Балаустион

— Труппа трупов, — нервно хихикнул Галиарт.

— Что-то эти клоуны совсем не смешные, — оторвался от записей Ион. — У меня аж мурашки по коже от их представления.

— Это так, — покачал головой стратег Никомах. — Игра идет серьезная. Над головой каждого из нас занесен меч, не только над наследником. Если врагам удастся погубить молодого Эврипонтида, никому из нас не уцелеть.

— Ну, по крайней мере, вам, господа стратеги, и мне, подлому перебежчику, — грустно улыбнулся Мелеагр. — И еще, подозреваю, младшему из Эврипонтидов. Остальным, молодежи, грозит лишь до конца жизни прослужить гоплитами в удаленных гарнизонах.

— Или вернуться к родным, афинским, заговорщикам и кинжалам, — грустно вздохнул Леонтиск.

— Или доживать век где-нибудь в деревне, — одними губами произнес Гермоген.

— Клянусь бородой Зевса, этому не бывать! — рявкнул полемарх, ударив крепким кулаком по колену.

— Встанем! Расскажем правду людям! Поднимем город! — раздались крики.

— Нет. Мы одолеем их в суде, — тихо сказал Мелеагр, но его услышали все.

Пирр пристально посмотрел на него.

— Кажется, понимаю. Эпименид?

— Именно. Единственное слабое звено в их плане. Они сломали этого человека, угрозами или золотом заставили служить на себя, и теперь держат его в окружении верных солдат.

— Всюду объявлено, что «белые плащи» охраняют дом Эпименида, потому что он опасается мести Эврипонтидов за то, что «сказал правду», назвав царевича убийцей отца, — криво усмехнулся Лих.

— Известное дело, — кивнул Мелеагр. — Разумеется, они охраняют его от нас, боясь, как бы он не раскаялся и не пришел с повинной. И как только он даст показания в суде — даю на отсечение обе руки — с бедолагой Эпименидом обязательно произойдет какая-нибудь скверная история. «Несчастный случай», полагаю, или «самоубийство».

— Или «беглые илоты» проберутся к нему в дом, — предположил Леонтиск. — Убьют хозяина, а их заколет доблестная стража.

— Как бы то ни было, ему не жить.

— Звучит убедительно, эти мерзавцы способны на все, — прогудел Брасид. — Но я могу обратиться к царю с требованием подвергнуть Эпименида открытому допросу. Кем-нибудь из гончих старины Фебида, э? Агиад не посмеет мне отказать.

Мелеагр картинно вздохнул.

— Тогда Эпименид умрет значительно раньше.

— Подавившись косточкой от маслины, — хохотнул Феникс.

— То есть мы должны захватить его силой? — огласил Тисамен то, что висело в воздухе. — Напав на дом и перебив «белых плащей»? И кто же тогда поверит, что мы не злодеи?

— Если мы убедим Эпименида сказать правду и пообещаем свою защиту, он выступит в суде и обвинение распадется, — догадался Леонтиск.

— И ты сядешь на трон, наследник, — добавил Мелеагр. — Один.

— Что? — Пирр уставился на советника горящим взглядом. — Неужели ты думаешь, что мы сможем доказать причастность Агесилая к заговору?

— Нет, тут будет достаточно «утопить» Леотихида, он, клянусь богами, вывалялся в этом деле, как в грязи. А наш молодой царь надел себе петлю на шею, приняв участие в другом заговоре, которого лакедемоняне ему не простят. Разумеется, если мы воспользуемся ситуацией и правильно представим все народу.

— ???

— Сегодня утром на заседании герусии римлянин Нобилиор поздравил лакедемонян и ахейцев с подписанием договора о морских базах и объявил, что римская Республика, заботясь об укреплении мира в Греции, желает, чтобы Спарта влилась в «славное содружество пелопоннесских городов». Эфиальт, ахейский архистратег, тут же поднялся, и заявил, что уполномочен предложить Лакедемону «почетное членство» в Ахейском союзе. Агесилай, наш всеми любимый государь, осыпал гостей любезностями и поручил геронтам назначить народное собрание и решить этот вопрос уже в конце текущего месяца.

