Реальность под контролем

      Я, конечно, не был так быстр, как Пат-Рай, но к тому времени, когда Чоча, громко закряхтев, начал приподнимать велотелегу, я, швырнув бочонок перед собой, выпрыгнул из кустов и присоединился к нему.
      Вес машины вместе с весом трех нехилых мужиков был значителен даже для Чочи, но казалось, что ему лишь малости не хватает, чтобы достичь желаемого. Своим усилием я как раз добавил эту «малость».
      Дружно вскрикнув от натуги, мы рывком поставили велотелегу на бок.
      – А – У – И – О!!! – разнеслось над дорогой, и трое наемников приземлились головами в кустах с другой ее стороны.
      Тут у нас с Чочей возникла некая умственная взаимосвязь, иногда появляющаяся между людьми, вынужденными делать что-то очень быстро для достижения общей цели. Не обменявшись ни единым словом, мы мгновенно пришли к одинаковому выводу по поводу того, как надо действовать дальше, потянули велотелегу к себе, мелко семеня ногами, развернули ее и отпустили на все четыре колеса. Из кустов выскочила Лата. У причала две другие велотелеги наконец остановились. Донесся возглас:
      – Че делают! Братков жмут!!!
      Чоча плюхнулся задом на передок машины, схватился за руль и просунул ступни в прикрепленные к педалям плетенные из лозы ремешки. Я перемахнул через бортик, схватился за протянутую руку Латы и потянул. Подол перепоясанной синим поясом рубахи, конечно же, за что-то зацепился.
      – Осторожно! – взвизгнула Лата, но уже было поздно – я рывком втащил ее на платформу. Раздался громкий треск, и в подоле образовалась прореха от низа до самой талии.
      Чоча в свойственной ему стремительной манере нажал на педали, машина рванулась вперед, и мы покатились по платформе. Две другие велотелеги спешно развернулись, но тут дорога сделала поворот, и их скрыли деревья.
      – Ах ты растяпа! – заныла Лата, садясь и инспектируя нанесенный урон. – Это же было мое лучшее платье! Главное – мое последнее платье! Чтоб ты… чтоб тебя…
      – Так это, значит, называется платьем? – уточнил я, рассматривая свежую царапину на ее ноге и, главным образом, саму ногу. Проследив за моим взглядом. Лата наслюнявила палец, провела им по царапине, одернула подол и приказала:
      – Не таращь зенки!
      Из-за поворота вынеслись велотелеги.
      – Чоча, поднажми! – крикнул я. Он поднажал так, что нас затрясло и стало бросать со стороны в сторону. Я приподнялся на коленях и огляделся.
      Мы мчались по пологому склону холма, немного возвышавшегося над окружающим ландшафтом. Отсюда было видно, как дорога петляет между другими, менее высокими холмами, пересекает небольшие рощицы, узкие русла мелких речушек, постепенно удаляясь в сторону от крыш и шпилей единственного на всю округу по-настоящему массивного строения… видимо, Зеленого замка. Я перенес свое внимание на более близкие предметы.
      Лата была занята исключительно своим туалетом – одной рукой она придерживала расползающийся подол, а второй пыталась пригладить волосы. Чоча как будто сросся с рулем и без устали вращал ногами. Позади преследователи медленно, но неуклонно отставали.
      Я решил, что это небольшое приключение может обернутся удачей. С таким темпом передвижения мы достигнем Невода гораздо быстрее, чем если бы шли пешком. Надо только не снижать скорости и не останав…
      Толчок швырнул меня вперед, и я, совершенно того не ожидая, оказался лежащим на Лате, которую тот же толчок опрокинул навзничь. Наши лица оказались друг напротив друга.
      Лата охнула, велотелега подпрыгнула, грозя рассыпаться на составные части, завихляла и пошла юзом. Ее деревянные сочленения оглушительно заскрежетали.
      Посреди взвизгивающей, дребезжащей, неиствующей вселенской какофонии я наклонил голову и со вкусом поцеловал Лату Пат-Рай. Реальность Вне Закона на некоторое время отступила в сторону.

***

      Велотелега стала, треск и дребезжание стихли.
