Дед Заяц покосился на него, затем на меня (я хранил безмятежное спокойствие) и сказал:
– Ну чего же, давайте проверим. Ежели Хит был грамотен, то где-то издесь должно быть хоть что-нибудь им написанное. Где, Уиш?
Ожидая от него именно этого довольно провокационного вопроса, я отвтил равнодушно:
– Еще не осматривался. Но, может, в спальне? Или наверху, в башне…
– Года мои не те, чтобы по лестницам зазря шастать. Глянем в спальне…
Мы прошли в спальню и раскрыли шифоньер. После недолгих поисков там, помимо полупустой фарфоровой чернильницы, нескольких перьев и сломанных угольных палочек, обнаружился смятый лист пергамента, на котором крупным почерком – таким же, как и в письме – было выведено:
"Устрицы океанские, консерв. – 7 банок (10 девр./б.)
коренья маулицы сушен. – 10 шт. (2 девр./шт.)
рыба суккубия, вялен. – 4 шт./1 кг. (5 девр./шт.)
Всего – 114 девр."
– А че такое «девр»? – удивился Дерт, сын Дарта.
– Пощерк тот же, – констатировал старейшина. – Так что, выходит, и письмо Хит писал. Уиш… – он хитро и с некоторым озорством глянул на меня, – Официяльно признаю тебя наследником покойного. Документ мы с головой потом справим… – придвинувшись ближе, дед Заяц тихо добавил: – Опосля отблагодаришь… А пока я вот чего думаю. Яма на кладбище выкопана, гроб есть, у вдовы Герма для поминок все гото-во… токмо сам покойный спарился. Так что схороним старика за место его. Надо будет надпись на камне замазать и выбить другую… – гро-бовщик кивнул… – Пусть снедь из дома вдовы к тебе перенесут. Ну, а про деньги за похороны и поминки с ей сам договорисси. Найдешь этот самый капиталец и тады отдашь. Верно я грю?
– Верно, – согласился я.
***
Похороны, что называется, не сложились.
Общее впечатление портил отец Витольд, не вполне оправившийся после конфуза с исчезновением тела. Он путался, несколько раз обозвал Хуансло Хита Метелином Гермом и не смог даже толком прочесть отходную. Не добавила толку и вдова кузнеца, которая поначалу мирно себе всхлипывала, а затем протиснулась ко мне и вцепилась как клещ, имея в виду вытянуть по-больше денег. Мы тихо проторговались почти всю церемонию, с трудом сошлись на десяти мерцалах, после чего вдова потеряла ко мне интерес и вновь принялась реветь. Когда отец Витольд с гре-хом пополам закруглился, к могиле выбрался старейшина и продребезжал что-то о всеобщей скорби и потоке слез. Мы все поскорбели и смахнули слезы. Потом я, повинуясь жесту деда Зайца, продефилировал вперед и изрек несколько проникновенных фраз. Все с интересом рассматривали новое лицо и оценивали городскую одежду, а в задних рядах несколько мужиков затеяли спор о примерной стоимости рыжих сапог. Чувствовал я себя донельзя глупо и поскорее нырнул обратно в толпу.
– Поминки ввечеру, в доме Хуансло Хита, – объявил старейшина, и мы с облегчением, чтоб не сказать – с радостью, разошлись.
Я собирался в тихом одиночестве хорошенько осмотреть дом и заодно поискать «капиталец», но тщетно – то и дело появлялись се-ляне, якобы для того, чтобы принести свои никому не нужные соболезно-вания, а на самом деле чтобы попялиться на меня и, если представится такая возможность, прихватить на память о покойном что-нибудь интерес-ное. Возможности такой я, впрочем, никому не предоставил. Потом из вечерней прохлады сада возникла монументальная фигура скорбной вдовы, наде-явшейся выторговать пару-тройку мерцалов… и не выторговала. Всплакнув для порядка, она позвала на подмогу нескольких женщин принялась вместе с ними переноситьиз своего дома посуду с едой и бутыли с напитками.
Вслед за похоронами не сложились и поминки.