— Кур-рва медь! — завопил Брасид, вскакивая на ноги. — Значит, это случилось! Значит, все правда!

— Конечно, — скромно потупился Мелеагр. — Я ведь предупреждал…

— Проклятье! Откуда информация?

— У меня свои источники, полемарх, — усмехнулся тщедушный Арес, — но поверьте, к завтрашнему утру об этом будет знать каждая собака. Геронты начнут готовить свои филы к голосованию.

Все зашумели разом. «Невозможно», «глупость», божба, проклятия…

— На кой хрен они рассчитывают? Что спартиаты соберутся и проголосуют за союз с ахейцами? Что за ахинея? — выразил общий настрой Феникс.

— Именно так, — вздохнул Мелеагр. — Соберутся и проголосуют. Не забывай, юноша, что граждане голосуют по филам, а геронты — это старейшины фил, и то, как проголосует фила, очень часто зависит от мнения ее главы.

— К сожалению, это правда, — вздохнул Никомах. — Отцы семейств слушают геронтов, все остальные слушают отцов. А наши геронты…

— Что наши геронты? — нахмурил брови Пирр. — Не они ли совсем недавно принесли нам победу в синедрионе, несмотря на все ухищрения противников?

Мелеагр, сжав губы, покачал головой.

— Другое дело, другой расклад сил… Консул и македонец проделали неплохую работу. Они переговорили с каждым из геронтов, не скупились ни на посулы, ни на завуалированные угрозы. Хм, не очень-то поспоришь с представителями двух сильнейших соседей-«друзей»!

— Да, Клеомброт рассказывал мне кое-что об этом, — качнул тяжелой челюстью Брасид. — Кормили, поили, медом уши мазали, и одновременно вставляли под ногти иголки…

— К тому же многие геронты напуганы смертью царя Павсания и неизбежным, как им кажется, торжеством Агиадов. Появилось мнение, что вскоре все, кто смел открыто выступать против правящего дома, будут сурово наказаны… Душно стало в Спарте … и страшно.

— И в результате? — потребовал Пирр.

— Три четверти геронтов поддержат идею союза, — осторожно произнес Мелеагр. — Решать, конечно, гражданам, но… что-то я, клянусь богами, не очень доверяю в последнее время свободной древней демократии. И почти уверен, что наши свободолюбивые и воинственные сограждане выйдут на поле послушно, словно стадо коз, и проголосуют, как захотят «отцы города» и римляне.

— Значит, нужно сделать так, чтобы стадо взбесилось, — Пирр по очереди оглядел своих соратников. — Пусть иноземцы увидят, что пытаются пасти волков!

Все уже были на ногах. Кроме Иамида, который сидел, словно глухой и слепой.

— Предателям еще требуется время, — голос полемарха Брасида загремел, отражаясь от мраморных колонн, — чтобы подготовить народ, уговорить или отослать из города непокорных. За это время Агиады постараются затянуть узел на твоей шее, сынок.

— Значит, выход у нас один, — Пирр поднял квадратный кулак к своему смуглому лицу. — Нанести удар первыми!

— Все прошло замечательно, — улыбаясь тонкими губами, Гиперид взял в руку тяжелую золотую чашу. — Предлагаю, друг мой Архелай, поднять кубки за то, чтобы боги и впредь с милостью относились к нашим замыслам!

Архелай с натянутой улыбкой поднял свой кубок.

Эфоры возлежали на ложах в трапезной Красного дворца Гиперида. Роскошная обеденная зала могла бы вместить полторы сотни пирующих, но эфоры находились в ней одни. Если не считать, конечно, снующих туда-сюда рабов, на которых государственные мужи обращали не больше внимания, чем на мух. Помещение освещали пять огромных, на пятьдесят фитилей каждый, светильников, наполненных благовонным маслом. Стол из слоновой кости, искусно отделанный северным янтарем, буквально ломился, заставленный самыми изысканными и дорогими из яств, которые возможно было достать в столице Лаконики. Некоторые из продуктов, Архелай точно это знал, привезли по специальному заказу Змея издалека, как, например, вот этих сиракузских мурен или вон тех испеченных в тесте фазанов. Или то самое искристое фалернское, которое они сейчас пили.

