Леотихид зашипел от боли, отскочил назад, в пируэте поменял позицию на зеркальную, ловко перехватил меч левой рукой. У Леонтиска округлились глаза. Такого он еще не видел! Противник готов продолжать!

— Кровь! Кровь! — закричал кто-то. — Проиграл!

Леотихид быстро поднес травмированную руку ко рту, каким—то звериным движением прошел по тыльной стороне ладони языком.

— Где кровь? — истерично завопил он, поднимая руку, чтобы все могли видеть. — Нету крови! Нету!

Тут же, из левой позиции, эномарх стремительно атаковал. Леонтиску пришлось туго. Учитель Филострат не успел в полной мере научить его поединку с левосторонним противником, как не обучил и фехтованию обеими руками. Наставник Леотихида, напротив, справился с этой задачей прекрасно. Ярость перекосила тонкие черты лица рыжего и, казалось, удесятерила его силы. На Леонтиска сыпалась лавина ударов, которые он, отходя назад, отражал с большим трудом. Через полминуты отступления случилось то, что происходит с любым человеком, пятящимся задом: афинянин оступился на неровности и потерял равновесие. Леотихид, рыча, метнулся к противнику, в одно мгновение нанес три удара. Первый, по самой гарде, вышиб из рук Леонтиска меч, второй — локтем в горло — перебил дыхание, третий сшиб с ног.

— Еще не все! Крови нет! — заорал Леотихид, исступленно сдирая с себя хитон и быстро обматывая им меч. «Птенцы» его эноматии орали и бесновались. Леонтиск уже встал на четвереньки, собираясь подняться, когда тяжелый удар по затылку бросил его обратно на землю. Скорчившись, юный афинянин инстинктивно прикрыл голову руками. Перед глазами запульсировали красно-желтые круги. Жестокие, едва смягченные тканью удары обрушились как камнепад.

— Крови нет! Нет! — орал Леотихид, словно безумный. — И не будет! Не будет!

Он бил без разбора, куда попало. Совершенно ошалев от боли, Леонтиск извивался на земле. Ему казалось, что в его тело впиваются раскаленные ножи. Рот наполнился тошнотворным вкусом крови, в ушах поплыл звон.

Внезапно удары прекратились. Прямо у головы Леонтиска по земле пробу хали чьи-то ноги.

— Ты что, совсем сдурел? Ты же его убьешь! — голос был хрипловатый, резкий, он доносился до Леонтиска издалека, как будто из-за горизонта.

— Не твое дело! — выплюнул Леотихид. — Что ты лезешь? Он должен пройти Круг Братства!

— Круг Братства… — голос запнулся, будто задохнулся, затем продолжил, уже более агрессивно. — И это ты называешь «братством»? Убери от него свои поганые руки!

— Прочь! Он — мой! Я — его эномарх!

— Нако-сь, сьешь! Я его забираю к себе! Иди котят души , ублюдок!

— Чего-о? Что ты сказал, жаба?

— Ах ты, крыса рыжая!

Послышался вскрик, какая-то суета, топот многих ног, все это перекрыл громкий голос ирена:

— Остановиться! Разойтись! Эй, разнять их!

Леонтиск уже немного пришел в себя. Кроме того, происходящее его настолько заинтересовало, что он рискнул оторвать голову от рук и открыть глаза.

Дерущихся уже разняли. Эномарх Леотихид стоял с красным лицом и сверкающими глазами, а напротив него трое или четверо «птенцов» держали за руки смуглого крепкоплечего паренька.

— Этот момент я запомнил на всю жизнь. Тогда я впервые увидел его…

— Пирра? — Эльпиника нагнулась вперед, положила подбородок на сплетенные пальцы рук.

— Пирра. Сына царя Павсания. Моего военачальника, повелителя и… брата.

— Сколько ему было тогда?

