— Командир велел, чтобы ты был готов сопровождать его, — сказал историку Тисамен. — Пойдем смотреть здоровенную катапульту царевича Диона.

— Я готов, — Ион показал зажатые в руке листы папируса и угольный карандаш.

Гиппагрет Иамид свирепо поглядел на них, и юноши поспешно закрыли рты. Доктор, побренчав склянками у себя на столе, потянул на себя ручку двери спальни Павсания.

— Царевич еще не ушел, — нахмурил брови бдительный Иамид.

— Ну и что же? — смело отвечал лекарь. — Государю уже пора принимать лекарство.

И вошел в спальню. Иамид, дернув плечом, не стал ему препятствовать. Внезапно раздался громкий возглас и звон упавшей на пол посуды, а через мгновенье из спальни выскочил доктор, дико вращая глазами и вопя:

— Там… там!

— Что-о-о? — страшно заорал Иамид и, отшвырнув с дороги лекаря, кинулся в комнату царя. За ним, шипя выхватываемыми из ножен мечами и топоча, как слоны, бросились остальные номарги. Только потом в спальню смогли протиснуться «спутники» царевича Пирра.

Картина, открывшаяся их взорам, была поистине жуткой. Царь Павсаний лежал поперек кровати, скомкав простыни скрюченными пальцами рук. Его глаза, подернувшиеся пленкой, безжизненно глядели в потолок, рот был искривлен в беззвучном крике. Хитон спереди был мокрым от крови, натекшей от торчавшей в области сердца рукояти кинжала. Пирр, бессильно уронив руки, стоял на коленях у кровати и бессмысленно тряс головой. Его лицо было пунцовым, по щекам струились слезы, из открытого рта вылетали хриплые вздохи.

Ворвавшись в спальню, номарги и «спутники», шевеля обнаженными клинками, лихорадочно оглядывались вокруг, ища злодеев. Иамид бросился в угол и вышиб ногой дверь уборной. Но, кроме Эврипонтидов, в помещении никого не было.

— Врача сюда! — закричал Галиарт, с ужасом глядя на окровавленного царя. — Быть может, еще не поздно…

Гиппагрет, подскочив к царю, приложил руку к его шее.

— Государь мертв, — сиплым голосом произнес он.

— Боги всеблагие! — выдохнул Ион, уставившись на торчавший из груди царя кинжал. Галиарт покрылся гусиной кожей: это был кинжал царевича! Тот самый, с рукоятью в виде оскалившегося вепря, подаренный Павсанием сыну в день, когда их осудили на изгнание.

Иамид тоже заметил это: кинжал был приметным, царевич очень им дорожил и всегда носил при себе.

— Ты-ы-ы! — зарычал номарг, бросившись к Пирру. Подняв за грудки, великан затряс царевича, как соломенную куклу. — Мерзавец! Сме-ерть!

Отшвырнув молодого Эврипонтида, гиппагрет схватился за меч. Его глаза дико вращались. Переглянувшись, Галиарт и Ион одновременно повисли у него на руках. Тисамен встал перед откинувшимся на стену Пирром, заслонив его от других номаргов, продолжавших втекать в спальню.

— Прочь! — Иамид тряхнул плечами и Галиарт с Ионом отлетели от него, как котята. Но на ногах удержались и встали по обе стороны Тисамена, стиснув зубы и обнажив мечи. Номарги, повинуясь бешеному взгляду Иамида, двинулись на них.

— Что ты творишь, гиппагрет? — заорал Галиарт, почувствовав, как по спине липким ручейком потек страх. — Ты что, спятил? Неужели ты думаешь, что это царевич убил отца?

— А кто еще? — проскрежетал лохаг номаргов. — Здесь больше никого нет!

— Проклятье, убийца мог сбежать через тайный ход! — не сдавался Галиарт. — Их тут может быть десяток.

— Это — его кинжал, — кривой палец номарга ткнул в сторону мертвого тела. — Ты хочешь сказать, что некий убийца отнял у него оружие, заколол царя и убежал, так что ли?

— Не знаю, — растерялся Галиарт. — Но в этом нужно разобраться…

— Командир, скажи ты им… — обернулся Тисамен к царевичу.

