Пламя светильника на миг отразилось в темных глазницах маски странным красным отблеском. Верь Леотихид в потусторонних существ, он бы мог подумать, что перед ним демон с углями вместо глаз, который, как в старых сказках старухи-кормилицы, одним взглядом замораживает кровь в жилах даже храбрейших из храбрых. Но молодой стратег не верил в сверхъестественное, и не боялся в этом мире никого и ничего. Он ждал ответа.

— Уже начал, — ответил демон, продолжая смотреть на огонь.

Друзья-афиняне возвращались уже глубоко заполночь. После наполненного страстью свидания с веселыми сестричками, тесных объятий и жарких поцелуев холодный зимний ветер пронизывал до костей. Странно — совсем недавно им было душно в открытой всем ветрам укромной беседке, и они попарно разошлись в разные стороны, ища уединения и запретных ласк. Сейчас молодые воины чувствовали удивительные легкость и веселье. Им хотелось петь и хохотать, и они делали то и другое, позабыв о мере и приличии. Они были молоды, и кровь медленно остывала в их жилах после любовного кипенья.

— Великие боги, теперь я понимаю, почему ты, попав в Спарту, не торопишься в родные Афины. Спартанские девушки — вот причина! — восклицал Эвполид. Его хитон имел такой вид, как будто в нем катались по свежей пашне, причем после хорошего дождя.

— И это тоже, — легко согласился Леонтиск. Его одежда тоже была не в лучшем виде. — В этом необыкновенном городе и женщины необыкновенные.

— О, согласен тысячу раз! Софилла! Какие у нее руки, бедра, кожа… А груди — о Эрос!.. Все такое твердое, свежее, божественно упругое!

— Это потому что девушки в Спарте занимаются атлетическими упражнениями, как и юноши, только не в агеле, а в особых палестрах…

— А попка — как у Афродиты!

— Ха! В Спарте обвислой задницы не встретишь даже у пятидесятилетней матери семейства.

— А дырочка — горячая, нежная, плотная!

— Это точно. И, добавлю, очень умелый язычок.

— Как… Откуда ты знаешь?

— Да так, птички напели. Ласточки.

— Подлец! Ты что, тыркаешь обеих? Сестер?

— Да нет, что ты! Я не настолько аморален… — довольная улыбка Леонтиска говорила об обратном.

— Проклятье! А я-то едва не вознамерился сделать ее царицей своего сердца. По ее поведению… я мог бы подумать, что я у нее первый мужчина, ну или почти первый…

— Увы! — Леонтиск развел руками. — Первым у нее был я. Софилла явилась однажды на свиданье вместо Корониды — сказать, что сестра приболела. А там — слово за слово, поцелуйчик за поцелуйчиком… Славный свежий персик, но по мне — старшая лучше.

— Негодяй! — Эвполид все еще пытался держаться в границах шутки, но на его щеках расцвели овальные красные кляксы. Похоже, откровенность Леонтиска задела его за живое.

— Этот случай со мной ничего не значит, — поспешил оправдаться тот, уже жалея, что проболтался. — Софилла — девица чистая и бесхитростная, почти еще дитя. Так что если тебе действительно нужна, как ты выразился, царица сердца, лучшей кандидатуры не сыскать.

Эвполид облизал губы, поморщился, затем махнул рукой.

— Клянусь морским Владыкой, это мое железное правило — иметь добрую подружку в каждом городе, где мне приходится бывать более или менее часто. Не вижу причины, чтобы делать для Спарты исключение. Чистая и бесхитростная, говоришь… Поистине редкие качества — при ее-то красоте… Что ж, с удовольствием украшу свою коллекцию таким сокровищем. Но чтоб больше к ней — ни-ни, ясно? Мое — это мое.

— Владей, — улыбнулся Леонтиск. — Только держи язык за зубами — Коронида до сих пор ничего не знает, иначе открутила бы мне яйца.

Эвполид покачал головой, с чувством посмотрел на товарища.

— Ох, и мерзкий же ты тип! Таким примитивным самцам место только среди отсталых народов. Каковым и являются дорийцы.