— Девять. Он на год старше Леотихида, братца Агесилая. Когда я увидел его… Он уже тогда был не такой как все: сбитый, пропорциональный, какой-то … законченный, что ли… Не мальчик, не отрок даже, но уже воин. А его лицо! Прямой, мужественный, почти перпендикулярный земле нос, миндалевидные глаза, пылающие огненной желтизной, резко очерченные, нервные, темные губы. И волосы — длинные, откинутые за уши, вьющиеся, пепельно-черные…

— Ого! — Эльпиника захлопнула раскрывшийся от удивления рот. — Не каждый поэт свою любимую так опишет, как ты этого спартанского царевича…

— И тем не менее я не могу передать и десятой доли того, что почувствовал тогда, на пыльном плацу лакедемонской военной школы…

Они стояли друг против друга. Сильные, смуглые, мужественные, почти одинакового роста, они были очень похожими, но в то же время совершенно разными. Как капля смолы и капля крови.

— По какому праву ты вмешиваешься в ход Круга Братства, эномарх? — черные брови Агесилая сурово сошлись к переносице.

— Прости, ирен. Насколько я помню, ты объявил, что любой из эномархов может взять этого «птенца» в свое братство. Так что мои права на афинянина не меньшие, чем у Леотихида.

— Чего же ты раньше молчал? — взорвался Леотихид, гневно всплеснул поврежденной рукой, ойкнул и схватил ее здоровой. Стоявшие за его спиной «птенцы» поддержали своего эномарха криками.

Агесилай молча посмотрел на брата, затем перевел вопрошающий взгляд на Пирра. Тот встряхнул головой, пожал круглыми бронзовыми плечами:

— Ничего не намерен объяснять. Повторю: я считаю, что, как эномарх, имею такие же права на новичка. Надеюсь, что тебе, ирен, расположение к брату не помешает принять справедливое решение.

Для девятилетнего отрока это был тонкий ход. Агесилай на мгновение смутился, опустил взгляд, заколебался. Потом, придя к решению, кивнул большой головой, неприязненно глянул на возмутителя спокойствия.

— Хорошо, будь по-твоему, сын Павсания. Если ты считаешь, что я не могу в этой ситуации рассудить правильно, выслушаем мнение человека постороннего, не имеющего своего интереса. Пусть скажет Леонид, третий эномарх вашего лоха, равный вам по званию и правам.

Леотихид, по-видимому, не ожидал такого решения. Его скуластое лицо сморщилось в недовольной гримасе:

— Боги! Да что может сказать этот тронутый? — прошипел он, но тут же был вынужден замолчать под угрожающим взглядом старшего брата.

— Пусть скажет Леонид! — закричали со всех сторон.

Пирр промолчал. Темные губы парнишки растянула кривая усмешка, как будто говорящая, что он не подчинится никакому суду, если решение будет не в его пользу.

В рядах «птенцов» возникло движение. Леонтиск тоже захотел глянуть на человека, от решения которого, возможно, зависела вся его будущая жизнь. Сейчас юный афинянин молил богов об одном: чтобы верх взял его смуглолицый заступник. Попасть в эноматию Леотихида после всего случившегося было бы весьма и весьма нежелательно.

В круг вышел стройный парнишка, по виду — ровесник Пирра и Леотихида. Его вполне заурядное, простоватое лицо оживляли необыкновенные глаза — глубокие и мечтательные. Речь Леонида была краткой:

— Вопрос о первенстве и преимуществе двух моих товарищей друг перед другом спорен, и ни одному из них я не смог бы присудить первенства. Только бессмертный сможет решить вопрос, не вызвав ничьей обиды. Поэтому предлагаю передать спор суду Арея.

Вокруг возбужденно загалдели. Леонтиск видел, что братья — Агесилай и Леотихид переглянулись. А Пирр поднял руку и воскликнул:

— Да будет так! Я согласен предстать суду Ареса-меченосца. И чтобы не иметь преимущества перед раненым противником, буду, как и он, биться левой.

Взоры всех обратились на Леотихида.

— Я согласен! — одарив Леонида испепеляющим взглядом, рыжий эномарх решительно шагнул вперед.

— Железные мечи! Железные мечи! — закричали «птенцы».

Агесилай недовольно нахмурился, покачал головой, с сомнением поглядел на брата. Затем, повернувшись к стоявшему неподалеку крупному и рябому отроку, бросил:

— Принеси махеры, Энет!