Не сложились главным образом потому, что все, включая и меня, напились. Вернее будет сказать – все, во главе со мной. Я оказался в этом смысле застрельщиком главным образом потому, что после трехмесячного вынужденного воздержания поддался опьянению удручающе быстро, несмотря на обильную закуску.
К вечеру горница была битком набита селянами. За уставленным посудой длинным столом они сидели чуть ли не на коленях друг у друга. Стол имел достаточную ширину для того, чтобы во главе умести-лись двое, так что двое туда и если – я и старейшина. На противопо-ложном конце расположился лекарь, место рядом с ним пустовало в ожидании все еще корпевшего над своей писулькой головы, или, если хотите, управа. По левую руку от меня устроился сияющий неуместной сейчас улыбкой Дерт, сын Дарта, по правую от старейшины – сосредеточенно-насупленный гробовщик.
Когда все расселись, дед Заяц поднялся и загнул очень прочувственную речугу за упокой души «всеми нами почитаемого, доро-гого Хуансло Хита». Народ затих, я скорчил скорбную мину, мы выпили… Заскрипели лавки, зазвенела посуда и общих тостов больше уже никто не произносил. Вскоре о дорогом покойном как-то подза-были – атмосфера стала непринужденнее, голоса громче, и мрачные мысли, обычно сопровождающие такое мероприятие как поминки, отпусти-ли собравшихся. Я, чувствуя, что быстро пьянею, налегал на закуски, но это не очень-то помогало.
Старейшина, попыхивая трубкой, к дыму которой слабо, но вполне явственно примешивался пряный аромат безумной травы, придвинулся ко мне:
– Да, странным был твой старикан, – задумчиво продребезжал он. – Странным и скрытным.
– Во-во, – подтвердил Дерт, сын Дарта, навалившись на стол с дру-гой стороны.
– Ты-то сам его хорошо знал? – осведомился дед Заяц.
– Не, не очень. Так, встречались несколько раз, да и то давно. А в чем проявлялась эта его… странность?
– Ну вот, к примеру, с чего он жил? Сад садом, а на земле не работал никогда, ничего не выращивал, ни по кузнецкой части, ни по плотницкой, ни по скорняжной или какой другой мастаком не был, а однако ж на что-то жил и деньжищи у него не пере-водились… Вот токмо что в разных штучках-дрючках механических ку-мекал…
Я примерно представлял себе, с чего именно жил Хит, но распространяться об этом не стал.
– Что за штучки-дрючки?
– Да хоть бы часы эти, из которых змий вылазит и искрой щелкает. Ты городской человек. Скажи, видал, чтоб где-нибудь в городе торговали такими ходиками?
– Не видал, – согласился я.
– Ну вот. И однако ж где-то он их взял или сам сделал. Он и кузнецу покойному новые меха соорудил, а из старых железок дитям мелкие само-движущиеся повозки мастерил. Такие, что повернешь ключик, они зажуж-жат и поедут. А мне как-то рычаг с вертелкой к колодцу приспособил, так что теперь ежели ведро с водой подымешь, то оно вдвое легшее ка-жется… – дед Заяц полуприкрыл глаза и медленно, со вкусом повторил: – «…особо выделяются благородством душ местное начальство, старейшина и голова»… Ведь не «голова и старейшина», а именно «ста-рейшина и голова»… Понимал старик!
– Выпьем за это! – вклинился Дерт, сын Дарта, и мы выпили.
Голоса вокруг меня звучали все громче, краски становились ярче и в тоже время трудноопределимей.
– Ну кумекал дед в мех… механике, – промямлил я. – Что ж тут странного?
– Да вот еще гости его…
– Точно, были гости, – подтвердил Дерт, сын Дарта.
Я заинтересовался.
– Какие гости?
– Все странные людищи, в одеже городской, но не такой, как у те-бя, а чудной, невиданной… Бывало, вроде нет у него никого, а потом вдруг утром вываливают… или наоборот – несколько человек приходят, шасть в дом – а назад и не выходят. И вечером не выходят, и на следующий день не выходят и вообще не выходят…
Много у Хита было поставщиков вроде меня, решил я, а вслух предположил:
– Да может они ночью уходили. Под утро. Дом-то на отшибе стоит, за пригорком, из селения не видать… Или кто специально наблюдал?
