Балаустион

Леонтиск встряхнул волосами.

— Госпожа, будь осторожнее, не подходи к решетке, — раздался из-за спины Эльпиники скрипучий голос Алкимаха. — Этот тип опасен, клянусь Эриниями. Он только что кинулся на твоего отца, и если бы не я…

Девушка резко обернулась. Мимолетное выражение мягкой задумчивости на ее лице сменилось природным выражением высокомерия.

— Кто позволил тебе, солдат, поучать меня, что мне делать, а что нет? — голос ее, отражаясь от каменных стен, звучал угрожающе.

— Но, госпожа Эльпиника… Он ведь на самом деле…

— Не твоего ума дело, холоп, что делают и как ведут себя господа! — отчеканила Эльпиника. — Выйди вон, знай свое место!

Вслед за звонкими словами последовала столь же звонкая пауза.

— Никак не могу, госпожа, — раздвинувшись в усмешке, тонкие губы Алкимаха обнажили скрывавшиеся за ними острые крысиные зубы. — Твой брат велел не спускать глаз с этого заключенного, ты сама слышала. А господин Клеомед Кимонид, — помимо того, что он твой брат, госпожа, — еще носит звание хилиарха городской стражи. Другими словами, является моим прямым начальником, и я, при всем уважении, не могу ослушаться приказа и оставить твою драгоценную персону наедине с этим ужасным преступником.

— Слишком длинная речь для ничтожества, — с презрением глядя на тощего стража, проронила Эльпиника. — Чего ты хочешь, мерзавец?

— Не понимаю, госпожа? — крысиные глазки подозрительно заблестели.

— Ты отлично понимаешь, о чем я, пройдоха! Мне нужно поговорить с этим человеком спокойно, без твоего зловонного присутствия. Сколько ты хочешь, чтобы пересмотреть свои моральные принципы и на время моей беседы убраться отсюда к демонам?

Лицо Алкимаха перекосила гадкая ухмылка.

— Э… хм… госпожа, лишняя пара-тройка монет никогда не помешает. Мы, стражники, народ бедный: жалованье скудное, другого прибытка никакого нет… Вам, богатым, не понять…

— Авоэ, будет плакаться! — неожиданно для себя Леонтиск заметил, что при этих словах Эльпиника удивительно походила на брата — та же неприятная интонация, такое же высокомерное выражение лица. — Быть по-твоему, доблестный страж: оставишь меня в покое — получишь золотой статер. Иди!

Алкимах не двинулся с места. Эльпиника, уже шагнувшая было к решетке, с удивлением снова обернулась к стражнику.

— Чего тебе еще? Почему ты медлишь? — в голосе девушки зазвучала неподдельная ярость. Судя по всему, она не привыкла к неповиновению.

Алкимах помялся.

— Видишь ли, в чем дело, госпожа, — начал он, нахально глядя ей прямо в глаза. — Мой дед, да будут ему покойно в царстве Аида, научил меня одному очень важному правилу: в любой сделке брать оплату вперед. Сама знаешь, какие сейчас времена — никому нельзя верить…

— Да ты что, хам? — Эльпиника задохнулась от негодования. — Не доверяешь моему слову? Да ты… Забыл, кто я такая? Да я тебя…

Увидев, что негодяй воспринимает ее эмоции без особого страха, Эльпиника мгновенно переменила тактику:

— Клянусь Афиной-Покровительницей, получишь ты свои деньги. Но с собой у меня нет!

— Ну нет так нет! — развел руками Алкимах. Приставив копье к стене, он уселся на лавку и принял позу терпеливого ожидания. Стоявший у двери Миарм при виде такой гениальной и наглой игры товарища разинул от удивления рот.

Положив руки на пояс, Эльпиника с полминуты молча смотрела на невозмутимо ковырявшегося в ногтях Алкимаха.

— Ну, хорошо, — прошипела наконец девушка. — Я схожу за деньгами. Но, клянусь богами, я впервые встречаю такого наглого холопа!

Алкимах оставил это замечание без ответа. Эльпиника обернулась к Леонтиску.