— Есть.

Через минуту ритуальные мечи с плавно изогнутыми лезвиями были в руках противников-эномархов. Леонтиск, впрочем, заметил, что мечи не заточены. Вероятно, это было сделано для того, чтобы в спорных поединках никто не был убит или серьезно ранен.

— Аой!

Пирр играючи прокрутил в воздухе блестящую «мельницу», затем пропустил меч вокруг кисти. Леотихид в ответ на эту демонстрацию только усмехнулся и что-то процедил сквозь зубы. Сердце Леонтиска запрыгало от волнения, он и не заметил, как оказался на ногах и смешался с толпой, плотным живым кольцом окружившей площадку боя.

Мальчишки бросились в схватку одновременно. Стройные дуги мечей замелькали, зазвенели, загудел разрезаемый сталью воздух. Противники бились в левосторонних стойках, и Леонтиск задрожал, восхищенный тем, как эти отроки владеют левой рукой. Каким самодовольным идиотом он был, подумав, что поразит кого-то несколькими отработанными с учителем приемами. Бойцы, стоявшие сейчас в кругу, превосходили его как фехтовальщики на две головы. Чтобы совсем уже не огорчаться, Леонтиск напомнил себе, что они не рядовые «птенцы», а эномархи, и, похоже, сыновья знатных отцов. Тогда он даже не догадывался, насколько знатных.

Меж тем Леотихид провел сложный удар, целя противнику в голову. Пирр едва успел присесть, и вражеский меч лишь взволновал его волосы. «Птенцы» возбужденно заорали: несмотря на затупленные края меча, таким ударом можно было без труда отправить в могилу. Пирр же, нимало не смутясь, нанес ответный удар, снизу в подмышку. Изогнувшись луком, Леотихид ускользнул от клинка приемом, достойным циркового артиста. На этот раз толпа завопила от восторга. Леонтиск кричал вместе со всеми — несмотря на острую антипатию, которую успел вызвать в юном афинянине рыжий эномарх, воинским искусством последнего нельзя было не восхищаться.

И тем не менее Пирр одолевал. Он наносил удары с такой силой, что при каждом батмане плечо Леотихида ощутимо вздрагивало от отдачи. Рыжий цепко искал хоть малейшую лазейку в обороне противника, но тот непрерывно наступал, не оставляя противнику ни единого шанса. Не в силах предпринять ответной атаки, брат ирена шаг за шагом отступал назад. Он не хотел этого показать, но внимательному глазу было ясно, что правая рука сильно беспокоит его. Зубы Леотихида были крепко сжаты, со лба струился обильный пот. Теряя силы, задыхаясь, он все же он сопротивлялся — дерзко, отчаянно, опасно. Один его контрвыпад едва не стал для противника роковым: лишь в последнее мгновенье Пирр резко уклонился и клинок прошел мимо, едва не царапнув его по щеке. Два десятка ударов сердца спустя Пирр провел шквальную атаку. Удары сыпались на Леотихида отовсюду, и он парировал их лишь в последний момент. Все, кроме последнего. Шипящей молнией меч Пирра проскользнул мимо на волос запоздавшего клинка противника и обрушился ему на плечо. Громко хрустнула ключица. Не издав ни звука, Леотихид, отброшенный ударом, без чувств рухнул на руки стоявших позади него «птенцов». Толпа разразилась поздравлениями и криками скорби.

Отсалютовав противнику мечом, Пирр с гордым видом обернулся к Агесилаю.

— Победа твоя, сын Павсания, — медленно, с расстановкой произнес ирен, тяжело глядя на невозмутимо стоявшего перед ним молодого эномарха. — Можешь забрать афинянина в свою эноматию.

— Боги подтвердили, что это справедливо, ирен! — воскликнул Пирр, его грудь все еще тяжело вздымалась.

— Так и есть. Бессмертные любят убогих, — процедил Агесилай и отошел к «птенцам», суетившимся вокруг лежавшего на земле Леотихида.

Пирр проводил его долгим, пустым взглядом, затем перевел взор на стоявшего в стороне Леонтиска. Губы эномарха тронула улыбка, но глаза его были словно две желтые засасывающие воронки.

