котором была красильня Абу Кира. И он увидел ткани, выкрашенные в разные цвета и повешенные в дверях красильни, и людей, которые толпились и глядели на них, и спросил человека из жителей города: «Что это за место и почему, я вижу, люди толпятся?» И спрошенный ответил ему: «Это красильня султана, которую он открыл для одного чужеземца по имени Абу Кир. И всякий раз, как он выкрасит одежду, мы собираемся и смотрим на её окраску, так как в нашей стране нет красильщиков, которые умеют красить в такие цвета. А у него случилось с красильщиками в нашем городе то, что случилось».

И этот человек рассказал Абу-Сиру о том, что случилось у Абу-Кира с красильщиками, и как он пожаловался на них султану, а тот поддержал его, и построил ему эту красильню, и дал ему столько-то и столько-то денег. И рассказал обо всем, что произошло. И Абу-Сир обрадовался и подумал: «Хвала Аллаху, который помог ему, и он стал мастером! Этому человеку простительно: может быть, его отвлекало от тебя ремесло, и он про тебя забыл. Но ты сделал ему милость и оказал ему уважение, когда он был без работы, и когда он увидит тебя, он тебе обрадуется и окажет тебе уважение за то, что ты оказал ему уважение».

И он подошёл к дверям красильни и увидел Абу-Кира, который сидел на высоком сиденье, над выступом, в дверях красильни, в платье из царских одежд, и перед ним стояли четыре раба и четыре белых невольника, одетые в роскошные одежды, и Абу-Сир увидел, что рабочие – десять рабов – стоят и работают, так как Абу Кир, купив их, научил их красильному делу. А сам он сидел среди подушек, словно величайший везирь или славнейший царь, и ничего не делал своей рукой, а только говорил: «Сделайте то-то и то-то».

И Абу-Сир остановился перед ним, думая, что когда Абу Кир его увидит, он обрадуется, и приветствует его, и окажет ему уважение, и обойдётся с ним ласково; но когда глаза встретились с глазами, Абу-Кир сказал: «О сквер вый, сколько раз я тебе говорил: не стой в дверях этой мастерской! Разве ты хочешь опозорить меня среди людей, о разбойник? Хватайте его!»

И рабы подбежали к Абу-Сиру и схватили его, и АбуКир встал прямо и, взяв палку, сказал: «Повалите его!» – и когда цирюльника повалили, побил его по спине сотней ударов; а затем Абу Сира перевернули, и он побил его сотней ударов по животу и сказал: «О скверный, о обманщик! Если я увижу, после сегодняшнего дня, что ты стоишь у дверей этой красильни, я сейчас же отошлю тебя к царю, и он передаст тебя вали, чтобы тот скинул тебе голову. Иди, да не благословит тебя Аллах!»

И Абу-Сир ушёл от него с разбитым сердцем из-за побоев и унижений, которые достались ему и присутствующие спросили Абу-Кира, красильщика: «Что сделал этот человек?» И Абу-Кир сказал: «Это разбойник, который крадёт чужие ткани…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Девятьсот тридцать пятая ночь

Когда же настала девятьсот тридцать пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня о счастливый царь, что Абу-Кир побил Абу-Сира и прогнал его и сказал людям: „Это разбойник, который крадёт чужие ткани. Сколько раз он воровал у меня ткани и я говорил в душе: „Аллах простит ему! Это человек бедный“. И не хотел его расстраивать, и отдавал людям деньги за их ткани, и мягко удерживал его, но он не воздерживался; и если он вернётся ещё раз после этого раза, я пошлю его к царю, и он его убьёт и избавит людей от его вреда“.