Но Пирр только хрипел, мотал головой и царапал пальцами пол, пытаясь подняться.

— Прикидывается, пес! — рявкнул Иамид. — Корчит из себя сумасшедшего. Думает, это сойдет ему с рук… Ну нет! С дороги, сопляки! Убью!

Гиппагрет снова шагнул вперед, потрясая загнутой лакедемонской махерой. Остальные номарги, шесть или семь человек, хмурясь, последовали за командиром. «Спутники» побледнели, сомкнулись плечо к плечу, выставили клинки.

— Пока мы живы, ты его не коснешься! — прошипел Галиарт, сжав зубы, чтобы не клацать ими от страха. Умирать отчаянно не хотелось.

Иамид продолжал медленно наступать. В его глазах была смерть.

— Стой, гиппагрет! — раздался голос от двери.

В комнату, уже и без того забитую людьми, протиснулся Эпименид.

— Великие боги! — простонал он, глянув в сторону распластавшегося на кровати мертвого тела. — Так это правда!

— Молодой Эврипонтид убил государя, — прогавкал Иамид. — Убил отца… негодяй. И обесчестил нас всех, доверивших ему, позволивших войти к царю…

Распалив себя этими словами, номарг прыгнул вперед, замахнувшись своей страшной махерой. Галиарт с Тисаменом синхронно блокировали, и Тисамена силой удара повалило на пол, но Галиарт устоял, едва не выронив меча.

— Остановись, гиппагрет! — воскликнул Эпименид. — Оставь их!

— Кто ты такой, чтобы приказывать мне? — огрызнулся номарг, нанося сокрушительную серию из трех ударов. Стесненные ограниченным пространством Ион и Галиарт парировали ее каким-то чудом, а Тисамен, потемнев лицом, прямо с пола сделал решительный выпад. Иамиду пришлось отскочить, чтобы не получить клинок в живот.

— Остановитесь, заклинаю вас всеми богами! Иамид, сын Пройкила! Не совершай ужасной ошибки, пощади этих несчастных юношей, они-то ни в чем не виноваты!

Великан тяжело дышал, не говоря ни слова и не сводя взгляда с корчившегося у стены Пирра. «Спутники» напряженно сторожили каждое его движение, номарги теснились сзади, не имея возможности подойти.

— Перед эфорами и царем ты давал клятву повиноваться мне! — Эпименид растолкал номаргов, встал перед гиппагретом, воинственно глядя на него снизу вверх. — Или ты позабыл об этом?

Иамид стиснул челюсти, побледнел, но все же сдержал себя и резким движением загнал махеру в ножны.

— Подчиняюсь! — похоже, безумие отступило.

Галиарт сдержанно выдохнул. Руки тряслись от недавнего чрезмерного усилия — как ему удалось выдержать тот последний рубящий удар? — на мече осталась зазубрина шириной с ноготь большого пальца.

В спальню меж тем заглянул отсутствовавший все это время Феникс, присвистнул, увидев мертвого царя и, не говоря ни слова, пробрался к друзьям и стал бок о бок с ними. Меч он обнажать не стал, видя, что и товарищи опустили оружие.

— Раздвиньтесь, я хочу поговорить с царевичем! — велел Эпименид.

«Спутники» нехотя расступились.

— Он… — начал было Галиарт, но Эпименид взмахом руки велел ему замолчать. Лицо старого друга царя исказилось, когда он взглянул на Пирра.

— Что же ты наделал, сынок? — хрипло проговорил он. — Зачем? Неужели… когда Агесилай сказал, что ты станешь царем только после смерти отца, ты решил…

Пирр застонал, поднял невидящий взгляд.

— Он не в себе, — проговорил кто-то.

— Нет, не быть тебе царем, — покачал головой Эпименид. — Закон Спарты решит твою судьбу, несчастный.

— Ты-то, господин Эпименид, должен понимать, что наследник не мог убить отца, — изумленно произнес Галиарт. Эти слова оказались горькими на вкус — не думал он, что старый советник может повести себя таким образом.

