Балаустион

— А мне он сказал, чтобы я допросил его и вытряс правду о том, кто его послал! — заорал он в лицо Леонтиску, брызгая слюной. — Понял? Какого демона ты тут выделываешься? Ты что о себе вообразил? Страж, мать твою… Я кто тебе, а? Прохожий с улицы? Или друг царя Агесилая? А? А?

С каждым словом Коршун надвигался на Леонтиска, глядя на него сверху вниз, — он был на полголовы выше. В темных глазах Лиха плескались черные кляксы безумия, рука нервно дергалась возле пояса с оружием.

«Боги, — подумал Леонтиск. — Если он сейчас вытащит меч, мне придется обнажить свой. Ясно, что Пирр ему ничего не приказывал, но… что делать, биться с ним, что ли? Он же совершенно невменяемый. Придется убить его, чтобы остановить. Если он сам меня не прикончит. Проклятье, какая глупость! Что за день сегодня?»

— Держи. Перед командиром сам будешь отвечать, — холодно сказал он, снимая с пояса ключ. И не удержавшись, добавил:

— Великие силы, что с тобой творится, Лих?

— Не твоего ума дело, — огрызнулся Коршун, схватил ключ и почти бегом бросился к кладовой.

Леонтиск, проклиная все, пошел за ним. Ругаясь вполголоса, Лих снял замок, распахнул дверь и ввалился внутрь.

— Выходи, собачий сын! — его голос сорвался на свистящий шепот. — Смерть твоя пришла!

— Господин, пощади, господин! — запричитал Офит.

Коршун за шиворот вытащил его во двор, широко шагая, проволок в сад и, повалив на траву, принялся бить ногами. Леонтиск следом не пошел, остался на крыльце. Невольники, Арам и Орбил, стучавшие топорами у боковой пристройки — снова рубившие кипарис для погребального обряда — прекратили работать, изумленно и мрачно наблюдая за происходящим. Леонтиск вспомнил, что Офит был их товарищем на протяжении многих лет.

— Говори, сволочь! Говори! Говори! — орал Лих. — Кто послал тебя? Кто дал тебе змею?

— Господин Лих! — рыдал раб. — Я все сказал… я не знаю…

— Кто? Кто? — Лих его не слышал, с искаженным лицом изо всей силы пиная лежащего на земле человека куда попало. Леонтиску стало ясно, что Коршуна совершенно не интересует, что расскажет ему истязаемый.

— Человек… с закрытым лицом, он был в доме… Я все рассказал… клянусь! А-а-а! господин Лих! Не надо…

— Не надо? — тяжело дыша, Лих выпучил глаза, словно от изумления. — Ах ты, мразь! Не надо, значит…

Приняв решение, он резко выхватил меч.

— Ли-их! — закричал Леонтиск, бросаясь вперед. — Ты что, перестань!

— Стой, где стоишь! — молниеносно повернулся к нему Коршун. — Стой, или, клянусь богами, я за себя не ручаюсь!

— Ты что, с ума сошел? — зло воскликнул Леонтиск, но остановился. — Эврипонтид сказал, что раб нужен ему живым, для допроса…

— Ни хрена он не расскажет, этот ублюдок, — рявкнул Лих. — Знал бы что, так давно бы уже рассказал…

И повернувшись к побледневшему невольнику, прошипел:

— Снимай одежду. Быстро, падаль!

— Господи-ин! — простонал Офит, дрожащими руками стягивая хитон.

С суровым выражением лица Лих на полклинка вонзил меч в землю, затем вытащил и воткнул ручкой вниз, так, что из земли торчал только полуторафутовый железный зуб.

— Ты предал своего господина, негодяй, — тихо и страшно произнес Коршун, глядя сверху вниз на голого, трясущегося от страха и холода человека. — Ты подложил ему в постель ядовитую гадину, так отплатив за то что тебя кормили, поили и одевали.

— Господи-и-ин Ли-их! — провыл Офит.

— За это сейчас ты раздвинешь руками свои вонючие ягодицы и задницей сядешь на этот меч, — жестко закончил Коршун. — И не заставляй меня повторять, собака!

