А он-то, дурак, воображал себя страшно умным и могущественным, в то время как являлся всего лишь одной из марионеток в театре добродушного толстяка-эфора. Боги, какой стыд! Анталкид мог погубить его в любой момент, но почему-то не воспользовался ни одной из предоставлявшихся ему возможностей. Леотихид похолодел. Неужели подлый жирный хорек надеялся, что Леарх никогда не попадется, собирался вечно быть тайным кукловодом честолюбивого молодого стратега? Или… или Леарх не единственный в его окружении, кого прибрал к рукам вездесущий интриган? Но кто еще? Проклятье, уж не…

Абсурд!

Усилием воли Леотихид подавил грозивший вырваться из-под контроля приступ подозрительности. Нет, Арсиона не может быть агентом, и Полиад тоже. В своих лохагах элименарх был уверен полностью, а остальные «белые плащи» не были посвящены в тайную деятельность младшего Агиада, являясь простыми исполнителями. Значит, если у Анталкида и есть на крючке кто-то из слуг или стражников, то персона незначительная и Леарха заменить неспособная. А раз так, можно спокойно проводить сегодняшнюю операцию, не опасаясь иных подвохов. И если все получится, как задумали они с братом, и римский консул будет вышвырнут из города, мерзкому толстяку можно будет предъявить счет. А то и устроить «несчастный случай», своими силами или же, на крайний случай, с помощью благодарного господина Горгила.

В конце лестницы показался светлый прямоугольник выхода. Ступени и стены стали заметно суше. Подземелье осталось внизу.

Элименарх заставил себя переключиться с мыслей о мщении эфору на более насущную задачу спасения сегодняшней операции. Итак, Анталкид, как уверял Леарх, не собирался устраивать ловушки и даже не хотел сообщать о раскрытом им заговоре своему хозяину, римскому сенатору. Подобное добросердечие эфора вызывало у Леотихида недоумение, однако он был склонен доверять правдивости подвешенного на дыбе секретаря. Причина, по которой Анталкиду вздумалось играть в доброго дядю — и не только в этот раз — в настоящий момент стратега не интересовала. С этим можно будет разобраться позже, а сейчас имел значение лишь тот факт, что подобное поведение толстого интригана значительно облегчало Леотихиду работу. Леарх сообщил, помимо всего прочего, что Эвполида должен разыскать в праздничной толпе и предупредить о покушении переодетый в сатира наемный мим. Остеречь Леонтиска, выходящего из Персики, было поручено вольноотпущеннику, выдающему себя за продавца пирожков. Судя по тому, что Анталкид точно знал, где будет находиться в первой половине дня каждая из намеченных жертв покушения, Леотихид сделал вывод, что у эфора был свой соглядатай и в стане Эврипонтидов. Это несколько утешило молодого элименарха — не он один попал в суп толстяка.

— Полиад, — позвал он лохага, когда они уже вышли из подземелья и направлялись по боковому коридору к главной лестнице дворца. — Ты понял, что нужно сделать?

— Сатир на храмовой площади и лоточник у Персики. Хватаем их до того, как они успеют шепнуть пару слов нашим малышам. Все оказалось проще простого, — узкие губы начальника «белых плащей» раздвинулись в легкой усмешке.

— Не каркай.

— Тьфу, тьфу, тьфу, — трижды сплюнул через плечо Полиад. — Этих… клоунов, что — кончать?

— Нет, — Леотихид по привычке задумчиво почесал пальцем бровь. — Допросишь, потом отправишь в подвал, к первому. Похоже, сегодня мы соберем целую коллекцию шпионов доброго эфора Анталкида.

— Понял, — кивнул лохаг. — Можно выполнять?

— Иди, времени осталось в обрез, — Леотихид бросил взгляд на стоявшую в продомосе дворца старую клепсидру. — Боги, два с половиной часа до полудня!

— Успеем, — уверенно проговорил Полиад.

— Ступай сейчас же. Я буду на площади перед храмом Диониса, отправляюсь туда немедленно. Когда перехватишь ряженых, сообщишь.