      Оторвавшись от неподвижно лежащей Латы, я с усилием заставил себя вернуться к насущным проблемам.
      Чоча вставал, одновременно оборачиваясь. Памятуя о его отношении к подобным делам, я быстро поднялся на колени и стал оглядываться, так что к тому времени, когда взгляд Пат-Рая сфокусировался на нас, я уже имел вид человека, не имеющего с его сестрой ничего, выходящего за рамки очень поверхностного знакомства… хотя, в каком-то смысле, нашей с ней знакомство как раз сейчас можно было бы определить выражением «поверхностное».
      Впереди поперек дороги лежал ствол дерева. Позади стремительно приблизились велотелеги.
      Бытие вновь приобрело ставший уже привычным в последнее время угрожающий характер, принуждая меня к ответным действиям.
      Вслед за Чочей я соскочил с велотелеги и ухватился за ствол. Сбросив его с дороги, мы вернулись обратно. Лата лежала в той же позе, на ее лице застыло задумчивое выражение. Преследователи приближались. Пока мы залазили, пока Чоча усаживались за руль и просовывали ноги в плетеные ремешки, они успели приблизиться почти вплотную. Наемники что-то орали, размахивая ножами с дубинками, кто-то прицеливался из самострела.
      Чоча нажал на педали, но, даже при его недюжинной силе, велотелега не успевала с ходу набрать скорость, достаточную для того, чтобы избежать столкновения. Над моей головой просвистела стрела. Позади, совсем близко, я видел искаженное усилием лицо рулепедального.
      О мое колено что-то ударилось. Я опустил глаза.
      Это был бочонок из-под пива, который я зашвырнул на велотелегу, когда выскакивал из кустов. Наверное, он лежал под боковым бортиком, и потому не упал с платформы после того, как мы перевернули машину…
      Я схватил его и обеими руками швырнул в голову управляющему первой велотелегой наемника.
      Велотелега круто свернула, после того, как бочонок врезался в нос рулепедального и тот повалился вбок, вцепившись в руль и выворачивая его на ходу. Машина перевернулась буквально в полуметре позади нас, раздался дружный вопль, наемники посыпались на дорогу…. не все. Один перелетел через бортик и врезался головой мне в грудь. Захрипев, я уселся задом на платформу.
      Вторая велотелега врезалась в первую, и позади нас образовалась стремительно удаляющаяся куча, которая состояла из торчащих во все стороны обломков и всевозможных частей человеческих тел. Наемник слабо ворочался в моих объятиях. Я схватил его за уши, оторвав от себя. Одной рукой он вцепился в мой воротник, а другой лихорадочно шарил у пояса, пытаясь достать нож. Я наклонил голову назад и с силой боднул его лбом в нос. Раздался хруст, он взвизгнул, отпуская воротник. Упав на спину так, что его тело оказалось надо мной, я уперся в него руками и ногами и резко толкнул, перебрасывая через бортик. Потом сел и увидел, пальцы рук, вцепившихся в край платформы.
      Встав на четвереньки, я выглянул. Наемник валялся уже довольно далеко позади, но к велотелеге прицепился тот лысый, который заметил нас в кустах. Его ноги волочились по земле, он медленно подтягивался. Я постучал по костяшке одного из судорожно сжимающих бортик пальцев. Он посмотрел на меня. Я покачал головой, достал из кармана бритвенный ножик и показал ему. Лысый еще немного повисел, оценивая сложившуюся ситуацию, затем пожал мощными плечами, давая понять, что сделал в этих обстоятельствах все, что мог, и разжал пальцы. Тело кубарем покатилось по дороге, и тут на меня упала тень. Я посмотрел вверх. Над нами парил фенгол Смолкин, линзы его очков блестели.
      Потерев лоб, я обернулся. Лата продолжала лежать все в том же положении и все с тем же выражением на лице. Ноги Чочи вместе с педалями превратились в два размытых круга. Мы вылетели на вершину очередного холма и понеслись по его склону. Веломашина дребезжала. Казалось невероятным, что эта жемчужина местной технической мысли способна развить подобную скорость и не рассыпаться при этом.