Обливаясь слезами, несчастный на гнущихся ногах подошел к торчащему из земли жалу.

— Лих! — заорал Леонтиск. Краем глаза он заметил, что Арам и Орбил от ужаса выронили из рук инструменты.

— Иди в Аид, афиненок! — огрызнулся, не спуская глаз с жертвы, Коршун.

Меж тем Офит, двигаясь медленно, как во сне, встал над мечом, неловко согнул худые ноги. Всхлипнул, опустился ниже, ниже. И вскрикнул, когда острие коснулось его тела.

— Пощады, добрый господин, — прошептал он растянутыми кривящимися губами.

— Не тяни. Вниз! — Коршун был неумолим.

Дрожа всем телом, закрыв глаза, Офит начал опускаться. Его сморщенный сизый орган болтался, едва не задевая меча, по ноге медленно потекла струйка крови. Из горла несчастного вырвался прерывистый вой.

— Быстрее, отродье! — внезапно Лих бросился вперед и с силой ударил несчастного ладонями по плечам. Раздался резкий вопль. Меч вошел в анус раба на всю длину. Офит упал на спину, вывернув клинок из земли, и забился в конвульсиях, дико крича. Коршун стоял над ним, оскалившись в зловещей усмешке.

— Это ж надо, весь меч дерьмом измарал, урод, — вполголоса пробормотал он, нагнувшись над телом раба, когда оно прекратило последние судорожные движения.

— Ты — больной, самый настоящий безумец! — покачав головой, проронил Леонтиск и, резко развернувшись, пошел к дому. По его спине стекал липкий холодок ужаса.

— Поведай мне, милейший эфор, как твой хваленый убийца собирается сделать свою работу, когда его детская затея со змеей провалилась, и поднялась такая шумиха? — голос Леотихида был наполнен таким же смертельным ядом, как зуб черного аспида.

— Эврипонтиды должны… уйти и уйдут. Мастер Горгил взялся за дело и выполнит его, — пожал мощными плечами Архелай. Здесь, в своем особняке, эфор, казалось, чувствовал себя увереннее, чем в царском дворце, на чужой территории.

Сказать по правде, жилище Медведя немногим уступало резиденции спартанских царей в размере и в несколько раз превосходило ее роскошью внутренней отделки и благоустройством. Больше всего Леотихида поразил нагретый пол, обеспечивавший равномерное тепло по всей площади жилого помещения, а не только в том углу, где находился очаг, как в других спартанских домах. Ласковый уют дома Архелая разительно контрастировал со стылой зимней сыростью залов царского дворца, которые рабы никогда не могли толком протопить из-за их размеров. Не удержавшись, молодой стратег спросил эфора об этом феномене, чем доставил тому несказанное удовольствие. Лучась от гордости, Архелай рассказал, что построил в своем доме римскую систему отопления, когда в проложенные под полом трубы подается нагретый воздух из расположенной в подвале котельной. О том, сколько стоило такое благоустройство, эфор стыдливо промолчал. Леотихид догадывался, что на эти деньги можно было построить небольшой храм или, к примеру, снарядить несколько боевых кораблей…

— Пока что он потерпел постыдную неудачу, — проворчал элименарх. — Скажи честно, у тебя не зародились сомнения в его… гм… компетентности?

— Ну что ты! — замахал руками Архелай. — Ни в коем случае. Никто ведь и не говорил, что устранить Пирра Эврипонтида будет легко. По большому счету, сегодня была предпринята первая серьезная попытка, и до сих пор, клянусь богами, совершенно неясно, почему она не удалась. Напрасно ты, стратег, называешь ее детской затеей. Мне довелось слышать, как пара таких «детских затей» серьезно изменили династические линии сирийцев и парфян.

— Насколько мне известно, змея просто не захотела кусать предназначенную ей жертву, — пожал плечами Леотихид, несколько остывая.