Старейшина махнул рукой и пыхнул дурманным дымком.
– Нет, конешно. Кому оно надо, наблюдать? Но тады почему нощью? От кого прятались и зачем? А ранее с ним еще какой-то мужичок жил – сам здоровый брунет, хмурый, ни с кем не водился… Для такого бошку кому-нибудь снести – тьфу и растереть. После исчез… Не, че ни говори, чудным был твой старик. И почему, спрашивается, аккурат в ночь перед его смертью исчезло тело кузнеца?
Я возразил:
– Ну уж это вы загнули, дед Заяц. Кузнеца приплели! Спору нет, случай невиданный, но одно к другому совсем не лепится.
– Вот я и размышляю…
– Нечаво! – высказался Дерт, сын Дарта. – Хит, може, и смурной старичок был, а Уиш свой паренек. Так шо выпьем по этому случаю!
– Може, еще кто из его знакомцев заявится, – резюмировал старей-шина. – Так что будь осторожен, Уиш.
– А я всегда осторожен.
– За то и выпьем!
После этого меня окончательно развезло. Смутно за-помнилось то надвигающееся, то отступающее лицо деда Зайца, что-то долдонящего мне на ухо, Дерт, сын Дарта, вначале поддакивающий ему, а потом впавший в прострацию, вьющийся вокруг пряный запашок безум-ной травы…
Потом откуда ни возьмись появилась молодая селянка, ви-димо, плененная моей городской одеждой и светскими манерами, и стала приставать, но я, один Деметриус знает почему, принял ее за вдову и все повторял: «Уйдите, тетка, нет у меня сейчас десяти монет!». «Какая я тебе тетка? – говорила она. – Я ж моложее тебя буду. И денег мне не надо». Так и не добившись от меня толку, селянка исчезла, а на ее месте вновь возник Дерт, сын Дарта, с прилипшим к губе стручком квашеной капусты, кото-рый он безуспешно пытался слизнуть. Вслед за этим откуда-то выплыл лекарь. Размахивая слухательной трубкой, он кричал: «Хоть ты меня расчлени, а не было ему восьмидесяти! Ему и шестидесяти, если хошь, не было!» Потом из продымленного воздуха оформилась фигура обозленного на весь свет управа, так и не закончившего со своей писулькой в связи с общей туманностью и трудноописуемостью случившегося. Дерт, сын Дарта, поднес ему полный стакан, управ опрокинул его одним махом, и отпрыск Дарта полез к нему целоваться, но управ с размаху залепил ему в ухо здоровенным кулачищем. Дерт, сын Дарта, скрылся под столом и прилег там передохнуть; кто-то закричал, заколотил по лавке, кто-то запел, но этого я уже почти не слышал, потому что пение и голоса слились в однообраный гул, горница вместе с мебелью и людьми закружилась, огни свечей замерцали, краски смазались в тошнотворном водовороте, и все исчезло.
***
Я проснулся в темноте от жажды и ощущения того, что язык прилип к небу, губы спеклись, а гортань превратилась в обильно посыпанный су-хим песком жестяной желоб.
Проснулся и, как водится, не сразу сообра-зил, где нахожусь.
Поскрипывали половицы, что-то тикало, а в целом – тишина и темнота, хоть глаза выколи.
Это часы тикают, сообразил я. Часы тут же закряхтели, засипели, и в темноте вспыхнули голубые искры. Невидимая мне голова дракона прокашлялась два раза и скрылась в таинственных недрах часового механизма. Два часа ночи, проница-тельно подумал я и осторожно сел. В голове противно зазвенело и стало подташнивать.
Темнота вокруг начинала словно периодически куда-то плыть. Вскоре в ней обнаружилось чуть более светлое пятно, я осторожно встал с лавки и на подгибающихся ногах пошел в сторону пятна.
Тусклый свет звезд лился через окно. Я приник лбом к холодному стеклу и увидел колодец. Это придало моим действи-ям целенаправленность – шаря перед собой руками, я пошел в том направ-лении, где должна была быть дверь, и тут же ударился об угол стола тем местом, которым ударяться хотелось бы менее всего. От боли затошнило сильнее.