      Впереди дорога упиралась в хилый и узкий деревянный мосток через какую-то речушку. Ширина моста ненамного превышала ширину велотелеги.
      Сначала я надеялся, что Чоча догадается уменьшить скорость, но вскоре понял, что он еще не знает про отсутствие преследователей – сконцентрировавшись на каком-то одном процессе, Пат-Рай был уже не способен реагировать ни на что другое.
      Надо было сообщить ему, и на четвереньках я пополз в обход Латы, которая наконец начала шевелиться и медленно перевернулась на бок. В этот момент мы вылетели на мост и колеса загрохотали по плохо подогнанным поперечным бревнам. Я почти добрался до Чочи, но в этот момент увидел нечто впереди.
      Прямо перед нами серел натянутый между ограждениями моста шнур. Чоча, кажется, тоже заметил его, но это уже ничего не смогло изменить. Последней мыслью, успевшей мелькнуть в моей голове, было то, что шнур довольно тонкий и, может быть, не выдержит…
      Но он выдержал.
      Столкновение привело к катастрофическим последствиям. Задняя часть велотелеги вздыбилась, и машина стала совершать какой-то сложный разворачивающе-переворачивающий процесс. Мы с Латой перелетели через ограждение, Чоча же вломился в него и протаранил, что называется, насквозь. Это несколько задержало его падение, так что мы с Латой оказались в реке первыми.
      Падать, впрочем, было не так уж и высоко. Я «солдатиком» врезался в воду и вскоре почувствовал под ногами мягкое илистое дно. Продолжая опускаться, я почти присел, а затем с силой оттолкнулся и стал всплывать, но, различив в темно-синей волнующейся мути совсем рядом с собой погружающееся тело, обхватил его рукой. Вода плеснулась, выпуская мою голову на поверхность. Лицо Латы, которую я поддерживал под мышки, было рядом. Она широко разевала рот, со всхлипом вдыхая воздух и пуская носом пузыри. Низко над нами темнела арка моста, с которой, зацепившись ногой, вниз головой свисал Чоча. В его судорожно сжатых руках болтался обломок руля.
      Продолжая поддерживать Лату, я перевернулся в горизонтальное положение и увидел стоящих на близком берегу и выжидающе рассматривающих нас карликов. Раздался треск, и старший Пат-Рай бултыхнулся в воду. Я глубоко вздохнул, упираясь ладонью в спину Латы, нырнул, ухватил Чочу за шиворот и рванулся обратно.
      Лата кое-как очухалась, но еще недостаточно для того, чтобы самостоятельно достигнуть берега, Чоча же пребывал в бессознательном состоянии, так что мне пришлось, самозабвенно работая ногами, транспортировать их обоих. Стоящие на берегу карлики с любопытством наблюдали за моими упражнениями, не проявляя ни малейшего желания прийти на помощь.
      Плыть, не имея при этом возможности грести хотя бы одной рукой, было практически невозможно. Я скорее даже не плыл, а медленно погружался, и подгреб к берегу, уже почти захлебнувшись. Чоча с Латой заворочались как раз в тот момент, когда я ощутил под ногами дно. Я сделал движение обеими руками, вынесшее Пат-Раев затылками на пологий берег. Один из карликов поманил меня. Я встал, весь опутанный тиной, и сделал несколько шагов. Вода стекала ручьями, одежда потяжелела, в сапогах хлюпало. Усевшись между неуверенно ворочавшимися Пат-Раями, я снял сапог и перевернул его голенищем вниз.
      Карликов было шестеро. Все одеты в длинные, почти до колен, желтые рубахи. На перепоясывающих рубахи ремнях висели какие-то свернутые в кольца серебристые веревки и многочисленные чехлы-ножны, из которых торчали рукояти ножей и коротких кривых сабель. Ноги, обутые в плетенные из тонких ремешков полусапожки, были жутко, просто-таки фатально волосатыми, а лица под спутанными черными космами – смуглыми, узкоглазыми и скуластыми.