— Я вижу то, что вижу, — глухо проговорил Эпименид. — Пусть с этим разбираются судьи. Эй, Иамид! Пусть его закуют в железо и приготовят к путешествию. А вы, юноши, не пытайтесь помешать неизбежному, иначе никто не поручится за вашу жизнь.

— Не торопись, дорогой гость, — в спальне мертвого царя появилось новое действующее лицо, царевич Дион. Его лицо было бледным и решительным. — Мне вкратце доложили, что произошло. Преступление произошло у нас, во дворце Птолемаидов, поэтому это я возьму Пирра Эврипонтида под стражу. И я, облеченный всеми правами в отсутствие моего отца, прикажу провести расследование этого дела. А окончательное решение примет государь.

— Но, царевич, наш корабль с геронтом и его людьми уплывает сегодня. Неизвестно, когда власти Лакедемона смогут прислать другой. Этот молодой человек — гражданин Спарты, и подлежит спартанскому суду, — попытался возразить Эпименид.

Дион тряхнул головой, его щека нервно задергалась.

— Повторяю: Пирр Эврипонтид будет заключен в темницу, пока не прибудет владыка Крита, мой отец, и не определит его судьбу. Если он сочтет правильным выдать его для лакедемонского суда, мы отправим преступника своим кораблем. Не пытайся оспорить этого, уважаемый гость.

— Хорошо, — помолчав, кивнул Эпименид. Горе прорвалось сквозь маску сдержанности, исказив черты его лица. — В таком случае, позвольте попрощаться. Я отплываю в Лакедемон вместе с геронтом Меламподом. Хочу лично доложить о случившемся властям Спарты. А здесь… мне больше делать нечего, клянусь богами.

— Дозволяю тебе забрать тело царя Павсания, — важно проговорил Дион. — Наверное, родственники захотят похоронить его в семейной гробнице. Наши слуги омоют тело, умастят его благовониями и обрядят в лучшие одежды.

— Да, конечно, — скорбно проронил Эпименид. — Хм, он получил разрешение вернуться на родную землю только для того, чтобы лечь в нее. Боги, какая насмешка судьбы… Иамид, пусть твои воины будут готовы перенести тело государя на триеру.

— Слушаюсь, — склонил голову гиппагрет.

— Приказываю тебе оставить часть твоего отряда на острове, чтобы доставить царевича Эврипонтида в Спарту, когда царь Полидор… гм, я не сомневаюсь, что он примет такое решение.

«Не доверяет нам, — мгновенно догадался Галиарт. — Боится, что мы устроим командиру побег, не дадим отвезти его в Спарту на несправедливый суд».

— Сам отправишься со мной, — продолжал Эпименид. — Эфоры захотят узнать, почему ты не сберег доверенной тебе жизни спартанского монарха.

— Слушаюсь, — помрачнев еще больше, отозвался Иамид. — Гегесипил, примешь командование, когда я отбуду. За доставку царевича в Спарту отвечаешь головой.

— Есть, командир, — ударил кулаком в грудь Гегесипил, высокий номарг с обезображенным шрамами лицом и глазами убийцы.

«О побеге можно забыть, — с тоской подумал Галиарт. — Великие боги, что здесь произошло? Не командир, же, в самом деле, заколол царя Павсания. Я чую здесь запах Горгила».

— Достойный Дион, царевич Критский, — неожиданно для самого себя воскликнул он. — Нет ли тайных ходов, ведущих в эту спальню? Убийца, истинный убийца, мог воспользоваться таким ходом.

— Насколько мне известно, таких ходов здесь нет, — пожал плечом Дион. — Но я дозволяю вам все здесь осмотреть, оторвать, если нужно, панели и разобрать камин. Все, что угодно, если это поможет доказать невиновность Пирра Эврипонтида.

— Мы перевернем здесь все вверх дном, клянусь сись… грудью Афродиты, — ворчливо пообещал Феникс. — И найдем доказательства.

