Одна из крыс, подкравшись, укусила Леонтиска за палец ноги.

— Ах ты, мразь хвостатая! — выругался он. — Ну, я тебя проучу, клянусь Меднодомной Афиной!

Крыса отбежала на безопасное расстояние и замерла посреди камеры, нагло глядя на человека блестящими бусинами глаз. Задвинув ноги под скамью, молодой человек терпеливо ждал, пока грязная тварь, осмелев, не приблизилась снова.

— Ха! — он резко выбросил ногу. Крыса метнулась в сторону, но опоздала: подбитая подошва сандалии припечатала ее хвост к полу.

На лестнице послышался отчетливый звук шагов: кто-то спускался. Возможно, по его душу. Хм, нужно завершить дело. Леонтиск, не отрывая подошвы от пола, подтащил верещащую крысу поближе и сильными ударами другой ноги превратил ее в мохнатую окровавленную лепешку.

— Харет, — позвал сильный мужской голос.

— О, господин стратег!

Зацокала по полу выроненная с перепугу игральная кость.

— Где ублюдок?

— Который из них, господин стратег? — голос палача прозвучал заискивающе.

— Разумеется, последний! Я же спросил — «где ублюдок?», а не «где мудак?»!

— Гы-гы-гы! — оценил остроту Харет. — Ублюдок — здесь, во второй. Открыть?

— Открывай.

Дверь камеры отворилась. Афинянин глянул на вошедшего и стиснул челюсти. Даже в полумраке подземелья он сразу узнал эту высокую подтянутую фигуру и рыжую шевелюру. Леотихид-Рыжий! Леонтиск вдруг похолодел от неожиданной догадки — боги, Полиад что-то там говорил о том, что Эвполид целовался с Арсионой. Как такое вообще могло произойти? Но, если предположить, что сын Терамена, страстно грезивший об Арсионе, добился своего… Неужели они тут лишь из-за того, что Леотихид решил наказать наглеца, прикоснувшегося к его подруге? Эх, говорили друзья Эвполиду, предупреждали, что никто не смеет лезть к Арсионе, никто не… Авоэ, стоп, что за нелепость? Не нужно путать причину со следствием. Пожалуй, Эвполид не потому здесь, что целовался с Арсионой, а целовался с Арсионой, потому что должен был очутиться здесь. Или…?

Эти мысли сумбурным вихрем пронеслись в голове молодого воина. Тем временем Леотихид, с сомнением оглядев услужливо принесенный тюремщиком табурет, все же сел, брезгливо завернув край своего белого, с золотыми львами, плаща.

— Добрый вечер, афиненок, — сладко улыбнувшись, промурлыкал Агиад. Его глаза с видимым удовольствием скользнули по медному ошейнику, притягивающему пленника к стене. — Или лучше назвать тебя обосравшимся львенком?

— Не изволишь ли объяснить, что происходит, и что тебе нужно от меня, стратег Леотихид? — со всей возможной холодностью процедил Леонтиск. — А также от моего друга Пилона, похищение которого, кстати, может привести Лакедемон к серьезному разладу с полисом афинян. Потому что, да будут тебе известно…

— Ох, да знаю, знаю, — язвительно усмехнулся Агиад. — Потому что этот твой Пилон — на самом деле никакой не Пилон, а Эвполид, сын афинянина Терамена Каллатида. Это ты хотел сказать? Увы, несчастный афиненок, могущество этого человека давно истаяло, и Спарте ничем не грозит его гнев. Так что напрасно твой дружок Пилон пыжится в камере, надеясь, что при звуке имени его родителя двери темницы немедленно отворятся. Какой наив! Авоэ, напротив, его взяли именно как Эвполида, сына Терамена, и только благодаря тому, что его настоящее имя стало известно, этой ночью он из любителя женщин превратится в безразличного, немножко обезображенного мертвяка. Тебя, кстати, ждет то же самое.

— Это блеф! — зло бросил Леонтиск. — Вам не за что нас убивать. Не за что!