      Тот карлик, что поманил меня, видимо, старший в их компашке, негромко похлопал в ладоши и произнес:
      – Одлично! Глянусь Сбябой Беребкой! Вбервые бижу дагую агробадигу! Ни фига себе, сгазал я себе, гогда убидел, гаг ды булдыхаешься! Даг хрябнудься, а бодом еще быдащидь на берег двоих… Молодец! А депегь, сбязадь! – приказал он остальным. – Осохбенно дщадельно эдого Рыжего грасабца!..

***

      По петляющей между рощами и пологими холмами дороге следовал очень странный кортеж. Он состоял из четырех широких волокуш, с помощью несложной системы подпруг притороченных к совершенно жутким тварям. Сейчас разглядывать их у меня возможности не было. Но несколько раньше, после того, как Пат-Раи более или менее пришли в себя, и нас троих отвели подальше от берега, за деревья, пока нас обыскивали и тщательно связывали, я успел рассмотреть тварей. У них были гусеницеобразные, мягкие, извивающиеся тела, поросшие короткими и толстыми сиреневыми волосами.
      Под брюхом у зверюг имелось множество белесых многосуставных лапок, головы походили на бугристые шары с прорезанными в них круглыми дырами – гротескными глазами, ноздрями и ртом. В глазах не было зрачков, во рту зубов, и в дырах словно клубилась грязно-белая мерцающая муть, как если бы кто-то зажег свечу внутри пустотелой тыквы с прорезями и напустил туда густого дыма. Общее выражение морд являло собой полнейшее равнодушие к каким бы то ни было житейским коллизиям и рабскую покорность хозяевам-карликам.
      На передней волокуше сидело трое карликов, на остальных – по одному. Ко второй был привязан фенгол Смолкин. Недотепу изловили после того, как он, понуждаемый не то любопытством, не то сочувствием к нам, опустился слишком низко. Один из карликов, заранее влезший на дерево и спрятавшийся среди ветвей, очень ловко набросил на фенгола петлю. Теперь руки Смолкина были крепко скручены за спиной, и он грустно болтался вверху. На третьем волокуше лежал связанный по рукам и ногам Чоча, на четвертой – мы с Латой.
      Улбоны – так именовались зверюги – двигались со скоростью не слишком прытко идущего человека. Я лежал лицом вверх, разглядывая ползущие по низкому небу облака. Налетающий порывами ветер пробирал до костей сквозь мокрую одежду, веревки стягивали тело.
      Карлики были паучниками – это мне сказала Лата. И они были спецами по веревкам – об этом я догадался сам. И не только по веревкам, но и по нитям, лескам, шнуркам, ремням, канатам и тросам.
      – Получается так, что ты спас нас братом, – произнесла Лата, стуча зубами.
      – Ага, – согласился я. – Так оно и получается.
      Она вздохнула.
      – Что ж, спасибо.
      – Правильно, – опять согласился я. – Есть за что благодарить.
      – Ну ты и хам! – возмутилась она. – Нормальный мужик на твоем месте сказал бы «не за что», и сделал бы вид, что ничего не произошло.
      – Ха-ха, – грустно сказал я. – Почему ты думаешь, что я нормальный мужик?
      – Я так и не думаю.
      – Куда нас везут?
      – Наверное, в Леринзье.
      – Город этих… паучников?
      – Он самый.
      Сильный порыв ветра донес удушливую тошнотворную вонь – запах ублона. Я мужественно сдержался, а Лата громко закашлялась.
      – Эти улбоны и есть те самые здоровенные пиявки? – спросил я сдавленным голосом. – По-моему, они больше похожи на гусениц-переростков. Они что, сосут кровь?
      – Не… кха! Знаю. Я их… кха!.. не видела никогда. Ну… кха!.. и вонь!
      Сидящий впереди паучник не поворачивая головы произнес:
      – Ублоны не сосуд гробь. Они бидаются зеленью.
      – Чем бидаются? – переспросил я.
      – Разной зеленью. Драбой, листьями, молодыми бобегами. И ды лудше не грибляй меня. А до гаг дам по башге… больше бообще нигого гриблядь не сможешь.
      – Ладно, ладно! – ответил я. – Сначала научись разговаривать, а потом угрожай. Гундосишь, как беззубый старикашка. Лата, ты ж говорила, что вы торгуете с этими… ораторами. Чего ж они нас связали?