— Не сомневаюсь, что это случай из ряда вон выходящий. Безусловно, у этого способа есть свои недочеты, ведь никто не может предсказать поступков безмозглой рептилии — она может проснуться раньше времени и куда-нибудь уползти и так далее… Но… я знаю, что аспид был в постели, когда Пирр лег в нее. Говорят даже… — тут широкое лицо эфора исказила судорога суеверного страха, — говорят, что змея обвила руку сына Павсания, но не стала жалить его. Быть может, он не человек, а… оборотень или демон?

— Прости, я хотел бы уточнить — это твои мысли, господин эфор, или доводы господина Горгила, которыми он объясняет, почему не выполнил задание? — мягко спросил Леотихид. — Ты что, позволяешь ему морочить себя подобной ерундой? Веселенькое дело!

— Нет-нет, — Медведь уже вполне справился с собой. — Мастер готов действовать. Замысел с аспидом не гарантировал результата, поэтому у нашего… гм… гостя есть другой план.

— Придется ему дать отбой, — вздохнул элименарх. — Мой царственный брат решил, что действия господина Горгила несут угрозу нашему дому…

Лицо Архелая снова перекосилось.

— Ты что… хочешьзать, что царь…? — прошептал он, глотая от испуга слова.

— …все знает и требует подкорректировать задачу мастера-убийцы так, чтобы все хорошие люди остались довольны, а плохие были наказаны, — закончил элименарх и вкратце изложил собеседнику суть пожеланий Агесилая.

Выслушав, эфор на минуту замолчал, погрузившись в раздумье. Леотихид не стал нарушать тишины, наслаждаясь мягким теплом, поднимающимся от пола. «Нужно будет рассказать матери об этом удивительном новшестве, — подумал элименарх. — Она найдет способ уговорить Агесилая, чтобы устроить что-нибудь подобное у нас во дворце».

Наконец, Медведь снова заговорил.

— То, что ты сообщил, доблестный стратег, существенно меняет все дело. Очевидно, что новые условия требуют всестороннего осмысления, и не столько мной, сколько мастером Горгилом. Я при первой возможности передам ему содержание нашего разговора, и, не сомневаюсь, он найдет способ соотнести уже предпринятые мероприятия с новым планом действий.

— Что же это за «уже предпринятые мероприятия» такие? — ехидно поинтересовался Леотихид. — Кого еще он собирается подсунуть Пирру в постель — крокодила, боевого слона, больную шлюху?..

— Я полагаю, мастер не станет использовать одного способа дважды, — терпеливо улыбнулся эфор, потянулся за стоявшим на низком столике высокогорлым сосудом, неторопливо наполнил два кубка тягучим напитком. Леотихид лениво поднял кубок, отхлебнул — и не смог удержать восхищенного возгласа — это был душистый кикеон, мастерски приготовленная смесь вина, меда и специй. — Как я уже говорил, он получил задаток и выполнит задание, чего бы это ни стоило. А упомянутые мероприятия касаются привлечения к сотрудничеству некоторых из людей Эврипонтидов. Нужно сказать, что большинство сделанных в этом направлении шагов принесли — или обещают принести — успех. Господин Горгил весьма убедителен. Тебе так не показалось после разговора с ним, элименарх? — маленькие глазки Медведя изучающе впились в лицо молодого стратега.

— Скорее, нагл. Длительная безнаказанность развращает, — Леотихид стиснул зубы, вспомнив, как Горгилу удалось восторжествовать над ним в их первую встречу. Пережитое тогда унижение не давало молодому элименарху покоя. Как бишь сказала эта мяукающая падаль? «Я люблю убивать молодых хвастунов, вроде тебя», или что-то подобное… Ну-ну, толстячок, ну-ну… Когда все закончится, тебе придется ответить за подобные речи — меч против меча. Никто не смеет бросить подобный вызов в лицо Леотихиду Агиаду и избежать возмездия. Никто, в том числе и ты, грязный убийца…

— Ты, смею надеяться, не меня имеешь в виду, стратег? — напряженно спросил эфор, увидев, как изменилось лицо Леотихида.

— В некотором роде и тебя, милейший эфор.

— Что это значит? — Медведь попытался напустить на себя сердитый вид, но это ему почему-то плохо удалось. Младший Агиад по причине, самому Архелаю неведомой, внушал ему неподдельный страх.