Когда белый плащ Полиада, последний раз мелькнув среди колонн, исчез из виду, элименарх, прошептав: «Представление начинается», направился к выходу из дворца. На ступенях его ожидала свита, около полусотни человек: клиенты, товарищи по агеле, «белые плащи». И Арсиона.

— Заждались, уважаемые? — закричал Леотихид, перекрывая гомон их приветствий и восклицаний. — На праздник! Мы идем на праздник!

Праздничная толпа наполовину заполнила площадь Хоров у большого храма Диониса. Все — и граждане, и перийоки — были одеты в белые одежды, увенчаны венками и виноградными гроздьями и находились в приподнятом настроении. Мужья привели с собой жен, те прихватили детей и приближенных рабов, притащились, опираясь на палки, высохшие старики, в другое время не покидающие до ма. Повсюду шныряли, разнюхивая, что можно стянуть, вездесущие сыновья граждан из агелы, отпущенные из стен школы по случаю праздника, и ничем неотличимые их собратья из уличных мальчишек — дети неполноправных спартанцев, не имевшие права обучаться в государственной военной школе. Свое возмущение подобной несправедливостью голодранцы вымещали с помощью кулаков и щенячьей злобы, подлавливая учеников агелы на задворках домов и в глухих закоулках. Причем старались нападать так, чтобы соотношение было примерно три к одному, иначе возникала вероятность не справиться. Летели брызги крови и зубы, клочья одежды и обдираемая мальчишескими телами штукатурка. Юные дорийцы вымещали друг на друге бурлившую в крови агрессивность, что была получена в наследство от воинственных предков.

Более старшие отроки, уже выжившие из этих младенческих баталий, собирались группами, готовясь принять участие в обязательном для любого из спартанских праздников состязания в воинских дисциплинах: беге, метании копья, панкратионе и гопломахии. Держались они независимо, разговаривали нарочито грубо и небрежно, обсуждали и осмеивали — меж собой — будущих противников. И в то же время не могли удержаться от косых любопытных взглядов в сторону этих самых противников, зачастую толкавшихся неподалеку.

Точно так же особняком держались девушки из обеспеченных семей. Одетые в праздничные, высоко подпоясанные двойные и тройные хитоны, нацепившие свои скромные бусы и сережки, девицы готовились к торжественному хороводу, вплетая друг другу в волосы ленты и виноградную лозу.

Только что закончилось состязание хоров, и царь Агесилай, сидевший на утопавшем в гроздьях троне, с шутками и необходимыми обрядами начал награждать победителей. По правую руку молодого скипетродержца сидели почетные гости: римский сенатор Марк Фульвий Нобилиор и македонский вельможа Лисистрат, слева восседала прямая, как копье, царица Тимоклея, за спинкой царского трона неподвижно стояли Эврилеонт и Иамид, гиппагреты-лохаги Трехсот, как и положено, с обнаженными мечами в руках. На пестрых половиках, постеленных прямо на землю, близ трона стояли остальные иноземцы и спартанская знать. Все остальное пространство широким кольцом обступила народная масса. Простые граждане не стеснялись бурными криками поддерживать или, наоборот, оспаривать решения царя и эфоров в отношении принимавшего награду хора. Оживление толпы поддерживали переодетые сатирами продавцы вина, которые, несмотря на ранний час, уже появились на площади со своими весело булькающими бурдюками. В полной мере их время наступит вечером, после захода солнца, когда празднество перерастет в истовое гульбище с вакхическими плясками, молодецкими забавами, неумеренными возлияниями вокруг огромных костров и кипучим развратом в ближайших кустах и рощах.

Один из тружеников винного меха проворно пробирался сквозь праздничную толпу, стараясь не упустить из виду высокого молодого человека, по виду — иноземца, откровенно разглядывавшего молоденьких девушек, во множестве явившихся вместе с матерями на праздник Дионисий. Следуя за этим поклонником юной красоты, сатир успевал громко сыпать шутками и пословицами, но на просьбы горожан плеснуть им «кисленького», неизменно отвечал:

— Нету, мои хорошие! Кончилось вино, осталось только говно. Говно с собой унесу, новый бурдюк принесу.