— Пойдем со мной, афинянин! — молвил он. — Добро пожаловать в агелу.

— Тогда я еще не знал, как мне повезло, — голос Леонтиска зазвенел, возбужденный нахлынувшим приливом воспоминаний. — Когда выяснилось, что спасший меня от ярости Леотихида эномарх —царевич, наследник лакедемонского престола, я был просто ошеломлен. И до сих пор не понимаю причины, подвигшей Пирра с того самого первого дня в агеле покровительствовать мне. Только это покровительство, разумеется, и стало моим щитом против озлобленных братьев Агесилая и Леотихида. Излишне говорить, что после того инцидента они меня, мягко говоря, невзлюбили. Так что с самого начала у меня не было иного выбора, кроме как примкнуть к партии Эврипонтидов…

— И закончилось это сырым холодным подземельем! — закончила за него Эльпиника.

— И прекрасной, но язвительной афинянкой, сидящей по ту сторону решетки! — парировал Леонтиск, и добавил, уже серьезнее. — Впрочем, не закончилось. Рознь между Эврипонтидами и Агиадами, похоже, достигла своего апогея. Думаю, настоящие события только начинаются…

— Я полагаю, вражда началась не из-за тебя?

— Что ты, при чем здесь я… Начало всему положил конфликт между царями Спарты. Всем известно, что Лакедемон издавна управляется парой царей — старшими представителями древних родов Агиадов и Эврипонтидов. Агид Агиад и Павсаний Эврипонтид не любили друг друга с юности, и передали эту ненависть своим сыновьям: Павсаний — Пирру, а Агид — Агесилаю.

— А что же Леотихид?

— Леотихид — брат Агесилая только по матери. Его отец — наш афинский стратег Алкивиад, живший некоторое время в Спарте и близко «подружившийся» с царицей Тимоклеей, пока Агид был в походе против критян. Вернувшись в Лакедемон, Агид застал дома люльку с маленькой копией Алкивиада и трясущуюся над ней Тимоклею. Алкивиад незамедлительно отбыл «по срочному делу» и с тех пор в Спарте не появлялся. Никто не знает, что произошло между мужем и женой, по крайней мере, они ими остались. Вообще, развод у спартанцев — дело неслыханное. Я сам, прожив почти всю жизнь в Спарте, не слышал, чтобы кто-то из лакедемонян развелся с женой, клянусь Меднодомной!

— Ты рассказывал о Леотихиде, — напомнила Эльпиника.

— Да. Царь Агид отказался признать мальчика своим сыном, и тот до шести лет рос вместе с детьми прислуги. В праве воспитываться с сыновьями граждан в агеле ему тоже было отказано. Более того, отец не разрешал своему первенцу, Агесилаю, играть с незаконнорожденным, хотя братьев связывала самая крепкая любовь. Возможно, от этого унижения, пережитого в детстве, произошла такая необузданность характера Леотихида. Не знаю… Когда Леотихиду исполнилось шесть, додонский оракул предсказал ему великое будущее. Мать мальчика, Тимоклея, все эти годы слезно молившая мужа простить ее грех и признать любимого ею ребенка сыном, тайно послала в Дельфийское святилище. Пифия Феба предрекла, что младший сын Агида будет знаменитым полководцем и правителем великого государства. Этот ответ стал широко известен, о Леотихиде заговорили. Вскоре и Агид признал его своим сыном и отдал обучаться в агелу. Весьма скоро бастард афинянина добился чина эномарха, причем, как признает даже Пирр, не столько положением отца, сколько собственными заслугами.

— А что же его настоящий отец, Алкивиад? Я знаю этого человека, он бывает в гостях у отца. Высокий такой, красивый, с сединой… Богиня, кто бы мог подумать, что он соблазнил спартанскую царицу!

— Насколько я знаю, Алкивиад искал дружбы с сыном, но Леотихид встречал все его попытки сблизиться, да что там — просто поговорить — припадками гневливого сквернословия. Я сам однажды был свидетелем подобной сцены — в Олимпии, на трибуне малого стадиона. Леотихид стыдится своего позорного рождения, и считает настоящего отца виновником того презрения, в котором прошло его детство. Хотя он очень похож на Алкивиада — вылитая копия. Те, кто видит их стоящими рядом, никогда не усомнятся, что это отец и сын.