— Что это значит? — медленно, как бы нехотя, переспросил элименарх, подняв на него свои зеленые — страшные — глаза. — Помнишь, господин эфор, в самом начале нашего общения я попросил тебя о предельной искренности. Ты пообещал мне это, а потом обманул, причем как-то гнусненько, совершенно… ненужно, что ли, обманул…

Обвисшие щеки Архелая покраснели.

— Я? Обманул? Когда? — хватая ртом воздух, проквакал он.

— Когда умолчал о том, что собираешься прихлопнуть сопляка, младшего сына Павсания, — нежно сказал Леотихид. — Ручаюсь, что альянс не давал задания Горгилу убивать пацана, это была твоя, и только твоя задумка. Зачем же ты так со мной, господин Архелай? Для других, не спорю, все выглядело шито-крыто, ведь мальчуган, как там его… Орест… должен был умереть даже раньше папаши и старшего братца, пока еще был, в сущности, никем. Вот если бы его кокнули после, когда он уже оказался наследником трона Эврипонтидов, тогда другое дело, тогда все, клянусь бородой Зевса, стали бы рыть и вынюхивать. Но сейчас — кому какое дело, правильно? Ну, забили пацана в агеле, и что? Мало их, что ли, каждый год забивают? Таков был ход твоей мысли, любезный господин эфор? И претворить это в жизнь было вовсе не трудно, ведь так? Что ты пообещал Пакиду, этому старому ублюдку? Кресло в герусии? Должность наварха? Что? Его, конечно, ждут некоторые неприятности за превышение полномочий, но не слишком серьезные…Обещанная тобой награда наверняка с лихвой окупает эти мелочи. То есть окупит — если мальчуган все-таки умрет, я слышал, он плох. Кстати, вполне вероятно, что тебе не придется рассчитываться с педономом, ведь его, поговаривают, приговорили… Или ты на это рассчитывал с самого начала, а, хитрый господин Архелай?

Эфор, пунцовый, словно после бани, молчал, как воды в рот набрал. На его лице было написано страдание. История повторялась.

— Но, повторяю, вы слегка просчитались, исключив из своих планов некого молодого, но ужасно умного стратега-элименарха, — продолжал, наслаждаясь эффектом, Леотихид. — Сразу после той злосчастной порки, которую — увы, увы — не дал довести до конца туповатый сын наварха, прибившийся к Эврипонтидам, я начал задавать себе вопросы. Основным из них был, конечно, «кому выгодно?», главный вопрос римских юристов. Сопоставив покушение на мальчонку с ожидаемой в ближайшем будущем трагической гибелью его старших родственников, я закричал: «Нашел! Нашел!» Кому мог мешать тринадцатилетний Орест, дурной и сопливый пацан? Тебе, и только тебе, господин Архелай! После его смерти и следующего за этим устранения Пирра и Павсания трон Эврипонтидов переходит к младшей ветви, то бишь к Леониду. Я далек от мысли, что это честняга Леонид решил убрать со своей дороги мальца, тем более что Леонид не знает о приближающейся смерти двух старших Эврипонтидов. Зато об этом знаешь ты, его дядюшка, и ты, как бы это помягче сказать… совсем не против стать старшим наставником спартанского царя. Ну что, гений я? Не слышу аплодисментов.

— Это не я… — натужно просипел Медведь. — Меня попросили… член делегации ахейцев… мальчишки слышали тайные переговоры… не должны были проболтаться.

— Кто? — потребовал элименарх, глядя прямо в бесцветные глаза эфора.

— Один из главарей альянса … я не могу…

— Кто? — с угрозой повторил Леотихид, испытывая — и всем своим видом демонстрируя — нешуточный гнев.

— Эфиальт, архистратег ахейцев, — выдавил Архелай задушенно.

— Ах, вот как! — торжествующе усмехнулся молодой Агиад. — Господин ахеец, зная твою близость с наставником агелы, просит тебя о маленьком одолжении, и ты, дабы оказать гостю любезность, приказываешь Пакиду умертвить сыновей не последних граждан полиса, и даже посылаешь в качестве экзекуторов головорезов из своей охраны. Какое невиданное радушие, какое всеобъемлющее понимание законов гостеприимства! Вот только кто поверит в столь высокие порывы твоей души, уважаемый Архелай, — неужели же я? или, быть может, Эврипонтиды?

