— Возьми плащ, — не отрывая взгляда от покатившихся костей, Тисамен протянул руку назад, стащил со спинки стула шерстяной трибон и бросил Галиарту. — Из двери дует.

— Благодарствую, — улегшись на покрывавшую шконку истертую циновку, Галиарт отвернулся к стене, на которой талантливой рукой были выцарапаны полтора десятка картинок обнаженных мужчин и женщин. Их позы были продуманно разнообразны, хотя изображали, в общем-то, одно и то же. Чтобы прогнать тут же нахлынувшие сладкие ассоциации, вызвавшие некоторое затвердение в паху, Галиарт крепко зажмурил глаза, тщательно завернулся в плащ и приказал себе уснуть.

Капитан оказался прав: к вечеру на горизонте выросли черные кручи критского берега, а на закате их встретили две биремы и отвели в порт Кидонии. Геронт Мелампод, Пирр, и их сопровождающие поднялись на палубу. «Навсикая» медленно шла за передней биремой, нацелившись в узкую горловину между защищавшими вход в бухту Кидонии молами. Концы молов венчали башни-маяки, идентичные, как близнецы-великаны. Сейчас, в сумеречную пору, в глазницах великанов горели желтые огни. Зрелище было впечатляющее.

Галиарт помотал головой. Он видел Близнецов не первый раз, но сегодня они выглядели особенно эффектно. Отец бы, наверное, высмеял его восторг, и принялся бы рассказывать о виденных им колоссе Родосском или Фаросском маяке Александрии — величайших маяках мира. Хвала богам, грозный родитель, искушенный в морских странствованиях, далеко сейчас, и он не испортит Галиарту удовольствия от путешествия. Каждому — свое, хе!

А вот Леонтиска Галиарту не хватало; сын наварха привык к обществу афинянина и сейчас скучал по нему. Примешивалась и некоторая доля тревоги за легкомысленного товарища: от скуки Леонтиск был вполне способен пренебречь предостережением друзей, выйти в люди и попасться в руки ищеек царя. Галиарт горячо надеялся, что этого не случится. Последний месяц и без того принес немало горя…

Триера, хлюпая веслами, миновала маяки и вслед за ведущей биремой повернула направо. Вся бухта, насколько хватало взгляда, была усеяна причалами и кораблями: от громадных и грозных пентер и крутобоких зерновых транспортников до утлых, в четыре весла, рыбацких барок. Защищенная твердью молов от гневного океана, бухта давала судам возможность зимовать на воде.

Протяжный вой трубы заставил оба нижних ряда весел втянуться в чрево корабля. «Навсикая» продолжала идти на верхних. Бирема, указывавшая путь, просигналила фонарем. Ага, вот и причал. Широкий, из черных, источенных морем, массивных, словно слоновьи ноги, сосновых бревен. На причале забегали-засуетились люди, пока еще слабо различимые из-за сумерек и расстояния.

Сильная рука хлопнула Галиарта по спине, заставив вздрогнуть от неожиданности.

— Великие боги, ну вот я и прибыл на Крит. За отцом! — желтые глаза Пирра сверкали. — Неужели это свершилось?

— Свершилось, командир, — ухмыльнулся в ответ Галиарт. — То-то государь Павсаний будет рад!

— Ха, он семь с лишним лет ждал этого момента! Я, скажу тебе по секрету, иной раз боялся, что он не доживет, захиреет от отчаяния, — Пирр тряхнул черной гривой. — Но он дождался! И теперь все будет по-другому! Все изменится!

— Только бы сейчас ничего не случилось, — осторожно проговорил Галиарт. — Это письмо… царь сообщил, что ему угрожает опасность…

— Меня это тоже гнетет, — нахмурил густые брови Эврипонтид. — Но отец жив. Я… почувствовал бы, если бы с ним что-то произошло. Ты не представляешь, как меня бесит невозможность оказаться на месте быстрее. Всю дорогу едва сдерживался, чтобы не начать бегать по палубам и лупить гребцов палкой, чтобы шевелились поживее. Клянусь молнией Зевса! Эх, только бы судьба не вздумала вновь посмеяться над нами…

— Да услышат тебя боги, командир.