— Да, — Эльпиника вздохнула. — Трогательные истории ты рассказываешь, мой пленник. Так и хочется слезу уронить.

Леонтиск протянул сквозь решетку руки ладонями кверху.

— Роняй.

Она махнула рукой, попыталась хлопнуть юношу по руке, но он быстрым движением поймал ее за кисть, нежно сжал тонкие белые пальцы.

— Арестованный, ведите себя прилично! — с напускной строгостью произнесла она. Руки, впрочем, не забрала.

— В агеле меня не учили быть приличным, — он посмотрел ей в глаза.

Из коридора долетел долгий, сладострастный крик Политы. Леонтиск улыбнулся, посмотрел на собеседницу. Она пожала плечами и улыбнулась в ответ. Они помолчали…

— А чему тебя учили в этой… агеле? — наконец нарушила тишину Эльпиника.

— Рассказывать дальше?

— Да, я хочу узнать.

Ладонь оставалась в ладони.

— Гм… Для меня, обычного сына небедного гражданина, это было не обучение, а сущий кошмар, клянусь Меднодомной! Я уже упоминал, что попал в самую младшую возрастную группу «птенцов». Так называются воспитанники агелы от шести до девяти лет. Ученики в возрасте от десяти до двенадцати — это «волчата». Следующая ступень — от тринадцати до пятнадцати лет — «ястребы». И самые старшие, с шестнадцати до восемнадцати, зовутся «львы». Это уже настоящие солдаты. Весной, после праздника Артемиды Ортии, все, кому в этот год исполняется восемнадцать, зачисляются в армию. Они покидают агелу и становятся эфебами, молодыми воинами. В агеле лучшие из «волчат» назначаются командирами лохов у «птенцов». Лучшие из «ястребов» становятся иренами «волчат» и так далее. Эномархов ирен назначает сам с согласия старших командиров. Во время моего ученичества командование учеников моего возраста представляли самые блестящие юноши спартанской аристократии. Иреном-лохагом был, как я уже говорил, Агесилай, нынешний спартанский владыка, а эномархами — отпрыски царской крови Леонид, Пирр и Леотихид.

— И они жили вместе с вами в бараках?

— Именно. И делили со всеми остальными все прочие трудности воспитания. Цель спартанской агелы — вырастить идеальных солдат, и не более того. Гуманитарному развитию будущих воинов внимания уделяется весьма немного. Таких дисциплин, как философия и риторика, нет вовсе. Нам преподавали счет и письмо, основы географии, немного подробнее — военную историю и политику.

— Итак, персы переправились через Геллеспонт и пошли побережьем Эгейской Фракии, покоряя приморские города. Вот карта. Кто покажет Эгейскую Фракию? Анаксилай?

Крыша портика защищала расположившихся под ним учеников и наставника от беспощадных в этот час солнечных лучей. Теплый сонный ветерок изредка пробегал между каменных стволов колонн, принося с собой запах горячей уличной пыли.

Светловолосый, худощавый «птенец» встрепенулся, услышав свое имя, поднялся на ноги, тупо уставился в висевший на стене пергаментный четырехугольник карты.

— Смелей, «птенец»! — Созандр, преподаватель по всем интеллектуальным дисциплинам, носивший в иерархии агелы чин «ученого», насмешливо прищурился.

Анаксилай вздохнул, неторопливо вышел в проход между сидящими на полу учениками, обреченно пошел к карте. Тридцать пар глаз с сочувствием глядели ему в спину. Приблизившись к карте, Анаксилай снова с удивлением вытаращился на изрезанный контур Балканского полуострова.

— Ну? — нахмурил брови ученый, поднимая с низкого мраморного столика свою любимую трость.

— Вот здесь! — покосившись на трость, «птенец» торопливо и наобум ткнул пальцем в пергамент.