— Я и говорил, что все будет хорошо, и напрасно ты нагонял панику, — продолжал Гиперид, поставив пустую чашу на стол. — Старый мерзавец Павсаний мертв, в царство теней отправился и исполнитель, паскудный Горгил. Все прекрасно!

— Но Пирр Эврипонтид, молодой волк, все еще жив-здоров, — Архелай почему-то не чувствовал себя удовлетворенным. Или это нервное ожидание последних недель наложило свой отпечаток?

— Недолго ему осталось, хе-хе-кхе, — Гиперид закашлялся, подавившись вином. Высокий смуглокожий вольноотпущенник с перепуганными глазами навыкате неуверенно шагнул вперед и легонько похлопал эфора по спине. Гиперид глянул на него так, что тот отпрянул, побледнев от ужаса. — Тебя должен больше заботить младший волчонок… как бишь его… тот самый, которого твой друг Пакид так неумело пытался устранить. Кстати, я слышал, педоном умер. Это так?

— Да, — неохотно кивнул Архелай. Пакид. Он вспоминает о нем все время. Быть может, в этом причина его дурного настроения? — Умер, причем при весьма загадочных обстоятельствах.

— Хм? Убийство? — заинтересовался Гиперид, отправляя в рот розовый кусочек нежного павлиньего мяса.

— Его забили до смерти. Плетьми, — кисло поведал Медведь.

Педоном лежал на узкой и жесткой — по армейской привычке — кровати, закинув руки на затылок, и невидящими глазами пялился в темный потолок. Прошло уже несколько часов с того момента, как солнце село за Тайгетом, но сон не шел. Пакид знал, в чем причина: сегодня в агелу вернулся молодой Орест Эврипонтид и с ним вся его эноматия. Вся, за исключением Крития, сына Эпименида, и, разумеется, давно похороненного Еврипила. Почему не вернулся Критий, было непонятно, распоряжение касалось всех «волчат», самовольно оставивших агелу после бичевания троих своих товарищей.

Но не это волновало сейчас педонома Пакида. Он прекрасно помнил пренеприятный разговор, который имел с ним эфор Архелай после того ужасного провала. «То, что мальчишка до сих пор жив — вина твоя, Пакид, только твоя, — густой голос Медведя дрожал от гнева. — Ты допустил, что Эврипонтиды насторожились и, возможно, даже догадываются кое о чем. Свою плату за устранение сопляка ты получил, и, клянусь богами, она была щедрой. Так что думай, педоном, как исправить свою ошибку и сделай то, за что тебе заплатили. Любой ценой».

Ха, легко сказать — «любой ценой»! Седых волос в голове педонома прибавилось вдвое за то время, которое он обдумывал, как подступиться к «волчонку». Пока Орест находился в особняке Эврипонтидов, нечего было и думать что-то затевать. Но вот теперь, когда отцов отроков, что составляли эноматию молодого Эврипонтида, обязали вернуть сыновей в агелу, следовало что-то предпринять. Стратег Никомах, приведший Ореста в агелу, потребовал, чтобы мальчишке было разрешено ночевать дома. Пакид не возражал. Главное — иметь возможность подступиться. Общая ситуация способствовала планам педонома и его высокого хозяина: горожане сейчас настроены против Эврипонтидов, и навряд ли кто-то будет сильно копаться, если Орест умрет. Однако дело должно выглядеть чистым, по крайней мере, на первый взгляд. Быть может, подговорить кого-то из учеников затеять ссору с сыном Павсания и «нечаянно» ударить его палкой по голове? Нет, слишком ненадежно. Орест — элименарх, и постоянно окружен «волчатами» своего отряда, и к тому же… вряд ли удастся найти исполнителя среди учеников. Педоном со стыдом признался себе, что пользуется в агеле невысоким почтением даже у младших «птенцов». Даже тех двух экзекуторов, которые бичевали Ореста и остальных, ему предоставил Архелай из свой личной охраны.

Нет, нужно придумать что-то более простое и надежное. Какой-нибудь несчастный случай или…

Шаги за дверью и негромкий стук отвлекли Пакида от этих размышлений.