– …..! – высказался я, скрипнув зубами. На столе звякнуло, и, опус-тив руку, я нащупал предмет вполне определенной формы. Я поднял его и на несколько секунд приник спекшимися губами. Звон в голове стал стихать. Поставив бутыль, я, двигаясь уже более уверенно, отыскал дверь и вышел из дома.
Одно ведро я вылил на голову, а чуть ли не половину второго выпил – никогда еще обычная вода не казалась мне такой вкусной.
Я вернулся в дом, натыкаясь на мебель, отыскал свечу, зажег ее, для порядка еще раз приложился к бутылке и сел на лавку. Так, уже лучше… Можно было ожидать, что кто-нибудь из перепившихся беляновцев без приглашения расположится на ночлег, но нет, в горнице, да, наверное, и во всем доме, никого, кроме меня, не было.
«Скрр… скрр…» – поскрипывали где-то за стеной половицы. Взяв со стола яблоко, я задумчиво откусил. Итак, Хуансло Хит умер от сердечного удара, как и кузнец за день до него. Что-то в этом бы-ло, но я пока не мог сообразить, что именно. Случай с кузнецом вообще был непонятен и не лез ни в какие ворота. Ну кому, Великий Ливий, могло понадобиться его тело? И зачем? Ясно дело, одно связано с другим, вот и старейшина что-то подозревает… А дед Заяц хитрющий старикан, не чета пням гробовщику и Дерту, сыну Дарта. Заметил неувязочку с письмом, да виду не подал… Нет ему в том никакой выгоды, да и рас-считывает наверняка позже что-нибудь с меня поиметь. Ладно-ладно, подумал я, со старым хрычом мы еще разберемся. Надо будет завтра, то есть уже сегодня, хорошенько пошарить в доме. А вообще, по большому счету, у меня свои заботы и вся эта местная суета мне до фени. Хуансло Хит помер от удара – так не я ведь тому причина, тело кузнеца из церкви исчезло – но не я ж его спер, организм у старика оказался какой-то чудной – что ж мне теперь, удавиться?
Под окном застрекотало какое-то насекомое. Половицы скрипели, часы тикали. Я еще раз приложился к бутылке и закусил яблоком. Эх, поку-рить бы. Интересно, есть здесь где-нибудь табак? Надо поискать… Я не успел додумать мысль и вскочил с лавки, одновременно судорожно нашаривая в кармане рукоять бритвенного ножика.
Дом был очень старый и, в соответствие с природой всех старых домов, он оседал, медленно, но неуклонно. Так что деревянным рамам в окнах было положено время от времени потрескивать, а деревянным по-ловицам – скрипеть, но дело было в том, что половицы скрипели только в одном месте, где-то за стеной в глубине коридора, и скрипели очень уж равномерно, как будто там кто-то медленно ходил.
В темном доме на окраине селения Беляны кроме меня был кто-то еще.
ГЛАВА 3
За одно мгновение я успел подумать об исчезнувшем теле кузнеца, теперь вот самостоятельно пришедшем сюда – неизвестно зачем…
Об умершем старике, выползшем из гроба и вернувшемся – непо-нятно для чего…
Просто о грабителе, забравшемся в дом, чтобы украсть… один Деметриус ведает, что.
Тут я вспомнил: селяне счи-тают, что у Хита припрятаны деньги… Наверное, кто-то решил утащить «капиталец», пока новоявленный наследник валяется пьяный. Точно, так и есть! И никаких выползающих из гробов мертвецов и бродячих трупов.
Страх исчез, вытесненный злостью и решимостью по-мешать непрошеному претенденту. Сжимая одной рукой ножик, другой я взял свечу, на цыпочках подкрался к двери и приложил к ней ухо.
«Скрр… скрр…» – половицы скрипели где-то в другом конце коридора. Чуть помедлив, я плечом распахнул дверь и вывалился из горницы, вытя-нув перед собой руку с ножом.
Коридор был пуст. Огонь свечи колебался, моя тень то удлинялась, то съеживалась на полу. Затаив дыхание, я прислушался.