      – Мы были на велотелеге, а ими пользуются только наемники Гленсуса. Гленсус с паучниками не в ладах… Он со всеми не в ладах. Эй, далеко нам еще ехать?
      – Нед, – ответил наш возница. – До сдолицы недалего.
      До Леринзье действительно оказалось недалеко. Вскоре улбоны, повинуясь натянутым вожжам, остановились. Паучник обошел волокушу, развязал наши ноги, аккуратно смотал ремешки и сунул в карман.
      – Бдабайде! – приказал он, отцепляя от ремня смотанную кольцами веревку и расправляя ее. Это оказался бич, по всей длине утыканный тонкими железными лезвиями самого зловещего вида.
      – Бдабайте и не бдумайте дребыхаться. Эда шдуга – лезбенный бич. Если бередяну им – мало не богажется.
      Я поднялся с волокуши и несколько раз присел, разминая затекшие ноги. Лата, не имея возможности поправить платье и заняться волосами, тряхнула головой и энергично качнула бедрами. Паучник меланхолично рассматривал нас, поигрывая лезвенным бичом. Я обернулся и разом забыл о затекших руках, о промокшей одежде и об общем гнусном положении дел.
      Перед нами был Леринзье.
      Огромный конусообразный кокон скрывал, казалось, полнеба. В его середине находилась плохо различимая узкая темная башня, от которой тянулись во всевозможных направлениях веревки, канаты, тросы, висячие лестницы, какие-то ажурные плетения, веерообразные треугольники, деревянные шесты-распорки и целые плоскости из переплетенных ремешков, повисшие в паутине веревок и искривленные самым невероятным образом.
      Конус был полон жизни. За окошками висящих то тут, то там шарообразных домов-ульев что-то мелькало, по веревкам всевозможными способами передвигались паучники и, что оказалось неожиданным, улбоны, на горизонтально расположенных плоскостях сновали целые толпы; до нас доносился гул, какой можно услышать, стоя за закрытыми ставнями на третьем этаже дома, расположенного в центре какого-нибудь крупного города.
      – Вот это да! – подал сверху голос Смолкин. – Я видел Леринзье, но каждый раз издалека… Это… это как будто макет самого Конгломерата!
      Тем временем из ветвей растущего неподалеку дерева спрыгнул очередной паучник и вступил в разговор со командиром захватившей нас шестерки. Остальные распрягли улбонов и надели на зверюг матерчатые седла, натянув под волосатыми брюхами ремни. Я заметил, что от корней дерева в сторону Леринзье тянется провисающий канат… что-то вроде пригородной дороги.
      – Садидесь, – приказал паучник. – Ды, грасабица, бервая, а ды, Рыжий, бдорой.
      При мысли о том, что нужно будет вплотную приблизиться к этой раскормленной гусинице, да к тому же усесться на нее верхом, меня передернуло. Лата, судя по выражению ее лица, испытывала еще более глубокие чувства.
      – А может, вначале поговорим о чем-нибудь? – спросил я у паучника.
      Чоча уже успел взгромоздиться на первого улбона, к которому привязали и Смолкина. Позади Пат-Рая устроились два паучника, один из них ударил зверюгу пятками. Извивающийся улбон подполз к канату и взобрался на него, после чего прекратил извиваться и стал двигаться гораздо быстрее. Казалось, что такой способ передвижения ему более привычен.
      – Садидесь! – повторил паучник и щелкнул бичом.
      Лата, на лице которой была написана крайняя степень отвращения, подошла к твари, перекинула через нее ногу и уселась, гордо выпрямив спину. Помедлив, я последовал ее примеру. Кислая вонь ударила в нос, я почувствовал рвотные позывы и сглотнул. Паучник сел сзади и ударил пятками, после чего улбон заполз на канат и вцепился в него всеми своими многосуставчатыми белесыми ножками. На мгновение он замер, а потом ножки стремительно задвигались, и мы стали быстро удаляться от земли. Канат под нашим весом провис еще больше. Первый улбон был уже довольно далеко и вскоре исчез внутри конуса.