— Ну, насчет того, что не за что, так это вопрос спорный, — скривил губы Леотихид. — Я бы, например, прикончил тебя только за то, что ты друг Эврипонтидов. Клянусь богами, для меня это — вполне достаточное основание! Однако твоя смерть — не мое желание, я имею к этому делу весьма отдаленное отношение. Мне даже жаль тебя немного. Потому что человек, который будет тебя убивать, намерен проделать это постепенно и, предполагаю, небезболезненно. И, поверь, это не блеф.

— Но почему, за что? — афинянин дернулся, но цепь остановила его порыв. — Кто этот человек? Могу я узнать его имя?

— Ты о нем слышал. Это некий Горгил, известный наемный убийца.

— Горгил? — Леонтиск впервые по-настоящему испугался. — Но ведь он приехал в Спарту…

— Да, да, убить Эврипонтидов, это каждой собаке известно, — усмехнулся Леотихид. — Но убить Пирра, видишь ли, как-то не получается, вот мастер и решил немножко подзаработать. На еду, на вино, на девочек…

— Хочешь сказать, что ему заказали мою жизнь? И Эвполида? — Леонтиск не оценил шутки. — Но кто? Кому мы перешли дорогу?

— О, не буду утомлять тебя подробностями, тем более, что сам в них не вдавался, — небрежно махнул рукой Агиад. — Думаю, мастер сам все расскажет, причем намного подробнее, чем тебе бы хотелось. Ты встретишься с ним через несколько часов, ночью, как только взойдет луна.

Леонтиск откинулся к стене, звякнув цепью, немного помолчал, собираясь с мыслями, затем спросил:

— Тогда какая твоя роль во всем этом деле, стратег-элименарх Леотихид, брат царя Спарты? Ты послал свою женщину совратить Эвполида, твои люди привели сюда меня… Почему ты помогаешь Горгилу? Или ты так же, как Горгил, будучи не в силах дотянуться до ненавидимого тобой Эврипонтида, желаешь причинить Пирру вред, убивая его друзей?

— Ненависть — далеко не единственный мотив, — пожал плечом рыжеволосый стратег. — Не хочу тебя обидеть, афиненок, но ты — пешка, мелкая разменная фигура в большой игре. Ты никогда мне не нравился, с того самого момента, как появился в агеле, но причина моего сотрудничества с господином убийцей бесконечно далека от связи с твоей персоной. Посвящать тебя в детали не буду, иначе получится, как в плохой драме, где злодей рассказывает плененному герою все свои тайны, а тот потом чудесным образом освобождается. Нет, лучше нарушить канон: я тебе ничего не рассказываю, а ты спокойненько, не создавая ненужных хлопот, умираешь.

— Думаешь, это сойдет тебе с рук? — ядовито прошипел Леонтиск, с треском сжимая кулаки. — Если об этом узнают мои друзья, они найдут тебя и под землей. Если об этом узнает мой отец, он наймет десять Горгилов, чтобы…

— Боги! Быть может, обойдемся без банала? — поморщился Леотихид. — Такой избитый текст, что просто воротит. Я пришел, чтобы предложить тебе…

— Наверное, чудесное освобождение? — попробовал съязвить пленник.

— …смерть.

— Что, бесы тебя задери? — выдохнул Леонтиск.

— Безболезненную смерть, — спокойно повторил Леотихид. — На жизнь тебе, право, рассчитывать не приходится, но умереть можно по-разному. Тот конец, что готовит мастер тебе и твоему дружку, повторюсь, весьма и весьма неприятен. Убийцу тоже винить не стоит — такой уж у него контракт, и он его выполнит, будь уверен. Я же могу опоить вас зельем, которое делает тело бесчувственным к любым самым изощренным пыткам. Вы умрете легко, счастливые, как младенцы.

— Хм, сомнительная милость, — покачал головой афинянин.

— Тебе так не покажется, когда тобой займется Горгил. Не забывай, он — мастер, в том числе дока в области пыток. В конце концов, подумай о своем друге.

Леонтиск опустил голову, оттянул руками ошейник и помассировал пальцами натертую металлом шею. Все происходящее казалось ему затянувшимся дурным сном, но проснуться никак не получалось.