— Я вернусь, Леонтиск. Слишком давно я хотела поговорить с тобой, чтобы теперь отказаться от этого из-за жадности какого-то пропойцы.

— Ступай спокойно, госпожа. Мы присмотрим, чтобы человек, с которым ты желаешь пообщаться, никуда не ушел, — на лице Алкимаха невозможно было прочесть и тени издевки.

— А как насчет меня? — пришел в себя Миарм. — Нам, что же это, госпожа, пополам твой статер делить?

Эльпиника, прищурив глаза, посмотрела в разбойничью рожу людоеда. Уголки ее губ тронула усмешка.

— Мне кажется, солдат, я уже видела тебя. Не ты ли оказывал знаки внимания моей рабыне Полите? Вчера, у колодца?

— О-о…гм, — невнятно промычал Миарм.

— Что ты скажешь, доблестный воитель, если вместо денег я разрешу Полите каждый день навещать тебя на посту и не отказывать тебе… в некоторых мелких человеческих радостях?

— Ну-у, коли так… — глаза Миарма вращались, в его мозгу происходили мучительные мыслительные процессы. — Да. Да! Да!!! Я согласен! Но пусть она…

— Она придет сегодня, — Эльпиника криво усмехнулась и вышла в любезно распахнутую обезьяной-стражником дверь.

Миарм еще долго смотрел ей вслед, затем повернулся к Алкимаху.

— Нет, какая баба, клянусь собакой! Красивая, как Артемида, но зубастая, как волчица!

— Ты прав, дружище. Этим детишкам архонта палец в рот не клади — сожрут всю руку. Но сегодня, хе-хе, мы их обскакали и кое-что поимели, — Алкимах был чрезвычайно доволен собой.

— Я б лучше ее саму поимел, — Миарм еще не мог оправиться от впечатления, произведенного на него Эльпиникой. — Как ты думаешь, Алкимах, каково тыркнуть такую киску, а?

— Спроси у этого, — палец с кривым грязным ногтем ткнул в сторону решетки. — Судя по всему, должен знать.

— Эй, волосатый, — заорал вурдалак, — сознавайся, заглядывал архонтовой сучонке между ног?

Леонтиск поднял лицо от сомкнутых ладоней и ответил — кратко, емко и сочно. Миарм, впервые услыхавший образчик спартанской казарменной лексики, слегка оторопел и растерянно обратился к товарищу:

— Не, ты поглянь, как он ругается, Алкимах. А еще благородный!

— А вот я ему сейчас снова ребра копьем почешу, быстро приткнется, сволочь, — бросил Алкимах, не пошевелив, впрочем и пальцем.

Какое-то время стражники изощрялись, осыпая пленника ленивыми угрозами. Леонтиск, погруженный в свои думы, их не слушал. Несмотря на взволновавший его приход Эльпиники, главным ощущением молодого воина в этот момент было жгучее чувство вины. Безжалостная расправа над бедным Калликом потрясла его. Только сейчас Леонтиск начал понимать, в какую серьезную и гнусную игру он влез, планы каких людей нарушил. Великие боги, что он за тупица? Зачем он доверил это опаснейшее дело наивному юноше? Нужно было немедленно, немедленно после грязного откровения отца бежать из города, самому скакать в Спарту и предупредить царевича. Проклятье, что он наделал! Перед внутренним взором Леонтиска всплыло жуткое зрелище окровавленной головы Каллика с глубокими, полными укоризны глазами. Слезы раскаяния вновь полились по щекам сына стратега.

Отчаяние молодого воина усугублялось последней угрозой Клеомеда схватить кузнеца Менапия. Теперь Леонтиск был уверен, что сын архонта, кровожадный изверг, способен на любое злодеяние. Но даже если семью кузнеца и его самого не тронут, худшее уже свершилось. Леонтиск не представлял, как сможет теперь посмотреть в глаза старшему другу, который за свою помощь ему был так страшно наказан. Прости меня, прости, старина Менапий! Хотя не может быть прощенья за такое… Прав архонт: это его, Леонтиска, глупость довела до такого конца. Но кто же мог знать, что эти подонки пойдут так далеко? Проклятые выродки! Они за все, за все заплатят!