— Болван! — спокойно констатировал наставник Созандр. Трость рассекла воздух, плотоядно хлюпнула, встретившись с икрами ученика. Анаксилай коротко взвыл, но тут же захлопнул рот: кричать при наказании в агеле было настрого запрещено.

— Пять дней без ужина, — все так же не повышая голоса проговорил Созандр. — Клянусь Ликургом, вы у меня будете все знать назубок, бестолочи! Феникс!

— Я, — поднялся с места рыжеволосый мальчишка с лицом плута.

— Покажи фракийское побережье, по которому прошли персы. Быстрее!

Феникс почти бегом помчался к карте. Мимо проковылял к своему месту Анаксилай. Его лицо, обычно удивленно-наивное, сейчас было искажено гримасой: удары костяной трости были очень болезненными и оставляли долго не проходящие кровоподтеки.

— Фракийское побережье… это вот тут, — грязный палец Феникса описал неопределенный полукруг, захвативший едва не половину карты.

— Где именно? Ну, не тяни, собачий помет! — брови ученого вновь сошлись к переносице.

— Вот оно! — Феникс выбрал точку, максимально удаленную от той, которую показал Анаксилай.

— Мул тупоголовый, — голос учителя был спокоен, как поверхность пруда в безветренный полдень. — Это Спарта, город, где мы как раз находимся в данный момент.

— Да-а-а? — удивился «птенец».

— Точно, дурень. Руки! — вздохнул Созандр.

Феникс зажмурился, вытянул вперед руки ладонями вверх. Наставник с удовольствием стегнул по предплечьям тростью — раз, другой, третий, наблюдая, как содрогается после каждого удара маленькое тело ученика.

— Пять дней без ужина! — закончил экзекуцию учитель. Прошелся взад-вперед перед картой, четко ставя ноги посередине каменных квадратов пола. С глубокомысленным видом посмотрел на стоявшую в нише статую Ликурга, почесал колено концом трости. Обернулся к ученикам.

— Кто-нибудь может показать, где находится Эгейская Фракия, или я зря распинался перед вами весь прошлый урок? — сладкий голос Созандра не сулил ничего хорошего.

— Я покажу! — поднялся на ноги сидевший в стороне темноглазый парнишка с решительным лицом.

Ученый небрежно махнул рукой.

— Останься на месте, Пирр. Мне известно, что ты знаешь карту. Хотелось бы послушать кого-нибудь еще в этой отсталой эноматии. Есть желающие?

— Я покажу!

— К карте, афиненок. Быстрее!

У отца в библиотеке висела карта, куда более подробная, чем эта, и любознательный сын стратега изучил ее до последнего штриха. Тем не менее он с непонятным волнением протянул руку и провел по карте от Геллеспонта до Халкидики.

— Фракийское побережье, — проглотив стоявший в горле комок, выдавил Леонтиск.

— Гм, правильно, афиненок, — сердечный взгляд Созандра вызывал озноб. — А покажи-ка нам, милый, где находится Эпир?

— Здесь, наставник.

— Точно, ты поглянь. А гора Осса, восточный рубеж области Фессалии?

— Э-э, вот она.

Ученики за спиной одобрительно загудели. Леонтиск осторожно слизал капли пота, выступившие над верхней губой.

— Вот что, маленький гений, а не покажешь ли ты мне Амиклы?

Леонтиск похолодел. Взгляд его раз за разом обегал карту, но не мог найти местности с таким названием.

— Наставник, мне кажется, такого города здесь нет.

— Чего? Все слышали — афиняне говорят, что наши Амиклы не существуют! Кто-нибудь заявит обратное?

— Да-а! — дружный хор. «Влип!» — мышью прошмыгнула мысль.

— Галиарт!

— Амиклы — не город, а лаконское селение. Находится в нескольких стадиях к юго-западу от Спарты, — без запинки оттараторил похожий лицом на лошадь Галиарт, сын стратега Калликратида.

— Руки! — объявил Созандр. Его обычно скучающее лицо выражало нечто вроде удовлетворения. Леонтиск вздохнул.

Взвизг трости. Удар. Взвизг. Удар. Зубы скрипят от сдерживаемого крика.