Медведь молчал, уставившись в пол и нервно облизывая губы. С минуту Леотихид молча глядел на совершенно раздавленного собеседника, затем махнул рукой:

— Авоэ, полно тебе, дорогой эфор! Я не стану наказывать тебя за обман, ведь мы с тобой союзники, помнишь? При условии, конечно, что подобную глупость ты совершил первый и последний раз в жизни.

Архелай поспешно кивнул:

— Согласен. Я… поверь, я вовсе не хотел…

— О, ради богов, оставь при себе все, что ты хотел, — остановил его молодой стратег. — Если хотя бы половина твоих желаний сбудется, у нас появится вдвое больше проблем.

— Но, — поежился эфор. — Мы… я… должен знать, как теперь поступать, когда, когда… э…

— Но ведь мальчишка выжил, какие могут быть вопросы?

— Э-э… гм…

— Иными словами, ты желаешь сказать, что не оставил надежды придушить щенка и осуществить свой план? Ради богов, перестань мычать, милейший Архелай, я не могу весь вечер разговаривать сам с собой! Итак, я правильно тебя понял?

— М-м, в целом да… — Архелай постарался взять себя в руки. — Мне бы хотелось знать, как вы, я имею в виду и твоего царственного брата тоже, отнесетесь к такому варианту развития событий.

— Откровенно говоря, и меня и моего брата более всего устроило бы, чтобы все оставалось, как сейчас: то есть, чтобы второго царя не было вовсе. Власть, знаешь ли, развращает, причем намного сильнее, чем безнаказанность.

Архелай мгновенно потупил глаза.

— Но мы четко понимаем, — продолжал Леотихид, сделав вид, что не заметил несогласия собеседника, — что в нынешней ситуации это становится неосуществимо. Что заставляет меня все более восхищаться гением отца, ведь ему удалось подарить Агесилаю возможность почти шесть вкушать сладкий плод единовластия.

— Я был другом вашего родителя и помог ему отправить Павсания в изгнание, — кивнул Архелай.

— Именно на этой старой дружбе мы и строим свое доверие по отношению к тебе, почтенный эфор, — любезно произнес Леотихид. «Но не думай, что я когда-нибудь подставлю тебе спину, лицемерная скотина», — подумал он про себя.

— Взаимно, стратег, — массивные губы Архелая впервые за всю беседу раздвинулись в улыбке, обнажив крупные, торчащие вперед, зубы.

— Однако вернемся к нашей теме. Итак, осознавая, что время единовластия рода Агиадов, к сожалению, подходит к концу, мы, конечно, продумывали будущее разделение власти. Хотя, не посвященные в твои планы, представляли в роли коллеги моего брата именно юного Ореста Эврипонтида, и, буду до конца откровенен, разработали целый комплекс мер по отстранению его — или, что вернее, его опекунов, — от реальной власти.

На самом деле все эти приемы и уловки были предложены Тимоклеей, а сыновья только с восторгом их приняли.

— С Леонидом в роли царя вам бы не пришлось тратить силы на подобные… ухищрения, — осторожно сказал Архелай. — Все вопросы можно было бы решить миром…

«Заливай-заливай, — усмехнулся про себя Леотихид. — Не сомневаюсь, если тебе удастся впихнуть на трон Леонида, ты разучишь новую песню, куда более уверенную и нахальную».

— А тебе не приходило в голову, любезный эфор, что Леонид — не лучшая кандидатура в цари? — Агиад решил пощупать с другого бока. — Напрасно ты полагаешься на родственные отношения. На мой взгляд, Леонид — муж весьма волевой и самостоятельный, он изучает стоиков и дружбу водит не с тобою, родным дядей, а с эфором Фебидом.