О прибытии «Навсикаи» Леонтиск узнал от младшего из двух внуков старого вояки Брахилла, в доме которого афинянин отлеживался, скрываясь от ищеек Агиадов. Внуки, смышленые пацанята-погодки десяти и одиннадцати лет, стали лучшими друзьями покалеченного афинянина. Привлеченные романтикой таинственности, они согласились поочередно дежурить в порту, ожидая возвращения отправившейся на Крит триеры. В то время как один из мальчишек стоял в дозоре, другой обычно находился у Леонтиска и скрашивал его одиночество, с восторгом слушая его относительно правдивые рассказы о греческих областях, лежащих за пределами Лаконики, и абсолютно ничего не имеющие с реальностью сказки о странах, лежащих за пределами Греции. Рана зарубцевалась и заживала довольно быстро, а постоянная ноющая боль стала привычной и перестала обращать на себя внимание. Но Леонтиск открыл в себе способность по утрам, едва проснувшись, чувствовать отрубленную кисть, двигать пальцами — каждым из них! — причем ощущения были настолько правдоподобными, что афинянину не хотелось открывать глаз, чтобы не быть в очередной раз растоптанным копытами беспощадной правды. И он подолгу лежал с прикрытыми веками, шевеля несуществующими пальцами и оттягивая момент окончательного пробуждения. А потом выходил во двор и часами упражнялся с мечом — до удушья, до изнеможения, стараясь как можно скорее довести навыки и ловкость левой руки до былого умения правой. Снова стать воином, снова стать человеком. Старина Брахилл был рад возможности тряхнуть стариной и, позабыв о возрасте, в одном исподнем хитоне гонял афинянина по двору, не только позволив ему переучить на левую руку все старые приемы, но и преподав дюжину новых. Одним словом, к вечеру Леонтиск, едва державшийся на ногах от усталости, валился на свое ложе и засыпал, как убитый, не в силах даже — без сомнения, к лучшему — ответить на пламенные взгляды дочери Брахилла, премилого четырнадцатилетнего создания, рано расцветшего и уже совершенно по-взрослому жаждавшего любви…

Услышав от запыхавшегося мальчугана, что «Навсикая» появилась в бухте Гития и готовится к швартовке, Леонтиск, не раздумывая, решил отправиться к причалам. Томительное ожидание и отсутствие новостей сводили его с ума, и он намерен был прояснить текущую ситуацию, наплевав на опасность. Впрочем, не совсем наплевав: перед тем, как выйти из дома, он помазал сажей лицо и бородку, в которую превратилась щетина, не бритая с самого дня похищения. Поверх хитона афинянин нацепил позаимствованный у одного из рабов драный плащ с капюшоном, сползавшим на лоб и закрывавшим половину лица. В таком наряде, с укутанной в грязный лубок правой рукой, Леонтиск запросто мог сойти за одного из вечно шатающихся в порту бродяг.

На пристань, где пришвартовалась «Навсикая», он прибыл как раз вовремя: сходни уже были спущены на причал и прибывшие на триере начали сходить на сушу. Их встречали от силы три десятка человек, сбившиеся в несколько группок. Большинство составляли любопытствующие и оборванцы, вынюхивающие, нет ли возможности наняться на разгрузку. Однако виднелись и султаны офицерских шлемов, и белые одежды каких-то средней руки магистратов. К своему удивлению, Леонтиск обнаружил и весьма знакомое лицо: здоровяк Энет наблюдал за высадкой, пытаясь скрыть ширину своих плеч неброским серым трибоном.

Стараясь не привлекать внимания, Леонтиск обошел друга со спины и легонько хлопнул его по плечу.

— Чего тебе? — недоуменно покосился тот на чумазого голодранца.

— Хе, значит, мой маскарад хорош? — усмехнувшись, откинул капюшон Леонтиск.

— О боги! Ты, Лео? — и без того высокие брови Энета взлетели на лоб, придав ему гротескно-удивленный вид. — Слыхал новость?

По выражению лица здоровяка Леонтиск понял, что новость не из добрых и немедленно стер улыбку с лица.

— Нет. Что?

— Кто-то сказал, что на триере привезли царя Павсания. Мертвого.

— Великая Афина, не может быть! — у Леонтиска отвисла челюсть, в животе нехорошо заныло. На самом деле он никогда не верил, что Горгил оставит их в покое.

— Говорят, выносить тело будут сейчас. Послали за повозкой и жрецами.

Погода была соответствующей новости: небо затянули плотные серые тучи, с моря дул пронизывающий сырой ветер. Похоже, надвигалась непогода. «Навсикае» повезло, что она успела достичь гавани Гития до начала шторма.