      Уныние все больше овладевало мной. Таймер, на который я сейчас даже не мог посмотреть, неутомимо отсчитывал секунды, приближая меня к тому моменту, когда дефзонд включится… а я все дальше и дальше удалялся от Зеленого Замка и кристалла-энергонакопителя.
      Я наклонился и уткнулся лицом во все еще влажные волосы Латы. То, чем они пахли, было гораздо лучше вони улбона.
      Лата повела плечами и сказала:
      – Так, а ну отодвинься!
      – Зачем? – спросил я, но все же спустя некоторое время выпрямился.
      Хитросплетения Леринзье уже окружили нас.

***

      Базар ничем бы не отличался от множества виданных мной раньше, если бы не карлики и не то, что он располагался на слегка провисающем широком плетеном полотнище. А в общем здесь все было как обычно – деревянные лотки с товарами, горластые продавцы по одну их сторону и еще более горластые покупателей по другую. Из пузатого бочонка продавали на разлив какую-то выпивку, рядом стояло несколько паучников с ковшиками в руках; с одной стороны дрались и слышалось щелканье лезвенных бичей, с другой, на круглом помосте под ритмичные барабанные удары танцевала паучница в почти прозрачном платье, а вокруг помоста небольшая толпа дружно хлопала в такт барабану.
      Улбон полз очень резво, и базар вскоре исчез в бесконечных переплетениях. Рядом, совсем близко, появился дом-улей с широким круглым окном, через который был виден край стола и два паучника, склонившиеся над ним. Один был с седой бородой и в очках, голову второго скрывал капюшон. Бородатый, говорил:
      – Я не могу согласидься с мисдическим долгованием дого, чдо вы бысогобарно, но бессмысленно назыбаеде Идеей Сбятой Беребки! Жизнь наша – эдо размеренное дбижение бо Бесгонечному Ганаду и филособская сдорона бонядия…
      Улей остался позади, и я не расслышал, что он там говорил о Бесконечном Канате, да меня это сейчас и мало занимало – вокруг и без того хватало интересных вещей.
      Мы находились в сердце Леринзье, возле осевой башни… впрочем, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что это не башня, а несколько сбитых вместе очень толстых бревен, настолько плотно опутанных веревками, что издалека они казались единой массой. В почти неподвижном воздухе висел стойкий улбоний дух, забивающий все остальные запахи.
      Впереди показалось очередное полотнище, одна часть которого изгибалась и образовывала как бы «крышу» в трех метрах над «полом». На полотнище стояли улбоны и паучники, среди них возвышался Чоча, которому как раз освобождали руки. Под потолком болтался все еще связанный Смолкин.
      – Как тебя зовут? – спросил я, поворачивая голову к нашему конвоиру.
      – Бобуазье, – ответил он равнодушно. – Боба.
      – Боба в смысле «Боба» или «Попа»? Или может быть Же…
      – Обядь грибляешь меня? Ну чдо, дадь даги дебе бо бошге?
      – Не надо. Боба так Боба… Слышь, Боб, давай, развязывай нам руки.
      – Нед, – ответил он. – Бриедем, дам дебе их разбяжут. А до я бидел, гаг ды булдыхаешься дам, в речге. Еще сиганешь брямо отсюда голобой бниз, и боминай гаг збали…
      – Не сигану, – заверил я, оглядываясь. Под нами, над нами, вокруг нас тянулись бесконечные ярусы гротескного веревочного мира. Земли видно не было, небо просматривалось лишь в виде разрозненных серых фрагментов. – Некуда сигать…
      Улбон достигнул изогнутого полотнища, вполз на него и остановился. Мы слезли.
      – Чоча, ты как? – спросила Лата, но он только мотнул головой. Лицо Пат-Рая было бледным.
      – У тебя нога в крови! – ахнула она. – Так, а ну вы, узкоглазые бандюги, немедленно дайте мне перевязать моего братана!
      – Не дергайся, грасабица! – сказал старший паучник. – А до сейчас засдаблю целобаться с одной из этих зберюшек. Ладно, разбяжите их…
      Когда наши руки освободили, Лата, решительно расталкивая паучников, подошла к Чоче, а я первым делом взглянул на таймер.