Эта немудреная шутка имела стабильный успех: женщины фыркали, мужчины хохотали и хлопали мима по плечу, желая ему поторопиться. Но не задерживали, что ему и нужно было. Единственной его задачей в этот день было приблизиться к высокому иноземцу и прошептать ему несколько слов. А потом покинуть площадь, явиться в определенное место и получить свое серебро. Настоящий праздник наступит, когда он принесет своей супруге новое платье, бусы-цепочки дочкам да полную корзину продуктов на всех.

Молодой иноземец, шедший впереди, не торопился, поэтому миму без труда удалось подобраться к нему довольно близко. Вон, чуть дальше, есть просвет, там он поравняется с юношей и выполнит задание, порученное Большим человеком. Уважаемым и могущественным, человеком, с которым нужно дружить. И тогда у старого актера и его домашних всегда найдется чего пожевать… Ну, прибавим шагу…

Трое молодых людей, одетые по-праздничному, как и большинство публики вокруг, выросли на дороге сатира совершенно неожиданно.

— Налей винца, козлоногий! — вскричал один из юношей, тонкий и миловидный. В руке он сжимал тирс, короткий жезл Диониса.

Актер с блаженной улыбкой выдал свою присказку и собирался двигаться дальше, но юноши и не собирались освобождать дорогу.

— Хм, шутник! Нам не нужно вино, сойдет и говно. То есть ты, — блеснув белыми зубами, хмыкнул красавчик. — Хватайте его ребята.

Мим пытался протестовать, но жестокий удар кулаком в живот вышиб из его легких весь воздух. Сильные руки схватили его под мышки, поволокли вперед. Актер, едва перебирая ногами, судорожно хватал ртом воздух, пытаясь восстановить дыхание. Люди с любопытством оглядывались на пробиравшуюся сквозь толпу группу, но тонкий красавчик, разводя руками, приговаривал:

— Тухлятиной поил, сволочь! Вот мы его сейчас в подвал к эфорам!

— И это в день Дионисий! Ну, собака! — качали головой люди и отворачивались.

По лицу старого мима струились слезы.

Мегакл, торговец пирожками, был до чрезвычайности раздражен. Он с самого утра дал маху, устроившись со своим лотком недалеко от главных ворот Персики, гостевого дворца для прибывших в Спарту иноземцев. Расчет был на отсутствие конкуренции: все торгаши съестным сегодня облепили противоположный конец площади Хоров, у храма Диониса, где ожидалось скопление народа и, соответственно, славная торговля. Мегакл решил остаться на обычном месте, решив, что не может не подзаработать меди на таком бойком месте, каким были в обычные дни ворота Персики. Да и храм Диониса — вон он, через площадь, всего две сотни шагов вниз и направо. Большинство из тех, кто будет идти на праздник из Питаны и Лимн, должны будут пройти по улице Афетаиде мимо лотка Мегакла. И наверняка захотят купить пирожок с ливером, либо с вареным яйцом, либо с повидлом, а то и булочку с посыпкой. Все свежее, только из печи. Подходи-налетай, горожане, матроны и деревенщина!

К середине дня Мегакл понял, что просчитался. Мимо него к храму действительно шли целые толпы, да в том-то все и дело, что мимо! Люди торопились занять место поближе к храму, намереваясь поглазеть на праздничную церемонию, на царя, да на иноземцев, людям недосуг было остановиться и подумать о своем желудке. Уже потом, застолбив место, они скупали дешевые яства у конкурентов Мегакла, заранее смекнувших перенести свои точки поближе к месту действа. Глядя на это, Мегакл готов был рычать от зависти и досады на свою глупость. Сам себя перехитрил, дубина! А ведь мог бы занять место у самого фонтана, где сейчас обосновался и торгует, не разгибаясь, тощий урод Клисфен. Чтоб тебе спину надорвать, паскуда! А теперь уже не перебраться: и места хорошего не найти, да и самому никак не перетащить деревянный лоток и пять здоровенных корзин невостребованных пирожков. Тут только отвернись — сопливая голытьба тут же без исподнего оставит. И помочь перетащить некому: сам ведь старшего сына, лопоухого бездельника, с утра отправил в деревню за сыром и оливками. Не столько по необходимости, сколько для того, чтобы лишить праздника — за то что опять был пойман в сарае с пухлой рабыней-египтянкой. Остальные — малышня еще, не помощники пока, а только рты. Покачав головой, несчастный торговец в отчаянии взял пирожок и принялся жевать.

Великие боги, уже полдень, а в кошеле почти не звенит, драхмы две, а то и того меньше! Где это видано — в праздничный-то день! А еще этот паскудник, устроившийся на противоположной стороне ворот со своим лотком. Раньше Мегакл его здесь не видел: видно, кто-то из мастеровых прислал одного из сыновей торгануть, заработать в день Дионисий. Молодой, лет шестнадцать, но шустрый, зараза! Кричит, зазывает. Перехватывает половину и без того редких клиентов. Чтоб ты охрип, щенок!

«Щенок», как будто услышав, вдруг оставил свой лоток и направился прямиком к Мегаклу. Чего ему нужно, сопляку?

— Почтенный Мегакл, доброй торговли тебе!

— Откуда ты меня знаешь? — подозрительно поинтересовался пирожочник.

— Ты — человек уважаемый, кто ж тебя не знает? — поднял брови парнишка. — Дядя Мегакл… прости, что прошу… ты… не присмотрел бы за моим товаром: мне нужно в кусты, срочно… Я ненадолго, вон туда, в рощу…

Уши парнишки при этой откровенности порозовели.

— Иди, если уж приспичило, — вальяжно разрешил Мегакл, несколько смягчившийся от лести. — Пригляжу, ладно.

«Ишь, как тебя прибило, засранец, — усмехнулся он, глядя, как юнец, держась за живот, устремился в сторону ближайшей рощи. — Клянусь Гермесом, не иначе, как собственных пирожков объелся, дурень».

Мальчишка скрылся за стеной оливковых деревьев раскинувшейся между герусией и храмом Диониса рощи, а Мегакл отвлекся на торговлю. Отпустив два пирожка с повидлом девочкам лет девяти, которых в стороне дожидались приличного вида матери, торговец глянул по сторонам в поисках воров или клиентов. Никого, кто мог бы подойти под одну из этих категорий, поблизости не оказалось. Троицу молодых людей военного облика, приближавшуюся со стороны Лимн, Мегакл в расчет не принял. И зря.

Парнишка-торговец, его имя было Антиной, сидевший с оголенным задом в зарослях мимозы, с округлившимися глазами увидел, как толстяка-торговца, которому он поручил охранять свой лоток, скрутили и поволокли по улице какие-то крепкие молодцы. «Почтенный» Мегакл вырывался и что-то кричал, оглядываясь на корзины с товаром, но похитители его не слушали.

Юноша был не глуп, поэтому тотчас догадался, что толстого пирожочника схватили по ошибке. Настоящей целью этих мордоворотов был он, Антиной, а причиной этого, без сомнения, являлось тайное задание, которое дал парнишке господин Мелеагр, доверенное лицо самого эфора Анталкида. Холеный, внешне напоминающий евнуха, но внутри твердый, словно сталь, Мелеагр и раньше давал смышленому юноше задания: иногда опасные, иногда деликатные, но всегда — тайные. Лишенный в силу своего происхождения — его еще в младенчестве обратили в раба высадившиеся на родной Крит солдаты стратега Брасида, и свободу он обрел лишь год назад, — возможности сделать карьеру в армии, Антиной был счастлив применить свои силы на поприще тайного агента. Это было интересно, прибыльно и давало перспективу роста — лучшим свидетельством этому была судьба самого закулисных дел мастера Мелеагра, частного лица, с которым были вынуждены считаться первые люди полиса.

Мелеагр предупреждал Антиноя о том, что миссия может быть опасна, и теперь парень благодарил богов, пославших ему этот понос. Благословенный понос! Очистив содержимое кишечника, молодой агент решил остаться под прикрытием кустов, лишь переместившись чуть подальше от источавшей зловоние парящей коричневой кучи. Входы Персики, и главный, и боковой, тот, что выходил на агору, прекрасно просматривались с той точки, где он засел. Участь брошенных на произвол судьбы пирожков волновала Антиноя меньше всего: они были закуплены на деньги эфора, и должны были быть выброшены сразу по исполнении задания. Главным было не пропустить стройного длинноволосого афинянина, вошедшего вместе со своим плечистым дружком в Персику более получаса назад. Он и так уже задерживался: господин Мелеагр ясно сказал, что объект появится еще до полудня. А время уже — юноша бросил наметанный взгляд на солнце — уже идет к середине дня. И эта задержка, и странное появление верзил, по оплошности забравших настоящего торговца пирожками вместо мнимого, определенно означали — что-то пошло не так. Однако Мелеагр был не тем человеком, который принял бы подобное оправдание проваленного задания, и Антиной решил дождаться афинянина во что бы то ни стало.

Леотихид стоял в середине толпы аристократов, в стороне от кресел брата и гостей-покровителей, но так, чтобы быть на виду. Наверное, окружающие дивились подобной скромности младшего брата царя, обычно старавшегося занять как можно более почетное место, но элименарху это было все равно. Он изображал полнейшее внимание к состязанию хоров и религиозным обрядам и время от времени обменивался репликами с окружавшей его свитой. Нервозность молодого стратега выдавал лишь лихорадочный блеск, затаившийся на дне его зеленых глаз. Никто, кроме стоящей рядом Паллады, этого не замечал.

Слева возникло движение.

— Все, взяли обоих, — негромко произнес материализовавшийся у левого локтя Полиад.

— Что говорят? — не поворачиваясь и почти не разжимая губ, спросил Леотихид.

— Отпираются, собаки, — усмехнулся начальник телохранителей. — Ничего, запоют позже. Когда будет время заняться ими вплотную.

— Что еще?

— Действую по плану, — пожал плечом Полиад. — За «Пилоном» приставлен хвост, афиненка, вошедшего в Персику, тоже «пасут» у ворот. Что делать, если он отправится к месту встречи вместе с толстяком Энетом, с которым отправился во дворец?

— Это маловероятно, — покачал головой Леотихид. — Он ведь на свиданье идет… Но если вдруг… Хватайте всех троих. Энета можете кончить на месте, он нас не интересует.

— Есть кончить, командир, — отозвался лохаг. Задание ему явно пришлось по вкусу. Леотихид знал, что у его помощника свои счеты с Эврипонтидами. Когда-то, уже довольно давно, царь Павсаний обвинил наварха Агенора, отца Полиада, в злоупотреблении властью. Тому пришлось продать большую часть имущества, чтобы уплатить штраф. Не в силах пережить позора, Агенор покинул родину, отправившись наемником к египтянам, и сгинул в одной из войн с сирийцами. В том, что остался без отца, Полиад винил царя-Эврипонтида, и страстно ненавидел как его самого, так и младших Эврипонтидов.

Хор седобородых жрецов, предводительствуемый эфором Полемократом-Скифом, затянул хвалу Дионису. Полиад поморщился.

— Старые пердуны действуют мне на нервы, — пробормотал он. — Пойду разнюхаю обстановку.

— Держи меня в курсе всего, — в который уже раз напомнил Леотихид.

В Персику Леонтиск и Энет проникли без особых хлопот: большая часть ее временных обитателей находилась на празднестве, и воины Священной Моры позволили себе немного расслабиться. Один из них, знакомец Леонтиска по Олимпийским играм, проводил «спутников» Пирра к лестнице правого крыла, которую охраняла эноматия Антикрата. Тот встретил друзей радостным возгласом. После приветствий и дружеских похлопываний по плечам Антикрат отвел их в укромную нишу одной из галерей дворца.

— Сюда, пока мой лохаг вас не заметил, — пояснил он. — Он у нас дико строгий и правильный. Но вообще, вам повезло — он совершает обходы каждый час и ушел последний раз не больше четверти часа назад. Так что время поговорить есть.

— Как ты тут? — поинтересовался Леонтиск, с завистью посмотрев на значок эномарха, блестевший у Антикрата на плече. Эномарх Священной Моры, точно так же, как и эномарх Трехсот, приравнивался к армейскому пентакосиарху. Так что Антикрат перегнал в карьере даже царевича Пирра, довольствовавшегося до сих пор скромным чином лохага.

— Да что я! — отмахнулся Антикрат. — Света белого не видим с тех пор, как приехали иноземцы. Целый день караулы, церемонии, шагистика — кошмар, одним словом. В город выходить нельзя, живем как на острове. Другое дело — ваша жизнь! Слухи даже сюда долетают, какие дела вы творите! Ты, кстати, Леонтиск, отчаянный храбрец, если явился сюда. Не знаешь, что ли, что эфор Анталкид издал указ о выдаче вас с Аркесилом римскому консулу?

— Слыхал, как же, — Леонтиск поморщился. — Но, видимо, Пирр решил, что я смогу принести пользу, только волтузя римлян и поэтому снова послал сюда. А Аркесил остался без ноги, ты знаешь?

— Как — без ноги?

Леонтиск открыл было рот, чтобы начать рассказ, но тут вмешался Энет. Что было само по себе событием весьма примечательным, потому что Энет редко открывал рот, если его об этом не просили.

— Э… друзья. Болтовня потом! Сперва — дело.

— Ты прав, клянусь Афиной, — опомнился афинянин.

— Прислал командир нас … — начал Энет.

— Узнать насчет лазутчика? Долго ж вы собирались, клянусь небом, — покачал головой Антикрат. — Я давно все выяснил через управляющих жилыми помещениями. Пронырливые они ребята, я вам скажу. Но жадные. Сообщите царевичу, что он задолжал мне сто драхм.

— Целую мину? — перебил, не выдержав, афинянин. — Ты свободно распоряжаешься такими суммами? Проклятье, неужели у воинов Священной Моры такое высокое жалованье? Если так, я немедленно начинаю усиленно тренироваться — тоже хочу в ваш отряд!

— Не трудись понапрасну, — фыркнул Антикрат. — Я просто задержал недельное жалованье провинившейся декаде. Надеюсь, ребятки не догадаются, что я уже потратил их денежки.

— К делу, — спокойно напомнил Энет. Он вообще никогда не выходил из себя.

— Да. Итак, этот карлик, его звали Гимел, прибыл в свите мантинейца Стесагора. Свита у него приличная — человек пятнадцать. Отдельные покои, дюжина сундуков багажа и жена.

— Жена? — Энет и Леонтиск переглянулись.

— Ну да, жена, — пожал плечами Антикрат. — Чего вы удивляетесь? Почти треть ахейцев явились с женами, и еще треть — с любовницами и гетерами.

— Понятно, что если Стесагор — Горгил, то «жена» — никакая не жена, — кивнул Леонтиск. — А как он выглядит, этот мантинеец?

— Здоровый, толстый дядька лет эдак пятидесяти с лишком. Волосы пегие, неряшливая бородища, красный нос заядлого выпивохи. На щеке — большая волосатая бородавка, на виске — вертикальный белый шрам. Одним словом, личность приметная, не ошибетесь, если увидите. Хотя навряд ли он тот душегуб, которого мы ищем.

— Почему?

— Для убийцы господин Стесагор больно активен… Регулярно посещает заседания переговорщиков, выступает на них. В свободное время много встречается с другими ахейцами, которые, судя по всему, его хорошо знают. Короче, все время находится на виду. Если учитывать, что он, как и всякий человек, должен когда-то спать, организовывать убийство ему просто некогда.

— Гм, звучит убедительно, — буркнул Леонтиск. — Но ведь замухрышка, как ты сказал, был его человеком…

— Точно. И, что весьма подозрительно, Стесагор не заявил, что у него пропал слуга. Разве такое поведение естественно для того, за кого он себя выдает? Кроме того, как я выяснил, наши пацанята, которые лазали по Персике, были схвачены охранниками Стесагора. Его покои, в отличие от большинства помещений ахейцев, тщательно охранялись.

— Клянусь богами, все ясно, — Леонтиск хлопнул себя по бедру. — Этот мантинеец — просто ширма, хотя, разумеется, он в курсе всего. Горгил наверняка скрывается под личиной одного из его слуг.

— Не факт, — помотал головой Энет. — Но, э… весьма.

— В любом случае круг подозреваемых резко сужается. Теперь нам нужно взять «под колпак» этого Стесагора, перетрясти всех его людей и найти убийцу. Хм, ручаюсь, и Лих, и Феникс будут настаивать, чтобы отловить этого «посла» и подвесить за яйца в укромном уголке.

— Невозможно, — посуровел лицом Антикрат. — Иноземцев охраняет Мора. Если… возникнет какой-нибудь скандал, стратег Деркеллид церемониться не будет…

— Хочешь сказать, что если стратег прикажет, ты встанешь против нас с оружием? — Леонтиск, сжав губы, посмотрел товарищу в глаза. — И… выполнишь приказ?

— Это мой долг, — выдавил Антикрат, опустив взгляд. — Не знаю… Что я могу сделать?

— Галиарт, например, в подобной ситуации бросил свой значок в рожу командира, — тихо проговорил афинянин.

Антикрат насупился и надолго замолчал. Леонтиску стало его жаль.

— Авоэ, друг Антикрат, надеюсь, до этого не дойдет, — он хлопнул товарища по плечу. — Но как бы судьба не заставила тебя сделать выбор… На всякий случай определись, с кем ты, дружок.

— Я поразмыслю над этим на досуге, — сухо кивнул Антикрат. — А теперь вам пора идти. Скоро появится мой лохаг. Вам лучше не попадаться ему на глаза.

— Мы уходим. Спасибо за информацию.

— Передайте мое почтение наследнику.

Антикрат вывел их из дворца и проводил до подножия лестницы. Попрощавшись с ним, «спутники» Пирра двинулись в обход массивной громады Персики к внешним воротам. Небо было ясным, легкий ветерок слегка шевелил кроны красиво подстриженных кипарисов, высаженных ровным рядком. Радуясь теплу, ласточки и голуби, облепившие оконные проемы и карнизы древнего здания, активно выражали взаимное расположение. А здоровенный кот, по-домашнему гревшийся на одном из подоконников, демонстрировал к птицам кроткое равнодушие.

Несмотря на всю эту благодать, Леонтиск после разговора с Антикратом чувствовал, что в душе остался неприятный осадок.

— Тебе не показалось, что наш друг Антикрат слегка пересмотрел свою систему ценностей? — спросил он у Энета.

Тот пожал литым плечом.

— Его можно понять. Гм, служба в Священной Море — великая честь. Никто не восхочет ее потерять.

— Но ведь есть долг дружбы, обязательства перед Эврипонтидами, верность своей декаде, в конце концов! Мы ведь в агеле вместе с «птенцов»…

— Я мыслю, если судьба приневолит Антикрата сделать выбор, он сделает его в нашу пользу. Или он не доказал, что все еще друг нам, добыв эти сведения? Ты сам что думаешь по поводу этого Стесагора? — Энет резко сменил тему, явно не желая больше обсуждать товарища.

— Решать командиру, — с досадой махнул рукой Леонтиск. — Будет, как он скажет.

Они повернули за угол, выйдя во внутренний двор. Фасад дворца и главные ворота находились за следующим поворотом. Посреди каменной площади стоял «алтарь ветров» с неизменными солнечными часами. Леонтиск бросил взгляд на диск. До полудня оставалось больше получаса. Он как раз успеет добраться до храма Ортии, где назначено свиданье.

В этот момент на ступеньках, ведущих к одному из боковых входов, появилась группа мужчин. Самого высокого, бережно несущего укутанную в лубок руку, Леонтиск узнал сразу. К сожалению, то же самое можно было сказать и о верзиле — увидев афинянина, он хищно улыбнулся, обнажив в оскале крепкие белые зубы. Затем обернулся к своим спутникам, как один одетым в известные всему миру характерные панцири, и что-то проговорил.

Леонтиск резко, словно налетев на невидимое препятствие, остановился. Проклятье! Надо же им было появиться именно сейчас, а не несколькими минутами позже! Теперь избежать встречи не удастся — от римлян их отделяло расстояние в каких-нибудь тридцать пять — сорок шагов. Которое преторианцы споро преодолевали, сбегая по ступенькам. Впрочем, не особо и торопясь — тому, на кого они нацелились, деваться было некуда.

— Ты чего? — обернулся к другу прошедший вперед Энет. Он еще не осознал ситуации.

— Сдается, у нас проблемка, — нервно усмехнулся Леонтиск. Мозг афинянина интенсивно искал выхода. И не находил. Римляне быстро приближались.

Энет обернулся, глянул, мгновенно все понял.

— Это тот?.. — кивнул на высокого. Леонтиск кивнул. Без меча, оставленного у охранников на главных воротах, он чувствовал себя голым. Римляне, все как один, оказались при оружии. Их было семеро, Леонтиск успел пересчитать два раза, прежде чем они подошли.

— Приветствую тебя, поганец, — центурион Луций Валерий Ралла смотрел прямо на Леонтиска, подчеркнуто не замечая Энета. — Пришел сдаться? Сам, добровольно?

Если бы Леонтиск был один, они бы схватили его немедленно. Воздержаться от этого римлян, без сомнения, заставили широченные плечи и бычья грудь Энета. Тем не менее было ясно, что они не отступятся: крепкие, бывалые, с жесткими глазами, преторианцы ждали только приказа командира. Вшестером — если не считать увечного Раллы — они могли не сомневаться в победе над двумя безоружными, даже не вынимая клинков из ножен.

— Идем, — продолжал центурион. Сильный акцент портил впечатление от его правильного греческого. — Ты арестован. Ваши правители дали нам право взыскать с тебя ущерб. Vado. Пойдем. Будешь ждать возвращения консула.

Ралла махнул в сторону дворца. Из-за плеча центуриона, ухмыляясь, шагнул меченый. Его нос, сломанный Леонтиском, все еще имел припухший вид.

— Stultus Spartanus… ты, надеяться, не сдаваться без бой? Nunc? — судя по всему, меченый горел желанием расквитаться за прошлый раз.

Леонтиск вздохнул: без сомнения, ожидание римского приговора станет не самым приятным воспоминанием его жизни. Оставалось только надеяться на то, что преторианцы не забьют его до смерти до того момента, как Пирр вырвет своего «спутника» из их рук. Сын стратега повернулся к Энету, чтобы попросить его как можно быстрее бежать к царевичу, но тот уже принял свое решение.

— Ты прав, чужеземец, — прогудел он римлянину в лицо. — Не сдаются спартанцы без боя.

За этой избитой пошлостью последовал сильнейший удар в лицо. Меченый, отлетев назад, сбил с ног еще двоих и без единого звука успокоился на каменной брусчатке. После соприкосновения с пудовым кулачищем Энета носу бедолаги вряд ли было суждено когда-либо приобрести естественный вид.

— Дурак! — заорал Леонтиск. — Бежим!

Так как преторианцы перегораживали им дорогу к главным воротам, друзья бросились обратно — туда же, откуда пришли. Замешательство римлян, не ожидавших нападения, дало «спутникам» Пирра фору в десяток шагов.

— Percepte illorum! — вскричал Валерий Ралла. — Cito!

Преторианцы послушно бросились в погоню. Центурион последовал за ними, меченый остался лежать, обратив к небу незрячие белки закатившихся глаз. Несколько минут назад Леонтиск, чтобы взглянуть на солнечные часы, слишком глубоко зашел — и завел Энета — в каменный мешок П-образного внутреннего дворика, ограниченный с трех сторон стенами дворца. Теперь этот факт сыграл на руку преследователям: они без труда отрезали беглецам выход и погнали их внутрь двора.