— Наши приплыли? — хмуро поинтересовался Леонтиск. Он боялся спросить — все ли в порядке с царевичем Пирром.

— Никого не видел, — покачал головой Энет. — Жди, все скоро узнаем. И не высовывайся — все еще ищут тебя агиадовские.

Весть о смерти царя разлетелась по всему порту. За каких-то полчаса толпа у причала увеличилась в десятки раз. Люди взволнованно переговаривались и следили за всеми, кто сходил и заходил по сходням. Кто-то из военных послал солдат, и они растолкали народ в две стороны, освободив широкий проход. Появились десятка полтора пожилых женщин в темных одеяниях. Встав по обе стороны прохода, они принялись громко причитать и с рыданиями царапать себе лица. Зрелище было предельно зловещее и отталкивающее. Леонтиск передернул плечами. Чтоб их демоны пожрали, эти архаичные дорийские традиции!

Наконец со стороны города появилась укрытая темной тканью повозка, запряженная парой таких же черных коней. Сзади шли музыканты с флейтами и кларнетами, всего четыре человека — видимо, больше на скорую руку найти не удалось. Музыканты извлекали из своих инструментов душераздирающие звуки погребальной трены. С «Навсикаи» им отвечал корабельный кларнет. Тут же, по знаку одного из офицеров, рослые мужи в темных хитонах подняли с палубы триеры носилки с телом царя и начали спускать их по сходням. Даже без шлемов и доспехов в этих молодцах без труда можно было узнать царских телохранителей из отряда Трехсот. Среди прочих людей, двинувшихся с корабля вслед за номаргами, Леонтиск, как ни всматривался, не смог высмотреть никого знакомого. Это могло означать только одно — ни Пирр, ни его товарищи на корабле не вернулись. Теперь афинянин по-настоящему испугался — неужели с его друзьями что-то случилось? Быть может, они погибли вместе с царем? Боги, хоть бы кто-то сообщил, что произошло!

— Эпименид, — негромко произнес Энет.

Леонтиск тоже заметил идущего за носилками советника Эврипонтидов. Вот кто сможет рассказать, что случилось на этом проклятом острове.

Седой и внушительный геронт Мелампод, спустившийся с борта триеры, остановился, пожелав коротко обратиться к собравшимся. Музыканты утихли, закрыли рты плакальщицы, носилки с покойником заняли свое место на погребальной повозке.

— Великое горе, граждане Лакедемона! — надтреснутым голосом произнес геронт. Вид у него был мрачный и осунувшийся. — Я, Мелампод, сын Дихара, привез с мрачного Крита весть о гибели царя нашего Павсания и тело покойного государя. Всего несколько дней назад мы отбыли на остров, чтобы с почетом привезти царя в град наш, потому что напрасный приговор его был отменен справедливым судом. Однако недолго радовался государь Эврипонтид милости судьбы — видно, разгневало такое счастье кого-то из завистливых небожителей. Принял царь смерть кощунственную и страшную, свершилось преступление, ужаснее которого, граждане, не ведал я в своей жизни. Умер последний из истинных Гераклидов, доблестный, справедливый и бесстрашный. Рухнули упования на лучшую жизнь, погибли все чаяния, которые питали мы в связи с возвращением государя Павсания. Скорбите, лакедемоняне, спешите домой, одевайте траур. Проститься с Павсанием Эврипонтидом — и со своими надеждами — приходите в дом Ариты из рода Менетидов, что на улице Медников.

При этих словах геронта советник Эпименид, за которым наблюдал молодой афинянин, заплакал и, накрыв голову полой плаща, последовал за медленно двинувшимся возком. Справа от Эпименида шагал, низко опустив лицо, рослый гиппагрет номаргов. Геронт и его свита шествовали следом, за ними выстраивались великаны из Трехсот.

Плакальщицы снова завыли, но их заглушил крик толпы. Люди кричали от жалости, слали проклятия небесам и оплакивали царя. Стало очень шумно, но Леонтиск нисколько не сомневался, что это все ерунда по сравнению с тем, что будет твориться на похоронах. Афинянин поглядел на Энета, стоявшего со скорбным лицом.