      И обомлел.
      Не помню точно, когда именно и обо что я ударился рукой… Может быть, во время потасовки с наемниками… Или, скорее, когда летел с моста… У меня было смутное воспоминание о том, что я тогда вроде бы зацепил кистью за ограждение. Так или иначе, через таймер тянулась зигзагами тонкая белая трещина.
      В овально окошке потух зеленый свет и исчезли все цифры.
      – Чдо там у дебя, Рыжий? – поинтересовался старший паучник.
      – Вы, недоделанные коротышки! – в ярости, заорал я. – Кривоногие волосатые вонючки! Это из-за вас!..
      Краем глаз я заметил, как Боба наклонился и быстро поднял что-то. Я начал оборачиваться, но тут он, выполняя свое обещание, звезданул меня этим по затылку.

ГЛАВА 13

      …БЕЗ ВРЕМЕНИ…
      Я очнулся из-за сковывающего тело холода и очень неудобной позы, в которой лежал. Стараясь припомнить, сколько раз за последние сутки терял сознание из-за ударов по голове и взбрыкиваний Советчика, я слегка поворочался, а когда мысли наконец перестали путаться, попытался подсчитать, сколько у меня осталось времени. Когда я в последний раз смотрел на таймер там было что-то около двенадцати с небольшим часов. Переправа… разговор со Смолкиным… наемники…
      Я поморщился – голова раскалывалась. Нет, ничего не выйдет, тем более, я не знаю, сколько времени лежал в отключке после удара Бобуазье. Остановимся на том, что, по словам Чочи, у меня есть время до утра. Да, и все это время мне, кажется, предстоит провести здесь, в Леринзье. Кстати, где именно я нахожусь?
      Я чихнул и открыл глаза.
      Это оказался сплетенный из желтых сухих прутьев шар двухметрового диаметра. Сквозь широкие просветы между прутьями были видны облака… несколько ближе, чем обычно. С трудом встав, я осмотрелся.
      Шар торчал на конце длинного и тонкого вертикального шеста со ступенями-перекладинами, крепившегося к осевому стволу Леринзье, хитросплетения которого виднелись далеко внизу. Слева и справа было еще с полтора десятка таких же шаров, но кто в них находился, и находился ли кто-то вообще, разглядеть было невозможно.
      Я осмотрел конструкцию шара и обнаружил в его верхней части две деревянные петли и тянувшуюся по кругу щель. Таким образом, из шара можно было выбраться, да вот только накрывающий его колпак был примотан длинным прутом, заменяющим замок на обычной двери.
      Просунув пальцы в щель, я попытался сначала развязать, а затем сломать прут, но вскоре понял, что без ножа или просто чего-то острого сладить с ним невозможно. Отказавшись от этой мысли, я встал на колени и посмотрел вниз. На натянутом между основаниями шестов полотнище сидел паучник. Я лег, скрючившись, и приник лицом к самому большому просвету между прутьями.
      – Эй ты! – крикнул я. – Слышь, верзила!
      Он медленно поднял голову, и я узнал Боба. Смуглое, заросшее черной щетиной лицо было спокойным.
      – А, это ты, Боб? – крикнул я. – Хорошо сидим, а?
      Он молчал.
      – И долго это будет продолжаться?
      Меланхолично пожав плечами, паучник отвернулся.
      Немного подумав, я избрал определенную линию поведения и стал орать:
      – А как, интересно знать, вы затащили мое бесчувственное тело в эту клетку? Вы же не фенголы! Тяжелая, наверное, работенка? Слышь, громила! Поговори со мной!
      Он не реагировал, но я не унимался.
      – Ты таки стукнул меня по голове, как и обещал. Так что за мной должок, а свои долги я всегда отдаю! Объясни, для чего нас тут держат? Что собираются с нами делать? А по нужде можно выйти – или прямо отсюда?
      – Ды можешь задгнудься? – наконец отреагировал он. – Чего берещишь? Не бидишь, я думаю!