— Думаю, ты предлагаешь это не из одного только человеколюбия? — поднял он взгляд на сидевшего напротив стратега. — Что я должен сделать? Официально усыновить тебя, чтобы после смерти моего отца ты завладел всем имуществом нашей семьи?

— Нет, всего лишь написать признание о том, что в припадке ярости изнасиловал и убил сестер Корониду и Софиллу, дочерей кузнеца Меланида.

— Ты что, рехнулся? — заорал Леонтиск. — Сестры живы и здоровы!

— Пока, — зловеще усмехнулся Леотихид. — Но мало ли что может случиться?

— Ты, пес! — сын стратега почувствовал, как рот его наполняется кровью. — Их-то за что? Они вообще ни к чему не причастны.

— Увы, — картинно вздохнул Агиад. — Большая игра, большие ставки… Итак, ты подпишешь признание и умрешь спокойно или…

— Сволочь! — Леонтиск извернулся, выбросил вперед ногу, метя стратегу в колено, но не достал, захрипел, полузадушенный врезавшимся в горло ошейником. Скрежеща зубами от бессилия, прочистил горло и смачно плюнул, попав на прекрасный бело-золотой плащ элименарха.

— Значит, «или», — сжал губы Леотихид. Резко поднявшись со стула, он нанес пленнику жестокий удар подошвой в солнечное сплетение. Тот скорчился, насколько позволяла пристегнутая к стене шея, кашляя и задыхаясь.

— Буянит, господин стратег? — возник на пороге Харет. — Прикажешь принести инструменты?

— Нет, я уже ухожу, — зло бросил Агиад. Приблизившись к пленнику, он вытер испачканный плащ о его лицо. Леонтиск попробовал его укусить, но заработал еще один удар — кулаком в подбородок — и сильно ударился и без того саднившим затылком о стену. Сквозь звон в ушах он услышал грохот захлопывающейся двери и голос Леотихида:

— Жратвы не давать, воды не давать. Будьте готовы — в полночь их заберут. Приготовь все для конвоирования, Харет.

— Будет исполнено, господин стратег.

Солнце клонилось к закату, увенчав Тайгетский хребет сияющей красной короной. Эномарх Эвном был зол, как вырвавшийся из кошмара демон: сегодня в городе праздник, то есть выпивка, игрища и веселье, а ему выпала участь торчать в этой забытой богами хибаре. Вообще-то охотничий домик на горе Менелая, что возвышалась над лежащей в долине Спартой, был сооружением основательным и просторным. Вольноотпущенники-егеря, содержавшие здесь большую часть охотничьих собак Агиадов, даже обнесли дом прочным частоколом — для защиты от беглых илотов, время от времени собиравшихся в мелкие, крайне жестокие ко всем свободным банды. Несколько раз в году, когда царь и его свита выезжали на охоту, размеренная жизнь постоянных обитателей дома нарушалась гомоном, ржанием, многоголосым лаем и лихими воплями истосковавшихся по мужской забаве молодцов. День или два проходили в гоне, травлях и ночных попойках, сопровождавшихся безудержным охотничьим хвастовством. Затем охотники возвращались в город, и жизнь в лесном доме затихала.

Не совсем, впрочем. Леотихид, стратег-элименарх Спарты, младший брат царя Агесилая, время от времени использовал охотничью обитель как место содержания пленников. Некоторых из них люди стратега забирали точно так же, как привозили, иных зарывали неподалеку в лесу. Эвном помнил несколько таких случаев.

Сегодня стратег приказал схватить двух девок-простолюдинок. Их следовало доставить сюда, на заимку, и охранять, ожидая дальнейших инструкций. Все было проделано в точности: девок, потрепанных Палладой, подобрали в лесу за храмом Ортии и голыми зимними тропами привели сюда, в охотничью «берлогу». И вот уже несколько часов сам Эвном и двое его подчиненных, Ипполит и Харилай, маялись, ожидая вестового от стратега Леотихида или командира отряда, лохага Полиада. Девок заперли в одной из клеток, освободив ее от собак. Псы, недовольные переселением, и их соседи, которым пришлось потесниться, до сих пор громко выражали свое недовольство и выясняли отношения… Харилай, шутник, предложил запереть девиц вместе с собаками, «сучек к сучкам», так он сказал. Придурок! Силы как у бизона, а мозги — с горошину! Девки-то — первый сорт, несмотря что из простых. Особенно старшая, черненькая. Какие губки, какие глазки! А дойки — ого-го!