Царевич еще раз хлопнул товарища по плечу и отошел к другому борту перекинуться парой слов с геронтом. Старик Мелампод, обвисшими морщинистыми щеками напоминавший дряхлого пса, похоже, сильно страдал от морской болезни, и по этой причине все время путешествия провел в своей каюте на корме корабля.

— Эй, скручивай, мать-перемать! — донеслось сверху.

Галиарт задрал голову. Матросы, повиснув на снастях, проворно убирали вырывающийся, словно живой, парус. За этим с любопытством наблюдали два баклана, усевшиеся на край корзины впередсмотрящего. Еще несколько бакланов и чаек, лениво шевеля крыльями, витали над реями. Плавно и как бы нехотя, едва отталкиваясь веслами от воды, «Навсикая» шла к причалу. На нем уже столпились сошедшие из биремы встречающие, наверняка из морских военачальников критского флота.

— Лови-и! — с носа полетел первый швартов. Кто-то из островитян ловко поймал его на лету, засуетился, потянул куда-то.

Из-под ног снова послышался протяжный вой кларнета. Повинуясь команде, оставшиеся весла триеры дружно поднялись, на мгновенье зависли параллельно воде, словно перепончатые крылья какой-то кошмарной птицы, затем с грохотом поползли внутрь. Корабль продолжал медленно двигаться благодаря инерции и натяжению перекинутых на пристань канатов. Все ближе… Сердце Галиарта, как всегда в подобные моменты, учащенно забилось. Уже различимы лица встречающих критян и мелкие детали их одежды. Вот борт «Навсикаи» с дрожью и скрипом заскользил по валику — выступающему продольному бревну, отполированному не одной сотней кораблей. Державшие швартовы, упираясь ногами в настил, подтянули тяжеленный корабль к пирсу, крепко принайтовали, завязали хитрыми морскими узлами.

Все. Приплыли.

Ночь лакедемоняне провели на постоялом дворе. Вполне приличном, на взгляд Галиарта: на ужин подали жаркое, превосходно приготовленную фаршированную рыбу, несколько морских салатов, нежнейшие булочки и вино никак не менее чем трехлетней выдержки. Для высоких гостей отвели весь второй этаж. У сына наварха была редкая возможность провести ночь на настоящей кровати с периной и белыми простынями, но он ей не воспользовался. Одна из девиц, прислуживавшая за столом, — как потом выяснилось, племянница хозяйки заведения, — столь откровенно строила ему глазки, что он не сдержался. Лакедемонянки предлагали ему свои прелести вовсе не так охотно, как красавчикам Леонтиску и Аркесилу, и потому грех было не воспользоваться случаем. Высказанное вполголоса предложение пойти прогуляться девица восприняла с энтузиазмом. Как и следовало предполагать, прогулка закончилась в какой-то тесной каморке за кухней, на скрипучей и, похоже, нередко используемой для подобных развлечений кровати. Галиарт с удивлением осознал, что слегка озверел от воздержания, и постарался наверстать упущенное. На протяжении этой ночи он попытался вспомнить — и испробовать — все те позы, что нацарапала вдохновенная рука безвестного, но очень пылкого моряка на стенке кубрика над шконкой. Девица стонала так неистово и громко, что молодой воин в конце концов почел за лучшее заглушать эти вопли затяжными поцелуями. Учитывая сложную «конфигурацию» некоторых поз, это было не так-то просто сделать. Но Галиарт старался и остался собой доволен.

С первыми лучами следующего дня на постоялый двор заявились Эпименид и гиппагрет Иамид, уже получившие известие о прибытии делегации из Спарты. Вместе с ними прибыл царевич Дион, старший сын царя Полидора Критского и наследник престола Кидонии. Среднего роста, лет тридцати с лишним, с аккуратно подстриженной бородкой и завитыми волосами, он производил впечатление человека мягкотелого и никчемного. И только приглядевшись, можно было заметить ум и волю, таившиеся в глубине его темных глаз.