— Смотри, не ляпни это при ком-нибудь из спартанцев, — хихикнул Леонтиск. — Не хотелось бы стать очевидцем того, как тебе отобьют различные места, в том числе и самые нежные… Они от этого могут огрубеть и стать совершенно бесчувственными.

— Хм… Нет, пусть лучше остаются нежными. Они мне еще не раз, думаю, пригодятся. Мы с Софиллой договорились встретиться еще через пару дней. А как вы?

— Нет, с меня довольно, — Леонтиск осторожно почесал бок, поморщился. — Мое ребро весьма критически отнеслось к тем акробатическим трюкам, которые мне пришлось проделывать. Эта Коронида такая выдумщица! Пару раз, когда она билась в экстазе, я чуть не потерял сознание — так она в меня вцепилась. Так что, друг Эвполид, я пока воздержусь, иначе мне и за месяц не выздороветь. Развлекайся сам, дружок.

— Хотя, — добавил сын стратега уже с мрачной ноткой, — вряд ли нам придется долго радоваться жизни. Чувствует мое сердце, что господин Горгил нам устроит развлечение…

— Если это будет упражнением для моего меча, то я согласен, клянусь богами! — воскликнул Эвполид. — После хорошей любви нужна хорошая драчка.

— Хм, не знаю, — протянул Леонтиск. — Вряд ли этот наемный мастер убийств… Что такое?

— Ты о чем? — встревоженный мелькнувшим в голосе товарища выражением, сын Терамена поглядел на него. Леонтиск, напрягшись, смотрел вперед, на уже видневшуюся отсюда ограду особняка Эврипонтидов.

— Там, на углу. Ты ничего не заметил?

Эвполид покачал головой, тоже уставившись в направлении, указанном другом.

Леонтиск прибавил шагу, его правая рука потянулась к рукояти висевшего на боку меча. «Проклятый мой язык! — пронеслось в голове. — Брякнул о злодействе и накликал беду!» Сердце заколотилось о грудь, сладкая расслабленность, оставшаяся после встречи с прекрасногрудой Коронидой, испарилась, словно унесенная порывом студеного ветра. Эта черная тень у ограды, мелькнула она на самом деле или показалась? Боги, неужели убийца, едва въехав в город, уже начал действовать? А он, «спутник», горе-телохранитель, предается любовным утехам, в то время как смерть подбирается к царевичу! Испуг и презрение к самому себе завладели сознанием афинянина, но только на мгновение, потому что в следующий миг он явственно увидел движение на самом верху каменной стены, ограждавшей дом сына царя-изгнанника.

— Эвполид, за мной! — заорал Леонтиск, срываясь в бег. Ребро, конечно, тут же ответило на сотрясение чувствительными толчками боли, но молодой воин видел только одно — темный силуэт на стене. Поняв, что его заметили, злоумышленник на какое-то мгновенье застыл в нерешительности, по-видимому, колеблясь, спрыгнуть ли ему во внутренний двор или же попытаться скрыться в темноте ночных улиц. Возобладало последнее: тщедушная фигура — теперь Леонтиск видел ее совершенно отчетливо — соскользнула в окружающий стену густой кустарник и, с треском прорвавшись сквозь него, бросилась прочь.

— Стой! Тварь! — прорычал Леонтиск, кидаясь вслед, точно охотничий пес за раненой дичью. За ним с обнаженным мечом в руке несся Эвполид.

Преследуемый, бежавший со всех ног, выскочил на перекресток и свернул налево.

— Есть! — азартно завопил Леонтиск. — Попался, паскуда! Там тупик!

— Вот и началась потеха! — в предвкушении выдохнул Эвполид.

— Не вздумай его убить! — испугался сын стратега. — Живым, этот гад нам нужен живым!

Вылетев на перекресток, они вбежали в узкий проулок, в котором было темно, как в могильной яме. Впереди яростно залаяли собаки — спартанские псы славились как свирепые и верные охранники. За несколько ударов сердца друзья преодолели половину короткого проулка. Он заканчивался высокими, обитыми медью воротами, за которыми и заливались бешеным лаем четвероногие бестии.

— Ничего не вижу, где он? — с напряжением в голосе вскричал Леонтиск. — Проклятье, неужели взобрался на стену? Не может быть!