Вернувшаяся злость высушила слезы, пальцы с хрустом сжались в кулаки. В голове Леонтиска замелькали планы мести, один кровавее другого. Они занимали мысли молодого воина довольно продолжительное время, но наконец рассудок преодолел оцепенение горя и вынес неутешительный вердикт: все эти планы осуществимы лишь в случае, если удастся выбраться из этого проклятого подземелья, добраться до Спарты и предупредить удар заговорщиков. Если план архонта, вступившего в сговор с лакедемонскими местными интриганами, и демоны знают с кем еще, осуществится и Пирр умрет, жизнь Леонтиска тоже закончена. Сын стратега понимал это предельно четко и знал, что страшное чувство вины побудит его искать быстрой смерти в море или в петле.

Но — прочь эти мысли! Они еще не победили! Думай, Львенок, думай! Как выбраться отсюда? Как послать весть о случившемся Терамену, он-то обязательно придумает, что нужно сделать?

Как ни тяжело было Леонтиску это признать, единственным лучом света оставалась надежда на помощь Эльпиники. Бывшей возлюбленной, отвергнутой и униженной им когда-то. Возможно, девушка простила его, но захочет ли она помочь, пойти против воли отца и брата, и еще целого отряда влиятельных людей города и всей Греции? Леонтиск в этом сильно сомневался.

Судьба свела его с Эльпиникой три с лишним года назад, в Олимпии, на знаменитых во всем мире играх. Знаменитейшие атлеты и воины съехались со всей Греции, чтобы соревноваться в классических видах состязаний, и Леонтиск, ученик спартанской агелы, прибыл в составе делегации, представлявшей Лакедемон. Тогда удача сопутствовала ему: глаз не делал ошибок, рука не знала промаха, кровь бурлила в переполненных силой мышцах. Ко всеобщему удивлению Леонтиск, безвестный юноша из спартанской военной школы, едва не стал победителем Игр в метании копья, обойдя именитейших соискателей-атлетов, и лишь в самом конце уступив великолепному Протею из Сикиона. Подаркам и поздравлениям не было конца: от спартанского царя Агесилая, возглавлявшего делегацию, от олимпийских амфиктионов, от представителей знати и старейшин городских общин. На следующий после победы день прославившегося юношу-земляка пригласили на ужин старейшины Афин — его родного города, среди которых был и счастливый, безмерно гордившийся сыном стратег Никистрат. На этом, устроенном в честь него пиру, Леонтиск и познакомился с Эльпиникой, дочерью Демолая Кимонида, могущественного аристократа, из года в год переизбираемого главой афинских магистратов. Она подошла сама, возложила на голову юноши венок, села рядом и до окончания пира оставалась рядом с ним, глядя ему в лицо сияющими восхищенными очами. Присутствующие не могли не заметить этого и под конец пира зазвучали тосты во здравие «влюбленных». Мало кто сомневался в том, что дело кончится обручением.

— Посмотри, как красиво!

Ночь снова расцветилась огненным цветком фейерверка. До слуха доносились звуки музыки, смеха и многоголосый гомон веселящейся толпы.

— Аргоссцы гуляют, — улыбнулся юноша. — Они сегодня выиграли в двойном беге. Счастливцы…

— Счастливица — я! — ее смех зазвенел колокольчиком. — У меня — свой собственный герой-олимпионик.

— Ну, я не совсем олимпионик, — улыбнулся Леонтиск, — все-таки в состязании победил Протей.

— Ха, зато ты находишься в моем безраздельном пользовании, в отличие от Великолепного Протея, которого уже третью олимпиаду невозможно увидеть иначе как в сопровождении дюжины лучших девушек Эллады.

— Поэтому ты завела меня в эту рощу, подальше от людей? Чтобы лучшие девушки Эллады меня не нашли?

— Это ведь ты вчера пригласил меня на свиданье, забыл? Я всего лишь назначила место. О, посмотри, там скамейка!