— Голосом моего родителя, царя Критского Полидора Птолемаида, приглашаю вас быть гостями большого дворца, — Дион поклонился, причем так ловко, что было непонятно, кому предназначается этот поклон — геронту или Пирру.

— От имени совета старейшин и народа Спарты благодарим тебя, — ответил чинным поклоном геронт Мелампод.

— Я бы хотел как можно скорее увидеть отца, — сразу перешел к делу Пирр.

— Желание гостя — закон для хозяина, — ровным голосом произнес Дион. — Извольте, лошади ждут.

Выйдя во двор, они увидели с десяток превосходных коней, красующихся искусно сработанной сбруей и золочеными попонами. Для геронта и его окружения, состоявшего сплошь из людей, перешагнувших пятидесятилетний возраст, были приготовлены три великолепных четырехколесных экипажа, наподобие римской карруки.

— Если критский царь хотел поразить нас своей пиратской роскошью, то он немного опоздал, — вполголоса бросил Феникс стоявшему рядом Галиарту. — Точно такие же колымаги мы уже видели у наехавших в Спарту ахейцев.

— У их жен, — усмехнувшись, поправил сын наварха.

Он решительно вспрыгнул на облюбованного им каурого жеребца. Остальные «спутники» и сам Пирр последовали его примеру, разобрав лошадей, которых оказалось ровно столько, сколько было необходимо. Даже Эпименид, проигнорировав приглашающий жест усевшегося в экипаж геронта, взгромоздился на коня. Желая поговорить с царевичем, он занял место по правую руку от него. Слева пристроился Иамид, конь которого из-за гигантских размеров седока казался скорее ослом. Галиарт и Феникс держались за крупом лошади Пирра и могли, не напрягая слуха, слышать весь разговор.

— С твоим отцом все в порядке, юноша, — произнес Эпименид в ответ на вопрос царевича. — Если не считать лихорадки, добрую неделю держащей его в постели. Всему виной эти ужасные сырые ветры, дующие с моря день и ночь.

— Хм, ты тоже не очень хорошо выглядишь, старина Эпименид, — заметил Пирр.

Галиарт тоже это заметил: лицо старика, обычно спокойное и улыбчивое, приобрело серый землистый цвет, черты заострились, морщины стали глубже.

— Старость — сама по себе болезнь, — через силу улыбнулся Эпименид. — Дома, где все так знакомо и жизнь неспешно идет своим чередом, этого не замечаешь. И только в путешествии, где приходится чаще двигаться и разговаривать, ты понимаешь, что силы уже не те, и ты уже, в сущности, одной ногой в могиле.

— Ну-ну, дядя Эпименид, что за настроение?

— Что-то я уже соскучился по детям. По дому, — из груди старого товарища царя Павсания вырвался глубокий вздох.

— Ничего, добрый Эпименид! — весело воскликнул Пирр. — Скоро, через неделю-другую, все будем в Спарте. И ты, и я, и отец, ха! Однако что за опасность, ради которой он вызвал меня на остров? В письме он писал, что боится за свою жизнь.

Эпименид дернул щекой, покосился на едущего с каменной физиономией номарга.

— У нас появилось подозрение, что один из подчиненных гиппагрета — предатель. Одного из Трехсот подкупили, дабы он убил твоего отца.

— Чушь и клевета! — раздраженно рявкнул Иамид. Было понятно, что тема эта — тлеющий углями конфликт, готовый в любой момент вспыхнуть обжигающим пламенем. — Ребята, которых я взял с собой, все как есть из самых верных. Ни одного из них я не знаю меньше пяти лет, и ни один из них не способен нарушить клятву…

Пирр слушал молча, с напряженным лицом.