— Пять дней без ужина!

— Но, наставник! Амиклы действительно не нанесены на этой карте!

— Что-о? Пререкаться? Десять дней без ужина, и один — полностью голодный! Руки!

— Великая мать, как тебя там не заморили голодом? — в глазах растроганной девушки заблестели слезы жалости.

— Это чепуха! Всех воспитанников агелы и так кормили впроголодь, так что лишение ужина у тебя мало что отнимало. Предполагалось, что ученики должны сами заботиться о своем пропитании. Кража продовольствия негласно поощрялась, главное — не попадаться. Но если попался…

Обнаженный «птенец», уставившись розовыми ягодицами в небо, лежал на грубой каменной скамье. Место экзекуции с трех сторон окружали выстроенные шеренгами эноматии «птенцов» и «волчат».

— Дурень Антикрат, — процедил сквозь зубы, не поворачивая головы, стоявший справа Феникс. — Попался сторожам. Бежал бы со всеми, через овраг, так нет — через поле поскакал. Тут его, придурка, собаки и сцапали.

— Он не мог оврагом, — так же, почти не разжимая губ, отвечал Леонтиск. — Ему вчера Созандр, ученый вонючий, все ноги поотшибал.

— Надо было в казарме сидеть, — буркнул Феникс. — У меня еще с прошлой порки шкура не зажила!

— Антикрат, сын Гилла, был схвачен с поличным при краже козы из хозяйства гражданина Алкмея, — раздался над плацем зычный голос педонома Басилида. — Декада виновного присуждается к двадцати розгам. Ирен Агесилай, вывести декаду для наказания!

— Эномарх Пирр, вывести декаду для наказания! — голос Агесилая звучал сухо и официально.

Пирр, стоявший перед строем своей эноматии, обернулся лицом к «птенцам».

— Тисамен! Выводи декаду!

Декадарх Тисамен, надменнолицый и большебровый, угрюмо кивнул головой, зна ком велел своему десятку выйти из строя.

— Сечь будут леотихидовские, — вполголоса зловеще произнес Пирр. — Смотрите, чтоб ни звука!.. Кто опозорится, хребет вырву!

Леонтиск, Феникс, сам Тисамен, и с ними еще шестеро птенцов вышли к распластанному на скамье Антикрату. От эноматии Леотихида вышли декадархи Демарат и Эвном. Последний, несший в руках розги, довольно скалился.

— В прошлый раз вы наших секли, — ухмыльнулся он, — сегодня отыграемся, клянусь Гераклом.

«Птенцы» Тисамена промолчали.

— Флейтисты, играть! — хрипло рявкнул Басилид. Педоном был одет, по-видимому, в тот же хитон, в котором Леонтиск увидел его в свой первый день в агеле — мешковатый, небрежно подпоясанный, без рукавов. Громадные руки начальника школы были по привычке сложены на груди.

Двое флейтистов из «волчат», сидевшие в ногах «печки», как прозвали скамью для экзекуций ученики агелы, заиграли «Песнь грешника». Экзекуторы заняли места по обе стороны «печки».

— Начинайте, во имя правосудия! — ритуальную фразу произнес ирен Агесилай.

Антикрат вцепился руками в скамью. Леонтиск четко различал его побелевшие ногти. Взвизгнули розги, глухо зашлепали по обнаженному телу. На месте каждого удара кожа тут же вздувалась багровой полосой. Флейты играли, избиваемый мальчишка шумно дышал через плотно сжатые зубы, розги свистели в воздухе. Экзекуторы старались — кровь брызнула после шестого удара. После двадцатого подбежавшие по знаку Пирра «птенцы» осторожно, за руки, подняли полумертвого от боли товарища со скамьи и увели прочь. На какой-то миг Антикрат обратил красное, смятое болью лицо к ожидавшим наказания товарищам по декаде, скользнул невидящим взглядом, попытался что-то сказать. Не смог. С бессильно повисшей головой его отнесли в казарму.

— Следующий! — рявкнул Агесилай. — Не задерживаться, сосуны!

Один из экзекуторов, Эвном, шагнул вперед, схватил за плечо Леонтиска. Твердые пальцы больно впились в ключицу.

