— Как же его военачальнику, м-м… да, Леониду, удавалось заставлять его слушаться себя? — удивилась Эльпиника. — Тот, кто превосходит всех, неохотно подчиняется приказам.

— Только не в Спарте, — пожал плечами Леонтиск. — Исад — образцовый, дисциплинированный воин, не было такого, чтобы он хоть в чем-то ослушался высшего по званию. Это проступок, за который в лакедемонской армии любого, даже сына царя, ждет суровая кара: изгнание в мирное время, смерть — в военное. Да и сам Леонид не из тех, кого хочется ослушаться. С юных лет он прославился своим твердым характером, честностью и справедливостью. Кроме того, в его жилах течет кровь Эврипонтидов, ведь он кузен Пирра, сын младшего брата царя Павсания.

— Ты сказал, что этот… Исад, — сын эфина… эфона…

— Эфора.

— Кого? Кто такие эти эфоры? Прости глупую афинскую девушку, плохо разбирающуюся в государственном устройстве спартанцев.

— Ах, полно вам язвить, милая девица! По поводу государственного устройства: Спарта не совсем настоящая монархия, хоть и имеет царей. Абсолютную власть цари имеют только на войне, за пределами Лаконики, а в мирное время их полномочия существенно урезаны двумя другими ветвями власти: герусией и эфориатом.

— Вспомнила! Я даже знаю, это называется — олигархия!

— Точно, власть немногих. Так вот, герусия — это совет старейшин, всего тридцать человек. Два места в герусии по традиции занимают цари, остальные двадцать восемь геронтов — этопатриархи знаменитейших спартанских родов. В руках геронтов — вся законодательная власть. Существует, кроме того,коллегия из пяти эфоров. Они избираются пожизненно из самых достойных и влиятельных граждан,исполняют судебную власть и контролируют деятельность остальных должностных лиц, в том числе и царей. Известны случаи, когда эфоры привлекали царей к суду и облагали их крупными денежными штрафами.

Леонтиск поймал себя на том, что отвечает на одном дыхании, как учителю в агеле, и запнулся. Эльпиника ничего не заметила.

— Великие боги! Какие сложности! — протянула она.

— Да, у нас в Афинах все проще, но так уж сложилось. Спарта — полис весьма консервативный, — щегольнул Леонтиск ученым словцом.

— Консе… какой?

— Ну, город, в котором свято соблюдаются традиции и старинные установления, даже законы Ликурга, введенные в незапамятные времена. Например, согласно этим законам гражданин сам не воспитывает своего сына, а отдает его в агелу, государственную военную школу, где его отпрыск воспитывается, независимо от положения отца, на равных со всеми правах. Сыновья возвращаются в семью, только став воинами, то есть успешно завершив обучение и получив назначение в один из отрядов .

— Какие дикие законы! А что, если человек не хочет отдавать своего ребенка в агелу?

— Что ты! Отдать сына в агелу — гражданский долг и дело чести для всякого полноправного гражданина. Другое дело — сословие перийоков, ремесленников. Их дети воспитываются при отце, а военную службу проходят во вспомогательных частях. Сейчас, когда владычество Рима практически прекратило войны между полисами, уже выросло целое поколение перийоков, не державших оружия в руках. Для Спарты, что веками жила войной, это явление невероятное. Хорошо еще, что солдаты-граждане, составляющие сословие гоплитов, имеют возможность наниматься в другие государства и заниматься традиционным воинским ремеслом.

— Наемников набирают и здесь, в Афинах, — вставила девушка. — Клеомед и сам… Ой, прости!

— Не напоминай мне о своем брате, прошу!

— Извини. Я только хотела сказать, что он тоже два года прослужил в наемниках у египетского царя. Отец говорил, что вербовщики Птолемея тогда ездили по всей Греции, собирали войско для войны с нубийцами.

— Греческие воины славятся повсюду на Востоке, и более всех — спартанцы. Они служат и у малоазиатских царей, и у сирийских, и по всей Африке — от Египта до Мавритании! — внезапно Леонтиск сжал руку в кулак и ударил по металлическому пруту решетки. — Великий Мужеубийца, какие силы распылены по всему миру, вместо того, чтобы собраться и дать отпор кичливым римлянам и македошкам!