Действительно, стены, составлявшие переулок, были приличной высоты, и потребовалась бы немалая ловкость вкупе с некоторым количеством времени, чтобы перебраться через них.

— Вот он! — крикнул в этот момент Эвполид, указывая пальцем в сгусток тьмы, сконцентрировавшийся за стволом векового платана, росшего вплотную к левой стене. Друзья бросились вперед. Преследуемый, похоже, с кем-то боролся: в темноте были видны только судорожные движения катающихся по земле тел, да слышалось сдавленное хрипенье. «Беда, если какой-то из шальных псов пролез под воротами и вцепился негодяю в горло», — испугался Леонтиск, и, позабыв об осторожности, бросился к месту схватки. Еще по отроческим ночным вылазкам, совершаемым совместно с товарищами по агеле, он помнил страшные зубы псов спартанской породы. Если такие зубищи добрались до шеи — все, пиши пропало. Невольно прижав подбородок к кадыку, Леонтиск нервно сглотнул и покрепче сжал рукоять меча. Пса нужно убить одним ударом, причем не задев при этом мерзавца, который должен еще рассказать, кто его послал. Проклятая темнота!

В этот момент из-за края левой стены, за которой находился сад, окружающий дом царевича Пирра, показалась мощная рука, сжимавшая горящий факел. За ним появилась большая свирепая физиономия, сжимавшая в зубах обнаженный меч. Свободной рукой силач цеплялся за край стены.

— Ни ш мешта! — не разжимая зубов, прорычал он. — Штоять, или будеше убишы!

Ослепленный своим факелом, он не мог их ясно видеть, зато сам был прекрасно освещен.

— Это мы, Энет! — крикнул ему Леонтиск. — Давай скорее сюда свет!

Энет тяжело спрыгнул вниз, за ним стену перемахнул Лих, гибкий, как вампир. Когда пламя факела осветило место действия, стало ясно, что ночной гость ни с кем не борется, а то, что казалось борьбой, есть лишь смертные конвульсии тела, прощающегося с отлетающей от него душой. Конечности худощавого невысокого мужчины лет тридцати с небольшим судорожно скрючились, глаза вылезли из орбит, изо рта стекала струйка зеленоватой пены.

— В чем тут дело? — настороженно поинтересовался подошедший Лих. — Кто это такой?

— Думаю, посланец нашего дорогого гостя, — мрачно ответил Леонтиск. — Мы застали его, когда он уже почти перелез через ограду дома царевича.

— Убийца? Горгил? — вскинулся Лих, его глаза блеснули.

— Не думаю. Скорее всего, шпион, которого хозяин послал разведать и разнюхать.

— Так какого беса вы его убили? — вскипел Коршун, пиная уже застывшее в смертном спазме тело. — Ты что, идиот?

— Мы его не трогали, — холодно прервал товарища Леонтиск. — Взгляни на него, он подох от яда. Сожрал его, когда понял, что не сможет сбежать.

— Видимо, этот мастер убийств привез с собой фанатиков-подручных, которые должны убивать себя, если есть опасность попасться, — добавил Эвполид. — Я слыхал о таких.

Лих смерил их обоих злобным взглядом.

— Ладно, пойдемте в дом, — зло бросил он, обращаясь к одному Леонтиску. Эвполида он как будто и не замечал. — Сам расскажешь царевичу, как обосрался, не сумев взять шпиона живьем…

Энет, подхватив покойника за пояс, легко закинул его на плечо. Остальные внимательно осмотрели при свете факела окрестности — не обронил ли чего-нибудь лазутчик, но ничего не нашли. Войдя в дом через главные ворота, они отправились к Пирру.

— …Выходит, наш любезный господин Горгил времени зря не теряет. Одно утешает — теперь мы можем точно знать, что он в Спарте, и что-то затевает, — задумчиво произнес царевич, выслушав рассказ Леонтиска и Эвполида. Черные брови Эврипонтида сошлись на переносице, взгляд не отрывался от тощего тела шпиона, лежащего посреди освещенного факелами андрона. «Спутники» сына Павсания, застывшие меж колонн, тоже с ненавистью сверлили глазами труп.