— Идем за Эпименидом. Нужно выяснить у него, что с царевичем и остальными, почему они не прибыли вместе со всеми.

— Это странно.

— То-то и оно. Геронт ни словом не обмолвился о царевиче, и я чувствую, клянусь Меднодомной, что здесь что-то нечисто.

Молодые воины быстро, насколько позволяла рука Леонтиска, которую нужно было беречь от толкающихся со всех сторон людей, пошли вслед за Эпименидом. Держать его в поле видимости оказалось нетрудно, поскольку процессия с телом царя двигалась весьма медленно. Однако подобраться к лафирополу, который следовал за траурным возком, было немыслимо, и Леонтиск начал со страхом подумывать, не придется ли ему проделать весь путь до Спарты пешком. Полностью уберечь руку в такой давке не удалось, и после очередного толчка боль проснулась и начала простреливать в плечо при каждом шаге. Лоб афинянина, несмотря на прохладную погоду, покрылся обильным потом, зубы скрипели так, что отдавалось в ушах. Тем не менее сдаваться он не собирался.

К счастью, — и к удивлению обоих товарищей — Эпименид и сопровождавший его человек с блестящей лысиной и благообразной белой бородой внезапно покинули шествие, когда оно проходило по главной площади Гития.

— Скорей, — Энет выразительно указал подбородком, и друзья устремились наперерез выбирающейся из процессии парочке.

Лафиропол и его спутник далеко не ушли. Остановившись спиной к молодым людям, они принялись что-то обсуждать. В десятке шагов от них Леонтиск вдруг споткнулся, как будто налетел на невидимую стену. По плечам афинянина пробежала зябкая дрожь: он узнал голос человека, разговаривавшего сейчас с Эпименидом. О боги! Этот певучий, мяукающий голос, так часто являющийся ему в кошмарах, заставляющий просыпаться с колотящимся от ужаса сердцем.

Голос убийцы Горгила!

Леонтиск стремительно шагнул вперед, схватил продолжавшего идти вперед Энета за плечо и с силой развернул к себе.

— Ты че… — удивился тот, но Леонтиск прошипел:

— Молчи! Во имя всех богов… — осознание происходящего завязало внутренности афинянина холодным узлом.

— Да что такое? — Энет с опаской глянул на продолжавших разговаривать мужчин, потом на товарища.

— Он нас продал! — заскрипел зубами Леонтиск. — Продал нас всех, сволочь! Смерть царя и все остальное — это его работа. Проклятый!

— Да о ком ты? Кто нас продал?

— Этот… «добрый дядя» Эпименид. Тот тип рядом с ним — это сам Горгил, ты понимаешь, что это значит? Понимаешь?

Теперь пришла очередь здоровяка измениться в лице.

— Т-ты уверен?

— Еще бы. Я на всю жизнь запомнил мерзкий голосок этой мрази, — процедил Леонтиск. В его мозгу кипела лихорадочная работа. — Вот что… Не смотри на них!

— Эге, понял.

— Давай подойдем поближе, может, удастся чего подслушать, — афинянин уже почувствовал себя в роли охотника.

Друзья неспешно двинулись вперед и остановились в четырех шагах от негодяев, отвернувшись и сделав вид, что увлечены беседой. Эпименид и Горгил не обратили на них внимания — площадь была заполнена возбужденными людьми, часть которых стремилась присоединиться к процессии, другая же часть оживленно обсуждала происходящее, сгруппировавшись в кружки.

К сожалению, услышать удалось немного, похоже, разговор уже заканчивался.

— Я хочу, чтобы они вернулись сегодня, — сказал Эпименид.

— Сегодня или завтра, — отвечал убийца.

— Сегодня, — настаивал лафиропол. — Я сделал все, что вы требовали, и хочу, чтобы и вы выполнили свои обязательства.

— Я всегда выполняю условия договора, — заверил его Горгил. — И отдам распоряжение немедленно. Все зависит от расторопности людей, которые доставят их из места… в котором они сейчас находятся. Не беспокойся об этом, уважаемый. Благодарю, что ты помог мне состряпать это славное дельце…

— Мерзавец, — едва слышно проговорил Эпименид.