— Убери руки, падаль! — прошипел стоявший за спиной афинянина Пирр. В голосе этом слышалась такая угроза, что Эвном мгновенно отдернул руку, что-то пробормотал одними губами и отступил назад. Леонтиск благодарно поглядел на эномарха, делая шаг к «печке». Пирр ободряюще кивнул: «Держись!» Леонтиск стащил через голову хитон, бросил на камень плаца. Лег на скамью. Она была холодная, тепло Антикратова тела так и не впиталось в нее, слизанное с шершавого камня сырым утренним ветром. Флейты заунывно играли. Было зябко. Передернув плечами, пытаясь изгнать притаившийся в желудке чугунный ком страха, Леонтиск повернул голову и нервно проговорил непослушными чужими губами:

— Начинайте, что ли! Холодно!

У многих на губах расцвели усмешки, даже Агесилай одобрительно искривил губы.

— Во имя правосудия!

Леонтиск не услышал взвизга розги, только в спину над поясницей как будто воткнули горячий гвоздь. Боль прошивала насквозь, отдавалась в затылке, спускалась к крестцу. Закусив зубами кожу на руке, прижавшись щекой к влажному камню, Леонтиск принялся считать удары. «Два… Три… Пять…»

Флейты играли, не переставая…

— Основной упор в обучении делался на физические упражнения, развивающие силу, проворство и выносливость. Много работали с оружием: копьем, мечом и щитом, деревянными, конечно. Метали дротики, камни, мимоходом изучили пращу и лук. Мой уровень как фехтовальщика был много выше среднего, поэтому Пирр устроил так, чтобы я вместе с ним занимался у его учителя, мастера меча Поламаха. Третьим с нами был дерзкий, подвижный как пламя Лих по прозвищу Коршун, он был у Пирра командиром третьей эноматии. За полтора года, проведенные в «птенцах», я досконально изучил лаконскую школу боя, отработал множество техник и приемов, которым обучал нас старина Поламах. То есть это нам, соплякам, он казался стариком, хотя в те поры ему было едва ли сорок. Мне все давалось легко, сказывалась школа афинского наставника, доброго Филострата. Хотя как фехтовальщик он Поламаху и в подметки не годился. Видя, что я стараюсь, Поламах уделял мне побольше времени, чем «волчатам» Пирру и Лиху. Усиленные занятия не замедлили сказаться: я превзошел в искусстве поединка большинство «птенцов» эноматии, в том числе Тисамена, своего декадарха (что его ужасно злило). Возгордившись, я даже сделал несколько попыток побить Лиха, но безуспешно — он был прирожденным мечником, и к тому же превосходил меня в силе и росте. Не менее бесполезно было меряться силой с Пирром. Царевич фехтовал виртуозно и стремительно, и, кроме того, всегда наносил удары с сокрушительной силой, так что даже деревянным мечом мог переломать все кости. Но самое страшное — это выражение его лица, в бою оно подобно лику разгневанного божества и лишает его противников мужества. Среди сверстников Пирр был непобедим. Единственный, кто превосходил сына Павсания в бою на мечах, был декадарх Исад из эноматии Леонида. Но это — случай особый. Сын эфора Фебида, Исад с ранней юности был богом в фехтовании, гениальным бойцом, какой рождается раз в столетие…

— Исад. Я слышала это имя! — наморщила лобик Эльпиника.

— Ну еще бы! — усмехнулся Леонтиск. — Герой двух Немейских игр и Олимпиады, на которой мы с тобой встретились.

— Тогда для меня не было других героев, кроме тебя! — губы девушки тронула укоризненная улыбка.

— Н-да. Кх-м, — опустив глаза, закашлялся юноша. — Я, конечно, тоже ничего, но Исад стоит десяти таких, как я. Как жаль, что он был не в нашей эноматии! По знатности рода и доблести он мог быть эномархом, или даже лохагом, но эти должности достались отпрыскам царских родов, и ему пришлось довольствоваться чином декадарха. Великий мечник! Я не слышал, чтобы кому-то удалось одолеть его в поединке.