Схватив юношу за руку нежной холодной ладонью, она потащила его к замеченной скамье, укрывшейся под пологом сплетшихся кронами оливковых деревьев. Под ногами хрустели камешки, сзади огнями и взрывами веселья ликовал праздник. Роща столетних оливковых деревьев романтично шелестела листвой, словно завлекала, обещая тайну и безопасность.

Они присели на скамью. Эльпиника и не подумала отпустить его руку, наоборот, накрыла ее второй ладонью, такой же тонкой и холодной.

— Так удивительно, что мы здесь, ты и я… — он замялся, не в силах подобрать слов для описания своих чувств.

— Почему? — конечно же спросила она, взглянув из-под упавшей на глаз прядки волос с извечной женской кокетливостью.

— Честно говоря, я не верил, что ты придешь.

— Но ведь я вчера пообещала…

— Знаю, но… все равно не верил. Я волновался, как дурак, ждал, хотя был уверен, что не придешь. Это было совершенно нереально…

— Отчего же?

— Не знаю… Для меня это все так необычно… Ты не представляешь себе, насколько.

— О чем это ты? Объясни, — она наивно затрепетала ресницами. (О, искреннее женское коварство!)

— О тебе, — Леонтиск вздохнул, пытаясь побороть смущение. — И о том, что ты мне очень нравишься.

«Хорошо, что темно, и не видно, как краска прихлынула к лицу!» — подумал он. Щеки горели.

— Неужели? — она улыбнулась, блеснув в темноте белыми зубками. — И насколько же сильно?

Руки девушки сжали его пальцы, — ну же, смелее!

— Настолько, что аж хочется тебя поцеловать, — выдохнул он. Сердце ухнуло вниз от собственной дерзости. Ответ заставил его сердце заколотиться, как у пойманного кролика.

— И что же тебе мешает? — нежный овал ее лица белел менее чем в локте. От нее струился нежный запах ириса, смешанный с каким-то неизвестным Леонтиску, но очень приятным благовонием. А, вспомнил, женщины называют это духами .

— Ничего? — глупо спросил он.

Она молчала.

Что делать? Сердце продолжало бешено колотиться, в голове было совершенно пусто. Решительно выдохнув, он осторожно взял ее свободной рукой за плечо (вторую руку освободить не посмел), наклонился, потянулся к губам. Она не сделала никакой попытки помочь ему, поэтому он немного промахнулся, смутился, попытался исправить положение…

— Великая богиня! — она отстранилась, в голосе звучало веселое удивление.

— Что такое? — безразличный тон ему не удался.

— Тебе восемнадцать лет, ты едва не выиграл Олимпиаду, но до сих пор не умеешь целоваться?

— Бросать копье меня учили в агеле, а это… Что, настолько все ужасно?

— Ха-ха-ха! Ужасного ничего нет, все поправимо. Но неужели тебе никогда не приходилось целоваться с девушкой?

«Что сказать — да или нет?» — лихорадочно мелькнуло в мозгу.

— Нет, — помимо воли признался его язык. — До этой весны я жил в военной школе, в казарме, понимаешь… Военные упражнения, распорядок, караулы — одним словом, на девушек времени не хватало.

Леонтиск не стал уточнять, что агела, спартанская военная школа, — заведение закрытое, и редкая самовольная отлучка из него не заканчивалась поркой.

— Я всего-то три месяца, как стал воином, — продолжал оправдываться он. — Еще не было случая… и не нравился никто…

— Вот он, твой случай, — нежно прошептала она. — Так что не трать время на болтовню.

Отпустив его руки, она решительно перекинула ногу через скамью, совсем не по-женски сев на нее верхом. Затем забросила руки ему на затылок и властно притянула его голову к своей. Маленькие, влажные, невероятно нежные губки девушки впились в его. Леонтиск содрогнулся, дрожащими руками обхватил ее талию. Чувство сладчайшего удовольствия поднялось по позвоночнику, теплой волной ударило в затылок, отозвалось пружинящим напряжением между ног. «Боги, хоть бы не заметила!» — не прерывая поцелуя, подумал он, почувствовав, как хитон вздыбился под натиском восставшего органа.

Но она заметила. Легко, словно невзначай, сняла руку с его шеи, опустила ее…

— Ого!