— Мы охраняем покои государя день и ночь, — хриплый голос великана-номарга звучал все более яростно. — Я сам почти все время стою у дверей опочивальни, ем и сплю в прихожей… И ручаюсь, что среди моих нет предателей! Разве что… кто-нибудь полагает, что я сам — предатель?

Вопрос повис в воздухе. Эпименид отвел глаза в сторону, Пирр, несколько раз задумчиво кивнув, перевел взгляд на него.

— Откуда у тебя сведения о предателе среди номаргов, дядя Эпименид? — медленно спросил он. — И не истинные ли враги распространяют эти толки, чтобы ослабить нашу оборону?

Ответить Эпименид не успел: от ехавших позади экипажей с геронтом и прочими старцами к ним приближался Дион. Критский царевич сидел на белоснежной кобыле, узда которой была украшена золотыми бляхами и пурпурными кистями, попона была расшита изображениями черно-красного быка — символом острова Минотавра. Диона сопровождала свита из полудюжины богато одетых молодых людей.

— Как ты находишь эти новые бастионы, о достойный Пирр, сын Павсания? — Дион указал стеком на две полукруглые башни, выделяющиеся на сером фоне городской стены Кидонии свежей кладкой. — В твой прошлый приезд их еще не было.

«А и верно, не было, — отметил про себя Галиарт. Ему довелось сопровождать царевича два года назад, когда тот приезжал на похороны матери. — Рабы только-только начинали камень таскать. И гляди-ка, сколько натаскали!»

Бастионы и впрямь выглядели внушительно: сложенные у основания из огромных обтесанных глыб, они могли не бояться ни снарядов катапульт, ни тарана. Примерно от середины и до верха в стене были прорублены бойницы, через которые гарнизон мог бы без труда расстреливать осаждающих из луков и «скорпионов». Венцы башен, украшенные мощными зубцами, были оборудованы также желобами для различных кипящих жидкостей, кои в случае штурма будут литься на головы осаждающих, а также мощными треногами палинтонов.

— Внушительно, — похвалил Пирр, с интересом разглядывая укрепления. — Напоминает новейшие фортификации римлян.

— Их и стоил римлянин, вернее италиец, — улыбнулся уголками губ Дион. — Мне стоило большого труда уговорить отца перекупить этого мастера у проконсула Метелла. Мы заплатили италийцу золота больше, чем весит он сам. Хотя потом нашелся еще один, который его переплюнул в жадности. Некий Фулон, ученик александрийского изобретателя Кронида…

— Как же, слышал о нем, — закивал спартанский царевич. — Я имею в виду Кронида. И даже читал его труд, посвященный метательным машинам большой разрушительной силы. Будущее военной науки, если верить утверждениям самого изобретателя.

— В своей книге Кронид забыл упомянуть, сколько стоит постройка подобных машин, — поморщился Дион. — Позволить себе что-либо подобное может только очень богатое государство. Например, Римская Республика. Мы, здесь, на Крите, рискнули воплотить в жизнь один из самых скромных проектов Кронида, представленный уже упомянутым учеником Фулоном. И это обошлось, не побоюсь сказать, в сумму, сопоставимую с годовым доходом нашего дома со всех подчиненных ленов острова.

— Хм, клянусь молнией Зевса, что же это за проект такой? — поднял черную бровь Пирр, заинтересованно глядя на собеседника.

— Палинтон огромных размеров, позволяющий посылать ядра в тридцать талантов на расстояние в пять-шесть стадиев.

— Не может быть! — присвистнул Пирр, а ехавшие позади Галиарт с Фениксом недоверчиво переглянулись.

— Фулон говорит, что может. И наши математики, проверявшие его расчеты, это подтверждают. Я назвал это орудие Пращей Богов, — самодовольно усмехнулся критянин.

— Пять-шесть стадиев! Но это значит, что вы сможете из крепости обстреливать вход в бухту! — прикинул Пирр.