«Скрр… скрр…» – звук, как казалось теперь, доносился сверху, из круглой комнаты в башне. Что ж, кто бы он ни был, оттуда никуда не де-нется…
Свеча уже почти догорела, и, достигнув лестницы, я задул огонь, положил свечу на пол и стал подниматься, очень осторожно ступая в темноте.
Скрип стал громче, но затем, когда я преодолел уже почти всю лестни-цу, смолк. Я замер. Раздался звук, как будто кто-то приоткрыл ящик, потом приглушенное звяканье. Я перенес вес тела вперед, на последнюю ступень. Опять тот же звук – ящик закрыли – затем «скрр… скрр…» – и тихое бормотание.
Под ногой громко и протяжно затрещала ступень.
«СКРР! СКРР! СКРР!» – раздалось из комнаты, а затем послышался еще какой-то звук непонятной природы.
Я рванулся вперед, ударился грудью о дверной косяк, охнул, нащупал ручку, рванул ее и ввалился в комнату, разма-хивая ножом.
Сквозь эркеры струился тусклый звездный свет, он озарял уже знако-мую обстановку – круглый стол, стулья и огромный шкаф.
И никого здесь не было.
Тяжело дыша, я заглянул за стол, потом за шкаф. Пусто.
Половицы тоже больше не скрипели.
***
Я сидел на полу, скрестив ноги, и пытался отыскать в ящиках стола ключ от шкафа, который, как оказалось, был заперт. В ящиках обнаружились разные вещи, но ключа там не было.
Его мог заменить длинный ржавый гвоздь, но он даже не влез в замочную скважину, хотя, судя по толщине, должен был влезть. Когда я попытался вставить его, в шкафу что-то еле слышно прожужжало… или мне показалось? Я уже не верил своим ушам. Но поло-вицы точно скрипели, я же слышал… или все же показалось? Куда делся тот, кто был причиной скрипа? Через эркеры он выпрыгнуть не мог, ни один из них не открывался, я проверил. Никаких таких скрытых люков и потайных дверей здесь не было. Или это – призрак, внезапно испугавшийся бритвенного ножика и саморассосавшийся в эфире за мгновение до моего появления? Но, во-первых, я не верил в нечисть, во-вторых, призрак ничем не мог скрипеть просто в силу своей потусторонней природы.
Спустившись вниз, я перелил содержимое одной из бутылей во флягу, прихватил огниво, огарок свечи, вернулся и сел возле стола так, чтобы находиться спиной к двери. Содержимое ящиков оказалось любопытным.
Перво-наперво обращала на себя внимание массивная пепельница из дымчатого стекла, выполненная в виде галеры. Между прочим, даже с уключинами, в одной из которых лежала на половину выкуренная толстая как сарделька сигара с тремя золотыми колечками посередине. Инте-ресно, где это в Западном Ливии делают такие сигары? Отхлебнув из фляги, я прикурил и осто-рожно затянулся. У дыма был чуть сладковатый незнакомый привкус, но без признака какого-нибудь дурмана.
Еще здесь лежало несколько деревянных палочек с заточенными концами, наз-начения которых я не понял, и маленькая коробочка из плотного негнущегося пергамента. Две более узкие стороны коробочки покрыты шершавым коричневым налетом, на одной из широких сторон изображена та же стеклянная пирамида, что и на панно, но без одноглазого чудища. Открыв ее, я обнаружил внутри спички, непривычно тонкие и с очень маленькими коричневыми го-ловками. Достав одну, я чиркнул о подошву сапога… и ничего не прои-зошло. Чиркнул еще раз – и опять ничего, только головка раскрошилась. Я достал вторую спичку, повертел в руках коробочку, подумал и чиркнул об одну из коричневых сторон. Спичка загорелась, но как-то непривычно – без шипения, без запаха серы, почти без дыма, ровным красным огоньком. Когда спичка догорела до середины, я уронил ее в пе-пельницу и проверил два оставшихся ящика.