— А ты думаешь, что младший Эврипонтид с полемархом Бра Сидом в качестве опекуна будет более управляем? — задетый сомнением в его способности влиять на племянника, воскликнул Архелай. — И не забывай, что люди имеют обыкновение взрослеть. Если дать Оресту Эврипонтиду пять-шесть лет, которые, уверяю, минут очень быстро, вы получите точно такого же Пирра, сидящего на троне и жаждущего мести за убийство отца и брата. Леонид в любом случае куда предпочтительнее, потому что он умерен и незлобив.

— Хм, это веский аргумент, — поднял брови Леотихид. — Предлагаю на этом завершить пока нашу дискуссию. Не стоит преждевременно делить шкуру неубитого льва. И Павсаний и Пирр пока еще здравствуют, и, судя по всему, собираются жить вечно. Я обязательно доложу об этом разговоре брату, и мы в ближайшее время разработаем дальнейшую стратегию, господин союзник. Я также буду с нетерпением ждать нового гениального плана, который создадите вы с мастером Горгилом.

— Увольте, это полностью его задача! — испуганно воскликнул Архелай. — Я — всего лишь посредник.

«Боги, какой трус! — с презрением подумал Леотихид. — А все туда же, лезет играть в большие игры».

— Позволь откланяться, — улыбнулся он, вставая. — Время позднее, а в городе полно пьяных ахейцев и римлян. Того и гляди, влипнешь в неприятную историю.

Архелай скривил губы, показывая, что оценил шутку. В холле особняка элименарха дожидался Полиад и десяток «белых плащей».

Уже на выходе, застегивая золотой фибулой свой длинный белый плащ, Леотихид хлопнул себя по лбу, как будто только что вспомнил.

— Чуть не забыл, господин Архелай. Нам стало известно, что твой коллега, верховный жрец Полемократ, переметнулся на сторону Эврипонтидов. Не знаешь ли ты, чем вызвано его столь неожиданное поведение?

— Ответ очевиден, стратег — очередным предсказанием, полученным с жреческой почтой, — процедил Архелай, презрительно скривив губы. — Старина Полемократ окончательно свихнулся на пророчествах и знамениях и уже не может полноценно воспринимать реальность. Его поступки уже дискредитируют и его высокую должность, и самую Спарту в глазах иноземцев. Еще немного — и нам придется вынести на синедрион геронтов вопрос об отрешении Полемократа от должности по причине умственного расстройства.

— А его место, вернее, оба его места сосватать кому-нибудь из хороших знакомых, не так ли, уважаемый Архелай? — мягко улыбнулся элименарх.

— Ну что ты! Выбор эфора — дело народа, а жреца назначают геронты. Мы, эфоры, можем лишь порекомендовать достойного, — скромно произнес Медведь. — И разве плохо, если этим достойным окажется кто-нибудь, относящийся более лояльно к дому Агиадов и его друзьям, нежели старый жрец Полемократ?

— Безусловно, господин эфор. До свиданья, да хранят тебя боги. Передавай наилучшие пожелания нашему другу в маске.

— Обязательно, стратег, — на этот раз Архелай не улыбнулся. Видимо, его чувство юмора исчерпалось. Эфор проводил высокого гостя до ворот и, беззвучно бормоча под нос, смотрел вслед высоким фигурам в белых плащах до тех пор, пока они не растворились в ночи.

— В Спарту путь держишь, уважаемый? — поинтересовался Евмил у своего случайного сотрапезника. Евмил уже дважды встретил его по дороге из Афин — в мегарской харчевне и близ коринфских городских ворот — и сейчас, снова увидев этого круглолицего и белозубого парня здесь, на постоялом дворе в Аргосе, решил познакомиться.

— Точно, — тот, похоже, был рад поболтать. — Ферсандр из Ларимны.

— Дорией, — представился Евмил, помня наказ хозяина в пути скрывать свое истинное имя и поручение.