— Таким и был первоначальный план, — кивнул Дион. — Машина почти готова, скоро ее части поднимут на верхнюю площадку одного из новых бастионов и соберут их воедино. Жаль только, что подходящей войнишки, дабы испытать это чудо инженерной мысли придется ждать, судя по всему, еще долго.

Царевич Дион ошибался. Спустя какой-то год Праща Богов утопила двенадцать спартанских триер из рвавшегося в бухту Кидонии флота наварха Калликратида. Город это не спасло: высадившись на берег, гоплиты взяли его штурмом и предали разграблению. Чудовищная боевая машина и ее создатель, александриец Фулон, были захвачены. Не минула эта участь и самого критского царевича Диона. «Подходящая войнишка» закончилась для него мучительной смертью — разъяренный потерями Калликратид приказал разорвать критского царевича триерами.

— Было бы интересно, клянусь молниями Зевса, взглянуть на чертежи, — нарочито небрежным тоном произнес Пирр.

— Обещаю предоставить тебе эту возможность, и если пожелаешь, покажу и уже готовые конструкции машины, — с готовностью ответил Дион. Было очевидно, что он гордится своим детищем.

— Договорились! — скупо улыбнулся Пирр.

Процессия, приближаясь к главным воротам Кидонии, двигалась по широкой, мощеной камнем улице, состоящей сплошь из торговых лавок и таверн. Улица так и называлась — Торговая. Скрипели, раскачиваясь на штырях, железные вывески, кричали зазывалы, из открытых дверей струился вкусный запах жареной рыбы. Из окон публичных домов выглядывали, привлеченные шумом, заспанные девки. Галиарт, утомленный ночными забавами, даже не хотел разглядывать их выставленные напоказ обнаженные плечи и груди. Все его старания концентрировались на том, чтобы держать открытыми слипающиеся от недосыпания глаза.

Проплыла над головой высокая, украшенная все той же головой быка арка городских ворот. Стражники салютовали царевичу Диону, а лакедемонян проводили любопытными взглядами. Хотя трудно было предположить, что для критян в диковину иноземцы — на улицах Кидонии можно было заметить и смуглую кожу мавританца, и завитую на персидский манер бороду, а уж иудеи встречались на каждом шагу. Большинство мужчин имело вид откровенно разбойничий. Было общеизвестно, что в шикарных притонах столицы коротают зиму самые удачливые пиратские капитаны и их команды.

Потребовался почти час, чтобы добраться до Герополя, внутренней цитадели Кидонии. Здесь находился царский дворец, так называемый Большой, так как Малый стоял на берегу моря за военным портом. Кроме того, в Герополе размещались большинство государственных учреждений и казармы царских копейщиков. А также с десяток больших и известных храмов. В том смысле, что одни были большие, а другие известные. Самым знаменитым из них было святилище Артемиды Диктины, построенное еще самосцами, основателями Кидонии. Чуть меньшей популярностью пользовался храм Посейдона, возведенный над проломом в скале, сотворенным, по преданию, трезубцем самого бога. В этом же храме демонстрировался и обломок этого трезубца — черная, трухлявая, непонятно почему не рассыпающаяся в пыль коряга. Впрочем, горожане, за исключением жрецов храма, утверждали, что эта «реликвия» — самый настоящий хлам, призванный вызывать восхищение и доить кошельки паломников.

У парадной лестницы дворца Дион объявил расставшимся со своими лошадьми и экипажами спартиатам, что сейчас слуги покажут им предназначенные для них покои, а царевича Пирра, согласно его желанию, проводят в палаты, занимаемые царем Павсанием.

— Можем ли мы надеяться на аудиенцию у венценосного Полидора Птолемаида? — вежливо поинтересовался Пирр. — Мой отец вскоре отправится домой, я полагаю, он захочет поблагодарить владыку острова за оказанное гостеприимство.

— В настоящий момент отца нет в Кидонии, — повел тонкими бровями Дион. — Он отбыл в Кносс на освящение нового храма владыке богов Зевсу, и вернется через несколько дней. Не сомневаюсь, что он с радостью примет и тебя, Пирр Эврипонтид, и твоего почтенного отца, как только это будет возможно.