Эвном почувствовал возбуждение. Эх, давно он не топтал свежую курочку! Вот бы вытащить эту черненькую, распластать на столе, да вдуть по самые яйца. Но — элименарх сказал, чтобы они были в «целости». А кто его знает, что он подразумевал под этой «целостью»? Он сегодня какой-то нервный, дерганый, сделаешь что не так, мигом задницу на ремни порежет. Или прикажет Палладе разобраться. Это еще хуже: она почему-то жутко не любит, когда они с ребятами кого-нито потыркивают. Вот курва: сама-то с элименархом, считай, каждый день такое устраивает, что позолота от панелей отваливается. Полиад, бедолага, ходит злой, как оса, все губы себе съел. Все знают, что он по ней засыхает, хотя вслух, конечно — молчок. Тоже, нашел, в кого врюхаться — в чокнутую ведьму со спатой! Не-ет, такая девица — только для Леотихида, они два сандалия пара. А он, Эвном, нормальный парень, и женщина ему нужна нормальная, без шалого блеска в глазах и всяких там остро оточенных железяк у пояса. Да вот хотя бы такая, как эта, черненькая. А, может, все-таки…

Эвном сплюнул на землю, грозно поглядел на егеря, тащившего через двор корзину с костями для собак, и вошел в дом. Ипполит и Харилай сидели в передней комнате, хлебали из глиняных кружек вино, закусывали вяленым мясом и чесали языками. Эвном заметил, что оба уже заметно навеселе: начав пить еще с иноземцем, которого должны были повязать Полиад с Арсионой, они изрядно добавили сейчас и в целом довольно успешно выдерживали традицию празднования Дионисий.

— А я ему говорю: я брат ее, ха-ха-ха! — зашелся Ипполит. — Сестренка, говорю, у нас, того, гулящая!

— А я — лоб ему надо пробить, и надо было! — с энтузиазмом поддержал Харилай, делая внушительный глоток из своей кружки. — О, эномарх! Будешь?

Громила протянул замеченному начальнику кувшин.

— Давай, — кивнул Эвном. Принял сосуд, плеснул немного на пол — богам — и, поднеся край кувшина к губам, запрокинул голову. В рот хлынуло, потекло по подбородку холодное, видно только из чулана, вино. Довольно неплохое для подобного места. Или для высоких гостей держат? В животе потеплело, почти сразу зашумело и в голове: Эвном в выпивке вообще был слабоват.

— Вот что, ребяты, — он крякнул, утерся и со стуком поставил кувшин на стол. — Есть у меня, клянусь Ареем, одна идейка. Но нужно, чтобы вы поддержали: ответственность, в случае чего, поровну делить будем.

«Ребяты» идею поддержали с радостью. На коротком совете все трое пришли к единодушному мнению: слова элименарха о том, чтобы девушки оставались «в целости» означают лишь то, что их нежелательно бить, кусать и щекотать ножичком. А от хорошего протраха какой урон? Одна только польза. Решившись, Эвном направился к клети, в которой находились девицы, отодвинул засов и широко распахнул дверь. Сестры, поджав ноги к груди, сидели в углу, заплаканные и взлохмаченные.

— Выходите, красавицы, — осклабился эномарх. — Будем Дионисии праздновать.

По обыкновению, все собрались в экседре, рассевшись по кругу. Настроение было мрачное, совершенно не соответствовавшее веселому празднику, кипевшему за пределами ограды особняка тетки Ариты.

— Непонятно, почему целью нападения избрали именно двух афинян, — задумчиво проговорил, почесав висок, Тисамен. — Быть может, отсюда нужно плясать?