— А каким образом узнавали, кто сильнейший в фехтовании или чем-то другом? Проводили маленькие олимпиады? — Эльпиника поспешила перевести разговор с опасной темы. Ненависть Леонтиска к покровителям Греции — римлянам и македонцам — была для девушки непонятна и пугающа. Подобные разговоры в среде афинских аристократов были непопулярны и считались изменническими, за них можно было поплатиться.

— Это называется по-другому — ритуальные игры. Посвященные Аресу, Аполлону, Афине либо Посейдону. Или кому-нибудь из героев, Гераклу, например. В Спарте много праздников, во время которых проводятся соревнования по борьбе, метанию копья, кулачному бою и, конечно, фехтованию на мечах. В играх этих участвуют практически все полноправные граждане города, мужчины сословия гоплитов, ну, кроме пожилых, конечно. И первым номером любых празднеств идут состязания между учениками агелы — от «волчат» до «львов». Как только мы стали «волчатами», старшие военачальники взялись за воинское воспитание всерьез. Они не упускали ни одной возможности провести состязания в фехтовании и кулачном бое, как между эноматиями, так и с другими лохами учеников. Иногда, шутки ради, нас стравливали даже с «ястребами», и тогда не обходилось без серьезных травм: старшие мальчишки пытались показать свое превосходство над «мальками», как они нас называли, мы же отчаянно сопротивлялись.

— И объявлялись победители?

— Да, в каждой возрастной группе. Наш лох, разделенный на три эноматии, имел несколько замечательных бойцов. В фехтовании первыми были Исад, Пирр и Леотихид, именно в этом порядке. Очень близки к ним были Лих-Коршун и Антикрат, но скинуть Леотихида с третьего места им, скажем по чести, никогда не удавалось. Исад же был недосягаем, он был первым, будучи и «птенцом», и «волчонком», и «ястребом».

— Великие силы, этот сосунок всего три месяца, как стал «волчонком», и уже никто из наших не может с ним справиться! Агесилай одним-единственным сопливым мечником вот-вот смешает наш лох с ослиным навозом! — вращая выпуклыми глазами, шипел Гилипп, ирен Второго лоха на своих эномархов. Перед гневом командира те склонили головы, их уши горели.

— Что же нам делать? — буркнул один из них, губастый верзила с косящим глазом. — Самим, что ли, идти против малява?

— Раз у вас в эноматиях нет ни одного достойного бойца, чтобы обуздать этого петушка, пойдете сами! — щеки ирена сделались красными, как от ожога. — И ты пойдешь первым, Калист!

Губастый с ужасом воззрился на Гилиппа.

— Но… ирен, — неуверенно произнес другой эномарх, стройный отрок с выразительными чертами лица, настоящий образчик мужской красоты. — Чтобы мы, «ястребы», сами вышли против «волчонка» как против равного… Это ж стыда не оберешься, клянусь Афиной!

Гилипп повернул искаженное гневом лицо к нему.

— Мы не оберемся стыда, если так и уйдем, не укоротив его, Полиад! Ты забыл, что он выбил девятерых наших, одного за другим! Все, не разговаривать! Пойдете против эфорского сынка. Проиграете ему — что ж, умоетесь позором, поделом вам, недотепы!

— Хорошо, я сам разберусь с ним, клянусь копьем Ареса! — выдохнул красавчик.

— Выполняй, Полиад, — Гилипп быстро взял себя в руки. — Не думай, что сразиться с этим «волчонком» будет для тебя зазорно. Старшие говорят, что ему прямая дорога в Триста.

— Про меня говорят то же самое, — карие, с искринкой глаза смотрели с легкой укоризной.

— Знаю, — Гилипп поднял руку, провел пальцами по лбу. — Да, ты лучший у нас, Полиад. Иди и сделай это.