Эврипонтида этот ответ удовлетворил. Галиарт видел, что все, чего в данный момент желает спартанский царевич — это повидаться с отцом. Похоже, все это понимали. Дион откланялся, сказав, что ему необходимо отдать распоряжения насчет вечернего пира в честь гостей из Лакедемона. Геронт Мелампод объявил, что явится для официальной церемонии голосования завтра.

И вот они, то есть царевич Пирр и четверо его «спутников» — Тисамен, Феникс, Ион и сам Галиарт, сопровождаемые Эпименидом и Иамидом, идут ярко освещенными утренним солнцем коридорами царского дворца. Все молчали, все явно волновались. За исключением великана Иамида, шагавшего с непроницаемым каменным лицом. Статуи, фрески, мозаичный пол, высокие дверные проемы, все как один, украшенные головой быка, — все проплывало мимо, уходило за спину, подчиняясь нервному ритму их шагов. Дворцовая челядь бросала свои занятия, провожала их любопытными взглядами.

И вот, наконец, закрытые двери лакированного дуба, у которых рослыми изваяниями застыли четверо номаргов. При виде знакомых черных султано в по плечам Галиарта пробежали мурашки предвкушения. Он поглядел на Феникса, тот скривил рот и подмигнул.

Кроме солдат, у дверей стоял сухощавый муж с суровыми чертами лица, сединой в волосах и коротко остриженной бороде. Гермоген, секретарь и первый советник царя Павсания, единственный из его друзей, кто добровольно провел вместе с царем все долгие семь лет изгнания. Друзья Пирра с юных лет побаивались этого человека, чей лик обычно был гневным, а речи — хлесткими и безжалостными.

— Полагаю, ты с хорошими новостями, юноша? — вместо приветствия обратился советник к Пирру. — Иначе лучше бы тебе не приезжать. Дурные вести убьют царя…

— А добрые — вылечат! — усмехнулся царевич. — Мы возвращаемся в Спарту, уважаемый Гермоген. Так что прибереги свои суровые речи для Агиадов. Бьюсь об заклад, они уже забыли, как ты бываешь невыносим!

— Я напомню, — морщинистое лицо советника исказилось зловещей усмешкой. Улыбаться по-другому он просто не умел.

По знаку Иамида телохранители распахнули двери, и все прошли в обширную квадратную приемную, стены которой были обиты выцветшими гобеленами, изображающими подвиги Тесея. Здесь тоже находились несколько номаргов, а также пухлый человек с большой блестящей лысиной, окруженной венчиком редких волос, возившийся в углу с лежавшими на столике кореньями, сушеными травами и тысячей различных склянок.

— Как чувствует себя государь, Еврифонт? — спросил Эпименид.

— Ждет, господин, — ответил лекарь, поклонившись в сторону Пирра. — Я дал ему бодрящий отвар тысячелистника и эвкалиптовой коры, и теперь государь готов принять посетителей.

— Когда мой добрый друг Павсаний приболел, я поручил его заботам собственного лекаря, — пояснил, повернувшись к Пирру, Эпименид. — Даже ваш старый Агамемнон, да будет ему покойно в Эребе, не был большим знатоком трав, чем мой Еврифонт.

— Благодарю, что так заботишься об отце, когда тебе самому нужна помощь лекаря, — мягко проговорил Пирр. Выдохнул, облизал губы и сам открыл дверь, ведущую в спальню старого царя.

— Отец? — Пирр шагнул внутрь, оставив двери открытыми. «Спутники», не в силах удержаться, двинулись следом.