— Увы, теперь в этом можно быть уверенным наверняка, — вздохнул Леонтиск. — Прости, командир, что не смог взять этого пса живым, уж мы бы смогли развязать ему язык…

— Он бы не просто рассказал, кто его послал, а гекзаметром спел бы, паскуда! — зловеще усмехнулся Феникс, сверкнув острыми, как у кота, зубами.

— Ерунда, — отмахнулся Пирр. — Если этот Горгил действительно серьезный организатор, то и люди у него подобраны соответствующие.

— Правда твоя, командир, — кивнул Тисамен. — Теперь бы выяснить, кто этот лазутчик — один из слуг, приехавших вместе с делегацией, или человек альянс а, проживавший в Спарте.

— В любом случае, это не гражданин, — уверенно произнес Лих, сосредоточенно вглядываясь в лицо покойника. — Но, быть может, кто-то из метеков или гипомейионов…

— Кто-нибудь видел его раньше? Поглядите внимательно, — велел Пирр.

«Спутники» царевича подошли поближе, тщательно разглядывая перекошенный смертью лик, но в конце концов все покачали головами.

— То, что мы его не знаем, еще ничего не значит, — покачал головой Тисамен. — Этих торгашей, мастеровых и других гражданских сейчас столько…

— Точно, как собак блохастых, — поддакнул Феникс.

·— Однако одежа на нем не наша, не лаконская, — подметил Аркеси

— Это значит еще меньше, — с досадой махнул рукой Леонтиск. — Клянусь копьем Афины, в Спарте сейчас только молодняк в агеле да не более половины граждан-гоплитов носят лаконские хитоны. А остальные — кто во что горазд.

— Это действительно так, — кивнул Ион. — Все видели, что эфор Анталкид сегодня был в македонской хламиде…

— Дело требует подробного обсуждения, — объявил Пирр. — Идемте все в экседру. Эй, кто-нибудь!

Из-за колонн суетливо вынырнула фигура одного из невольников.

— Офит, убери мертвяка, — рука царевича небрежно указала на распростертое тело. — Запри в кладовой, чтобы собаки или птицы не попортили, он нам еще пригодится.

— Да, господин.

Кивком велев прочим следовать за ним, Пирр прошел в экседру. Гостиная, где верхушка партии Эврипонтидов обыкновенно держала совет, представляла собой прямоугольную комнату средних размеров, одна стена которой была увешана оружием, другую украшали фрески с изображением битвы богов и гигантов. Третью стену занимал полукруглый, выложенный из кубических каменных блоков, очаг с дымоходом. В очаге, треща и плюясь искрами, горели дрова, прогоняя промозглую зимнюю сырость и освещая помещение танцующими красноватыми бликами. Справа виднелась дверь в спальню Пирра.

Царевич и его «спутники» расселись вокруг очага и вернулись к разговору…

— Одним словом, придется искать в двух направлениях, — подытожил Коршун. — Покажем мерзавца сначала ахейцам. Если он прибыл с делегацией, кто-нибудь его да опознает. Если же нет, будем искать среди своих. Я подключу мастеровых из Лимн и Киносуры, у тебя, Тисамен, помнится, был в знакомцах кто-то из мезойских гипомейионов. Ну а если ты сам, командир, скажешь слово старшинам гильдий, что приходят отдать тебе дань почтения, то они весь город вверх дном перевернут, но узнают, откуда этот замухрышка.

— Нужно выйти на его хозяев, а через них — на самого Горгила! — подхватил Леонтиск.

— Хорошо, — кивнул большой головой Пирр. — Поговорю с мастеровыми завтра же, пока этот урод не протух. Не собираюсь долго держать у себя в доме эту падаль.

— Быть может, его над воротами повесить? — с энтузиазмом предложил Феникс. — Чтоб другие поостереглись?

— У меня другое предложение по поводу мертвеца, — Ион сказал это так, что все притихли и поглядели на него. — Друзья, ведь теперь у нас есть доказательство того, что против командира и его отца готовится злодеяние. Вкупе с известием о заговоре, привезенным Леонтиском, у нас есть все основания обратиться к властям.