— И кто был этот парнишка, что предупредил Леонтиска? — покачал головой Галиарт. — Одни вопросы…

— Это и есть самое скверное в тех неприятностях, что происходят с нами в последнее время, — Пирр ударил кулаком по раскрытой ладони. — Мы — пассивные участники вражеских планов, они кружат вокруг, как летучие мыши в темноте, норовя вцепиться в уязвимое место, и обороняться мы можем лишь когда нападение уже произошло! Клянусь щитом Арея, я привык атаковать врага, а не крутиться на месте, ожидая, откуда на тебя набросятся!

— Но теперь мы можем нанести ответный удар, командир, — поднял голову Лих. — После того, что сообщил Антикрат, стало возможно отыскать Горгила и раздавить его, как таракана.

— Займемся этим с завтрашнего дня, а сегодня главная задача — найти афинянин, — отрезал Эврипонтид. — Афинские друзья нашего дома доверили мне своих сыновей, и я обязан спасти парней, если они еще живы, и отомстить, если мертвы.

Все склонили головы, соглашаясь с этим.

— Я собрал вас всех вместе, чтобы узнать, кому и что удалось выяснить, и согласовать действия остальных, — продолжал царевич, оглядев «спутников» желтыми волчьими глазами. — Быстро обсуждаем, затем все снова расходятся по городу: выспрашивать, разнюхивать и выпытывать, не известно ли кому о судьбе афинян, кто видел сегодня сына Терамена, с кем, когда и так далее. Сейчас только начинает темнеть, к полуночи все должны вернуться с новостями. Ты, Энет, останешься со мной. Запрещаю тебе выходить из дома, пока не утихнет эта буча с римлянами. Здесь мы как-нибудь сможем тебя защитить.

Здоровяк виновато кивнул.

— Есть, командир.

— А нет ли вероятности, что как раз римляне на Эвполида наложили руку? — высказал предположение Ион. — Он ведь тоже соучаствовал в памятной баталии, когда центуриону сломали руку…

— Ничего не исключено. Но в данном случае мы обо всем узнаем не раньше, чем римляне выдвинут обвинение, — нахмурился Тисамен.

— Вернемся к вашим поискам, — напомнил царевич. — Итак. Ты, Феникс.

— Ни хрена, — отрицательно дернул подбородком тот. — Я сам был вместе с Эвполидом на представлении хоров. Около полудня он засобирался на встречу и ушел, я лишь пожелал ему хорошенько поразвратничать. Никто, кого я спрашивал, его после этого не видел. Мы с Ионом облазили все заросли на той стороне Эврота, где обычно находят мертвяков. От Бабики до устья Тиасы все чисто, только кучи говна да тыркающиеся парочки.

— Галиарт?

— Отца девушек, кузнеца Меланида, я не нашел. Его супруга сказала, что он в это время уже наверняка валяется пьяный в трактире или готовится к этому. Сестры домой так и не возвращались, хотя их сегодня никто и не ждал так рано. Дионисии, будь они прокляты… Все празднуют и пьют…

— Как видишь, далеко не все, — криво усмехнулся царевич. — Кто-то даже в этот день находит удовольствие в том, чтобы творить черные дела.

— Лес возле храма Артемиды мы прочесали дважды, но нашли лишь несколько клочков одежды.

— Ты показал их матери девушек?

— Я показал их младшей сестре, — Галиарт опустил голову. — Она подтвердила, что это вышивка с пеплоса Софиллы.

— Без сомнения, афинян и девушек похитили одни и те же люди, — воскликнул Ион.

— У меня есть информация, — поднял ладонь Тисамен. — Эвполида видели в одном из кабачков по дороге с площади Хоров к храму Ортии. Примерно около полудня. Он пил вино в компании двух просто одетых мужчин. Сидел с ними около получаса, затем поднялся и ушел. Те двое покинули трактир сразу после него.

— Кто они были? Спартанцы или иноземцы? Их кто-нибудь узнал? — взволнованно подскочил Коршун.

— Хозяин сказал, что не обратил внимания. Но… или мне показалось… он чего-то темнит, — на лице Тисамена отразилось сомнение.

— Проклятье! Нужно идти туда и вытряхнуть из него все дерьмо! — вскочил Феникс.

— Сядь, — велел Пирр. Феникс послушался.

— Да, еще, — вспомнил Тисамен. — Трактирщик говорил, что за все платил Эвполид, он угощал этих двоих.