Павсаний лежал на широкой кровати с высокой резной спинкой у изголовья и низкой, со столбиками для балдахина, — в ногах. Размеры кровати только подчеркивали невероятную худобу старика, как белоснежные простыни подчеркивали болезненную желтизну его кожи. Царя практически невозможно было узнать, даже по сравнению с тем человеком, которым он был еще два года назад. Над одеялом выступали только голова и верхняя часть туловища, но этого было достаточно, чтобы увидеть, как он сдал. Пергаментная кожа, обтянувшая лысеющий череп, глубокие и темные впадины глаз, тонкая шея, синие костлявые кисти рук… Государь Спарты Павсаний Эврипонтид выглядел немногим лучше мертвеца. Но он был еще жив, что и доказал, произнеся громким и звонким — прежним — голосом:

— Сын, приветствую тебя. Здравствуйте и вы, орлы!

Последнее относилось к заглядывавшим в проем двери «спутникам». Теперь им пришлось, хочешь — не хочешь, войти и отдать царю положенный воинский салют-приветствие. В спальне сразу стало тесно. Комната была небольшая, но комфортная: высокое узкое окно, дающее много света, обитые деревом панели, в дальнем углу дверь уборной, из которой доносился мерный плеск водопровода.

— Галиарт, рад тебя видеть, — молвил Павсаний, глядя на афинянина. — Как тебе новая служба?

«Эпименид донес», — догадался Галиарт и гаркнул:

— В порядке. Рад служить, государь!

— Служи так, чтобы сын мой был рад, — колючий взгляд старого царя переместился на стоявшего рядом с Галиартом Тисамена. — А ты, черныш? В юности ты хвастал, что будешь номаргом, когда вырастешь. Я слыхал, твой закадычный друг Антикрат уже в Священной Море, чего же ты ждешь?

— Попасть в Мору все так же непросто, государь, — понурился Тисамен. Все знали, как гнетут его честолюбие успехи Антикрата.

— Мне твои оправдания не нужны. Попробуй начать с того, чтобы на следующей Олимпиаде стать победителем в гопломахии! Увидишь — Эврилеонт сам предложит тебе черный плащ!

— Есть стать победителем, государь! — рявкнул Тисамен. Его смуглые щеки пылали алым румянцем.

— А ты, рыжий баламут? — царь уже переключился на Феникса. — Все так же лоботрясничаешь и зубоскалишь? Пожалуй, тебя исправит только женитьба. Хм, вот чем я займусь в первую очередь, когда вернусь в Спарту — найду тебе хорошую девицу и как следует погуляю на свадьбе. Что, Бессмертный, пригласишь царя на торжество?

«Бессмертный» было старое, еще детское прозвище Феникса.

— Я, государь? — перепугался он. — Я… это… мне еще рано жениться…

— А когда ж пора? — усмехнулся бледными губами Павсаний.

— Ну-у… когда стану… э… полемархом, например.

— До этого момента, пожалуй, не только я не доживу, но и никто из присутствующих, хе-хе…

Кто мог тогда предположить, что уже через четыре года Феникс будет командовать армиями из десятков тысяч человек, и иметь в подчинении полемархов, некоторые из которых были вдвое старше него. А еще некоторое время спустя рыжий сквернослов стал правителем обширнейшей области, целой страны, с населением в без малого миллион человек.

— Ион, великий историк! — улыбнулся царь последнему из прибывших с Пирром «спутников». — Ты еще не забросил свою писанину?

— Как можно, мой государь? — воскликнул Ион. — Сейчас, когда история творится на моих глазах! Каждый день добавляет мне работы — хватило бы сил описать.

— Позволишь почитать? Любопытно узнать, как видятся события молодому поколению…

— Почту за честь, государь! — коротко поклонился Ион.

— Клянусь богами, отец! — воскликнул Пирр. — Когда же до меня дойдет очередь?

— Уже дошла, — раскрыл объятия Павсаний Эврипонтид. — Как я ждал тебя, сын!

Утренние лучи весело играли в витраже окна приемной, пронзали невидимое облако висящих в воздухе пылинок, опадали на пол разноцветной мозаикой.

— Подождите меня здесь, — царевич повернулся к сопровождавшим его Галиарту и Тисамену. — Поговорю с отцом, потом пойдем с сыном царя Дионом смотреть его хваленую метательную машину.