— Доказательств никаких, — прервал его Коршун. — Историю афиненка с чистой душой назовут бредом сивого мерина, а этот труп… что он доказывает, кроме того, что в Спарте стало одним замухрышкой меньше?

— Погоди, Лих, — поднял ладонь царевич. — Пусть Ион договорит. Что ты предлагаешь? Пойти к Агесилаю?

Пирр избегал называть своего давнего противника царем.

— Ха-ха-ха! — зашелся Феникс. — Ставлю свой застиранный до дыр старый плащ, что Колченогий еще и пеню нам впаяет за убийство!

— Кроме того, совсем не исключено, что эта ночная пташка окажется из людей царя, — мрачно добавил Тисамен.

— Или Рыжего, — кивнул Леонтиск.

— Я хотел послушать Иона, — рыкнул на разошедшихся товарищей Пирр. — Заткнитесь, пусть наш умник скажет.

— Необходимо, я полагаю, официально обратиться к одному из эфоров, — прокашлявшись, произнес Ион. Его щеки запылали — неизвестно, от двусмысленной похвалы царевича, или от сконцентрированного на нем внимания. — Даже если нам сразу не поверят, перспектива все равно концептуально позитивна: проблема будет объявлена, и мы получим моральное право защищаться…

— И убивать незваных ночных визитеров, — в задумчивости добавил Пирр. — Хм, в этом что-то есть. Но к кому из эфоров можно направиться? Что-то не припомню, чтобы кто-то из них был другом моим или отца, особенно подлая гиена Архелай.

— Анталкид тоже отпадает — эта гнида с потрохами продалась римлянам, — это был, конечно, Феникс.

— Еще меньше я доверял бы Гипериду, — произнес Тисамен. Никто не знает, что у этого человека в голове. Как бы он ни использовал полученные от нас сведения, но уж точно не так, как мы ожидаем. Темная личность.

— О, эфор Гиперид! — оскалился Феникс. — Говорят, он отравитель и некрофил.

— И, кроме того, питается трупами младенцев, — усмехнулся Пирр. — Не скажу, что верю этому хоть на ноготь, но отец предостерегал меня иметь дела с этим человеком.

— А старый царь не стал бы говорить просто так, — подвел черту Лих. — Итак, Гиперида отметаем. Остаются двое: Скиф-Полемократ и Фебид, отец Исада.

— Фебид сейчас в чести у Агесилая, — с сомнением произнес Энет. — Исада недавно взяли в Триста, он принес присягу царю…

— В присяге говорится «царям», а не «царю», — резко прервал его Пирр, блеснув глазами. — И Триста обязаны подчиняться отцу не менее чем Агиаду Агесилаю.

Последовала непродолжительная пауза. Все знали, что на деле дело обстоит не так. Номарги-Триста, лучшие из лучших лакедемонских воинов, целиком и полностью были во власти молодого Агиада. Этот факт был причиной непреходящей ревности и раздражения сына Павсания. Пирр как-то обронил при Леонтиске, что если бы его поддержала хотя бы половина номаргов, он в течение месяца вернул бы отцу трон, пройдя напрямую там, где ныне приходится искать десять обходных троп и лазеек.

— Ладно, ладно, замолчали! — раздраженно махнул рукой царевич. — Сам знаю, что все не так, как быть положено. Мы говорили о Фебиде. По моему разумению, это единственный из эфоров, кто придерживается старинных спартанских добродетелей и привержен закону, а не римлянам.

— Согласен, но, клянусь шлемом Афины, верховный жрец Скиф тоже не раб разврата, — хмыкнул Коршун.

— Не забыл ли ты, что Скиф, то есть эфор Полемократ, — один из тех, кто отправил в изгнание моего отца? — сухо спросил Пирр, сверкнув на «спутника» желтыми волчьими глазами.

— Я помню это, командир, — склонил голову Лих. — Но ведь всем известна религиозная одержимость эфора, весьма редкая в наше время, когда в богов истово верят только самые недалекие селяне. А в случае с царем Павсанием рассматривался вопрос о святотатстве…

— Это его, Полемократа, речь на синедрионе вызвала негодование народа против нас и предопределила решение геронтов, — лицо царевича словно окаменело.