Поскучнев лицами, эномархи отдали честь и стали пробираться к огороженному воткнутыми в землю копьями кругу, в котором сейчас происходил поединок между двумя «волчатами». Вернее, уже заканчивался: ладный, подвижный парнишка с белой повязкой на голове (знак Первого лоха) виртуозным ударом вышиб клинок из руки противника. Тот сделал последнюю попытку атаковать, прыгнув вперед и вытянув руки, но получил деревянным мечом по лбу и отлетел назад, шипя и тряся головой.

— Исад! Исад! — закричали вокруг.

— Это называется — искры из глаз посыпались! — ехидно объявил стоявший в кругу зрителей рыжеволосый отрок с хитрым лицом. Он с искренним злорадством глядел на проигравшего, отиравшего глаза от хлынувшей с рассеченного лба крови.

Трое эномархов Второго лоха выросли у насмешника из-за спины.

— Что ты провякал, рыжая крыса? — спокойным тоном осведомился тонкий красавчик, которого Гилипп назвал Полиадом.

«Волчонок» резко повернулся к говорившему, собираясь достойно ответить, но тут ему на плечо опустилась крепкая теплая ладонь.

— Отставить, Феникс! — этот голос, звучащий как пересыпающиеся металлические шарики, мог принадлежать только Пирру. — Это эномархи. И разговаривать с ними надлежит равному. В чем дело?

Вопрос, однако, прозвучал не как равного к равным, а как аристократа к простолюдинам. Широкоплечая фигура царского сына излучала мощь и уверенность в себе. Полиад закусил губу, но взгляда не отвел — он привык не отступать ни перед кем. Бесстрашные карие глаза и бесстрашные желтые вонзили друг в друга взгляды, словно копья. Пауза угрожающе затянулась.

— Полиад, тебя вызывают, — донесся из-за спины красавчика возбужденный голос.

Медленно, как бы нехотя, Полиад кивнул, окатил Эврипонтида последним холодным взглядом, затем резко отвернулся и, расталкивая зрителей, пошел в круг.

— Жаль! — раздался из-за его спины отчетливый голос Пирра. — Я хотел сам вздуть тебя, но Исад, клянусь Палладием, сделает это лучше меня!

Полиад переглянулся с товарищами. Их лица выражали досаду и тревогу. Ссора с наследником трона, эномархом Первого лоха им была ни к чему. Презрительно скривив губы, Полиад повернулся к ожидавшему его противнику. Это был мальчишка лет десяти, узколицый, ясноглазый, с четко очерченными темными губами. Младший сынок эфора Фебида, Исад. Среди учеников Второго лоха о нем и его искусстве фехтовальщика давно ходили слухи, в большинстве своем — весьма неправдоподобные. На сегодняшних играх в честь Аполлона «волчата» двух лохов впервые встретились в поединках, и приходится признать, что хотя бы часть рассказов про Исада — правда. Напрасно ирен Гилипп назвал тех десятерых, побежденных сыном эфора, недостойными бойцами. Они были хорошими фехтовальщиками, да что там — лучшими в лохе, и доказали это, победив многих из агесилаевских. Но наткнувшись на Исада, они оказались бессильны: его клинок двигался по такой замысловатой траектории и с такой скоростью, что был словно невидим. Даже лучшие и опытнейшие, те, кто уже научился угадывать — по постановке ног, по взгляду противника — куда пойдет меч, не успевали отразить удара и выбывали из борьбы, ни разу не атаковав.