— Странно, очень странно, — развел руками Галиарт. — Вместо того чтобы в полдень быть у храма, где у него было назначено свидание, он сидит в кабаке и угощает каких-то типов! И это в городе, где он почти никого не знает!

— Мне он сказал, что торопится на свидание, аж чешется, — подтвердил Феникс.

— Быть может, повстречал кого-то из знакомых, с делегацией ахейцев прибывших? — предположил Ион.

— Ты что, спятил? — накинулся на него Лих. — Он ведь скрывал свое настоящее имя и, кроме того…

В этот момент в экседру вошла тетка Арита.

— Тетя? — обернулся Пирр.

— Ребятки, к вам дружок-петушок из Моры, — из всех друзей высокородного племянника тетка любила Антикрата больше всех, почитая его самым, как она говорила, путевым .

— Антикрат?

— Да, это я, командир, — объявил тот, появляясь на пороге. — Приветствую всех. Как я давно вас не видел, кроме вот того здоровенного чудака, разумеется.

Он улыбнулся в сторону Энета. Тот ответил кислым кивком.

— Как ты ушел из Персики? Что-то случилось? — нахмурился Пирр.

— Случилось. А как пришел… сам не пойму, что творится с нашим железным лохагом сегодня — он уже второй раз подряд меня удивляет, отпустил без вопросов. Однако, к делу. У вас… гм, у нас… не пропадали некие афиняне, два балбеса и женолюба?

— Тысяча тысяч бесов! — завопил Феникс, остальные поддержали самым энергичным образом. Все повскакивали с мест и столпились вокруг Антикрата.

— Так, вижу, что пропадали, — отметил тот. — Значит, все правда. Дайте чего-нибудь глотнуть и расскажу. Все по порядку. Глупых вопросов — Феникс! — прошу не задавать. У вас время терпит. У меня — нет, через час я должен вернуться на службу, иначе лохаг из меня сделает чучело для дротиков. Командир?

— Говори.

Хлебнув из протянутого Энетом кубка, Антикрат начал рассказ:

— Около часа назад ко мне в Персику явился — кто бы вы думали? — Исад, сын Фебида, собственной персоной.

— Исад? — открыл рот Феникс, но тут же затих под грозными взглядами остальных.

— Он самый. Когда-то наш товарищ в агеле, а ныне — один из Трехсот, охраняющих драгоценную задницу нашего царя-Агиада. Сей отчаянный мечник поведал мне по секрету прелюбопытные вещи.

Острое, словно лезвие, лицо Исада было напряжено. Пальцы правой руки стискивали у пояса украшенный серебряной чеканкой шлем, длинный черный султан которого — привилегия и гордость Трехсот — трепетал, на ладонь не доставая пола.

— Пленников с закрытыми лицами, сперва одного, за ним другого, привели в подземелье царского дворца люди элименарха Леотихида, — голос молодого номарга звучал глухо, сам он глядел не на Антикрата, а куда-то вдаль. — Все помещения дворца охраняются номаргами, и вышло совершенно случайно, что сегодня я стоял у этой лестницы… Начальник был в курсе, и пропустил леотихидовских с их добычей. Под вечер в темницу явился сам Леотихид и пробыл там некоторое время. В этот момент появился царь Агесилай со свитой. Он выглядел усталым и нервным, спросил, не видели ли мы его брата. Мы отвечали, что Леотихид находится в подземелье. Царь велел передать брату, чтобы тот немедленно явился к нему, и ушел в свои покои — переодеться для вечерних церемоний. Декадарх отправил меня вниз передать приказ царя, и…

Исад сглотнул, облизнул темные губы.

— Я услышал конец разговора элименарха с заключенным и с тюремщиками. Эти пленники —Леонтиск, «спутник» Пирра и молодой афинянин из новых людей Эврипонтида, а их похищение — часть какого-то пакостного замысла.

Антикрат не перебивал. Это была самая длинная речь Исада на его памяти, а сына Фебида он знал с шестилетнего возраста, так как воспитывался с ним вместе в агеле. Раньше они были почти приятелями, увлеченные общей для обоих страстью к фехтованию. Но в последние годы, после посвящения в воины, видеться удавалось нечасто, а взаимоотношения стали более прохладными. Быть может, какое-то отношение к этому имело и традиционное соперничество между Священной Морой и отрядом Трехсот, двумя элитными воинскими отрядами Спартанского государства. Почему же сейчас Исад пришел именно к нему?

— То, что я, стоя невидимый на лестнице, услышал из уст Леотихида — это мерзость, настоящая мерзость. Элименарх действует за спиной государя, злоупотребляет своим положением… Царь Агесилай не может принимать участия в подобном.

— Но ты в этом не уверен, так? — тихо спросил Антикрат. — Не знаешь этого наверняка, и поэтому не пошел напрямую к нему, не сообщил о творящемся злодействе?

— Ты прав, — взгляд Исада опустился к носкам его эндромидов. — Я не сказал ни ему, ни своему командиру. А Леотихида встретил на самом верху лестницы, чтобы он чего-нибудь не заподозрил. Элименарх сразу ушел к царю, а я… Не знаю, ведает ли государь о деяниях своего брата, но я убежден, что такие вещи не должны происходить в Спарте. Не должны происходить нигде. Поэтому я и пришел к тебе. Ты — друг Эврипонтидов, сообщи им, что в полночь пленников переведут в другое место, где они встретят смерть. Если Пиру дорога жизнь его друзей, он помешают злодейству.

— Конвоировать пленника будут номарги? — нахмурился Антикрат.

— Нет. «Белые плащи» элименарха.

— Хорошо, я все передам Пирру. Но… если эврипонтиды отобьют пленника, поднимется скандал. Можем ли мы рассчитывать… что ты повторишь свой рассказ перед эфорами, и если понадобится — перед судом?

— Нет! — Исад поднял черные глаза, решительно покачал головой. — Пойми меня правильно: я пришел к тебе и рассказал все, потому что этого требует моя совесть. Но существует еще и долг. Я дал присягу верности царю Агесилаю, поклялся именами богов и честью своего рода, и обязан преданно служить ему. Невозможно считать, что остался верным государю, обвиняя в суде его брата, верно? Не знаю, быть может, я и сейчас совершаю большую ошибку, вмешиваясь в дела, которые могут быть недоступны моему пониманию. Может быть. Но я не верю, что благие дела делаются такими методами, поэтому… будь что будет.

— Иногда совесть и долг встают друг против друга с мечами в руках. — Проклятье, не это ли говорил ему Леонтиск сегодня утром? Как я тебя понимаю, дружище Исад, как я тебя понимаю! — Спасибо тебе.

— Бывай, солдат, — кулак номарга ткнул Антикрата в плечо. Затем Исад решительным движением водрузил на голову шлем с развевающимися черными перьями, развернулся и пошел прочь.

Только глядя ему вслед, Антикрат понял, чего еще не сказал вслух великий мечник Исад. О том, что грозит молодому номаргу, когда Агиады начнут копать, откуда произошла утечка информации: закрытый трибунал и нелегкая смерть в тех же дворцовых казематах.

И кто поможет тогда самому Исаду?

— Итак, в полночь, — проскрежетал металлический голос Пирра в тишине, повисшей в экседре, когда Антикрат закончил свой рассказ.

— Точно, — кивнул тот. — Боги, как я сожалею, что не могу пойти с вами!

— Ты уже сделал, все что должен был, — царевич положил руку ему на плечо. — В десять раз больше, чем должен был. Возвращайся на службу и будь покоен: Эврипонтиды платят свои долги.

— Готов служить! — Антикрат отдал салют, коротко попрощался со всеми и вышел. Священная Мора забирала силы, время и самую жизнь своих солдат полностью, без остатка.

— Великие силы, — пробормотал Галиарт, глядя на закрывшуюся за товарищем дверь. — Как вовремя он появился: еще полчаса, и мы разошлись бы по всему городу.

— Но удача на нашей стороне, и ровно в полночь мы порвем глотки леотихидовским кобелям! — прорычал Лих.

— И сукам! — добавил Феникс, напомнив о Палладе.