Повинуясь знаку Ферсандра, на кухню бросилась расторопная служанка. Вернувшись через миг, она поставила на стол сосуд с вином и чашу для смешивания, качнув перед глазами мужчин тяжелой грудью и многообещающе улыбнувшись. Они почти не обратили на нее внимания, занятые холодной птицей и разговором. За первым кувшином Ферсандр успел рассказать, что хозяин, большой пирейский чиновник, отправил его в Спарту подыскать учителя гопломахии для сына. Евмил отвечал наскоро придуманной историей о том, как его хозяйка, прослышав где-то о необыкновенных свойствах священного источника Елены близ Спарты, чья вода якобы омолаживает кожу и помогает зачать сына, извела мужа просьбами добыть ей этой водицы. И вот он, Евмил, вместо того, чтобы надзирать за хозяйской мастерской, трясется в седле с медным сосудом на поясе.

Ферсандр посочувствовал, заказал второй кувшин. Пышногрудая служанка принесла к вину сыр, фрукты и еще один жаркий взгляд. Новоиспеченные приятели, наполнив кубки, продолжали беседу. Ферсандр поведал, как был матросом на торговом судне, плавал в Сирию, где едва не погиб от рук пиратов, и в Египет, где люди поклоняются кошке и крокодилу и строят для своих царей огромные усыпальницы. Сам он, правда, пирамид не видел, зато побывал в Александрии, огромном городе, по сравнению с которым Афины — это жалкая замызганная деревня. Евмил подивился, затем рассказал историю о том, что видел в одном борделе девку с четырьмя грудями и совершенно лысой головой. Несмотря на уродство, девка пользовалась огромной популярностью у матросов и солдатни и ходила вся в золоте и синдоне.

Раз пошла речь о женщинах, заказали третий кувшин. Вода закончилась, но собеседники не придали этому значения и пили вино неразбавленным. Ферсандр признался, что женщин у него было всего две: его толстая хозяйка, совратившая его в тринадцать лет в день Дионисий и с тех пор раз-другой в месяц заставлявшая парня удовлетворять свою похоть, и старшая из пяти ее дочерей, полная противоположность матери, худая и холодная, соблазненная Ферсандром на спор с приятелем. Дабы расплатиться за эту откровенность, Евмилу пришлось открыть тайну о происшествии давнишнем и постыдном. Как-то раз, еще в отрочестве, они с младшей сестрой собирали виноград. Стояла такая жара, что оставаться одетым не было никакой возможности. Когда хитон сестры упал на землю, обнажив ее уже вполне созревшее тело, Евмил настолько возбудился, что… в общем, дальше все было естественно. Сестра не особенно возражала против запретных ласк; впрочем, для нее происшествие закончилось плачевно: она понесла ребенка, получила от отца крепкую взбучку и была отдана в жены первому попавшемуся, а им оказался старый, маленький и желчный торговец благовониями откуда-то с островов, куда он вскорости и увез свою супругу.

Эта незамысловатая, в общем-то, история, вызвала у Ферсандра приступ неудержимого веселья. С покрасневшим лицом и выступившими на глазах слезами он хохотал, как от щекотки, то и дело приговаривая: «С родной сестрой! Ай да пройдоха!» Столь буйный смех привлек давешнюю служанку, которая пришла спросить, не может ли она чем-то помочь, на что оба сотрапезника дружно отвечали, что может, если пожелает. О цене сговорились быстро, и вскоре путники, обнимая сговорчивую девицу с двух сторон, поднимались по лестнице на второй этаж, где сдавались комнаты для ночлега.

Один из этих случайно встретившихся путников был гонцом «альянса» к убийце Горгилу, второй вез некоему афинянину Леонтиску письмо от его возлюбленной.

В комнате, быстро скинув одежду, девица опустилась на четвереньки и предложила мужчинам получить одновременное удовольствие — один спереди, другой сзади. Путники переглянулись. Они назвались вымышленными именами, весь вечер изображали дружелюбие и беспечность, не сказав друг другу ни слова правды, но сейчас… сейчас их объединяло одно желание, одна ночь. Одна женщина.

Посланник любви и посланник смерти вошли в нее одновременно.