Стыд и унижение! Пускай Второй лох не состоял сплошь из сыновей знати, как Первый, но до сих пор он с высокой честью выходил из большинства соревнований. В этот раз дело грозило обернуться нешуточным позором. Полиад почувствовал, как в груди его заклекотал, зарождаясь, гнев. Нет, прав лохаг Гилипп, нужно остановить этого зарвавшегося молокососа. Как бы ни хорош был Исад в фехтовании, он не мог не утомиться, проведя десять поединков подряд. Да и сам Полиад не случайно считался первым мечом Второго лоха: с ним занимался сам мастер меча Фрикс, в свое время четырежды бывший победителем Олимпиад. Тонкая фигура эномарха создавала обманчивое впечатление о его физических данных, но горе тому, кто попадался на эту удочку: под кожей Полиада ходили мышцы, прочные, как якорные канаты, а удары, наносимые молодым мечником, были молниеносны и технически совершенны. Нередко случалось, что Полиад побеждал в поединках не только своих сверстников-«ястребов», но даже «львов», почти взрослых юношей. Не раз и не два бывалые мужи-гоплиты, наблюдая за его стремительной манерой боя, прочили ему по окончании агелы вступление в отряд Трехсот или Священную Мору — отборные отряды спартанского государства, комплектуемые лучшими из лучших воинов Лакедемона.

Одним словом, в свои четырнадцать Полиад был грозным противником для любого из учеников агелы. Поэтому собравшаяся на праздник многочисленная толпа горожан, до сей поры наблюдавшая за столь привычным зрелищем, как поединки среди учеников, без особого интереса, теперь, услышав объявленные глашатаем имена, загомонила и плотным живым кольцом окружила площадку для боев. Глаза, глаза, глаза… Полиад взял протянутый кем-то из товарищей меч, поднял двумя руками, держа вертикально перед лицом, разделяя противника пополам широким деревянным лезвием. Этому старинному ритуалу обучил его учитель Фрикс. «Смотри через клинок, выкинь из головы ненужные мысли, вдохни животом. Пусть останется только это: противник, разделенный пополам твоим мечом и живительный аэр, наполняющий тебя свободой…» Резкий дребезжащий голос зазвучал в ушах так явственно, что на миг Полиад почувствовал позыв обежать взглядом плотную толпу, выискивая ясные мудрые глаза под белыми кустистыми бровями. Однако жестокая память тут же напомнила, что старый учитель вот уже третий месяц как перестал чувствовать ноги и не может покинуть до ма.

— Победивший в этом поединке получает право присутствовать на государственных празднествах вместе с отцом! — голос глашатая раздавался как будто издалека, фигура Исада, разделенная мечом, была неподвижна.

Великая Воительница! Право участия в общественных церемониях, которое каждый спартанский юноша получает, только закончив агелу и став воином, то есть в восемнадцать лет! Из учеников только редкие счастливцы, заслужившие одобрение старших победой в ответственном соревновании или совершившие какой-нибудь выдающийся поступок могли рассчитывать получить подобное право досрочно. Отцы гордились такими сыновьями. Впрочем, отец Полиада сгинул, отправившись наемником к сирийцам, и теперь главой семьи был его младший брат, дядя юного мечника.

Бу-ум! Медный удар поплыл над площадью, отразился от колоннады храма Феба, вернулся обратно. Толпа разразилась криками.

— Давай, Исад!

— Руби его!

— Порви этого щенка, Полиад!

— Отшлепай его ножнами!

— Бе-ей!

Исад, вертя мечом двустороннюю «мельницу», приставными шагами начал забирать вправо. Полиаду был известен этот прием, и он, вместо того, чтобы вращаться на месте, чего пытался добиться противник, предпринял фронтальную атаку-разведку. Укол в нижний сектор, батман, финт, рубящим — в верхний. Исад снова легко блокирует, нападает сам, косым в шею, но это — ловушка, за ним следует резкий финт и очень быстрый выпад в грудь, так что нужно не отбивать, а сделать шаг назад.

Полиад почувствовал, как в крови забурлил азарт: противник фехтовал быстро, опасно, но в целом достаточно предсказуемо. Конечно, это не все, на что он способен, но и ничего сверхъестественного от него ждать не нужно. Внимание, осторожность и один-единственный удачный момент — вот и все, что нужно для победы.

— Бей, Исад!

— Дави, Полиад!

— Рази!

— Наступай!

— С двух рук! Обманывай, финти!

Удар — батман. Удар — батман. Удар. Клинок противника превратился в змею, в нечто живое, одержимое одной целью — пробиться через защиту и поразить, укусить, нанести вред. Батман. Рукоять стонет в ладони. Слишком поспешно и не той частью клинка. Не волноваться. Не увлекаться. Вдох животом!