Энет, до прихода Антикрата угрюмо сидевший в углу, едва сдерживал слезы облегчения. Здоровяк чувствовал себя виноватым, что отпустил Леонтиска одного на погибель, и теперь, услыхав, что друг-афинянин жив, чувствовал в крови жар боевого возбуждения. Хвала богам и Исаду. Если бы не он, афиняне исчезли бы тихо и без следа, как, наверное, и планировал негодяй Леотихид. Ну, теперь бы только добраться до его рыжей физиономии. Вот только… проклятье! Что, если Эврипонтид…

— Командир! — бросился он к царевичу. — Ты ведь не запретишь мне пойти со всеми?

Пирр помолчал, напряженно размышляя.

— Пойдем все вместе, — наконец решил он.

— Но, командир! — протестующе воскликнул Тисамен. — Тебе не следует идти. Вдруг это ловушка?

— Весьма вероятно, — поддержал его Ион. — Что, мню, если Агиады с намерением ввели Антикрата в заблуждение, дабы расставить нам западню?

— Но Исад… — почесал щеку Энет.

— А что — Исад? — поднял на него черные глаза Тисамен. — Кто он нам — брат? сват? Друг, наконец? Нет, он даже в агеле, клянусь богами, не был нам ни врагом, ни приятелем, так же, как его эномарх Леонид.

— Ни то, ни се, — поддакнул Феникс.

— А ныне Исад, того не позабудьте, является телохранителем Агесилая, и присягнул Агиаду священною клятвою верности, — продолжал Ион. — Отчего же так легко мы доверяемся его слову? Запамятовали, что нынче и в Спарте правят ножи и интриги?

— Исад не таков, — твердо сказал Пирр. — Он истинный сын своего отца, «железного» эфора Фебида.

— Командир, наш умник прав — риск велик, — неожиданно заявил Лих, обычно не склонный к осторожности. — Мы ведь знаем, что тебя хотят погубить. Естественно со стороны врагов подстроить западню, спровоцировать нападение с нашей стороны, а потом заявить, что они закололи тебя защищаясь, приняв в темноте за грабителя.

— А на кой тогда вы, «спутники», как не для того, чтобы служить мне щитом? — хищно усмехнулся царевич. — Итак, я поведу вас самолично, и это не обсуждается. А что необходимо обсудить — так это где устроить засаду и кто будет наблюдать за дворцом Агиадов. К столу!

Переглянувшись и проглотив бесполезные возражения, «спутники» вслед за царевичем нагнулись над столешницей, где был расстелен пергамент с нанесенным на нем планом Спарты и ее ближайших окрестностей.

Было решено, что наблюдение за всеми входами и выходами будут вести восемь человек из проверенных еще по агеле друзей. Их тут же кликнули со двора, где они несли охрану вместе с другими сторонниками Эврипонтидов, по-прежнему стерегших дом тетки Ариты днем и ночью. Контроль за этой группой Эврипонтид поручил Иону. При появлении из ворот дворца охраняемого пленника или паланкина Ион должен был немедленно известить царевича, который намеревался засесть со своими «спутниками» близ храма Афродиты, напротив царского дворца Агиадов.

Чтобы не привлекать внимания, Ион и его группа ушли первыми. Когда Пирр и его «спутники» вышли за ворота особняка, их глазам предстали картины разлившегося по городу празднества: возбужденные вином мужчины, растрепанные плясками девушки, скинувшие маску неприступной строгости отцы и матери семейств… Всюду звучали кифары и флейты, горели костры, шумно сбивались печати с горлышек пузатых амфор — начинался самый разгар веселья. Пирра и его друзей тут и там узнавали, звали в круг, предлагали выпить или принять участие в состязании. Эврипонтиды отвечали шутками и поздравлениями и шли своей дорогой, тщательно скрывая спрятанное под одеждой оружие. Спустя полчаса они достигли ничем не примечательного дома, принадлежавшего эномарху Питанатского отряда Гегелоху, отцу здоровяка Энета. Бравый вояка, не уступавший сыну в росте и ширине плеч, заблаговременно отправился в людное место, дабы иметь потом возможность сказать, будто ничего не видел — не слышал.