— Хе-хе, кто ж спорит? Мы таковы, какими создали нас боги. Увы, нам пора прощаться, господин лафиропол. Желаю тебе никогда больше со мной не встречаться. Я ухожу. Оставайся наедине со своей совестью.

Горгил взмахнул рукой и направился к зияющему входу таверны «Храбрый петух», стоявшей на противоположном конце площади. Друзья спешно отошли за стоящую посреди площади колонну — памятник чьей-то победе, — чтобы Эпименид не мог их увидеть и узнать.

— Мы должны взять его, — Леонтиск взглянул в лицо здоровяка. Он предпочел бы расправиться с Горгилом сам, отправив Энета следить за Эпименидом, но понимал, что без помощи товарища имеет мало шансов против мастера-убийцы. Астрон был при нем, укрытый под плащом, но афинянин все еще не был до конца уверен в своей левой руке. — Проклятье, столько глаз вокруг! Интересно, что ему понадобилось в таверне?

Энет пожал плечами — размышления и догадки были не по его части.

— В этом «Храбром петухе» есть конюшня? — поинтересовался Леонтиск.

— Ага. У меня там, кстати, лошадь, — кивнул силач.

— У него наверняка тоже, — почесал висок афинянин. — Значит, так. Если он через четверть часа не выходит, вламываемся в таверну, находим его и хватаем — по-тихому или по-громкому, как уж получится. Если он соберется в город, едем следом и действуем по обстоятельствам.

— Так нельзя ж тебе в Спарту, — нахмурился Энет. — Все знают, что разыскивает Агесилай тебя, кто угодно может опознать и…

— Ты же не опознал, — усмехнулся Леонтиск, хлопнув товарища по плечу. — И другие не узнают, в этой-то рвани. Да и выбора у нас, дружище, нет. Не до пряток сейчас.

Афинянин оглянулся. Советник Эпименид, немного постояв на прежнем месте, беззвучно шевеля губами, вернулся в процессию, сопровождающую тело царя. Леонтиск понял, что лафиропол доиграет свою роль до конца, и следить за ним в ближайшее время нет особой нужды. Ну что же, прекрасно. И до него дойдет очередь — в свое время. Царевич Пирр выпотрошит предателя заживо, а если сын Павсания мертв, расправу с превеликой яростью свершит Лих. Или сам Леонтиск.

А сейчас нужно заняться ублюдком Горгилом. Энету незачем знать, что афинянин не собирается брать убийцу живым. Мастер смерти не должен попать в руки эврипонтидов и рассказать им всю правду — о нем, Леонтиске. Не-ет, нужно лишь подобраться к подонку поближе да без свидетелей и — клинок в спину без предупреждения. А потом можно все свалить на то, что не было другого выхода. Или рассудок помутился от гнева.

Великие боги, как быстро и безвозвратно прошел он путь лжеца! И эти предательские мысли — они уже почти не трогают его совести…

— Эп! — прервал его размышления Энет. — Вон он, с рабом вышел, идут куда-то…

Вскоре Горгил выехал со двора таверны на невысоком пегом мерине. Он уже успел изменить облик, сменив белую бороду на курчавую черную и прикрыв лысину клочковатым париком, но переодеваться не стал.

— Авоэ, медлить некогда. Отправляйся в таверну и договорись о лошади и для меня тоже, сам я подобном наряде доверия не вызову. И поживее, ради богов, пока он не оторвался.

Энет ринулся к гостеприимно распахнутым дверям «Храброго петуха» с несвойственной ему стремительностью, и через несколько минут появился из конюшни, ведя под уздцы двух вполне приличных лошадей. Спустя еще четверть часа они нагнали Горгила у ворот и, следуя за убийцей в отдалении, покинули Гитий, выехав на уже описанный ранее южный шлях. Едва успели проскочить — через несколько минут узкие ворота портовой крепости захлестнул густой и неторопливый поток траурной процессии. Вряд ли в ближайший час, а то и два кто-нибудь сможет попасть в Гитий со стороны Спарты — по пути к воротам Леонтиску показалось, что едва ли не половина населения портового городка вознамерилась присоединиться к печальному шествию, сопровождающему повозку мертвого царя.