— Кого там демоны носят в такое время? — недовольно проворчал он, приподнимаясь на локте.

— Господин педоном, к вам гонец. Говорит, что с важным посланием, — голос принадлежал молодому мальчишке.

С посланием? Хм, наверняка эфор Архелай узнал о возвращении в агелу младшего Эврипонтида и прислал педоному напоминание о его долге. Бормоча ругательства, Пакид свесил с кровати худые ноги, оправил задравшийся исподний хитон и, найдя ногами сандалии, направился к двери. Запирать ее на засов не было особой надобности, помещения педонома на территории военной школы охранялись «львами», но Пакид делал это «на всякий случай».

Едва дверь открылась, сразу несколько рук вцепились в его хитон и выволокли педонома из комнаты. Сандалии слетели с его ног, босые ступни коснулись стылого пола коридора. Самый рослый из нападавших был ему по подбородок. В полутьме педоном не мог точно разглядеть, сколько их было. Полдюжины или даже больше.

— Что за… — он почувствовал злость и… страх.

Вместо ответа ловкая рука нырнула под край хитона, впилась в мошонку и безжалостно рванула ее вниз. С воплем Пакид рухнул на колени, боль на какое-то мгновенье парализовала его. Злодеи тут же повалили его на пол, навалились на руки, силой заставили открыть рот и запихали в него вонючую тряпку. Челюсти педонома, разведенные до крайнего предела, пронзила мучительная боль. Он попытался сопротивляться, но без успеха: держали его крепко. Перевернув на спину, больно надавив коленом на живот, обрывком веревки связали запястья. Затем, грубо схватив за волосы, поставили на ноги и толкнули к выходу. «Где же охрана?» — подумал Пакид, переступая порог и выходя в ночь. Он даже оглянулся по сторонам, но «львов», обычно стоявших по обе стороны от входа в его покои, видно не было. Педоном был настолько обескуражен, что едва сознавал реальность происходящего. Быть может, это дурной сон? Увы, холодная мокрая земля под ногами и ледяной ветер, от которого все тело мгновенно покрылось гусиной кожей, убедили его в обратном.

Его вели к плацу. Увидев «печку», скамью для экзекуций, возле которой ждали еще полдюжины отроков, Пакид все понял и рванулся в сторону, громко замычав.

— Куда, пес старый! — конечно, его схватили и поволокли вперед. Кто-то, ухватив сзади за ворот, разорвал хитон со спины. Спустя минуту, нагой и дрожащий, педоном Пакид стоял перед дюжиной учеников. Из тряпок на нем остался только кляп, собачьим языком свисавший изо рта.

Небольшой факел, засунутый между плитами плаца, горел на уровне коленей и освещал снизу суровые лица собравшихся здесь «волчат» и «ястребов». Пакид пытливо изучал эти лица, и ни в одном не находил пощады, а в глазах стоявшего в центре Ореста Эврипонтида он узрел свой конец. Утробно взвыв и умоляюще поднеся связанные руки к груди, педоном бухнулся на колени.

— Пощады просит, козел, — хмыкнул кто-то.

— Замерз, смотри-ка. Ничего, на «печке» согреется, — хихикнул другой. Это была самая избитая шутка в агеле.

Пакид смотрел только на Ореста. В этом крепкоплечем смуглом пареньке для него сейчас сконцентрировалось вся Вселенная, вся надежда.

— Пакид, сын Карида. Ты пытался убить меня и стоящего здесь Бианта, сына Оерона. Ты виновен в смерти нашего товарища, Еврипила, сына Автодика. Судьи фактически признали тебя невиновным, они наказали тебя штрафом и снова отправили сюда, управлять школой будущих воинов. Но мы не согласны с этим решением. Ты — плохой педоном и плохой человек, Пакид. Я, Орест Эврипонтид, сын царя Павсания, приговариваю тебя к смерти.

Пакид, выслушав это с выпученными от ужаса глазами, упал на бок, засучил ногами, заверещал, насколько позволял ему кляп.

— На «печку» его, — взмахнул рукой Орест.

Шестеро отроков взгромоздили извивающегося педонома на скамью, привязали руки и ноги к вделанным в камень кольцам.

— Кто возьмет плети? — спросил Эврипонтид.

— Я, — крепыш Биант был необычайно серьезен. Орест еще никогда не видел его таким.

— И я, — в круг света вступил ирен Клеобул, сын полемарха Маханида. Его острые зубы белели в хищном оскале.

— Приступайте. «Львы» дали нам только час.

Отроки встали по обе стороны «печки». Пакид дергался и тихо подвывал.

— За Мыша тебе, старый пес! — надрывным полушепотом воскликнул Биант.

Свист плетей разорвал морозный ночной воздух.

— Нда-а, скверная история, — протянул Гиперид. — И что, никого не нашли?

— Нет, — Архелай покачал головой. — Педонома обнаружили в его покоях, исполосованного плетьми. Охранники-«львы» божатся, что не покидали своего поста. Их всех взяли под арест, но…

— Но?

— Даже если они расскажут правду… вряд ли ее предадут огласке. Случай слишком вопиющий. По уставу за подобное преступление полагается казнь, и наказывать придется едва ли не половину лоха. Сам знаешь, чьи сыновья воспитываются у нас в Первом лохе агелы…

— Одним словом, дело собираются замять? — прямо спросил Змей.

Архелай кивнул.

— Да. Даже законник Фебид сказал, что Пакид был слишком паршивым гражданином, чтобы казнить из-за него цвет лакедемонской молодежи.

— А ты? Ведь Пакид был твоим человеком.

— Не настолько я им дорожил, чтобы теперь сцепиться с половиной первых людей Спарты.

— Но кто же теперь займется устранением сопляка-Эврипонтида?

— Не знаю. Пока… Может, и к лучшему, что это будет не Пакид. Он, честно сказать, был скверным исполнителем, да простят меня боги, что говорю плохо о покойном. Нужно подыскать кого-нибудь половчее.

Архелай поднес к губам чашу и сделал два глубоких глотка. Следующий вопрос Гиперида едва не заставил его поперхнуться.

— А наш любезный элименарх-Агиад знает о твоих планах?

Медведь, поглядев на товарища долгим взглядом, кивнул.

— После того неудачного бичевания он кое о чем догадался. Но в целом возражений не имел, — Архелаю до сих пор было неприятно вспоминать тот разговор, когда молодой элименарх распекал его, словно проворовавшегося управляющего. — Мы теперь в одном корабле, и Агиад это понимает.

— О да, совместные интриги сближают скорее, чем искренняя дружба или постель! — саркастически усмехнулся Гиперид.

— И общие враги тоже.

— Авоэ, надеюсь, мы не поссоримся с тобой, друг Архелай, когда со старшей ветвью Эврипонтидов будет покончено? Не зазнаешься ли ты, став приближенным советником царя Леонида, ха-ха?

Гиперид хохотнул, однако глаза его не смеялись.

— Ну что, ты, конечно, нет, — поспешил уверить его Архелай. — Мы останемся добрыми друзьями.

— А если для этого нужно будет найти новых врагов, мы сделаем это, — усмехнулся Гиперид. — Взять хотя бы предателя-Скифа, или…

Тут рабы внесли зажаренного целиком молочного поросенка, начиненного фазаньими яйцами, фаршированными, в свою очередь, молотой рыбой, перемешанной с овощами и специями. Это было приготовлено исключительно вкусно, и Гиперид отвлекся, расхваливая достоинства своего повара. Уплетая яйца за обе щеки, Архелай охотно ему внимал. Повар у Гиперида был действительно первоклассный, и считался вторым в Спарте после выписанного из Рима кудесника, служившего Анталкиду. Архелай подозревал, что повар Змея — единственный из слуг, избавленный от издевательств, все остальные жили под дамокловым мечом перемен в настроении и извращенных фантазий хозяина.

Когда эфоры, наконец, насытились, слуги убрали останки поросенка и внесли чаши с фруктами и новые сосуды с вином. Настало время десерта и развлечений. Из раскрытых дверей раздались звуки флейт и тимпанов, и в трапезную, маршируя, словно солдаты, вошли две шеренги танцоров. С одной стороны стояли девушки с бутафорскими луками и копьями, с другой — юноши с такими же фальшивыми мечами и шлемами.

— «Амазонки и скифы»! Труппа из Митилены, прибывшая вместе с ахейцами. За какой-то талант согласились скрасить наш вечер, — похвастался Гиперид, глянув на соратника.

Архелай закивал: он уже слышал об этой танцевальной группе, успевшей прославиться при богатых дворах олигархов Афин и Сикиона. Музыка меж тем становилась все громче, ее ритм нарастал. Две линии танцоров, стоявшие друг против друга, словно два войска, и танцевавшие до сих пор на месте, словно похваляясь своей гибкостью и красотой, стали производить движения, как будто вызывая друг друга на бой. Тимпаны забили еще агрессивнее, издалека гобой весьма искусно изобразил звук военной трубы. Из рядов выступили двое — светловолосая девушка редкой красоты и атлетически сложенный парень с длинными, иссиня-черными волосами. Королева амазонок и предводитель скифов. Амазонка, одетая в хитон с одним рукавом, поигрывала копьем, и при этом искуснейшей пантомимой изображала насмешку над противником. Он же движениями грубыми и решительными предлагал ей сразиться. Бой начался, когда ритм достиг наивысшего предела. Потрясая оружием, полуобнаженные танцоры бросились друг на друга и вдруг перемешались в головокружительной круговерти танца битвы. Плавные движения рук, гордо воздетые головы, мелькающие пестрые одежды — все это вызывало восторг. Среди танцующих выделялась, конечно, главная пара — королева и вождь скифов. Изображая наносимые друг другу удары, они кружили в гуще «боя», но были видны отовсюду. Их стройные тела двигались настолько красиво, грациозно и синхронно, что даже толстокожий Архелай не мог отвести восхищенного взгляда. Гиперид причмокивал и хлопал в ладоши.

Битва закончилась, когда королева амазонок поразила, наконец, противника своим копьем, и он медленно и плавно опал на пол, картинно раскинув руки. Музыка тут же изменилась, став тихой и печальной. Королева глядела на поверженного противника, лежавшего у ее ног, и любовалась его красотой и мужественностью. Медленно, бросив копье, она опустилась на колени, спрятала лицо в ладонях, опустила голову на грудь убитому ею юноше. Остальные танцоры, прекратив «сражаться», медленно двинулись по кругу. Королева, все так же, на коленях, обратилась с молитвой к небесам, запрокинув голову и ломая руки. Архелай удивленно покачал головой: он еще никогда не видел столько выразительности в движениях.

— Хороша, верно? — заметил его жест Гиперид. И хлопнул в ладоши. — Ну же, оживляй его, скорее!

«Кажется, он перепил вина», — подумал Архелай. Неразбавленное фалернское вскружило и его собственную голову.

Амазонка обняла павшего юношу, приникла губами к его шее… щеке… губам, и вот он открыл глаза.

— Давай, давай! — захохотал Гиперид. — Вот она, тыркни ее, эй!

Юноша и девушка продолжали плавно двигаться в такт музыке, изображая внезапно возникшую любовь.

— Эй, да что вы тянете осла за хвост? — разозлился Гиперид. — Сношайтесь, я вам сказал! Живо!

Танцоры недоуменно оглянулись на хозяина дома. Видимо, нечасто зрители так грубо вмешивались в их танец.

— Чего смотрите? — Гиперид отхлебнул еще вина, красная струйка скользнула по его подбородку. — Делайте, что велено! Что уставились? Нужно еще золота? Вы его получите… Вот. Вот!!!

Змей сорвал с пояса и бросил в музыкантов увесистый мешочек. Золотые засверкали, зазвенели, раскатились по мозаичному полу.

— Вот! Скифы, хватайте амазонок! Ну! Эй, подать им всем вина!

Рабы бросились выполнять приказ. Музыканты как ни в чем ни бывало, продолжали играть, на этот раз что-то веселое.

— Хей, срывай хитоны! — надрывался эфор. Архелай понял, что угодил на одну из оргий Гиперида, о которых судачил весь город. Раньше Медведю удавалось избегать участия в подобных мероприятиях.

Танцовщики долго себя упрашивать не заставили. Приободренные вином и блестящими на полу золотыми кружочками, они плавно, в танце, начали ласкать друг друга и стягивать одежду. Особенно грациозно это проделали бывшие королева амазонок и скифский предводитель, они определенно обладали высочайшими пластикой и талантом. И другими… выдающимися качествами, с завистью подумал Архелай, глядя на восставшую мужскую гордость «скифа». Сам эфор почувствовал лишь слабое шевеление в паху, одного созерцания было явно недостаточно, чтобы он был готов овладеть женщиной. И даже зрелище развернувшейся перед ним вакханалии не могло привести его вялый орган в состояние боевой готовности.

Юноши же, полные сил, мало-помалу разгорячались и входили во вкус. Мелькали наполненные кровью фаллосы, крепкие ягодицы, мускулистые торсы; нежные ладони мяли и ласкали женские ноги и груди, и губы сливались с губами… Площадка напротив стола превратилась в живой ковер разгоряченной, похотливой человеческой плоти. Наконец, первый ключ нашел свою скважину… и второй, и третий… Стоны и вздохи стали пробиваться сквозь веселую какофонию музыки.

Взглянув на Гиперида, Архелай увидел, что тот наблюдает за действом с кислым и недовольным видом. Настроение у Змея менялось, как у беременной женщины.

— Эй, ты! — позвал работорговец. — Да, ты, амазонок царица. Иди ко мне!

Беловолосая танцовщица проворно соскользнула с члена весьма разочарованного этим «скифа» и, вихляя бедрами, приблизилась к столу.

— Господин хочет поразвлечься? — игриво спросила она, подойдя вплотную к Гипериду. Уперев руки в бедра, она предоставила эфорам разглядывать ее совершенное, без единого изъяна тело: красивую шею, переходящую в округлые плечи, чуть полные руки, великолепной формы грудь, тонкую талию профессиональной танцовщицы, плоский живот, золотящийся на лобке стриженой щеточкой волос и изумительные сильные ноги.

— Нет, господин желает задать тебе вопрос, — Змей растянул рот в усмешке, показав мелкие острые зубы.

— Да-а? — девушка покачалась, перекатываясь с пятки на носок. Она сознавала свою красоту и наверняка не раз и не два в своей жизни убеждалась в магическом ее воздействии на мужчин. Она не знала, что перед ней не мужчина, а упырь.

— По преданию, амазонки прижигали себе одну грудь, чтобы она не мешала им при стрельбе из лука. У тебя же обе… кхм… одинаковые.

— Ха-ха-ха! — рассмеялась королева, колыхая объектом разговора перед самым носом эфора. — И какую же из них ты хотел бы прижечь, добрый господин? Эту или вот эту?

С восхитительным бесстыдством она покрутила плечами.

— Эту! — рявкнул Гиперид, за талию притянул девушку к себе, прильнув ртом к упругому полушарию.

Она игриво захохотала, но через миг ее смех превратился в вопль боли — зубы Змея безжалостно вгрызлись в ее нежную плоть. Оглушительно визжа, содрогаясь всем телом, танцовщица попыталась оттолкнуть от себя терзающую ее голову, но эфор держал ее крепко. Насладившись истязанием, он оттолкнул ее сам, и амазонка, все еще продолжая кричать, хлопнулась ягодицами на пол. На одной из ее грудей вспухала уродливая кровяная клякса. Гиперид с отвращением сплюнул.

Увидев на белом мозаичном треугольнике лежащий в алом сгустке откушенный сосок, Архелай почувствовал, что его замутило.

— Эй, кто-нибудь, факел сюда! — крикнул Гиперид, вытирая тыльной стороной ладони страшный окровавленный рот. — Нам нужно прижечь… рану.