Глаза в глаза. «Волчонок» не выглядит ни усталым, ни испуганным. Взгляд внимательный, цепкий, ищет малейшую возможность достать, прорвать оборону. На правом виске бьется жилка, на впалых щеках румянец. Дыхание сдержанное.

Удар — батман. Финт — удар — батман — ответный косой — отскок, батман. Великие силы! Как же он быстро движется! И хитрит, обманывает: меняет ноги, а не бьет, смотрит вверх, колет низом. Ну нет, малыш, этим не проведешь! «Смотри за мечом, — говаривал старина Фрикс. — Другие учат следить за глазами, за ногами, за корпусом, но опытный боец не движется естественно, он будет обманывать тебя и глазами и движениями. И мечом, конечно, но смотреть нужно за мечом, ибо только от меча исходит опасность».

Исад внезапно сменил тактику: сбросил темп, начал оставлять «дыры» в защите, дразнить: успеешь — не успеешь? Опасная игра, но иногда оправданная. Увлекшись выигрышной, как ему кажется, атакой, противник забывает о защите и налетает на неожиданный контрудар. В этой игре побеждает быстрейший. Авоэ, попробуем! Ты выбрал неудачного партнера для такой игры, малыш!

«Нырнув» в длинный выпад, Полиад на всякий случай напружинил переднюю ногу, чтобы в случае чего немедленно отпрыгнуть назад. Достал! Нет!!! Неуловимым движением Исад волчком крутанулся, уходя от удара, и, в свою очередь, нанося с разворота стремительный, свистящий косой. Назад не успеть. Вниз! Неловко вывернув ногу, Полиад склонился к самой земле, почти упал, но ушел от удара. Сердце заколотилось. Вскочил на колено, выставив меч, едва выдержал мощный рубящий сверху, зашатался. «Все, конец!» — подумал с сожаленьем за миг до того, как деревянное острие с силой ударило под ключицу и опрокинуло на спину. Утоптанная до железного звона земля больно ударила по копчику и лопаткам, по хитону на груди поползла липкая теплота. Синее, в белых мазках, небо закружилось перед глазами.

Прежде, чем подняться под залп насмешливых глаз, Полиад с облегчением подумал, что есть свои плюсы в том, что старый мастер Фрикс больше не выходит из дому.

— А Пирр с Леотихидом так ненавидели один другого, что устроители игр старались не ставить их друг против друга, опасаясь вызвать гнев одного из царей, если его сыну будет нанесено увечье. Говорят, что существовало прямое распоряжение царя Агида, запрещающее этим двоим встречаться в поединке. Этот приказ был якобы издан им после пресловутого суда Арея, когда решилось, в какой мне быть эноматии. Не знаю, существовало ли такое распоряжение на самом деле, вслух об этом не принято было говорить. Леотихид был очень уязвлен поражением, и ненависть его постоянно подогревалась тем, что даже при равных заслугах Пирр как законный сын царя и престолонаследник всегда получал почестей больше, нежели он, в лучшем случае второй сын, а в худшем — бастард.

— Да, ему не позавидуешь, — сочувственно произнесла Эльпиника.

Леонтиск поморщился.

— Жалеешь Агиада? Не стоит, он свое взял. И продолжает брать уже чужое. Не удивлюсь, если нынешние события во многом… — увидев гримаску на лице девушки, сын стратега прервался, вздохнул и без всякого перехода продолжил рассказ:

— Когда мне, как и моим товарищам по агеле исполнилось тринадцать, мы стали «ястребами». В агеле это возраст, когда учеников начинают обучать движению и приемам боя в тесно сомкнутом строю — знаменитой спартанской фаланге.

— Щиты сомкнуть! Теснее! Первые три линии, половинный интервал! Плотнее! Левую ногу вперед!