— Есть сведения, что эфор Скиф сильно пожалел об этом своем поступке. Агид и его щенки развязали руки таким как мерзавцам и изменникам, как Архелай и Анталкид. В последние пару лет Полемократ не делал никаких выпадов против царя Павсания, а при обсуждениях всегда соблюдает нейтралитет.

— Нейтралитет — еще не поддержка, — встрял Леонтиск, видя, как неприятен Пирру разговор о Скифе, которого партия Эврипонтидов всегда считала недругом.

— Но уже и не война, — Лих насмешливо посмотрел на афинянина. — Не мешало бы склонить его на нашу сторону, а, командир?

Пирр, поморщившись, словно съел что-то кислое, объявил:

— Я с тобой соглашусь, дружище Лих, несмотря на твое нахальное непочтение к моему мнению. С эфором Полемократом нужно провести серьезный разговор, и я готов простить ему то зло, что он причинил нашему роду, если он будет готов его исправить. Нужно поручить эту беседу стратегу Никомаху или Эпимениду, они более дипломатичны, чем старина Брасид. Но сейчас все-таки пусть будет Фебид. И его трудно считать непредвзятым, но в его честности я, по крайней мере, не сомневаюсь…

Это был окончательный вердикт — Эврипонтид, как обычно, выслушал мнения друзей и принял решение самостоятельно. Покончив на этом, все разошлись спать, кроме Аркесила и Иона, которым выпало караулить у дверей покоев царевича. Через три часа их должна была сменить следующая пара часовых.

Повалившись на низкое ложе, застеленное чистыми простынями, Леонтиск едва смог обменяться несколькими словами с Эвполидом, делившим с ним комнату, — так его клонило в сон. Ему приснились шелест оливковой рощи, нежный и страстный голос Корониды и страстные судороги ладного, сильного тела в его объятиях. И вдруг, в самый разгар любовного неистовства Леонтиск почувствовал чье-то присутствие, поднял голову и замер, ошеломленный, увидев облаченную в белое стройную фигуру Эльпиники. Лицо афинянки было полно укора и печали.

— Что же ты делаешь, милый, — прошептали ее губы, а из исполненных тоски глаз скатилась блестящая стеклянная слеза. — Ведь ты обещал… Вернись за мной, мой львенок. Вернись…

Леонтиск проснулся с болезненным чувством вины, терзавшим грудь, словно застрявший наконечник стрелы. Какая же он все-таки сволочь: не успел приехать в Спарту, как сразу капитулировал перед своей похотью, забыв все, что обещал Эльпинике. А ведь она любит его, и доказала свое чувство настоящим Поступком. Если б не она, гнить бы ему и сейчас в подземелье архонта Демолая, наслаждаясь сомнительным обществом охранников. Неужели прав был Клеомед, злобный брат афинянки, когда называл его подлым негодяем? Неужели его сердце неспособно вместить ни любви, ни простой благодарности? Великая Афина, не так это! Он должен быть достоин такой возлюбленной, и будет достоин. Придется объясниться с Коронидой…

Мучимый такими размышлениями и стыдом, Леонтиск долго не мог уснуть. Мерещились подозрительные звуки за дверью, в голову лезли бредовые мысли. Затем послышался тихий лязг стали. Соскочив с кровати и схватив лежащие у изголовья ножны с мечом, молодой воин, не одеваясь, пробрался к двери, отворил ее и выглянул в коридор. Друзья сидели у входа в коридор. Ион что-то тихо рассказывал, Аркесил, водя камнем по клинку, слушал и заинтересованно кивал. Заметив движение, он поднял голову и встретился глазами с Леонтиском. Тот быстро закрыл дверь, не желая пускаться в объяснения, и, ругая себя за дурацкую мнительность, снова улегся, плотно завернувшись в колючее одеяло. Сонная одурь засосала его нехотя, медленно, словно болото.