В одном лежал скомканный лист пергамента… нет, не пергамента, а чего-то очень похожего на пергамент, но более тонкого с виду и белого цвета. Он, кажется, был вырван из какой-то книги, потому что вверху на нем стояли цифры –235, а под ними шел текст, начинав-шийся с отдельно выделенных слов: «издательство „ТОШИ ЗЕТ“. Иеронимус Шейляни, „КРУПНЕЙШИЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ ВЕКА“, Том – I.» Шрифт был вычурный и фразы составлены как-то непривычно, но все буквы знакомы, Я прочитал:
"РАЗДЕЛ СЕДЬМОЙ. ПОЧТИ ИДЕАЛЬНОЕ ОГРАБЛЕНИЕ.
Но самым знаменитым за последние сто условных декад стало, несомненно, ограбление спецфургона, перевозившего часть казны Эгиды, т. н. «Дело ГМК» (Гленсус-Маклер-Кралевски).
Их было трое и каждый стоил двух других. Ниже мы приводим отрыв-ки из соответствующих досье оперативного отдела…
«Свен Гленсус, сорок два года, уроженец Трансара, потомок из-вестной фамилии Гленсингов дин Трансаров, наследник крупного состоя-ния. Инсайдер второй ступени доверия, занимает пост начальника отде-ла технического обеспечения при Администрации Финансов».
«Мак Маклер, тридцать шесть лет, уроженец Дестреи, сын ремеслен-ника средней руки. Автор семнадцати запатентованных изобретений.»
«Ван Кралевски, возраст, предположительно, двадцать семь – тридцать лет, уроженец, предположительно, Фактории. В юности член известной банды, где сделал стремительную карьеру от рядового ис-полнителя до личного поручена главаря. Актерский талант, звериная хитрость, беспринципность, самомнение, способность идти на пролом ради достижения своих целей (прозвище – Таран). Специализировался на крупных ограблениях и контрабандных операциях.»
Известно, что практически любое спланированное ограбление делит-ся на четыре основных этапа: составление плана и подготовка; соб-ственно процесс ограбления; отход и заметание следов; использование награбленного…"
Я перечитал текст. Какие-то экзотические назва-ния – Трансар, Дестрея, Фактория… Мне это ни о чем не говорило, но мало ли в Большом Ливии неизвестных мне мест?
Я раскрыл самый нижний ящик. Тут обнаружилась толстая пластина из тяжелого темного стекла… вернее, это мне в начале показалось, что пластина стеклянная. Разглядев ее, я недоуменно нахмурился.
На одной стороне пластины было изображено лицо какого-то незна-комого мужика… нет, не так, лицо находилось в стекле, и оно было объемным, как будто внутри пластины пространство невероятным обра-зом расширялось. Я повертел пластину. Голова незнакомца вроде как поворачивалась в «стекле», так что его глаза продолжали смот-реть на меня и казалось, что если заглянуть внутрь, то можно увидеть его плечи, торс и ноги. Вот страсти-то! В изумлении я постучал ногтем по гладкой поверхности, потом глянул с другой стороны, но там по-верхность была непрозрачной. Бросив пластину в ящик, я вытянул но-ги, привалился спиной к стене, глотнул из фляги и затянулся сигарой.
Свеча погасла, догорев. В шкафу иногда начинало еле слышно жуж-жать, хотя, возможно, это жужжало мое перенапрягшееся воображение. Одноглазый чудик с панно глядел на меня, и казалось, что его глаз мерцает алым светом. Я еще раз приложился к фляге, чувствуя, что опять начинаю пьянеть.
У Хуансло Хит были интересные знакомые. Потому что нигде – нигде! – в Западном Ливии не было ни таких сигар, ни спичек, ни уж тем более таких диковинных объем-ных картинок. Тоже, кстати, относилось и к часам. С другой сторо-ны, за океаном были другие страны и, хотя я встречался с иноземцами и никогда не замечал в них ничего особо необычного, но кто его знает, что уме-ют делать в далеких землях… Да, это, пожалуй, было самым естес-твенным объяснением того, откуда все эти диковинные вещицы взялись в доме старика. Когда-то целый год я обу-чался в церковном пансионе Зарустры Ливийского, пока не ограбил пансионную кассу и не смылся от-туда. Более всего мне нравилась тамошняя библиотека, именно после того, как я осилил не один десяток библиотечных книг, меня стали принимать за образованного человека. А еще за этот год я успел нахвататься разных ученых словечек. Так вот, один из учителей естественных наук – его потом вытурили за пренебрежение к концепции Божественных Братьев, как единоначаль-ников всего сущего, и некоторые острые высказывания в адрес Его Пресвятейшества, – любил повторять, что не следует умножать сущности сверх необходимого. Иными словами, не стоит придумывать нечто фантастическое для объяснения непонятных явлений, а лучше вначале попытаться объяснить их при помощи чего-то уже известного. И посему остановимся на самой простой идее: старик приобретал странные вещицы у тех, кому сбагривал то, что ему приносил я и другие личности вроде меня.