Громкий, с хрипотцой, голос ирена четко доносился даже до последнего, восьмого ряда. Агесилай, важно вышагивая перед строем в коротком красно-белом плаще «льва», старался не просто так: за строевыми учениями внимательно следила группа иссеченных морщинами и шрамами пожилых спартанцев. Леонтиск, стоявший в первом ряду фаланги учеников, ясно различал на плечах вояк значки хилиархов и лохагов. Наблюдая за четкими, уверенными командами ирена, офицеры одобрительно покачивали головами. Впрочем, смотреть на них юному афинянину было некогда: замешкайся он хоть на миг, нарушь стройное выполнение маневра, и его ждало неминуемое наказание. Пальцы левой руки, сжимающие поперечину щита, онемели от напряжения. Тяжелый, сколоченный из грубых толстых досок, щит значительно затруднял движение, тем более что двигать его нужно было в унисон со щитами правого и левого соседа.

Скатываясь по ложбине между горой Менелая и Тораксом, тянул холодный осенний борей, небо затянуло серыми тучами. Но ученики этого не замечали: по их спинам катился пот.

— Ровнее шеренгу! Менандр, куда ты лезешь! Палок захотел? Гермократ, тупица, сколько раз тебе говорить — равняйся по впередистоящему, ослиная твоя башка! Нале-ево-о!

Слаженный грохот деревянных сандалий (привилегия «ястребов», «птенцы» и «волчата» круглый год ходят босые).

— Третья декада второй эноматии, после отбоя побежите до храма Диоскуров, что за рекой, и обратно. Со щитами. Прибежавшему последним — голодный день.

— За что, брат? — посмел возмутиться командир эноматии Леотихид.

Агесилай поджал губы.

— За Пактия, который до сих пор не знает, где лево, где право. А ты, Лео, за то, что подал голос из строя, побежишь с ними. И, кроме щита, потащишь с собой камень, не меньший, чем твоя дурная голова!

— Слушаюсь, — недовольно протянул Леотихид. Он знал, что спорить бесполезно: во имя дисциплины Агесилай без колебаний послал бы его и под розги.

Леонтиск искренне порадовался промашке недруга и подумал злорадно: «Так тебе и надо, ублюдок!» Перехватил поудобнее перекладину и… едва не пропустил следующую резкую команду:

— Кругом, щиты за спину!

Стук деревянных подошв, кряхтенье, шорох дерева. Крик чайки, пролетевшей на уровне крыш храмов.

— Автокл, не крути черепком! Ион, что ты в собственных ногах путаешься? Еще раз, крр-у-гом!

Дробь подошв.

— Писандр, я сказал что-нибудь о щитах?

— Никак нет.

— Куда ж ты его тычешь? Десять розог и голодный день!

— Слушаюсь!

— Щиты на фронт, к атаке, то-овьсь! Плотнее щиты! Сдвоенным, вперед!

— Арей!!! — с боевым кличем «ястребы», держа строй, бросились на воображаемого противника.

— Сто-о-ой! Анаксилай, Исад, не вырываться! Щит в щит! А теперь — раздвинуть ряды! Двойной интервал!

Громкий звук вырвавшихся от усердия ветров, следом — шипящие, сквозь зубы, смешки стоящих рядом. Пронесло — Агесилай не заметил.

— Удвоить фронт — третья линия, занять место в первой, четвертая — во второй! Марш! Хорошо. Левое плечо вперед, щиты на фронт, бего-ом!

— А-а-а!

— Сто-ой! Куда прете, болваны? Прошу простить, господа офицеры, этого больше не повторится. Я велю «птенцам» постирать твой хитон, господин хилиарх.

— И чем же это спартанская фаланга, интересно, отличается от фаланги афинской или аргосской? — мелодичный голос Эльпиники был полон медовой издевки.

— Своей непобедимостью, — совершенно серьезно отвечал ей Леонтиск. — На самом деле ни македонские, ни римские солдаты не превосходят спартанцев в организованности и дисциплине, не говоря уже о мужестве…

— Ой ли? Каждая мышь свое поле хвалит…

— Пройдет немного времени, и ты вспомнишь мои слова, — голос юноши прозвучал зловеще. — Лакедемон подтвердит свою силу кровью, великой кровью…

— Леонтиск! — улыбка девушки потускнела. — Перестань. Говоря о крови, ты призываешь темные силы. Чур, избавь Великая Покровительница!