(22 декабря 697 г)

Ближе к обеду следующего дня Леонтиск и Эвполид бодро вышагивали по раскисшей от сырости улице, обходя большие лужи и резво перепрыгивая через мелкие. Следуя принятому решению, они сопровождали тетку Ариту и раба-носильщика на рынок. Погода улучшилась — видно, боги, ругавшиеся на Олимпе, наконец помирились. Небо развиднелась, зимнее солнце пригрело пропитанную влагой землю, превратив ее в липнущую к подошвам грязь. В Спарте, большой деревне, камнем были вымощены только главные улицы и площади, остальные дороги представляли из себя более или менее утоптанные грунтовки.

Несмотря на сырость и плохо проведенную ночь, настроение у Леонтиска было приподнятое.

— Сегодня Эпименид, советник царевича, отправится к эфору Фебиду, — рассказывал афинянин своему другу.

— Эпименид — это тот самый дядька с добрым лицом, которого мы встретили вчера с дочкой?

— Авоэ, ты только дочку и заметил! Ну, кобель! — усмехнулся Леонтиск.

— Да что там замечать? Блеклая, худая, зубы врозь… Клянусь Эротом, я бы не поцеловал ее даже за серебряную драхму.

— А за статер?

— Ну-у, за статер чмокнул бы ее от души. В щечку.

— А за мину ты бы отымел ее за милую душу. Тьфу, продажная душа! — рассмеялся Леонтиск.

— В любви бесплатна только луна, — ответил матросской поговоркой Эвполид. — Впрочем, с женщин я мзды не беру, оделяю их лаской безвозмездно, из чистого, так сказать, доброхотства.

— Это ты для тетки Ариты так горланишь? — съехидничал Леонтиск, указав подбородком на обильную фигуру матроны, шествовавшей в полутора десятках шагов впереди них. — Надеешься, что она польстится на твои мощи, дружок? Ха-ха!

— Кретин, — парировал Эвполид, но голос понизил. — Это же не женщина, а осадная башня!

— Вот-вот, — хохотнул Леонтиск. — Так что руки не распускай, шалунишка: кулачком впечатает промеж глаз, и голова меж ягодиц окажется!

— Да ну тебя! — отмахнулся Эвполид, поворачивая вслед за Леонтиском на широкую Рыночную улицу, упиравшуюся, как следовало из ее названия, в ворота большого продуктового базара. — Далась мне ваша старая тетка! Мне больше по душе девицы стройные, как, к примеру, вон та, или эта… О!

— Что — «о»? — поглядел на товарища Леонтиск. Эвполид с восхищением глядел куда-то вперед.

— Эта, вчерашняя… Амазонка-мечница, как бишь ее…

— Арсиона, — узнал Леонтиск, поглядев в том же направлении. Сегодня Паллада была в бело-синем — цветах личной гвардии стратега-элименарха. Белоснежную эмаль парадного панциря была украшали золотые леотихидовские львы, плечи прикрывал короткий воинский плащ с золотой же оторочкой. Прежними были лишь потертые ножны с мечом на ее бедре. Разговаривая о чем-то с лохматым мальчишкой лет четырнадцати, девушка медленно шла навстречу.

— Бесподобная женщина! — сглотнув, выдохнул Эвполид. — Боги, я просто обязан с ней познакомиться!

— Стой, идиот! — попытался удержать его Леонтиск, но товарищ, смахнув его руку с плеча, решительно пошел вперед.

— Добрый день, красавица! — с самой приятной из своих улыбок Эвполид вырос на дороге молодой воительницы. Леонтиск, остановившись позади, закусил губу.

Взгляд Арсионы, которым она окинула сына Терамена, был холоден, как источник, бьющий из толщи скалы, а голос превратил бы эту воду в лед.

— Мы незнакомы с тобой, чужеземец.

— Мое имя… э… Пилон, я приехал из…

— Мне наплевать, как тебя зовут и откуда ты приехал, — резко перебила его девушка. — Но если ты не посторонишься и не дашь мне пройти, одним чужаком в городе станет меньше.

Правая рука мечницы угрожающе потянулась к поясу. Шрам на ее щеке начал наливаться кровью, став почти багровым. Леонтиск бросился исправлять ситуацию.