Решив, что так будет лучше для всех, я в последний раз приложился к фляге, завинтил колпачок и сунул ее в карман. Все, хватит на сегодня. Надо пойти поспать, чтоб с утра подняться и наконец обыскать дом. С этим моим делом надо покончить в кратчайшие сроки. Я еще раз окинул взглядом комнату…
…И, облившись холодным потом, вскочил. Мне не показалось – глаз волосатого страшилы на панно действительно мерцал зловещим алым светом.
***
Одноглазый пялился на меня алым оком и не шевелился, я, не ше-велясь, пялился на него. После объемной головы незнакомца в стекле я бы уже не удивился, если бы монстр сошел с панно и предстал пе-редо мной в натуральном виде.
Возникло смутное ощущение, что за мной наблюдает кто-то незримый и внимательно-настороженный. Вот это было уже совсем некстати. В шкафу зажужжало громче, потом смолкло. Глаз мигнул. Я отодвинулся от стены и сделал осторожный шаг. Глаз чуть качнулся – вверх, вниз. Это еще ничего не значило. Как говаривал учитель естест-венных наук – «просто оптическая обманка». Я медленно обошел стол и, приблизившись к панно, внимательно рассмотрел его.
Глаз не был нарисован. В панно имелось продолговатое отверстие, в котором находилась сферическая стекляшка, а за ней горел алый огонек… лампочка? Неужели все-таки электричество? Я коснулся «глаза» пальцем. Стекляшка была гладкой, чуть тепловатой и немного выступала над по-верхностью панно. Я нажал на нее и опустил руку. Такая несусветная чепуха была уже точно выше моего понимания. Если существование часов с драконом, спичек, окольцованной сигары, картинки в стекле еще можно было как-то понять, то – Святой Зарустра! – для чего кому-то могла понадобиться вот эта вот светящаяся лупалка? Спички, сигара, объемны портрет – просто диковинные иноземные вещицы, предназначенные для обычных, понятных целей. Часы… ну хорошо, они были ориги-нальные, но, в конце концов, они показывали время. Но какая польза могла быть от этой малиновой стекляшки? Не в силах ничего понять, я с досадой щелкнул по стекляшке ногтем и, только было начал отворачиваться, как природа алого света изменилась – он сначала потускнел, а потом замерцал в убыстряющемся темпе.
Из-под пола донеслось глухое, но явственное гудение.
Подскочив от неожиданности, я метнулся к двери, потом зачем-то к столу, потом, окончательно потеряв голову, обернулся и увидел, что комната озарилась новым светом. Ощущение присутствия незримого наблю-дателя не исчезало. Стеклянная пирамида за спиной страшилы на панно мерцала, зеленые блики перемещались по ней в сложном ритме и складывались в слова:
ВНИМАНИЕ!
ДО СТАРТА – 20… 19… 18… 17…
Не понимая, я уставился на светящиеся цифры. В шкафу защелкало, затарахтело и зажужжало. Надпись изменилась:
КОНЕЧНАЯ ОСТАНОВКА: СТАНЦИЯ РД (Б-1) 16… 15… 14… 13…
Гудение под полом усилилось.
ПРОМЕЖУТОЧНАЯ ОСТАНОВКА: «НА ГОРЕ». 12… 11… 10… 9…
Сверху раздался звук, как будто над потолком что-то разъехалось, разошлось в стороны…
РАБОТАЕТ АВТОПИЛОТ. 8… 7… 6… 5…
Пол начал вибрировать, мерцающий свет резал глаза. Как заворожен-ный, я смотрел на цифры. Пол дрожал.