— Хорошо. Рассказывать дальше?

— Да!

— Ты уже третий день приходишь в это подземелье, слушаешь мои басни… Не наскучило?

— Как ты можешь! Мне хочется говорить с тобой, и это все так интересно… — Леонтиск смотрел ей в глаза очень внимательно, но фальши так и не уловил.

Из коридора донесся очередной страстный стон.

— А Полита? Она не в обиде? — с улыбкой спросил сын стратега.

— С чего бы ей? Она проводит время даже лучше, чем я… — поняв, что заговорилась, Эльпиника прикусила язык, на миг опустила глаза. На ее щеках вспыхнули ярко-алые пятна. — Я… я не то хотела сказать…

— Пустое, я тебя понимаю.

«Ну и дела! — удивился Леонтиск. — Сдается мне, развратник Купидон летает где-то рядом!» В груди колыхнулось сладкое волнение. Ни печальная ситуация, в которой он находился, ни грозная опасность, нависшая над другом и повелителем, ни боль от недавних трагических событий не могли более заглушать все настойчивее заявлявшего о себе чувства. Повинуясь порыву, Леонтиск протянул руки сквозь решетку. Эльпиника, глядя на него сияющими глазами, легко соскользнула со скамьи, вложила свои тонкие ладони в его.

Они не сказали ни слова. Ни слова о любви.

— Отсюда у тебя эти шрамы? — полушепотом произнесла она наконец, как будто боясь спугнуть очарование момента. Леонтиск, увидев, куда она смотрит, коснулся пальцами правой руки длинного, уходящего под хитон рубца на правом плече.

— Мой последний экзамен в агеле. Второй день Гимнопедий, когда выпускники военной школы, «львы», становятся полноправными воинами. Эти поединки проводятся боевым оружием. Затупленным, правда.

— А если кого-нибудь убьют?

— Случается и такое, но достаточно редко — помогают доспехи. И бой, разумеется, идет не насмерть, а до первой раны. В зависимости от того, ты ранил или тебя, определяется твое место в новом приписанном к армии лохе.

— Какой жестокий обычай!

— Его завещали спартиатам древние дорийские цари, правившие задолго до Ликурга, — пожал плечами Леонтиск.

Юноша и девушка, разделенные решеткой, продолжали обычную беседу. Но их пальцы, их горячие пальцы говорили друг другу совсем о другом. Они гладили, сплетались и ласкали друг друга в нежном и прекрасном танце возлюбленных рук, и ничего, кроме этого, на самом деле не существовало.

— Но почему, скажи, ты не вернулся домой, в Афины, закончив обучение?

— К той поре я уже не принадлежал себе. Моя жизнь, моя душа принадлежали Пирру, наследнику спартанского престола. А он с юных лет втянут в интриги; ты бы удивилась, если б знала, сколько их кипит под поверхностью размеренной патриархальной жизни столицы Лаконики.

— Помню, ты говорил, что между царями вышел раздор…

— Угу. Первая стычка между Павсанием и Агидом произошла, еще когда они были молодыми царевичами. В Греции бушевала война: Рим сражался с македонским царем Филиппом, якобы за свободу греков, на самом же деле — за право господствовать над ними. Македоняне, как всем известно, покорили Грецию еще при отце Александра Великого, тоже Филиппе. Римляне разгромили македонян, и по этой причине стали считать нас своими слугами, правда, под маской доброжелательной снисходительности. Греческие полисы смирились с этим — все, кроме Спарты. Лакедемоняне никогда не подчинялись македонцам, по этой же причине считали себя свободными от обязанности лизать задницу римлянам. О! щенкам волчицы это не понравилось! Они всячески старались унизить Спарту перед другими греками, а те встречали эти старания с большим восторгом: лакедемонская независимость колола глаза этим рабам!

Крик отразился от каменных стен, метнулся в коридор и исчез в его глубине. Эльпиника не сказала ничего, она как завороженная смотрела на Леонтиска.

— Взойдя в свой черед на трон, Агид изменил традиционной спартанской политике и начал проводить проримскую линию. Самое ужасное, что он нашел поддержку у части спартанской знати. Некоторые влиятельные круги в Спарте тяготятся демонстративной независимостью, приносящей полису немалые неприятности, и готовы были смирить лакедемонскую гордость, признать гегемонию римлян. Этот шаг сулил много различных благ, например…

— Подробности можешь опустить, — быстро вставила Эльпиника. — Я так далека от всего этого. Чувствую себя полной тупицей, клянусь Богиней.

— Не стоит, я и сам далеко не все понимаю в этом хитроумном искусстве, которое большие люди называют политикой. Но одна вещь ясна любому — тому из государственных мужей, кто приведет строптивую Спарту к повиновению, обеспечена благодарность и милость Рима. Вот почему в городе образовалась немногочисленная, не поддерживаемая народом проримская партия. Сила ее была в высоких постах, которые занимали эти люди, например, членами этой группы, я бы даже сказал, этого заговора, стало большинство эфоров…

— Э? А, эфоры, помню. Главные судьи и надсмотрщики над всеми.

— Точно. Я рассказывал, что власть эфоров в Спарте очень велика. И самый вопиющий пример их самоуправства — изгнание Павсания, отца Пирра. Павсаний, коллега Агида по высшему посту в государстве, был и продолжает оставаться непримиримым противником римлян. Ему часто удавалось сорвать мероприятия Агида и его приспешников, направленные на приобретение милости римлян. Запугать или подкупить Павсания было невозможно. За это народ его славил, а Агиады люто ненавидели. Наконец, они нашли способ устранить человека, казавшегося им единственным препятствием на пути к римской ласке. Эта история случилась в год Олимпийских игр, когда архонтом в Афинах был Амфиаклен, а первым эфором Спарты — Мегарид по прозвищу Египтянин. Мегарид был страстным сторонником римлян и всеми силами искал способ высказать им свою преданность.

На эти Игры в Олимпию съехалось огромное количество народа: римляне в качестве благодетелей Греции сулили показать невиданные доселе зрелища. Квиритов прибыла целая делегация, возглавлял ее консуляр Мамерк Эмилий Лепид. С ним было несколько лиц преторского звания, бывшие эдилы, трибуны и прочие сенаторы — несколько десятков человек. Прибыли и македонцы, без них тут не обошлось. Сам старый царь Кассандр не погнушался явиться на общегреческий праздник и привез с собой половину филиппопольского двора, в том числе и своего малолетнего сына Александра. После трех дней состязаний (в течение которых Агид и Мегарид энергично втирались в доверие к римлянам) македонский царь устроил большой праздничный пир в особняке, предоставленном ему властями Олимпии на время Игр.

Живые язычки сотни масляных светильников освещали пиршественную залу ярким светом, позволяя гостям отчетливо рассмотреть роскошные карнизы и архитравы выстроенных в ионическом стиле внутренних портиков залы. В северной части залы в мраморной нише стояла ваянная с изумительным искусством статуя Паллады, подаренная Олимпии знаменитым скульптором Лисиппом. Белоснежная фигура богини была украшена праздничными миртовыми и лавровыми гирляндами. Вдоль стен и в углах стояли высокие расписные вазы, наполненные цветами. Аромат цветов, смешиваясь с пряным запахом курящихся в кадильницах благовоний, наполнял помещение терпким неповторимым благоуханием. Рабы натерли наборный мозаичный пол до такого блеска, что было больно смотреть, а наступать на него и вовсе казалось кощунством.

В середине залы широким полукругом были расставлены столы, и вокруг них пиршественные ложа. На каждом месте лежала золоченая табличка с именем участника пира, которому оно предназначалось. Дабы гости ничего не перепутали и не нарушили субординации, вышколенные вольноотпущенники встречали каждого у дверей и провожали к его месту.