Следующие два с половиной часа двое «спутников» царевича Пирра провели на дороге, держась на приличном расстоянии от стремившегося в Спарту убийцы. Амиклы и прочие встречавшиеся на пути поселки Горгил миновал без остановки — судя по всему, он очень торопился. Наконец, вдали показался грязно-белый фронтон храма Харит, стоявшего на берегу Тиасы, омывавшей южный конец города воинов. Леонтиск натянул капюшон на лоб, памятуя о приказе царя Агесилая схватить его для расправы. Однако мост друзья миновали без приключений, охранявшие его гоплиты стояли в сторонке и не по-спартански оживленно разговаривали — видимо, весть о кончине Павсания уже достигла Спарты.

Въехав в город, Леонтиск и Энет пришпорили своих коней — следовало сократить расстояние, чтобы не потерять убийцу в тесных переулках Питаны. Леонтиск содрогнулся, представив, что будет, если они упустят мастера смерти. Безликого и безжалостного негодяя, сеющего смерть и горе. Мерзавца, который убил царя Павсания и — возможно — царевича Пирра. Подонка, который переиначил и собственную жизнь Леонтиска, сделав его калекой и лжецом.

«Подонок» свернул с Кнакиона на Большую Царскую, скрывшись за серой стеной стадиона, и друзьям пришлось поторопиться. Хитроумного убийцу нельзя было выпускать из виду более чем на мгновение. Повернув за угол, Леонтиск едва не сбил с ног двух мужей средних лет, судя по кожаным фартукам с цеховым знаком, кузнецов. Отскочив в стороны, мастеровые осыпали молодого человека отборной и громкой бранью. Горгил, трусивший на своем мерине в двадцати шагах впереди, обернулся на шум. Леонтиск сквозь зубы пробормотал проклятье и так грозно глянул на кузнецов, что они мигом остыли и отправились по своим делам. У перекрестка Царской и Пути Елены убийца еще раз обернулся, поселив в душе афинянина тревогу. Неужели заметил, заподозрил слежку? Проклятье! Леонтиск глянул на Энета, но тому, как всегда, были неведомы сомнения. По своему обыкновению, здоровяк возложил привилегию тревожиться и принимать решения на другого, и был готов исполнить то, что ему будет поручено. Ну что же, подумал Леонтиск, лучшего товарища для того, что он задумал, не найти. Кто-то другой мог бы, раскинув мозгами, заметить странности в поведении афинянина и даже отказаться помогать ему, а Энет сделает, что надо, не размышляя и не задавая ненужных вопросов.

Горгил, следуя по улице, носившей название Пути Елены, углубился в Мезойский поселок . В одном из боковых переулков убийца спешился, отдал поводья выскочившему чернявому мальчонке и исчез за дощатой калиткой в ограде. Леонтиск, искоса наблюдавший за этим от хлебной лавки, у которой они с Энетом остановились якобы купить лепешек, похолодел. Если у Горгила в этом доме имеются сообщники, план афинянина, и без того хромавший на обе ноги, становился невыполнимым. С другой стороны, нельзя позволить ему скрыться, а внезапность нападения должна сыграть свою роль — по крайней мере, Леонтиск на это очень рассчитывал. Ускользнуть убийца не мог — с тыльной стороны дома находилась глухая стена храма Геракла. Итак, нужно решаться. Леонтиск открыл рот, чтобы сообщить Энету о своем решении ворваться в дом, когда увидел, что убийца возвращается. К счастью, один. Друзья едва успели отъехать к лавкам на другой стороне улицы, чтобы убийца не мог увидеть их лиц, и спустя минуту тот на своем мерине протрусил мимо них в сторону храма Геры. Леонтиск беззвучно выругался — из-за своей неопытности в слежке они едва не сгубили все дело. А быть может, и сгубили — за свою маскировку афинянин не волновался, но вряд ли можно было рассчитывать, что Горгил, столько времени проживший среди «спутников» в образе Эвполида, не признает Энета, пусть даже и со спины. Однако делать было нечего, и как только мастер смерти удалился на сотню шагов, молодые воины двинулись за ним следом.