      – О чем? – крикнул я. – О философском наполнении понятия Святой Веревки? Или о мистической двойственности Божественных Шнурков? А может о блаженстве вечного движения по Бесконечному Канату под аромат улбона и… – тут я понял, что перегибаю, и изящно закруглился: – Говнюк!!
      – Не шуди со сбядыми бещами, – откликнулся паучник.
      Махнув рукой, я встал. Сильно болела голова, меня то и дело пробирал озноб, а в довершении всего очень хотелось есть, но еще больше – пить.
      Я потер слезящиеся глаза, вцепился в колпак клетки и стал изо всех сил трясти его. Прутья затрещали, но не поддались. Шест начал раскачиваться.
      – Не дури, Рыжий. Убадешь вниз – расшибешься в лебежку, – равнодушно предупредил снизу Боб. – А не расьшибешься, даг я тебя добью.
      Я отцепился от прутьев, лег, приблизил лицо к облюбованному просвету и заорал него:
      – Я-не-рыжий-я-блондин! Понял, мохорылый?! Вот ща как плюну на тот дырявый таз, который у тебя вместо башки!
      Боба посмотрел на меня, встал и, неторопливо перейдя на другое место, куда бы я при всем своем желании не смог бы доплюнуть, снова уселся.
      – Эй дам, мля, хвадид, мля, горланидь! – донесся сиплый голос из соседней клетки. – Задолбал, мля, своими воблями!!!
      – А ты тоже заткнись, пенек трухлявый!!! – взревел я, как зверь бросаясь на прутья. Из ближайшей клетки на меня смотрело чье-то лицо. – Тоже мне, затвердевшие, э-э… фекалии ящера-заточкина!
      – Во гаг бухдид, сучий бодрох! – удивился сиплый. – Я и не слышал дагих, мля, жудгих слов. Даг чдо эдо за сдрашные фегалии? Ды гдо?
      – А ты кто? Местный?
      – Да. Зовуд – Грандуазье.
      – Крантуазье? Крант, значит, – решил я. – А меня – Уиш. Кранты нам, а, Крант?
      – Дочно, – согласился он.
      – А за что сидишь?
      – Я – улбоноград, – гордо сообщил он. – Лучший сбециалисд в Леризье бо эдому делу. Угнал бозавчера чедырех улбоноб из загона самого большого Мануазье, но, мля, бчера бобался. Набился, мля, и бо бьянке бобался…
      – По какой Бьянке? – не понял я. – А, по пьянке… Я здесь тоже, можно сказать, по пьянке. И долго нас тут будут держать?
      – Бас – не знаю. А меня до бечера. Бечером быбедуд и… мля… – раздался сиплый вздох.
      – И что?
      – За гражу грубного болзучего сгода нагазание одно – беребка.
      – Святая? – подковырнул я.
      – Нет, мля, не Сбятая. Обычная. С бедлей, мля.
      – С петлей? Повесят, что ли?
      – Гаг бить дать, бобесят… мля!
      – Хреново тебе, – посочувствовал я. – Наверное веселишься теперь?
      – Да. Хохочу, мля, до усрачги. Дагой, мля, беселый, что ходь сейчас на гладбище. А дебя за чдо?
      – Не знаю.
      – Може, приняли бас за агендов Сбена Гленсуса? А он, мля, с нашим ругободстбом не в ладах. Догда и бам хреново бридется…
      – Чоча! – заорал я во всю силу легких. – Лата! Пат-Раи, вы здесь?
      – Здесь, мля, – донесся после паузы из дальней клетки приглушенный голос Латы. – Сидим тут, мля, и слушаем ваши интеллигентные разговоры. Уши вянут, желтеют и опадают. Чего вопить, спрашивается?
      – Скучно мне, – буркнул я и, отцепившись от прутьев, присел на ажурный пол. Внизу Бабуазье продолжал медитировать. Ни к каким результатам поднятый мной тарарам не привел – меланхолия паучника была непрошибаема. Я опять взялся за прутья и крикнул:
      – Смолкин, а вы здесь?
      Ответа не последовало, и я, набрав в грудь побольше воздуха, собрался уже было огласить весь город самым душераздирающим ревом, на который только был способен, но тут голос фенгола произнес прямо за моей спиной: