Нынешние владельцы упомянутых наделов, местоположение и размер коих указан в прилагаемой описи, обязаны в течение месяца вернуть сии участки во владение гражданина Павсания Эврипонтида. Суд напоминает, что в отсутствие упомянутого гражданина законным представителем оного является старший из его сыновей, присутствующий здесь Пирр Эврипонтид.

Последние слова геронта, сообщавшие о том, что во владение особняком царевич может вступить немедленно, были заглушены восторженными криками спартиатов, поздравлявших своего любимца с победой.

— Ур-ра, мать вашу! — заорал Феникс, выпрыгивая на первую ступеньку трибуны и потрясая воздетыми над головой кулаками. — Наша взяла! Ха-ха-ха! У-у-у!

Толпа вторила ему гулом радостных возгласов и поздравлений. Леонтиск, пробравшийся к этому моменту в первый ряд, заметил, как хмурый Леотихид, стоявший у противоположного конца трибуны, что-то негромко сказал лохагу «белых плащей». Начальник телохранителей, отсалютовав, отбежал к шеренге своих подчиненных.

— Ты видел? — спросил над плечом голос Тисамена.

— Видел, — кивнул Леонтиск. — Жди беды.

В этот момент на трибуну энергично взбежал сам Пирр, по традиции обязанный обратиться к суду со словом благодарности. Леонтиск заметил, как Ион, сев на первой ступеньке с дощечками для письма на коленях, приготовился записывать. Феникс перехватил его взгляд, махнул головой в сторону Иона, издевательски осклабился:

— Историк наш, мать его ети…

В этот момент с возвышения зазвучал громкий металлический голос царевича, сразу прекративший шум и разговоры в собравшейся на агоре толпе.

— Уважаемые господа судьи и дорогие сограждане. От имени дома Эврипонтидов приношу вам великую и искреннюю благодарность. Судьям — за то, что справедливо и по закону разрешили это дело, устранили несправедливость, вот уже восемь лет марающую бесчестьем наш дом. Гражданам — за то, что пришли сюда, на эту площадь, дабы своим присутствием и далеко не молчаливой поддержкой обеспечить торжество истинного правосудия.

В толпе снова раздались крики и рукоплескания.

— Спасибо вам и за то, дорогие сограждане, что не побоялись поднять свои голоса в защиту вашего доблестного царя, истинного спартанца, всегда стоявшего на страже интересов и свободы Лакедемона. Он там, на далеком острове, оклеветанный, осужденный и сосланный врагами, но вы, добрые лакедемоняне, не забыли и не предали его!

Голос Пирра звучал, словно колокол, ударяя по слуху, по нервам, находя отзвук в каждом сердце.

— И вы, дорогие сограждане, вы знаете, что ваш царь невиновен, что он любит вас всех и мечтает вернуться в милый город и встать, как и прежде, с доблестью и честью, с мечом и щитом на страже родных очагов! Так услышьте же, лакедемоняне: очень скоро ваше мужество понадобится нам снова. Через двадцать дней, двадцать третьего посидеона, состоится заседание синедриона геронтов, на котором будет решаться судьба государя Павсания, моего отца. Вашего отца, доблестные дорийцы! И если вы любите его, если вы хотите, чтобы он вернулся, чтобы мы жили, как и встарь, покровительствуемые богами, коим любы слава и свобода, и жизнь ваша стала такой, как прежде — придите на этот суд, и поддержите дом Эврипонтидов, вашу свободу и вашу славу!

Площадь взорвалась.

— Придем! Хотим Павсания!

— Слава Пирру, слава! Хей!

— Ур-ра-а!

— За правое дело!

— Долгие лета Эврипонтидам!

— Пирра — в цари!

И даже:

— Долой Агиадов! — этот одинокий вопль вызвал судорожную команду со стороны Леотихида и лихорадочную активность нескольких ринувшихся в толпу «белых плащей».

Пирр, стоя на возвышении, видел все это: и жалкую своей немногочисленностью кучку противников, и затопившее площадь серо-черное море граждан. Его сторонников, его подданных, его солдат. Сын Павсания впитывал их горящие взгляды, их надежду, их голоса — и выпрямился, став как будто выше ростом, расправил широкие плечи, и вновь загрохотал, как набат:

— Великая благодарность вам за эту поддержку, граждане Лакедемона! Ибо это есть истинное мужество — не бояться быть свободным в наше время!

«Великая Афина-Сотейра, что там говорил полемарх про горячую кровь и мочу, бьющую в голову?» — подумал Леонтиск со страхом и в то же время с восторгом, мурашками побежавшим по позвоночнику.

— Во времена, когда в нашем городе, цитадели свободы и воинской чести, принимают ахеян, врагов извечных и вероломных. Когда в Спарте правят не цари, не эфоры, а приехавшие из заморья римляне и македонцы — «повелители мира»!!!

Последняя фраза была подобна визгу пилы, скользнувшей по стали, — столько ненависти в ней прозвучало.

— Побойся богов, молодой человек! — негромким дрожащим голосом произнес за спиной царевича геронт Полибот. — Ты погубишь себя!

Пирр продолжал, не слушая его, не замечая, как «белые плащи» обтекают трибуну, окружая ее со всех сторон.

— Лакедемон не был побежден силой оружия — ни Риму, ни македонцам этим не похвастать. Так почему же мы терпим их надменность, почему принимаем их патронат, почему допускаем их вмешательство в наши государственные и общественные дела?

Мимо Леонтиска к трибуне быстро прошли, почти пробежали Эпименид и стратег Никомах, благообразный муж лет пятидесяти с благородным, исполненным достоинства обликом и спокойными глазами.

— У нас достаточно своей мудрости, чтобы самостоятельно вести любые переговоры, и достаточно силы, чтобы самостоятельно наказывать своих врагов! Граждане, верните в город царя-Эврипонтида, и вы увидите разницу…

— Приказываю тебе замолчать! — раздался яростный голос от правого края трибуны. Тысячи глаз изумленно уставились на бледного, едва сдерживающего себя Леотихида. За его спиной с решительными лицами стояли одетые в белое Полиад и Арсиона.

— Пирр Эврипонтид, немедленно спустись с трибуны и ступай прочь, иначе данной мне властью я арестую тебя по обвинению в изменнических речах!

Пирр замолчал, молча посмотрел на стратега-элименарха. Затем неожиданно для всех расхохотался, громко и искренне. «Спутники» и столпившиеся у трибунала несколько десятков сочувствующих Эврипонтидам спартиатов немедленно поддержали своего вождя дружным хохотом. Леонтиск почувствовал, как расходящиеся от царевича волны преступной вольницы кружат ему голову, захватывают соседей, расходятся дальше, заражая толпу в сотню раз быстрее губительной серой чумы.

Отсмеявшись, Пирр упер руки в пояс и отчетливо проговорил, сверля младшего Агиада насмешливым взглядом:

— Ну что ж, господин рыжая крыса, арестуй меня, если сможешь!

Поджав губы, Леотихид резко повернулся к «белым плащам», обособленной группой стоявшим чуть позади двух лохагов.

— О-о! сейчас, чую, будет драчка! — возбужденно проурчал Эвполид слева от Леонтиска и начал раздвигать впередистоящих. Однако в этот миг, не успел еще Леотихид отдать роковой команды, как над головами раздался надрывный вопль:

— За Эврипонтидов! Бе-ей! Долой Агиадов!

Что тут началось! Толпа, доведенная до накала речью Пирра, повиновалась импульсивно, бросившись на опешивших «белых плащей» страшной тысячерукой гидрой. Воздух разорвали яростные крики:

— Подонки, предатели!

— Смер-рть!

— Бей римских лизоблюдов!

— Рыжего держи, Рыжего!

— И шалаву его!

— В реку их! В реку!

— Смерть Агиадам! Смерть ахейцам! Да здравствует Пирр Эврипонтид!

Стоявших поодиночке стражников смели в мгновенье ока, белые плащи мелькали под беспощадными ногами топчущей их владельцев толпы. Схватка кипела только в том месте, где стоял сам Леотихид и находились основные силы стражи. Встав кольцом, «белые плащи» мечами в ножнах и древками копий отмахивались от озверевших сограждан, остервенело атаковавших их кулаками, палками и камнями. Кое-где в толпе блеснули клинки: хотя в общественные собрания было запрещено приходить с оружием, в Спарте, где девять десятых граждан были воинами, никогда не расстающимися с мечом, этот запрет часто игнорировался.

— Прекратить! Прекратить! — яростно орал Леотихид, над волнующимся морем голов был виден только роскошный алый султан его шлема.

— Хоп-ля-ля! — гикнул Эвполид и умчался вперед, горя желанием принять участие в свалке. Леонтиск крикнул было ему вслед, но видя, что друг не слышит, махнул рукой и принялся пробираться к трибуне. В возбужденной, орущей и хаотично двигающейся людской массе сделать это было непросто, но благодаря упорству и ловкости, а также относительной близости цели, сыну стратега удалось достаточно быстро достигнуть ведущих на возвышение ступеней. Ион все еще сидел на них и лихорадочно что-то писал на своих дощечках.

— Сумасшедший! — бросил на ходу сын стратега, но Ион даже не поднял головы.

Пирр все еще стоял на том же самом месте. Возле него, что-то возбужденно говоря, находились Эпименид и Никомах. С другой стороны, размахивая руками, что-то кричал Лих. Царевич, казалось, их не слышал, его взгляд был прикован к царящему на агоре хаосу, а лицо выражало… изумление? удовлетворение? восторг? Леонтиск затруднился бы дать точное определение. Уже приблизившись к окружавшей царевича группе, он боковым зрением заметил бледного, застывшего с прижатыми к вискам ладонями геронта Полибота.

— Необходимо немедленно прекратить этот кошмар! — Леонтиск уже мог слышать голос Эпименида. — Если прольется кровь, мы все пропали.

— Она уже пролилась, наивный ты человек! — возражал ему Коршун. Глаза его были словно у пьяного, ноздри трепетали. — Настал час все изменить! Командир, прикажи! Я созову всех наших, Галиарт поднимет агелу, а полемарх Брасид — весь Питанатский отряд. Скинем к демонам Агесилая, вернем в город царя…

— Это безумие! — воскликнул советник.

— Нас раздавят, — веско и мрачно сказал стратег Никомах. — Даже если весь Питанатский отряд встанет за нас, а я в этом сомневаюсь, то Маханид и Демонакт поднимут против нас мезойцев и лимнейцев, Агесилай — своих номаргов, Дорилай — городскую стражу…

— Но за нас народ! — не отступался Коршун.

— Это сегодня народ за нас. Люди пьяны речью молодого Эврипонтида и бунтом. Толпа орет одной большой глоткой, но ест тысячей маленьких ртов. Сегодня, вернувшись к своим очагам, люди одумаются, а завтра они вспомнят, к какому отряду приписаны, испугаются наказания, и не посмеют ослушаться своих командиров, когда те велят взять нас в мечи. Для свержения власти, даже дурной, нужно нечто большее, нежели одна удачно произнесенная речь.

— Видят боги, это именно так! — вклинился Эпименид. — Заклинаю тебя, юноша, останови, останови все!

Молчание. На лице царевича читалась титаническая борьба, происходившая в данный момент в его душе. На щеках плясали желваки, веки трепетали, глаза словно остекленели. Тяжелое дыхание распирало грудь, словно кузнечный мех.

— Решайся, — стратег Никомах положил ладонь на застывшее в напряжении плечо Пирра. — Когда наступит момент подняться, я первый встану рядом с тобой, молодой вождь, и сделаю все, чтобы мы победили. Но не сегодня, не сейчас. Выступи мы сегодня, поражение и гибель неизбежны. И неудача, пойми это, похоронит надежду на все грядущие времена.

Именно этот аргумент убедил царевича окончательно.

— Проклятье, — вскричал он. — Где я слышал, что надежда — это чаще всего отсроченное разочарование?

— Полно, наследник! — обрадовано вскричал Эпименид. — Уметь остановиться для государственного мужа не менее полезно, чем уметь что-то начать.

— Быстрее, юноша, ради богов! — вскричал геронт Полибот, увидев, что роскошный султан шлема Леотихида исчез в людском водовороте. В тот же миг раздался яростный, срывающийся на визг, крик Арсионы, блеснул обнаженный меч.

Нужно было спешить.

— За мной, Лих, Леонтиск, скорее! — вскричал Пирр, бросаясь к краю трибуны и спрыгивая вниз, в бурлящую толпу. «Какой благоприятный момент для убийцы, — подумалось Леонтиску. — Стоит кому-то в давке пырнуть царевича ножом, и никто никогда не подумает, что это было политическое убийство. Случайность, трагическая случайность, печальное последствие разбушевавшихся страстей». Похолодев от этой мысли, молодой воин стремглав бросился вслед за командиром, решив не отходить от него ни на локоть.

— Лих! — крикнул он.

— Я понял, — крикнул тот на бегу. — Я слева, ты справа. И следи за тылом.

Через мгновенье они вслед за сыном Павсания спрыгнули в людской водоворот. Леонтиск неудачно ударился больным коленом о чье-то плечо, зашипел от боли, вмазал кому-то по уху. И тут же бросился вперед, занял место справа от першего напролом царевича.

— А ну, успокоиться, разойтись! Во имя богов! Успокоиться! Разойтись! — выкрикивал Пирр, мощными гребками отшвыривая людей со своего пути. Леонтиск и Коршун орали и делали то же самое. Их узнавали, расступались. Через какое-то время им удалось приблизиться к эпицентру толчеи, где толпа тесным кольцом охватывала группку «белых плащей». Одного из стражников, повалив на землю, пинали трое или четверо. Он, рыча и ругаясь, пытался подняться на ноги, но ему это не удавалось. Мостовая была забрызгана мокрыми пятнами крови.

— Эй, прочь! Вы что, озверели! Прекратить! — налетел на них Леонтиск. Одного повалил на спину, дернув за шиворот, другого толкнул в лицо раскрытой пятерней. В этот момент с другой стороны из толпы вырвался плотный ком дерущихся, подмял не успевшего отскочить Лиха… Не раздумывая ни мгновенья, Леонтиск обрушил сцепленные в замок руки на шею человека, оказавшегося ближайшим к Пирру. От удара тот повалился на мостовую, но тут же быстро перевернулся, тряся головой поднялся на четвереньки…

— Боги! Эвполид, ты? Прости, я по горячке… — по-детски вырвалось у Леонтиска, когда он увидел лицо сбитого им с ног человека.

Морщась от боли, сын Терамена поднял глаза.

— Это ты, что ль, меня так, друг Львенок? Ну, спаси-ибо, приласкал! Ха-ха-ха! — закатился он вдруг хриплым смехом, но закашлялся, сплюнул кровью, попав себе на одежду.

Леонтиск против воли тоже истерично хохотнул.

— Давай, поднимайся, — сквозь смех выдавил он, помогая другу встать. — Вот тебе и большая драчка.

— Да уж, с тобой повеселишься, — Эвполид закряхтел, потирая шею. — У-у, как больно. А ведь только потеха пошла…

— Проклятье, — Леонтиск завертел головой, только сейчас поняв, что потерял из виду Пирра. «Спутник», называется!

— Да вон они, вперед ушли, — успокоил его Эвполид. — В чем дело-то?

— Потехи не будет, — бросил Леонтиск, хватая товарища под руку. — Пошли за ними. Нужно остановить побоище. Царевич приказал…

— Понял! — воскликнул Эвполид, оживая на глазах. — С дороги, люди добрые, разойдись. Команда — всем по домам. Ну!!!

Довольно скоро они догнали Пирра, Лиха и уже присоединившегося к ним Энета, протискивавшихся сквозь толпу, непосредственно окружавшую основную группу «белых плащей». Тут схватка была в самом разгаре. Стражники элименарха явно проигрывали. Большинство их, окруженные увлеченными кучками граждан, катались по мостовой, осыпаемые пинками и ударами палок. Несколько десятков самых рьяных последователей Эврипонтидов окружили Леотихида, Полиада, Арсиону и еще пятерых или шестерых стражников и остервенело атаковали их, в основном при помощи палок, камней и дури. Агиады, все как один с обнаженными мечами, отбивались уже вполне серьезно. Били не насмерть, но то и дело кто-то из нападавших, взвыв, откатывался назад с перепачканной кровью одеждой. Остальным это, казалось, только прибавляло азарта.

— Эй, разойтись! — закричал Пирр.

— Прекратить, живо! — вторил Лих-Коршун.

Их не слышали. Возбужденные, пьяные боем, взбесившиеся горожане и сами вопили, как стая голодных ворон.

— Бей! Хлещи их!

— Проклятые!

— Римлянам нас продали? Получай, падаль!

— Смерть Агиадам!

Один, растрепанный муж лет сорока, с подбородком, покрытым густой многодневной щетиной, упражнялся в оскорблениях на Арсионе:

— Эй, шельма похотливая! Шлюха сопливая! Раздвинь ноги, сука, щас я тебе засуну по самую глотку! — небритый потрясал толстым заостренным колом, по всей видимости, выдранным из какого-то палисада.

— Засовывай осторожно, а то как бы я не обрубила тебе ненароком мужской признак, образина! — злым смешком отвечала Арсиона, крутанув спату в сверкающей шипящей «мельнице».

— Чего стои-им? А ну, разом! Возьмем их! — истерично завопил кто-то, не видный с того места, где находился Леонтиск. Однако молодой воин узнал этот голос — тот самый, что призвал к нападению на Агиадов, спровоцировав весь этот хаос.

— А-а-а! — заорала толпа, бросаясь на «белых плащей».

— Проклятье, вперед! — выдохнул Леонтиск, расталкивая спины пассивных участников действа, выражавших свое сочувствие нападавшим криками и улюлюканьем, но не торопившихся подставляться под мечи Агиадов.

Кто-то заверещал, коротко и надрывно, захлебнулся криком, и через мгновенье принялся причитать, истерично и монотонно:

— Убили, да что же это, убили, сволочи…

Леонтиск схватил очередного ретивого горожанина двумя руками за одежду и отчаянным рывком отбросил с дороги. Кинулся в образовавшийся проем, увидел небритого, ухитрившегося борцовским захватом обхватить Арсиону сзади, и теперь, пыхтя, пытавшегося повалить девушку на землю. Наверное, чтобы воплотить в жизнь свои угрозы насчет «по самую глотку». Раскрасневшись, задыхаясь, Паллада неловко, насколько позволяли стянутые противником руки, размахивала мечом, не давая никому больше приблизиться.

— Попалась, шлюха! Попалась, сука! — торжествующе ревел небритый.

Девушка пыталась стряхнуть его с себя, пнуть ногой по колену, но это ей не удавалось, все силы уходили на то, чтобы удержаться на ногах.

— Эй, урод, отпусти ее! — сын стратега шагнул вперед, но его опередил Эвполид. Рискуя жизнью, он согнувшись пролетел под мечом Арсионы, выпрямился и нанес небритому прямой удар кулаком в переносицу. Тот хрюкнул и, выпустив девушку, шатаясь, отступил на несколько шагов. Арсиона подняла замутненные бешенством глаза.

— Благодарности не надо! — проворно отскочил назад Эвполид. — Эй, я хороший!

Скользнув по нему ничего не выражающим взглядом, девушка молниеносно развернулась и с хрустом впечатала носок кожаного сапога-эндромида меж ног обидчика. Небритый с коротким, тут же оборвавшимся воплем переломился пополам, его глаза выпрыгнули из орбит, а рот застыл в разверстом беззвучном крике.

Леонтиска передернуло — он представлял, насколько бедняге больно. Отвернувшись, сын стратега заметил Леотихида. С разбитым кровоточащим носом, в разорванном плаще, Рыжий яростно мотал из стороны в сторону двух повисших у него на руках энергичных мужей, третий, скача вокруг, норовил треснуть его тростью. Одновременно двое подростков из толпы бросали в младшего Агиада камнями. На заднем плане Полиад, наступив ногой на свой выбитый из рук меч, ожесточенно обменивался зуботычинами с верзилой, бывшим на голову выше и в два раза шире в плечах.

Проклятье, где же царевич? Леонтиск снова упустил его, увлеченный сценой схватки Арсионы и небритого. Впрочем, Пирр тут же нашелся слева. Совместно с Энетом и Лихом он, ругаясь, оттаскивал озверевших горожан от очередного распластанного на мостовой стражника.

— Команди-ир! — закричал Леонтиск. Пирр поднял голову.

И совершенно не вовремя. Не попавший в Леотихида булыжник величиной в кулак мелькнул в воздухе и с силой ударил царевича под ключицу. Это стало последней каплей. Кровь прилила Пирру к лицу, его бочкообразная грудь вздулась от хлынувшего в нее воздуха.

— ВСЕМ ОСТАНОВИТЬСЯ! — от этого оглушительного рева, казалось, треснул воздух. Леонтиск читал у римских авторов, что от крика полководца Гая Мария приседали кони. От вопля Пирра лошади наверняка попадали бы на спину. Но так как лошадей вокруг не было, а были лишь люди, существа куда менее нежные, то они только ошалело застыли на месте, обратив изумленные взгляды в сторону источника прозвучавшего звука. Это выглядело, как будто Пирр выкрикнул волшебное заклинание, так мгновенно и буквально было его действие.

— Немедленно прекратить! — развивая успех, рявкнул царевич, уже, правда, не так громко. — Ваш гнев справедлив, люди, но прошу — перестаньте. Поберегите себя, расходитесь по домам. Сейчас же!

Волшебство продолжало действовать: спартанцы не спеша, зачастую не отказывая себе в удовольствии от души пнуть ближайшего лежащего стражника, начали оттекать назад. Снова зазвучали крики:

— Пирра — в цари! Ура!

— Долгие лета Эврипонтидам!

— Щенки Агида — долой!

— Расходитесь, расходитесь! — продолжал увещевать их Пирр. — Тебе, господин элименарх, тоже лучше пойти домой. И не покидать дворец своего брата без лишней нужды. Видишь же — народ тебя не любит…

— Ты за все ответишь, пес. Жаль, не мне… В последний раз веселишься, покойничек! — процедил сквозь зубы Леотихид. Слизал кровь с губы, демонстративно повернулся, сделал знак своим уходить.

Леонтиск и Лих обменялись мгновенными взглядами.

— Эй, что ты сказал? — вспыхнув, шагнул Леотихиду вслед Коршун. Арсиона и Полиад тут же развернулись, положив руки на рукояти мечей.

— Стой, Лих, дружище, — рука царевича ухватила товарища за плечо.

— Ты слышал, командир? Он…

— Я слышал. Пусть идет.

Коршун отступился, и сам осознавая, что сейчас от Леотихида им ничего не добиться. Элименарх оглянулся, одарил Пирра сжигающим ненавидящим взглядом, сделал резкий, не оставляющий сомнений жест в районе шеи. Затем пошел прочь. Его телохранители, по пути собирая тех из своих, кто был не в состоянии самостоятельно подняться с мостовой, поспешили следом. Народ, оживленно обсуждая произошедшую баталию, начал потихоньку расходиться, за исключением самых активных сторонников Эврипонтидов, которые, встав плотной кучкой, продолжали громко выкрикивать здравицы и благие пожелания в адрес Пирра. Сам царевич отошел к старшим товарищам, Эпимениду и Никомаху, убеждавшим в чем-то седовласого геронта Полибота. Сын стратега с удовлетворением отметил, что Эврипонтида неотступно сопровождают Аркесил и Феникс.

— Леотихид все знает, — Леонтиск повернулся к товарищам, все еще пораженный сделанным открытием.

— Ха, знает! Да он в деле, руку даю на отсечение! — ощерился Коршун.

— Не удивлюсь, — пожал плечами Тисамен. — Хотя на Рыжего это не похоже. Нанимать убийц не в его стиле, он скорее сам возьмется за меч…

— Точно. Парень на вид — вылитый головорез-наемник. Не зря эта красотка, Паллада, выбрала его, — вздохнул Эвполид. И добавил в сторону, только для Леонтиска:

— Но какова она, а? Огонь! Видел, как она врезала по яйцам этому, с щетинистым рылом?

Еще бы не видеть. Леонтиск ухмыльнулся: небритый до сих пор валялся на земле, судорожно сжав руками промежность. Искры только-только перестали сыпаться у него из глаз, и гримаса боли на лице бедолаги стала постепенно уступать место выражению опасного бешенства. Подошли друзья небритого, крепкие мужи средних лет, и помогли ему подняться на ноги.

— Пожалуй, пора уходить! — взял друга под руку Леонтиск. План по приключениям на сегодня был явно перевыполнен.

— Э? — не понял афинянин.

— Нужно рассказать командиру, что мы нашли Гранию, — нашелся сын стратега, увлекая товарища за собой.

Папирус хрустел в дрожащих сухих пальцах. Шепот, срывающийся, горячечный, тоже дрожал.

Новость печальную, люди, вам Феб златокудрый вещает:

Матери Войн роковая пора наступает. Причина —

Власть над народами, сладостной боги ее сотворили.

Алча ее, полководцы великие рати поднимут.

Балаустион распустится, красный цветок разрушенья

Грянет погибельным часом, жестокой прольется бедою

Вспыхнет огнем, разойдется чумой и оплатится щедро

Кровью великой, страданьями, голодом, смертью.

О, благие олимпийцы!

Жребий у сына изгоя — стать камнем, влекущим лавину

Что погребет государства, поднимет державы иные

Гордость надменную свергнет и силою большею сломит

Несправедливую силу, что вечною быть собиралась.

Помилуйте боги. Это конец. Конец!

Свиток выпал из ослабевших рук, шмякнулся на стол, с рассерженным шелестом скатался. Эфор Полемократ, настоятель храма Афины Меднодомной, по традиции считающийся верховным жрецом Лакедемона, вытер трясущейся ладонью проступившую на лбу испарину. Успокоиться, нужно только успокоиться. И принять правильное решение.

Папирус, приведший уважаемого эфора в столь возбужденное состояние, был только что полученным прорицанием из Дельфийского храма. В самой древней части святилища, построенной еще до Тесея, находилась расщелина, бездонный провал, ведущий в страшное подземное царство Аида. Из провала поднимались ядовитые для любого смертного испарения, вдыхать которые могла только священная пифия, восседавшая над бездной на медном треножнике. Смертоносный воздух Тартара открывал душу пифии для откровений богов, которые жрецы храма затем записывали гекзаметром и отсылали вопрошавшему. Ответы оракула редко бывали ясными, но это прорицание, полученное всего три дня назад и сегодня принятое Полемократом со жреческой почтой, было исключением. Оно совершенно определенно пророчило великое — и ужасное — будущее Пирру Эврипонтиду, ибо кто еще мог быть назван «сыном изгоя», как не отпрыск сосланного царя Спарты?

Эфор снова испытал приступ опустошающего страха. Боги высказывают свое расположение молодому наследнику царской семьи, они собираются невероятно возвысить его, а он, верховный жрец Лакедемона, в течении стольких лет проявлял себя врагом дома Эврипонтидов! Многочисленные знамения прошедших лет — двухголовые дети, жертвы без печени, кровавый дождь, мул, говорящий человечьим голосом — были зловещими предвестниками грядущего потрясения мира. От разных оракулов приходили смутные предсказания, возвещавшие о великой войне и великом вожде, так почему же он, Полемократ, не распознал, не понял их тайного смысла? И это с его-то опытом! Старый, выживший из ума глупец!