— Э-э, прости…

— Зачем ты носишь с собой копье? Состязания уже закончились, хи-хи-хи!

— Эльпиника!!! Перестань…

— Почему? Я хочу посмотреть… и потрогать. Ни разу в жизни, представь себе, не имела такой возможности.

Нежные пальцы, отбросив край его хитона, решительно двинулись дальше, скользнули по бедру, нашли искомое.

— У-у! Какой твердый!

— Эльпиника! Что ты делаешь?

В голове юноши шумело так, будто он выпил целый хой неразбавленного вина. Она сводила его с ума.

— Молчи, а еще лучше — целуйся, — Эльпиника, не отпуская заветного, переполненного желания и первобытной силы стержня, снова прильнула ко рту Леонтиска маленькими жадными губками. Он постарался не оплошать.

— Уф-ф! — вздохнула она, отрываясь от него и тяжело дыша. — Уже лучше! Ты быстро учишься, клянусь Покровительницей.

— Я очень способный, — выдохнул он и не услышал своего голоса за стуком бешено колотящегося сердца.

— Верю. Теперь — урок номер два.

— А почему ты меня учишь? У тебя большой э-э… опыт?

— У меня? — прыснула она. — Да почти что никакого. Но пора приобретать, мне ведь уже шестнадцать! Ну-ка, спусти свои руки пониже. Да, вот сюда…

— Так?

— Нет, не пойдет. Одежда мешает. Какая ночь сегодня душная! Ну-ка, помоги мне.

С сожалением разжав пальцы, стиснутые на мужском органе, вздымавшем свою гордую голову, Эльпиника подняла руки. Леонтиск неловкими руками помог ей стянуть через голову паллу из тончайшего белого синдона. Свет, проникавший со стороны освещенной тысячей огней Олимпии, заблестел матовыми бликами на ее округлых плечах и налитых грудях.

— Теперь ты.

Хитон Леонтиска в мгновенье ока соскользнул с его тела и полетел назад, повиснув белым пятном на ветвях кустарника. Юношу трясло, его переполняла концентрированная смесь волнения, желания и восторга, приправленная щепоткой истеричного испуга. Несмотря на натужно выдавливаемую из себя браваду, он взирал на Эльпинику как на сошедшую с Олимпа богиню, не смея ничего предпринять самостоятельно.

— Итак, урок два, — она нашла его руки своими, прижала к груди. — Не бойся, это можно потрогать. Нравится?

— О… да, — ладони юноши соскользнули по гладкой, как фарфор, коже, проехали по твердым и нежным соскам. Леонтиск впервые дотронулся до интимных женских прелестей и сейчас судорожно вспоминал рассказы старших товарищей, рассказывавших, что и как нужно делать, чтобы доставить девице удовольствие.

Музыка, визг и взрывы хохота доносились как будто из другого мира. Легкий ветерок, шепча в листве, обвевал их нагие тела приятным холодком.

— Ты такой нежный, — вздохнула она, обнимая его за шею. — Как ты мне нравишься, спартанский львенок.

Леонтиск хотел сказать, что он львенок наполовину афинский, но в этот момент она поцеловала его в шею, и слова замерзли у него на языке. Девушка придвинулась ближе, их колени соприкоснулись. В крестце юноши родилась и решительно поползла вверх по позвоночнику новая волна наслаждения. Когда влажный язычок девушки коснулся и принялся с невероятной нежностью исследовать его ушную раковину, эта волна яростным взрывом ударила в голову, разорвалась тысячей радужных брызг. Взрыв уничтожил и волнение Леонтиска и сдерживавший его страх неопытности, оставив одну первозданную страсть. Трясущимися, жадными руками он принялся исследовать, мять и ласкать ее спину, бедра, ягодицы, — все упругое, теплое, молодое тело. Эльпиника застонала, поддаваясь этому натиску.

— Сюда, вниз, — прошептала ему на ухо, увлекая за шею.