Произошло что-то ужасное. Критий чувствовал это каждое мгновение пребывания в родном доме. Неведомая беда наложила отпечаток на весь уклад жизни семьи лафиропола Эпименида. Совсем недавно здесь правили веселье и счастье: родители, не чаявшие души в своих детях, излучали благодушие и ласку, и Критий не помнил, чтобы в их доме когда-то повышался голос, даже на рабов. Сейчас спокойному счастью пришел конец. Аура ужасного горя исходила от отца, и эти темные волны безысходности затопили дом, изгнав из него привычные уют и ощущение безопасности. Нет, и теперь в отношении отца: в его словах, во взгляде, и в нежных прикосновениях его руки к вихрастым головам сыновей были любовь и забота, быть может, даже больше, чем обычно. Да что, там, много больше… Но в глазах Эпименида, раньше светившихся счастьем, теперь поселились боль и безнадежное отчаяние. Он смотрел так… как будто прощался, да, точнее слова не подобрать. И Критий, и брат его Лисимед донимали родителей, пытаясь выяснить, что произошло, но отец только качал головой, грустно улыбаясь, а мать, тайком утирая слезы, говорила, что скоро они все узнают. Никто не объяснял и того, почему их дом охраняют вооруженные стражники, и почему обоим братьям и старшей сестре запрещено выходить из дома. Сама Клеобулида тоже ничего не знала. Или не хотела говорить, ей было уже восемнадцать, и она считала себя взрослой.

Критий сидел на подоконнике, задумчиво глодая стянутую на кухне сушеную рыбу. Ночь выдалась теплая, и мальчишка рискнул слегка приоткрыть тяжелую створу окна, чтобы впустить в комнату свежий воздух и лунный свет. Лисимед уже уснул, с головой закутавшись в одеяло. Критий, два часа провертевшись на кровати, в конце концов очутился у окна. С рыбой и невеселыми размышлениями.

Что-то произошло за время их отсутствия. Или еще раньше? Критий напряг память. Да, пожалуй, впервые это выражение в глазах отца появилось еще раньше. В первый день нового года отец позвал сыновей к себе в кабинет; после того, как эноматия Ореста Эврипонтида покинула агелу, они оба отсиживались дома. Эпименид сказал, что уезжает на Крит, к царю Павсанию, но сыновьям не придется скучать, дожидаясь его, потому что у него для них есть сюрприз. В городе объявился заезжий мастер фехтования, и он согласился взять обоих мальчишек в обучение. На полмесяца, не больше, но эти полмесяца могут дать очень многое. Конечно, условия там весьма суровые. Придется жить в доме за городом, питаться постной пищей и очень много тренироваться с оружием.

Конечно, мальчишки с восторгом согласились, уже предвкушая, как они будут щеголять перед товарищами новыми боевыми приемами. Тогда Критий не обратил особого внимания на грусть в глазах отца. Ее заметил Лисимед и высказал предположение, что, наверное, мастер очень дорого запросил с отца за это обучение, и тот, добрая душа, желая сделать приятное сыновьям, сделал серьезное кровопускание семейной казне. Молодость эгоистична, и мальчишки не нашли в себе сил отказаться от такой возможности. В тот же день молчаливый человек пришел в дом и отвез их в закрытой повозке в какую-то загородную усадьбу.

Там все было, как и предупреждал отец: высокий частокол вокруг дома, скудная еда и тренировки, тренировки, тренировки… Человек, занимавшийся с ними, был весьма неразговорчив и обучал их без видимой охоты. Однако в искусстве гопломахии он был настоящий виртуоз, и мальчишки подумали, что таким и должен быть настоящий мастер — немногословным и безразличным. Они слушались его беспрекословно и очень старались.

Спустя двадцать дней за ними приехали, забрав без всякого предварительного предупреждения прямо с тренировки. Снова была закрытая со всех сторон повозка и возничий, еще менее словоохотливый, чем их учитель. Доставив мальчишек домой, он тут же уехал прочь. Это случилось шесть дней назад, и дома уже все было так, как сейчас: «белые плащи» у ворот и во дворе, заплаканная мать и вернувшийся из поездки отец с наполненными безысходностью глазами. Выходить из дому им сразу категорически запретили, и лишь этим вечером Лисимед, поманив Крития в чулан, рассказал, что выяснил через Макина, раба, который ходил на рынок, что царь Павсаний умер, и в городе говорят, что в его смерти виноват его сын, царевич Пирр.