— Прошу простить моего товарища, храбрая Арсиона, — примиряюще проговорил он, схватив опешившего Эвполида за плечо и оттаскивая его с пути амазонки. — Он прибыл издалека, и не знает лакедемонских обычаев.

Ничего не ответив, девушка, скривив губы, отвернулась и пошла дальше. Сопровождавший ее отрок с любопытством оглянулся на друзей, показал им язык.

— Великая Афина, ну и кретин же ты! — в сердцах выдохнул Леонтиск, поворачиваясь к другу. Тот, не отрываясь, смотрел вслед удалявшейся мечнице.

— Какая красавица, великие силы! Клянусь, ни малышка Софилла, ни любая другая из встречавшихся мне женщин не идут с ней ни в какое сравнение!

— Слушай, дурень, — Леонтиск искренне пытался сдерживаться и не перейти на крик, — в следующий раз, когда решишь покончить жизнь самоубийством, делай это без меня, хорошо? Твоя глупость смертоносна, как проказа, а мне еще хотелось бы пожить.

Эвполид с виноватым видом развел руками и хотел произнести что-то в свое оправдание, но Леонтиск прервал его нервным жестом:

— Все, довольно. Побежали догонять тетку Ариту, пока они не скрылись из виду.

Последующий час или полтора матрона и ее охрана прогуливалась по рынку, торгуясь с продавцами и складывая продукты в два высоких плетеных короба, транспортируемые высоким и худощавым невольником-иудеем. Эвполид вел себя прилично, к женщинам не приставал, пребывая в состоянии некоей рассеянной задумчивости, и Леонтиск почти забыл об инциденте с Арсионой, едва не вызвавшем у него нервный срыв.

На обратном пути сын стратега снова принялся подшучивать над товарищем, тем более, что тот, погруженный в свои мысли, не был способен достойно парировать. Жилистый иудей проворно семенил впереди, его длинные руки еще больше вытянулись под тяжестью забитых съестным продолговатых коробов. За ним важно шествовала тетка Арита, оживленно беседовавшая со встреченной на рынке знакомой еще более округлого телосложения. За матронами, держась на почтительном расстоянии, шли два молодых воина. На улицах Спарты было достаточно многолюдно, вероятно, по причине хорошей погоды, но, впрочем, не настолько, чтобы Леонтиск потерял из виду раба с корзинами. Солнце ласково грело, стремительно подсыхавшие лужи блестели серебром, в душе царила благодать.

Леонтиск упустил момент, когда все началось. Только что все шло своим чередом, как вдруг невольник от мощного толчка отлетел назад, едва не задев матрону, и упал на зад, выронив из рук корзины. Одна из них опрокинулась, плетеная крышка отскочила, и по мостовой весело и кособоко покатились луковицы. Высунулось, словно нос осторожной крысы, горло сосуда с маслом, из разорвавшегося свертка тонкой молочной струйкой потекла мука.

— Куда прешь, скотина безмозглая? — проревел широколицый детина, до глаз заросший густой каштановой бородой, в которой рот виднелся темной шевелящейся дырой. Одет мужчина был по-военному: кожаный панцирь, митра, усеянная медными бляхами, и добротный шерстяной плащ-хламида, крашеный в зеленый и коричневый. Цвета Аргоса, ахейского города, отметил Леонтиск.

— Ты что, отродье собаки, зенки проморгал? — продолжал орать бородатый. — Ну, ничего, сейчас я тебе их протру, совсем ослепнешь, навоз ослиный!

Невольник, посерев лицом, оглянулся, ища поддержки.

— Я не виноватый, — пролепетал он. — Это господин сам попадался под мой дорога.

Леонтиск, обменявшись быстрым взглядом с Эвполидом, двинулся вперед, но их опередила тетка Арита. Ее темные глаза поднялись с валяющихся в пыли и муке луковиц, уставились на ахейца. Пухлые губы сжались в твердую угрожающую линию. Крепкие кулаки медленно поднялись и уперлись в пояс.

— С-сучья масть! Ты чего это, иноземец вшивый, творишь? — сильный, зычный голос матроны опасно завибрировал. — Ты хоть догадываешься, щенок бородавчатый, чьи продукты по дороге валяешь?