Не расцепляясь, они сползли со скамьи на землю, на мягкий ковер травы и палых листьев. Леонтиск упал на девушку, лихорадочно покрывая поцелуями ее лицо и шею. Его твердый как камень мужской орган безошибочно уперся в укромное местечко меж ее ног, мягкое и зовущее.

— Только осторожно, тихонечко, мой маленький, — жарко прошептала она, впиваясь пальцами ему в спину. — Будь нежным, не сделай мне больно. Мой воин, мое счастье, мой лев!

То, что случилось потом, было безумием — удивительным, прекрасным, невероятно приятным. Леонтиск и понятия не имел, что возможно испытывать такие ощущения. Окружающий мир пропал: праздничный город, огни, музыка, старая роща и нежный ветерок — все растворилось, исчезло в сумасшедшей, древней и страстной пляске двух обнаженных тел…

При таких обстоятельствах юноша и девушка просто не могли не воспылать друг к другу страстью. Леонтиск, охваченный любовной лихорадкой, впервые за долгое время испытал досаду, что должен выполнять требования военного устава. Впрочем, командиры не требовали от героя Олимпиады многого — только ночевать вместе со своей агелой, юношеским отрядом. Дни счастливый юноша проводил с возлюбленной, и встречи были прекрасны, как сказка. Но этой сказке было суждено иметь быстрый конец…

— Леонтиск!

Легкие ноги зашлепали по мрамору пола. Разбег, прыжок — и тонкое тело Эльпиники летит прямиком в объятия юноши. Оба весело рассмеялись.

— Великие боги, как я соскучился по тебе!

— Уже! Но как же так? — она отодвинулась от него, упершись руками в широкую грудь, кокетливо глядя ему в глаза. — Ведь мы расстались уже за полночь, а сейчас — утро!

— Мне тяжело было пережить эту ночь без тебя, моя красавица!

— Правда?

— Совершеннейшая правда, клянусь Афиной!

— Ну тогда получай!

Нежные губы девушки прильнули к губам Леонтиска, властно захватили нижнюю из них, начали медленный, наполненный сдерживаемой страстью танец поцелуя. «Интересно, где это она научилась так целоваться? — подумал юноша, по неопытности стараясь в точности повторять движения подруги. В груди кольнуло что-то похожее на ревность. — Нужно будет как-нибудь спросить ее об этом».

— Ничего, скоро мы сможем быть вместе и днем и ночью! — тяжело дыша, проговорила она, нехотя прерывая сладкую игру губ.

— Это как же? — с веселым любопытством спросил он.

— Очень просто. Через два дня заканчиваются Игры, и после празднеств мы едем домой, в Афины. Ты поедешь с нами. В Афинах найдется способ, чтобы ты мог приходить ко мне ночью — служанки верны мне. А в конце месяца мы обручимся. Я поговорила с отцом, он сказал, что будет счастлив иметь зятем сына такого уважаемого человека, как твой отец Никистрат. Ты же знаешь, они давно дружат. А я тебя так ни разу и не видела, я ведь была совсем малышкой, когда тебя отправили в Спарту. В свои приезды ты мне почему-то на глаза не попадался. О, Леонтиск, мы обручимся, и уже через полгода сможем пожениться!

Все это Эльпиника проговорила на одном дыхании, взволнованным, дрожащим от счастья голосом. Однако по мере того, как девушка раскрывала свои планы ближайшего будущего, на лице юноши все сильнее проступали изумление и смущение. Наконец, она это заметила и удивленно спросила:

— Что такое, милый? Что-нибудь не так?

Ее карие глаза смотрели, казалось, в самую душу. Леонтиск прокашлялся, прежде чем начать говорить.

— Ну же, Леонтиск! В чем дело? — теперь в голосе Эльпиники зазвучал испуг.

— Нимфа моя, клянусь Меднодомной Афиной, мне очень нравится твой план, и я бы очень хотел, чтобы все так и было, как ты задумала, но, к сожалению, сейчас это невозможно.

— Что… Что ты хочешь этим сказать? — она отшатнулась, обхватила плечи руками, как будто ее внезапно прошиб озноб.

— Я хочу сказать… Ну просто… гм, я не могу сейчас поехать с вами в Афины. По окончании Игр я должен уехать вместе с нашей делегацией. Прости.