Леонтиск не знал, как Пирр отнесется к омерзительной казни, которой Лих подверг предателя-раба. К облегчению афинянина, царевич отреагировал так, как он надеялся. Узнав о случившемся, Эврипонтид потемнел лицом и, велев Коршуну следовать за ним, пошел в глубину сада. Остальные «спутники» сгорали от любопытства, но даже Феникс не осмелился подкрасться и подслушать разговор. Примерно через полчаса появился царевич, по его лицу было решительно невозможно что-либо прочесть. Зато стиснутые кулаки и пылающие щеки бредущего следом Лиха свидетельствовали о том, что разговор, произошедший между Пирром и его первым «спутником», был очень насыщенным. Леонтиск искренне надеялся, что беседа принесет пользу и хоть в какой-то степени остудит темперамент Коршуна и его склонность к жестокости. Молодой афинянин любил и уважал товарища и искренне огорчался, видя, как тот все сильнее заболевает неистовой гневливостью, похожей на умопомешательство.

После выступления на площади за Пирром, помимо «спутников», повсюду ходила толпа спартиатов, решивших защищать его от покушений и днем и ночью. С самого утра, с момента обнаружения змеи, двор особняка Эврипонтидов был заполнен возбужденными кучками людей.

— Слыхал, о чем все говорят? — подошел к Леонтиску Эвполид, вернувшийся после событий на дворцовой площади и посещения храмов. — О том, как змея, мерзкое орудие смерти, не стала жалить царевича. Многие называют это чудом.

— А ты сам что об этом думаешь? — спросил сын стратега.

— Готов присоединиться к этому мнению, — медленно произнес Эвполид. — Если бы я при этом не присутствовал, то мог бы подумать, что гадина была квелая или не агрессивная. Но ведь я видел все своими глазами… эта тварь укусила двоих. А царевича-Эврипонтида пощадила… Клянусь эриниями, придется признать, что его охраняет какая-то высшая сила или божество…

— Он — избранник, — вступил в разговор незаметно подошедший Ион. Дело происходило у парадного входа в особняк. — Избранник бессмертных. Об этом гласит прорицание, полученное его отцом, царем Павсанием во времена, когда Пирру было всего три года.

— Ты, конечно, вставил это прорицание в свою книгу о нем? — Леонтиск постарался сдержать улыбку. Одержимость Иона работой над жизнеописанием спартанского царевича всегда была у остальных «спутников» предметом шуток.

— А как же? Хочешь, прочту наизусть?

Ветер, рождающий бурю…

— Не надо, не надо, — поспешил остановить его Леонтиск. — Я помню его.

Ион читал друзьям выдержки из своей книги ежедневно. Понятно, что вскоре это стало вернейшим способом обратить любого из «спутников» Пирра в панического бегство.

Эвполид, еще не испытавший на себе всей тяжести Ионова вдохновения, был настроен менее скептично.

— Ты говоришь — избранник… Но для чего его избрали боги? — поинтересовался он.

— Для изменения лика земли, конечно, — с готовностью ответил Ион. — Об этом прямо говорится в прорицании оракула.

— Вот как, — покачал головой Эвполид.

— Именно! — просиял Ион, встретив благодарного слушателя. — В третьей строфе оракул говорит

Лика земли изменитель, рожденный дорийцем

А в девятой

Переиначить весь мир, что не властно и богу

Понимаешь теперь?

— Дела-а! Теперь понятно, почему аспид обвился вокруг его руки. Он защищал царевича! Потому и напал на доктора, когда тот подошел…

— Проклятая гадина! — плюнул Леонтиск. — Из-за этой твари Аркесил сделался одноногим!

Эвполид цокнул языком.

— Какая глупость… Мы ведь осмотрели змею, она была вся изрезана стариком, уже испускала дух… Если бы Аркесил не кинулся ее давить, она сама издохла бы через минуту-другую. И несчастья бы не произошло.

— Я не знал об этом, — спазм в горле едва позволил Леонтиску сказать это.

— Твой друг пострадал напрасно, из-за своего «героизма»…

Леонтиск скрипнул зубами, поднял на сына Терамена тяжелый взгляд.

— Никогда не говори ему об этом. Не вздумай, слышишь?

Эвполид, потускнев, молча склонил голову.

— Эй, нас наследник зовет, — нарушил повисшую неловкую тишину Ион. — Идем.