— Ее части? — уточнил Галиарт.

— Точно. И позовите Иона — пусть все зарисует.

— Есть!

— Один? — кивнул на дверь спальни Пирр, обращаясь уже к стоявшему навытяжку номаргу.

— Государь с доктором, наследник, — отвечал телохранитель, плечи которого едва ли уступали шириной дверному проему.

— Он спрашивал о тебе, — добавил лохаг Иамид, сидевший на скамье у окна.

Пирр коротко кивнул и шагнул в распахнутую номаргом дверь.

— Как чувствуешь себя, отец? — еще услышал Галиарт голос царевича, затем толстая створка двери закрылась и отсекла все звуки.

Тисамен, скрестив руки на груди, приготовился ждать прислонившись к стене. Галиарт предпочел присесть на скамью. Ожидание могло затянуться на час или более, а коротать время в общении невозможно — трепаться в приемной царя было бы верхом нахальства.

Мысли молодого воина тут же унеслись вдаль от острова Крит, к берегам Эллады. Горячечное возбуждение, вызванное уже решенным возвращением царя Павсания на родину, уже ослабло, и былые тревоги вернулись вновь. Что ждет его дома — гнев ли наварха-отца, от которого он фактически отрекся, или карающий меч правосудия? Конечно, государь Павсаний не допустит, чтобы педоном Пакид его засудил втихую. Но разве не значит это, что царю самому придется вершить над ним суд, и не станет ли праведный суд страшнее неправедного? «Перенести несправедливость сравнительно легко, истинная справедливость невыносима». Забавно — ведь это любимая поговорка Пакида.

Итак, на всякий случай следует приготовиться к худшему. Конечно, никто не забудет, ради чего Галиарт пошел на грубейшее нарушение воинского устава, да что там, на преступление. Но, зная Павсания, можно подозревать, что тот проявит истинную лакедемонскую справедливость: похвалит Галиарта за спасение сына, а затем осудит за неповиновение старшему по званию. На смерть. Или на изгнание — запретит, например, приближаться к Спарте ближе, чем на тысячу стадиев. И придется переселяться подальше от родных холмов. Сюда, например, на остров быков. Галиарт нервно усмехнулся. Конечно, лестно было представлять себя преемником самого государя на посту изгнанника, но вряд ли местные власти предоставят ему апартаменты в царском дворце и содержание. Даже учитывая, что он сын лакедемонского наварха.

Дверь покоев царя распахнулась, выпуская коротышку-доктора. Как бишь его… Евельфонт? Еврифонт? Точно, Еврифонт. Из спальни донеслись хриплый смех царевича и тихий голос Павсания. Придав своему круглому лицу озабоченное выражение, эскулап захлопнул дверь и, кивнув «спутникам», вышел в коридор. Номарг у двери проводил лекаря долгим подозрительным взглядом. Галиарт тихо вздохнул.

После того, как было объявлено, что в их рядах завелся предатель, номарги стали злыми и настороженными. Их нервозность передавалась прочим спартиатам, прибывшим на Крит, и была единственной причиной, отравлявшей радость предстоящего триумфального возвращения царя Павсания на родину. Никто так и не рассказал толком, откуда взялось это подозрение. Царевич от расспросов отмахивался, Эпименид молчал, как рыба, а допытываться об этом деле у номаргов дураков не находилось. Так день шел за днем, и внешне все было спокойно, но Галиарт чуял своим длинным носом, что в воздухе сгущается нечто дурное. Быть может, это атмосфера искони враждебного Крита угнетала незваных чужеземцев? Сын наварха поймал себя на мысли, что несмотря на тревоги и проблемы, ожидающие его в Спарте, он желает как можно быстрее вернуться к родным лаконским берегам.

Дверь приемной снова распахнулась. Это опять был доктор Еврифонт с небольшим сосудом в руках. За спиной лекаря маячил Ион.