— Как же так, Леонтиск? — глаза девушки сверкнули, на ее лице проступили недоумение и обида. — Зачем тебе возвращаться в эту Спарту? Неужели то, что между нами… для тебя ничего не значит?

— Пойми, милая… — Леонтиск взял обеими руками узкую ладонь девушки, но Эльпиника резко выдернула ее и отступила назад. — Пойми, я обязан вернуться! Мой долг — служить Пирру, сыну царя Павсания.

— Ты не должен! — перебила дрожащая от переполнявших ее эмоций девушка. — Ты — афинский гражданин! Какое тебе дело до спартанцев?

— Но я присягнул перед алтарями богов… Когда принимал посвящение в воины. И теперь должен отслужить в спартанском войске либо в отряде «спутников» царевича как минимум два года. По закону мне нельзя покидать службу и распоряжаться своей жизнью до полного моего совершеннолетия — до двадцати лет. Потом я смогу вернуться в Афины и мы… если ты дождешься меня…

— Замолчи! Я не собираюсь ждать два года! Я уже сказала отцу, что ты едешь с нами, что мы обручимся… И что теперь? Сказать ему, что я пошутила? Что мой избранник попросил меня подождать два года?

— Я буду приезжать к тебе. Раз в год, может быть, даже два раза…

— Боги, о чем ты говоришь! — она почти визжала.

На щеках Леонтиска выступили пунцовые пятна.

— Эльпиника…

Она его не слушала.

— Да ты знаешь, что меня с двенадцати лет сватают лучшие семьи города, и династы из Ионии, и сыновья царей? Отец сказал, что я сама могу выбрать себе жениха, и я всем отказывала, все ждала настоящую любовь. И теперь, когда я решила, когда подумала, что у нас… что ты меня любишь, и я тебя, что мы сможем быть мужем и женой… Отец так обрадовался… А ты…

Ее губы задрожали.

— Милая…

— Нет! — она сделала еще один шаг назад. — Не трогай меня! Ты негодяй, ты меня обманул!

Слезам так и не суждено было омочить щек юной аристократки. Теперь ее глаза блестели от ярости. Не сводя испепеляющего взгляда с Леонтиска, девушка все отступала и отступала назад.

— Эльпиника! Ну зачем ты так все воспринимаешь? Великие боги, ну пойми же, что я должен ехать! Но ведь я вернусь!

Она истерично расхохоталась.

— Через два года! Да через два года я буду старой девой! И кто знает, что произойдет за это время?

— Но тебе только шестнадцать!..

— Замолчи, не хочу слушать тебя! — визгливо закричала она. — Великая богиня, какой позор!

— Эльпиника, послушай!

— Нет!!! Уходи! Убирайся! Будь ты проклят!

Закрыв лицо руками, дочь архонта повернулась и бросилась прочь. Бледный и растерянный, Леонтиск с тоской глядел ей вслед. Прекрасный тонкостенный сосуд счастья с грохотом ударился об пол и разлетелся тысячей мелких острых осколков, оставив в груди тянущую пустоту.

Несмотря ни на что, они встретились еще раз. Она, смирив свою гордыню, сама пришла к нему и со слезами просила его передумать. Девушка никак не могла понять невозможности того, о чем просила. Переступить через клятву для Леонтиска значило отказаться от всего, чем он жил и дышал все предыдущие годы. Все долгих одиннадцать лет обучения в военной школе.