ПРИМИТЕ УДОБНОЕ (УСТОЙЧИВОЕ) ПОЛОЖЕНИЕ. 4… З… 2… I…
СТАРТ!
Вслед за этим пол на мгновение перестал трястись, затем дернулся особенно сильно, встал на дыбы и рванулся вверх.
ГЛАВА 4
Я лежал на спине, раскинув руки, и смотрел в потолок. Ныл ушибленный затылок и в горле опять пересохло. Меня бил озноб и не оставляло идиотское ощущение, что я до сих пор в остроге и все это – лишь маразматический предутренний сон. Там, на твердых нарах, когда почти просыпаешься всякий раз переворачиваясь на другой бок, а ворочаешься целую ночь в связи с твердостью и грубостью поверхности, на которой вынужден почивать, постоянно пребываешь в состоянии полуяви, и поэтому сны снятся очень яркие и сумасбродные.
Слышалось гудение, пол уже не трясся, но зато пока-чивался. В шкафу тихо щелкало. Я сел и потер затылок.
Глаз волосатого чудика погас, буквы, цифры и мерцание стерлись с пирамиды. Я начал было подниматься, но тут пол качнулся сильнее, так что я предпочел встать на четвереньки и таким манером подобраться к эркеру.
Сначала я не понял, что вижу.
Внизу было темное пространство без зримых границ, в кото-ром изредка вспыхивали и гасли огоньки, а иногда появлялись и пропол-зали назад размытые пятна тусклого света. Слышен был приглушенный свист, словно от сильного ветра. Неужто, пока я лежал, начался ураган? Наконец я осознал, ЧТО ИМЕННО ВИЖУ и, встав на колени, уперся ладонями в стекло эркера.
В один момент хмель слетел с меня. Башня летела!
Потрясенный, я поднял глаза.
Небо немного посветлело и словно приблизилось вместе со звездами, свет которых то и дело гасили проносящиеся тучи. Я смотрел долго, не в силах осознать все это, но невероятное событие требовало какой-то реакции, а накопившиеся чувства – разрядки. Я вско-чил, рискуя упасть на качавшемся полу подбежал к шкафу и с размаху саданул по нему ногой. Внутри приглушенно застрекотало.
– Вылезай! – заорал я в ярости. – Ты был здесь, я слышал, как ты хо-дишь! Теперь ты в шкафу! Что это все значит?! Вылезай!!!
Я еще раз ударил по шкафу и прислушался. Теперь внутри было тихо, как в гробу. Вцепившись в верхний край дверцы, я изо всех сил потянул, но шкаф не поддавался. Я поднатужился, пальцы соскользнули, и я опрокинулся на пол, опять ударившись затылком.
Из глаз посыпались искры. Охнув, я перевернулся на живот, подполз к эркеру и вперил взгляд в темное пространство. Кажется, мы двигались вдоль океанского побережья на юг, в сторону Эльханского кряжа – един-ственных больших гор в Западном Ливии. Мне стало совсем плохо и затошнило. Я перевернулся и лег, осторожно прижавшись шишкой на затылке к холодному полу.
Не было никаких сомнений – мы летели. Хотя этого не могло быть… ну просто потому, что не могло быть в принципе! Машины для полетов, называемые летунами, появились совсем недавно. Управляемые одинокими вдохновен-ными безумцами, они падали и разбивались вдребодан едва ли не прежде, чем успевали взлететь. И вообще, сама идея крайне не поощрялась адеп-тами Его Пресвятейшества, как провокационная и ставящая под сомнение таинство вознесения Братьев Деметриусов к небесным аркадам. И уж конечно, ни о каком настолько сложном приспособлении, которое позволи-ло бы взлететь столь громоздкому сооружению, как эта башня – лишь нес-колько позже я сообразил, что взлетела не вся башня, а лишь комната «выстрелилась» из нее, как ядро из пушки – не могло быть и речи.
Я сел, достал фляжку, дрожащими пальцами отвинтил колпачок и на-долго приложился к ней. Перевел дух, вытер губы рукавом и приложился еще раз. Так, теперь лучше. Попытаемся свыкнуться с мыслью о том, что мы летим.
Попытался – и не свыкся.