Жрецу захотелось завыть, протяжно и страстно, как одинокому волку в ночь полнолуния. Подавить в себе этот животный порыв ему удалось с превеликим трудом. Боги и так разгневаны за его слепоту и тупость, не нужно давать им повода окончательно разочароваться в своем служителе. Но он искупит свою вину — молитвами, жертвоприношениями и поступками. Да-да, поступками, благими делами! Несправедливость, допущенная им в отношении старого царя Павсания и его сыновей, должна быть заглажена. Это еще не поздно сделать, напротив — самое время. Хвала богам, в последнее время они остерегали его от резких выпадов против дома Эврипонтидов, быть может, его служба не будет отвергнута. Сегодня же послать молодому царевичу, будущему грозному повелителю дары и предложение приватной встречи. Но сначала жертвы…

— Талай! — голос эфора прозвучал несколько визгливо. Прислужник-иерофор в девственно белом гиматионе немедленно появился на пороге комнаты.

— Белого ягненка, зеленые масличные ветви и все, необходимое для обряда искупительной жертвы. Живо!

Талай, на мгновенье согнувшись в почтительном поклоне, немедленно исчез. Эфор Полемократ, тяжело вздохнув, взглянул на лежащий на столе зловещий свиток.

— Грянет погибельным часом, жестокой прольется бедою… — верховный жрец покачал головой, отер ладонями лицо, как бы стараясь стряхнуть с себя липкую ауру испуга и тяжелых мыслей. Если собираешься обратиться к богам, душа должна быть просветленной.

Почувствовав себя готовым к обряду, Полемократ вышел в главный мегарон храма, неспешным шагом направился к величественной статуе Афины, возвышавшейся у дальней стены святилища. Несмотря на позднее время — свет, проникавший через прямоугольное отверстие в крыше, уже окрасился темно-розовыми тонами позднего вечера — в храме находилось немало народу. У некоторых из них на одежде виднелись следы крови: видимо, эти люди пришли совершить очистительные обряды. Полемократ уже слышал об утреннем столкновении на агоре. Увидев, что некоторые из прихожан заметили его и собираются подойти, эфор изменил первоначальное намерение, решив провести свое жертвоприношение в заднем, закрытом для посетителей, адитоне. Верховный жрец был сейчас не в том состоянии, чтобы вести разговоры с верующими, поэтому он сбежал от них, нырнув за окованные бронзой высокие двери. Сюда, во внутренние помещения храма, никто из посетителей войти не посмеет. Деревянные подошвы сандалий Полемократа застучали по выложенному мраморными плитами полу, отдаваясь под высоким сводом галереи.

Спустя несколько минут он, одев на голову источавший свежесть масличный венок, стоял перед темным кубом жертвенника, доходившим ему до пояса. В тайном святилище окон не было, мрак разгоняли лишь масляные лампады, чадящие на высоких подставках по разные стороны установленного в нише продолговатого темного камня. Сердца великого храма Афины, лакедемонского Палладия, упавшего с неба при первых дорийских царях Спарты. Как обычно, в присутствии святыни эфор почувствовал прилив благоговейного трепета и возбуждения. Сложив руки на груди, Полемократ, неотрывно глядя на Палладий, зашептал молитву:

— Афина-Пронойя, мудрейшая из владык олимпийских, покровительница дорийцев. Обращаюсь к тебе, смиренный служитель твой, с мольбою и раскаянием. Глаза мои были закрыты, и чувства глухи, но сегодня мне открылась истина, и воля великих богов, и грядущая судьба, уготованная ими славному Лакедемону. Прошу твоего прощения, светлейшая богиня…

Привязанный к вделанному в пол кольцу ягненок отрывисто проблеял. Чувствуя все нарастающее возбуждение, жрец резко нагнулся, перерезал веревку, схватил ягненка за передние и задние ноги и без усилий вскинул на жертвенник.

— …прошу твоего прощения и милосердия, светлейшая богиня, за скудоумие и невнимательность к знамениям, которые ты посылала…

Ягненок еще раз протестующе бекнул, взбрыкнул, пытаясь встать на ноги, но жрец крепко удерживал его. Нежная шелковистая шерстка приятно щекотала пальцы.

— …пусть эта чистая кровь искупит мою нечаянную вину, что произошла не от недостатка почтения, а от человеческого убожества, коему недоступна грандиозность замысла великого божества…