Закончилось дело большим скандалом. Эльпинике пришлось все рассказать отцу — из-за того, что ранее она поторопилась заручиться его согласием на брак. Узнав, что его дочь отвергнута, Демолай жутко разгневался, разругался с отцом Леонтиска Никистратом, и поклялся, что отплатит «самонадеянному юнцу». Никистрат, в свою очередь, очень недовольный разрывом с первым человеком города, попытался воздействовать на Леонтиска своей отцовской волей, и этим лишь усугубил положение. Малышка Эльпиника, привыкшая получать в жизни все, что пожелает, была совершенно раздавлена случившимся. Заболев от горя, она целыми днями не вставала со своего ложа, ни с кем не разговаривала, отказывалась от пищи. Клеомед, старший брат Эльпиники, офицер афинской городской стражи, организовал травлю оскорбившего его дом молодого воина. Леонтиску перестали оказывать почести, приглашать на пиры и даже приветствовать на улице. Повсюду растекались грязные слухи, изображавшие его гнусным совратителем, а дочь афинского архонта — наивной и несчастной жертвой. Римский сенатор Метелл Целер, почетный гость Олимпиады, произнес целую речь о нравственном падении молодежи, приведя в пример поступок Леонтиска, а спартанский царь Агесилай публично высказал юноше порицание. Единственными защитниками Леонтиска остались его товарищи по агеле, и, конечно, Пирр — его командир и кумир. Но Пирр и сам был в опале и не мог существенно помочь.

Клеомед, посчитав, что это может сойти ему с рук, решился организовать нападение на Леонтиска, когда тот со своими товарищами Энетом и Антикратом возвращался с купания. Неизвестно, что задумал сын архонта — убить или только покалечить вчерашнего возлюбленного сестры, но когда его люди, полтора десятка человек, напали на троих спартанцев, они получили достойный отпор. Встав спина к спине, воспитанники спартанской агелы доказали, что не зря посвятили свою жизнь военным упражнениям. После непродолжительной схватки трое из нападавших оказались на земле, в голос оплакивая переломанные борцовскими приемами руки. Половина из оставшихся, познакомившись со сменившими хозяев дубинами и ножами, получили серьезные травмы и не испытывали большого стремления к продолжению боя. По знаку Клеомеда, руководившего со стороны, нападавшие ретировались. В тот же вечер Леонтиска, Энета и Антикрата обвинили в том, что они умышленно затеяли ссору и совершили святотатство: в дни Олимпиады объявлялся всеобщий мир и запрещалось вынимать оружие из ножен. По совету Пирра олимпийскому герою и двум его друзьям, виновным лишь в том, что не бросили товарища в беде, пришлось тайком покинуть Олимпию и вернуться в Спарту. Но и там, прежде, чем все забылось, провинившиеся перенесли целую серию суровых дисциплинарных наказаний от разгневанного скандалом царя Агесилая.

Постепенно все успокоилось. Только в сердце Леонтиска поселилось подозрительное недоверие к женщинам, наглухо закрывшее его душу для нового настоящего чувства. Разумеется, по примеру большинства молодых военных он встречался с девушками, с присущим молодости пылом принимал и дарил запретные ласки, и на этом поприще был куда активнее многих. Но того сладкого, тянущего волнения в груди, безумия страсти, гасящего разум и нетерпеливого до физической боли ожидания новой встречи, — всего того, что пережил с Эльпиникой, — молодой афинянин больше не испытывал. И сильно сомневался, что сумеет испытать когда-нибудь в будущем.

Леонтиск вздохнул и попытался выбросить эти печальные воспоминания из головы. Для грусти было вполне достаточно и сегодняшних событий. Закусив губу, сын стратега попытался волевым усилием привести в порядок совершенно упадочное состояние духа, когда до его ушей долетел отдаленный грохот решеток и мелкие женские шаги. Эльпиника возвращалась.

Стражники тоже услыхали это и встрепенулись. Миарм бросился к решетке.

— Идет! С Политой! — вполголоса поделился он с товарищем.

— И с моим статером! — бодро резюмировал Алкимах, поднимаясь на ноги.

— Добро пожаловать! — людоед, поблескивая маленькими глазками в сторону Политы, потупившей очи с притворной скромностью, широко распахнул решетку двери.

Ступив в подземелье, Эльпиника небрежным жестом швырнула золотой кружочек Алкимаху, который тот поймал с проворством циркового актера.

— Держи, хам! И теперь, коли я выполнила твое условие, сделай одолжение, убери отсюда свою неумытую физиономию! Я позову тебя, когда понадобишься.

— Но, госпожа, разумно ли это — оставаться наедине с этим… — начал было Алкимах, но Эльпиника, взмахнув рукой, досадливо его перебила: