Спарта, столица пелопоннесской области Лаконика, лишилась былых владений в последней войне с ахейцами, поддерживаемыми македонским царем, однако по-прежнему представляла весомую силу благодаря своим непревзойденным гоплитам. Нынешнее униженное положение совершенно не устраивало полис воинов, и поездка молодого афинянина была лишь еще одной каплей в мощной приливной волне лакедемонского стремления к реваншу.

Пирр доверил «спутнику»-афинянину эту важную миссию не потому лишь, что не сомневался в его уме и преданности. Сыграл свою роль факт, что Леонтиска с отрочества связывало с Тераменом теплое знакомство. Даже дружба, если возможна дружба между людьми, разделенными тридцатипятилетней разницей в возрасте. Именно Терамен помог когда-то отстоять свободу и достоинство кузнеца Менапия. Патриот Эллады, Терамен Каллатид был первым по могуществу афинянином, желавшем возвращения на лакедемонский престол Павсания, и поддерживавшим все мероприятия партии Эврипонтидов.

Вот какие причины понудили Леонтиска покинуть Лакедемон и отправиться в родные Афины. В последний день римского месяца ноября он выехал из Спарты на буланой кобыле, взятой из армейских конюшен. В селении Харплея у подножия Олимпа он прибился к небольшому конному отряду коринфских граждан, возвращавшихся из гостей на родину, и с ними доехал до Аргоса. Тут он задержался до утра, недурственно проведя время в одном из новомодных, совмещенных с баней, борделей. Это увеселение Леонтиску было жизненно необходимо: в Афинах он стеснялся отца, а в консервативной Спарте заведения такого рода просто не существовали, и нравы были все еще достаточно суровы по сравнению с другими полисами. Любовная игра с дочерью лакедемонского гражданина приводила к незамедлительному браку или к серьезному, связанному с угрозой для жизни, конфликту с отцом девушки. Поэтому старшие ученики агелы и молодые солдаты удовлетворяли свои здоровые юношеские инстинкты по большей мере в случайных связях с дочерьми перийоков — неполноправных граждан города. Впрочем, непрерывные упражнения и военный уклад жизни Лакедемона оставляли молодым спартанцам слишком мало времени для подобного рода развлечений.

Проведя ночь в теплой компании сразу двух весьма темпераментных девиц, которым было в радость отработать свою плату с привлекательным молодым красавцем, Леонтиск наутро, невыспавшийся и разбитый, отправился дальше. С некоторым усилием он заставил себя объехать стороной Коринф — столицу торгашей и центр разнообразнейших увеселений. Подгоняя свою кобылу, нигде не останавливаясь, юноша целеустремленно двигался к цели. Исключение он сделал только для Нисеи, небольшого поселения близ Мегары, и то потому лишь, что тамошняя придорожная таверна славилась своим свиным рулетом. Плотно пообедав, Леонтиск продолжил свое путешествие и заночевал в Элевсине, в какой-то сотне стадиев от Афин. Можно было, конечно, подогнать кобылу и добраться до цели еще до заката солнца, но приезжать на ночь глядя было дурной приметой. Поэтому Леонтиск, хорошенько выспавшись на дешевом постоялом дворе, пустился в путь утром, и за час до полудня Священными воротами въехал в родной город.

Отец встретил его очень тепло, можно даже сказать — чересчур, потому что последний раз они виделись не так давно, месяца три назад, и для чрезмерной радости по поводу встречи повода вроде бы не было. Первые три дня отец мягко уклонялся от разговора о том, зачем он вызвал сына из Лакедемона. Никистрат необычайно подробно расспрашивал Леонтиска о Спарте, о его тамошней жизни и деятельности в рядах партии Эврипонтидов. Немного удивленный такой необычной любознательностью родителя, молодой воин тем не менее подробно и с удовольствием обо всем рассказывал, не ожидая никакого подвоха. Никистрат буквально не отпускал сына от себя, так что в течение этих трех дней Леонтиску не удалось вырваться из дому, чтобы навестить Терамена. На четвертый день (проклятый день!) с утра к отцу прибыл какой-то человек, Леонтиск не знал кто, но по количеству толпившегося во дворе в ожидании хозяина эскорта догадался, что это персона весьма высокого ранга. Запершись с гостем в библиотеке, отец не выходил до обеда. После полудня к Леонтиску прибежала рабыня-ключница и сообщила, что отец ждет его в малой приемной.

Отец был один. Леонтиск знал, что знатный гость еще не покинул их дома, стало быть, он находился где-то во внутренних помещениях.

— Присаживайся, сын, — Никистрат махнул рукой в сторону скамьи. — Разговор будет долгим.

— Вот как? О чем, отец? — Леонтиск уселся поудобнее, закинул ногу на ногу. Он был дома. Великие боги, как тут хорошо! Только пожив в бараке, понимаешь, какая это великая вещь — комфорт.

— О политике. И о тебе. В основном о тебе, о твоей будущей жизни, — стратег пристально глянул из-под покатого, переходящего в аккуратную залысину, лба.

Леонтиск только удивленно поднял брови.

— Видишь ли, сын, — в голосе отца зазвучали менторские нотки, — в жизни каждого человека бывает переломный момент, после которого человек либо поднимается вверх, становясь значимым и уважаемым членом общества, либо остается никем, выдыхается, стареет и умирает, не добившись ничего. Какой из вариантов судьбы ты бы предпочел?

— Без сомнения, первый, — пожал плечами Леонтиск. Он не мог понять, куда отец клонит.

— Абсолютно верно, первый. Уважение, слава, богатство. Трудно найти человека, который не захотел бы, чтобы его жизнь развивалась по такому сценарию. И тем не менее мы видим, что эта участь достается единицам, а все остальные довольствуются прозябанием.

— Я полагаю, многое зависит от стремления человека и его готовности сделать что-нибудь, чтобы возвысить свой жребий, — осторожно произнес Леонтиск и внутренне поморщился: фраза получилась напыщенной и какой-то неестественной.

— Опять верно, — кивнул отец. Его глаза блеснули. — Но этого мало. Нужно еще правильно угадать свой счастливый час, поймать, если хочешь, за хвост лисицу удачи. Решительно использовать переломный момент и одним движением, как архимедовым рычагом, перевернуть всю свою жизнь — в лучшую сторону, конечно. Все, что было до этого момента — лишь тренировка, подготовка к нему. Жизнь начинается после, а вот какая жизнь — зависит от того, использовал ты свой шанс или проспал.

— Но ведь судьба может представить и другой удобный случай, — неуверенно попытался возразить юноша.

— По-настоящему звездный миг бывает лишь однажды, — отрезал Никистрат. — Поверь моему жизненному опыту — дождаться повторного благоприятного стечения обстоятельств столь же трудно, как с закрытыми глазами выбрать один белый шарик из тысячи черных.

Леонтиск не нашелся, что сказать и промолчал. После минутной паузы отец продолжал:

— Я говорю все это не из желания пофилософствовать и не из старческого маразма, как ты, возможно подумал. Просто, дорогой сын, в твоей жизни наступил именно такой момент.

— Вот как? — чувствуя себя обязанным продемонстрировать, что понимает важность сказанного, Леонтиск поставил обе ноги на пол и принял более приличную позу.

— Именно так. Хочу повторить: от того, используешь ты этот шанс или нет, зависит вся твоя дальнейшая жизнь. Да и моя, если уж на то пошло.

— Великие боги, да в чем суть дела? — не выдержал юноша. — О чем ты говоришь, отец?

Никистрат, испытующе глядя на него, помолчал.

— Леонтиск, — наконец, начал он, — некие очень влиятельные люди намереваются поручить тебе задание. Крайне ответственное и важное, результат которого повлияет, возможно, на судьбу всей Греции.

Глаза юноши еще больше расширились от удивления.

— А почему мне? — только и смог выдавить он первое, что пришло на ум.

— Большое значение имеет твое близкое знакомство с Пирром, сыном … э-э… бывшего спартанского царя.

— Я не просто знаком с ним, а служу у Пирра Эврипонтида, — с гордостью сказал Леонтиск.

— Да, да, конечно. Кроме того, тебя знают как честного и смышленого юношу, ну а помимо всего прочего, ты мой сын.

— Я с каждым твоим словом, отец, серьезно вырастаю в своих собственных глазах. Но в чем же суть этого задания, которое настолько важно, что способно изменить всю мою жизнь? И кто эти очень влиятельные, как ты выразился, люди?

Стратег чуть помедлил.

— Сами свое сообщество они предпочитают по-скромному именовать альянсом . Не стану называть тебе имен, Леонтиск, но поверь мне, своему отцу — это действительно очень значительные люди, привилегированная верхушка эллинской аристократии и первые из богачей. Плюс, кроме того, заинтересованные лица, тоже ранга совсем не низкого, представляющие интересы великих держав. Это те, кто действительно способен дать тебе блестящую карьеру, должности, богатство и все, что так мило любому честолюбивому сердцу. Если, конечно, ты хорошо справишься с заданием. Обретение собственной значимости, запомни, — это искусство дружить с сильными.

Никистрат снова сделал паузу. Леонтиск продолжал вопросительно смотреть на отца. Откуда-то из женской половины доносилось заглушенное дверьми и перекрытиями женское пение.

— Ты ждешь, когда я, наконец, перейду к делу?

Леонтиск молча кивнул. Никистрат прокашлялся, еще раз пристально глянул на сына, и начал речь, явно заготовленную заранее.

— Все мы слышали о том, какие успехи делает Пирр Эврипонтид — он с каждым днем все популярнее как у народа, так и среди лакедемонских магистратов. Дело идет, насколько я понимаю, к возвращению Павсания из изгнания?

— Вот именно! — радостно воскликнул Леонтиск. — Ты не представляешь, какая это была борьба, отец! Настоящая война! И теперь, кажется, мы берем верх.

— О, разумеется. Возвращение Павсания на спартанский трон существенно изменит ситуацию в Пелопоннесе и Греции. Лидеры альянса считают эти перемены необходимыми и желают помочь царю Павсанию. О, тайно, разумеется. Ты ведь уже не зеленый юнец и понимаешь, о каком противостоянии идет речь?

— Конечно, отец! Римляне…

— Ш-ш, не говори ничего вслух. — Никистрат поднял ладонь к губам. Леонтиск энергично затряс головой. Его распирало от гордости: он привезет Эврипонтидам поддержку, о которой они и не мечтали!

— Возможности людей, входящих в альянс , трудно переоценить, — продолжал Никистрат после короткой паузы, — как и пользу, которую твои друзья Эврипонтиды могли бы извлечь из дружбы с ними. Разумеется, если сторонам удастся договориться о взаимном сотрудничестве.

— Гм, я уверен… — поежился Леонтиск.

— Для того чтобы обсудить возможность и условия сотрудничества, в Спарту отправляется доверенный посол альянса . Общеизвестно, что Эврипонтиды не любят чужаков и не доверяют им. Именно для преодоления этого барьера и понадобился ты, сын мой. Это и есть тот самый момент удачи, о котором мы говорили, благоприятнейшая возможность сделать так, чтобы тебя заметили, блестяще выполнить поручение и заслужить дружбу и покровительство больших людей. Ты должен будешь представить посла альянса Пирру Эврипонтиду и поручиться за этого человека так, как перед тобой ручаюсь за него я. Ты доверяешь своему родителю, Леонтиск? — губы Никистрата раздвинулись в легкой улыбке.

— О, отец! Конечно! Я с удовольствием исполню это поручение, тем более что дело обещает весьма полезным для Эврипонтидов, на мой взгляд. Впрочем, наследник сам разберется, принять ему предложение этого самого альянса или нет. А где и когда я должен встретиться с послом?

— Об этом — чуть позже, а сейчас мне нужно удалиться, сын. — Стратег со вздохом удовлетворения хлопнул себя по коленям и поднялся с места. — Я должен сообщить нашему гостю о твоем согласии взяться за дело. Ты заметил, кто почтил присутствием наш дом?

— Э, нет, честно говоря, — покрутил головой молодой воин. — Полагаю, один из членов альянса ?

— И по совместительству верховный архонт Афинского государства Демолай из дома Кимонидов, — веско проговорил Никистрат, с удовольствием наблюдая, как при этом имени изменяется лицо сына. — Я полагаю, архонту будет приятно узнать, что ты оказался достойным юношей, и он будет склонен простить обиду, нанесенную тобой его дому.

— Проклятье, — пробормотал Леонтиск, на самом деле испытывавший целую гамму противоречивых чувств. С домом Кимонидов его связывали не самые приятные воспоминания.

— Это действительно большая удача, — согласился отец, неправильно истолковавший восклицание сына. — Быть может, тебе и впрямь удастся убить не одного голубя этой стрелой. К тому же красавица Эльпиника до сих пор не замужем… Одно к одному, как говорится. Ну, не нужно краснеть. Я ухожу к господину архонту. На всякий случай будь поблизости — быть может, он сам захочет рассказать тебе о деталях предстоящего дела.

— Хорошо, отец, — Леонтиск тоже поднялся на ноги.

Когда стратег скрылся в глубине дома, молодой воин, нервно облизывая губы, сделал несколько кругов по приемной, затем вышел прочь. От неожиданных новостей голова шла кругом, и ему необходимо было хлебнуть свежего воздуха, успокоиться и разложить все по полочкам.

У главных дверей особняка Никомаха стояли, переговариваясь, несколько вольноотпущенников и охранников из воинов городской стражи. Поодаль, у закрытой лектики, сидели восемь рослых носильщиков и одинаковых желтых хитонах. Леонтиск хотел было подойти, заинтересовавшись устройством экипажа — в Спарте это римское новшество еще не появилось — но подошедший от ворот управляющий негромко окликнул его.

— Молодой господин, там, у ворот, какой-то человек спрашивает тебя.

— Человек? Меня? — тупо переспросил Леонтиск. Кто мог узнать, что он прибыл в Афины?

— Именно. Неплохо одет, похож на слугу из хорошего дома. — Управляющий, немолодой иониец, едва заметно пожал плечом.

— Интересные дела, клянусь Меднодомной. Пойду погляжу. Если отец будет искать, я у ворот.

Выйдя на улицу, молодой воин сразу увидел притулившуюся у ограды высокую фигуру в дешевом, но новом плаще поверх чистого белого хитона. Бородатое лицо не показалось Леонтиску знакомым, вот только этот V-образный шрам на скуле… где он его видел?

— Ты искал меня? — спросил Леонтиск, сделав на всякий случай грозное выражение лица.

— Хе, не узнал, зубастый львенок? — отороченные черными волосами губы раздвинулись, обнажив белозубый оскал.

Так Леонтиска называл лишь один человек.

— Гм… Эвполид? — недоверие сменилось чувством радостного облегчения. С Эвполидом, старшим сыном Терамена Каллатида, Леонтиск встречался несколько раз в жизни, и последний из них лет шесть назад, получив очередной отпуск по случаю принятия в «львы». Всего годом старше Леонтиска, Эвполид уже тогда был юношей самостоятельным, дерзким в речах и весьма охочим до женщин. К тому же крайне задиристым и скептично настроенным к преимуществам воинского обучения в спартанской агеле. Тогда воспитаннику лакедемонской школы пришлось преподать насмешнику урок в поединке на мечах — затупленных, конечно, — и этот шрам на лице Эвполида стал его расплатой за необдуманные слова. Разумеется, поединок — и даже эта нечаянная рана — не расстроили, а, напротив, укрепили дружбу между двумя молодыми людьми. — Неужели ты?

— Хо, значит, узнал? А я так старался, приклеивая эту идиотскую бороду! Осторожно, не нужно объятий. Вот те ребятки, пришедшие с вашим гостем, морского ежа ему в кишки, как-то подозрительно косят в нашу сторону.

— Поня-ятно, — протянул, усмехнувшись, Леонтиск. — Господин Терамен и архонт все так же не ладят друг с другом? Неужто дошло до того, что нужно ходить по улицам под этакой личиной?

— Напрасно смеешься, дружок, — озираясь, проговорил Эвполид. — Я бы многое мог тебе рассказать из того, что творится в этом городе, но времени нет, так что сразу о главном…

Сын Терамена, обычно веселый и даже легкомысленный, каким его знал Леонтиск, выглядел необычайно серьезно.

— Великая Воительница, что еще случилось? Ты меня пугаешь, Эвполид! Неужели мы и поговорить спокойно не сможем? Вообще-то я прибыл в Афины, чтобы свидеться с твоим отцом…

— Это будет нелегко осуществить, клянусь морским Владыкой, — собеседник почти не глядел на Леонтиска, его глаза беспокойно изучали улицу, перебегая с одного ее конца на другой. — Архонт Демолай знал, что ты приедешь, и постарается не допустить, чтобы вы с моим отцом встретились.

— Откуда ты знаешь? — нахмурился Леонтиск. Он уже почти настроил себя считать архонта другом.

— Был у нас хороший стукачок в доме Демолая, — криво усмехнулся Эвполид. — Только вот два дня назад пропал, как будто его демоны утащили. Но не об этом речь. Меня прислал отец, чтобы ты передал царевичу Пирру: против него затевается серьезный заговор. Мы узнали, что некие высокопоставленные ублюдки сговорились погубить наследника Эврипонтидов.

— Что-о? Это правда? — пальцы, сжавшись в кулаки, хрустнули, как сухие ветки.

— Достоверная. И еще совершенно точно известно: архонт Демолай в этом замешан и, увы, Львенок, твой отец тоже. Я сожалею.

Леонтиск почувствовал, как горло сдавил спазм, мешая сказать хоть слово. Он стоял, точно громом пораженный.

— И еще… о, проклятье! — выругался Эвполид, бросив очередной взгляд в конец улицы. — Опять эти крысы, выследили-таки! Иди скорее в дом, они не должны узнать, что мы говорили!

— Кто?

— Какие-то мерзавцы, второй день за мной ходят… Наверняка это люди архонта, чтоб его кракен обнял! Все, бывай, зубастик.

— Но как… Эвполид?! — взмолился Леонтиск.

— Мне пора бежать. В дом, Львенок! Если отец придумает, как перехитрить ищеек, мы свяжемся с тобой. И… будь осторожен, помни, что я тебе сказал, — с этими словами Эвполид, сверкнув на прощанье глазами, проворно перебежал на другую сторону улицы и, натянув капюшон на глаза, быстро зашагал к ближайшему переулку.

Леонтиск огляделся. Его неискушенный взгляд не смог выделить из текущего по многолюдной Длиной улице людского потока «топтунов», выслеживавших сына Терамена, однако это ни о чем не говорило — тому было лучше знать, о чем он говорит. Молодой воин поспешил последовать совету и зашел в обнесенный оградой двор отцовского особняка. Мозги юноши кипели — так внезапно обрушились на него эти тайны, шпионы, интриги, игры с переодеванием… Зная Эвполида, трудно было подумать, что тот решился на лицедейство без веской причины. Заговор против Пирра? Архонт и отец замешаны? Но ведь отец только что…

О, боги!

Только на середине дорожки, ведущей к дому, простая догадка, блеснув в голове белой молнией, пригвоздила его к месту. Какой же он кретин! Не зря говорят, что суровое спартанское воспитание отбивает способность мыслить. Отец и его поручение! Заговор!

Кровь прилила к лицу юноши. Сто тысяч демонов, кому верить? Неужели отец собирается с его помощью… Это нужно выяснить, немедленно! Леонтиск ринулся в дом, промчался мимо переглянувшихся охранников архонта, пронесся через продомос и андрон к библиотеке. У ее дверей сын стратега, к своему удивлению, увидел еще двоих стражников. Леонтиск заметил их в последний момент — так были сильны переполнявшие его чувства. Тот из охранников, что был покрупнее, загородил ему дорогу.

— Куда? — мощная рука уперлась молодому воину в грудь, словно бревно. — Господа велели не беспокоить.

— С дороги! Я — сын хозяина дома! — выпалил Леонтиск, остановившись против воли.

— А по мне хоть сам хозяин, клянусь собакой, — выпятил губу здоровяк. — У меня начальник один — господин Демолай, и он приказывает остальным в этом городе. А ну, сдай назад!

— Мне нужно поговорить с отцом. Немедленно. Иди и доложи, ты, цербер! — обычно Леонтиск так с людьми не разговаривал, но сейчас ему почему-то казалось важным, чтобы объяснение с отцом произошло до того, как тот закончит разговор с архонтом.

Лицо громилы на несколько мгновений приобрело набыченное выражение, рука дернулась к ножнам на поясе. Однако дерзость молодого аристократа произвела впечатление, охранник усилием воли взял себя в руки, решив не связываться — кто их знает, этих господ, еще попадет, — и угрюмо кивнул напарнику на дверь. Тот, недовольно сморщившись, приоткрыл створку лишь настолько, чтобы можно было протиснуться, и исчез в библиотеке. Спустя некоторое время он появился снова, на этот раз широко распахнув дверь перед стратегом Никистратом, вышедшим к сыну с выражением неудовольствия на лице.

— Ты с ума сошел, Леонтиск? В чем дело? — между черных бровей стратега обозначилась глубокая складка. — Что ты себе позволяешь?

— Я требую правды, отец! — Леонтиск бросился в атаку с ходу. — Это задание, на которое ты меня сосватал, что скрывается за ним на самом деле?

— Великий Вседержитель! — стратег был поражен переменой в поведении сына. Испуганно оглянувшись, он плотно прикрыл створу двери, решительно схватил Леонтиска за локоть и вытащил его в соседнее помещение, совмещавшее функции гостиной и парадной оружейной. Вдоль стен зала стояли статуи в полных доспехах, между статуями висели копья и щиты.

— Мне нужна правда! — снова выкрикнул Леонтиск, сердито отдернувшись от отца, когда еще одна дверь отсекла их от пристальных взглядов стражников. — Кто этот человек, которого я должен представить наследнику?

— В каком тоне ты со мной разговариваешь? — со сдержанным гневом процедил стратег, хмуро глядя на юношу. — Что за пес тебя покусал?

— Кто этот человек, я спрашиваю? И зачем вы посылаете его к царевичу? Уж явно не для переговоров! Что он должен совершить в Спарте? И не надо лжи, прошу тебя, отец! — Леонтиск поймал себя на том, что сорвался на крик.

— Сядь, сын! — палец Никистрата повелительно указал на украшенную резьбой и бронзовыми завитушками массивную скамью, занимавшую целый угол комнаты.

— Я…

— Сядь, сказано тебе! — это был уже приказ. Леонтиск, сжав челюсти, с размаху плюхнулся на скамью, но позу постарался принять самую вызывающую.

Никистрат, искоса глянув на сына, в молчании, заложив руки за спину, сделал полтора десятка шагов, затем, резко выдохнув, приступил к разговору:

— Не знаю, сын, каким образом и что тебе удалось подслушать, в другой раз мы обязательно вернемся к моральности этого поступка. Ты хочешь знать правду — что же, изволь. Я хотел подготовить тебя, боялся, что юношеская горячность и незрелость помешают тебе сразу правильно все понять. Ну что ж, я наказан за это — клянусь богами, все получилось еще хуже!

Леонтиск молчал, неотрывно сверля отца взглядом и нервно кусая губы.

— Хорошо, — продолжал стратег, несколько ободренный его молчанием. — Выслушай, и, ради богов, ради своей будущей карьеры и ради меня, твоего отца, наконец, восприми все правильно. Тем более, что на самом деле у тебя нет никакого выбора, ты должен сделать то, что должен.

— Посмотрим, — нервно бросил молодой воин, совершенно обескураженный.

— В нашем недавнем разговоре я слукавил перед тобой в своем отношении к спартанской династии Эврипонтидов. Отношении, хочу это подчеркнуть, разделяемом большинством здравомыслящих людей. Дело в том, что возвращение Павсания на лакедемонский трон, к сожалению, действительно весьма вероятное, — на самом деле не благо, а катастрофа. Говорят, годы, проведенные в изгнании, превратили его в бешеного пса, в безумца, одержимого идеей мести македонцам и римлянам. Этим же он заразил своего сына. Эта парочка — отец и сын чрезвычайно опасны. Именно поэтому твоей задачей будет помощь в том, чтобы не допустить возвращения Эврипонтидов к рулевому веслу Спарты.

— Что? — Леонтиск подумал, что ослышался.

— Тебе не придется напрягаться, основную работу выполнят другие люди, — торопливо проговорил Никистрат, цепко наблюдая за реакцией сына. — Твоя задача — ввести их в окружение спартанского царевича. Если этих людей порекомендуешь ты, Пирр ничего не заподозрит.

— Великая Воительница! Ты хочешь сказать, что я должен предать вождя, которому присягнул на службу, дело, которому решил посвятить свою жизнь? Но почему, с какой стати?

— Не нужно этого мальчишеского пафоса, сын. Тебе уже двадцать один. А почему — это просто, клянусь Фебом: потому что этого требует ситуация, этого желает большинство, в этом нуждается вся Греция. Понимаю, тебе тяжело это осознать, но постарайся понять и признать правду.

— Какую еще правду? — Леонтиск все еще не мог придти в себя.

— Видишь ли, всем известно отношение Эврипонтидов к протекторату Македонии и Рима. Именно на откровенной враждебности к этим двум державам — великим державам, заметь, — и на разжигании идиотского псевдопатриотизма Павсаний и его ретивый сынок строят свои планы по захвату власти. Не перебивай, послушай меня! Они кричат о попранной свободе, о засильи иноземцев, о старинной доблести… Великий Громовержец, какая чушь! Свою свободу мы потеряли двести восемьдесят два года назад, проиграв в битве при Херонее отцу Александра Великого Филиппу. Это знает каждый ребенок, и ничего, совершенно ничего, поверь, с тех пор не изменилось. Только греки стали еще разобщеннее и слабее. Никакой свободной Греции больше не существует, и плевать на все эдикты македонян и римлян, утверждающие обратное! Осознавать это горько и довольно неприятно для самолюбия — особенно больного, — но разумный, трезвый политик не должен руководствоваться ни эмоциями, ни «пламенными» идеями, ни так называемым патриотизмом. Рассудок, только трезвый рассудок должен иметь голос и указывать дорогу. Все остальные пути ведут в пропасть.

— Но… — попытался было вставить слово Леонтиск, но отец прервал его властным жестом.

— Да, именно в пропасть! Неужели так трудно раскрыть глаза и увидеть, что делает Рим с теми, кто осмеливается перечить его воле? Великие державы: Македония, Карфаген, Малая Азия повергнуты легионами во прах и сохранили существование только потому, что смирились с гегемонией Рима, с новым — послушай меня! — мировым устройством! И что же? Вдруг против гигантской силы этого беспощадного государства восстанет — кто? — маленькая, бессильная Греция? Или одна Спарта?

— Но Эврипонтиды собираются не рушить мировой порядок! — горячо воскликнул Леонтиск. — Они хотят лишь свободы — для спартанцев и всех греков.

— Неужели они настолько глупы, что не видят, как обходится Рим с возжелавшими свободы? Он топит их в крови! А при таком агрессивном настрое изгнанника Павсания до конфликта дойдет неминуемо!

— И тем не менее народы восстают! Один за другим, все больше и больше! Неужели мы, греки, окажемся самыми трусливыми?

— Нет, самыми благоразумными! Нет сейчас силы, способной сокрушить римлян, не существует ее, увы! А те, кто поднимает восстания — чего они добились? что получили? Их земли разграблены, мужчины перебиты, женщины и дети угнаны в рабство. А жалкими, обезлюдевшими призраками былых государств управляют римские наместники и римские законы. Розги и секиры! Этого, что ли, твои Эврипонтиды добиваются для Греции?

— Если каждый будет думать, как ты, то, конечно, мы всегда будем рабами! Но если все греки встанут разом, то что помешает им обрести утраченную свободу? Только здесь, в материковой Греции, несколько миллионов населения…

— Боги, какую чушь ты несешь! — лицо Никистрата перекосилось от презрения. — Какие миллионы? Кто эти миллионы? Дармоеды с агоры? Крестьяне? Нищие мастеровые? Провонявшие тухлятиной рыбаки?

— Это мужчины, отец. Взрослые, здоровые, способные держать щит и копье. Их много! Быть может, целый миллион!

Никистрат схватился за голову.

— Боги! И это говорит мой сын! Какой ужас! — он обратил на Леонтиска взгляд, в котором читались изумление и какое-то испуганное отчуждение. — И этими байками Эврипонтиды забивают вам головы? Неужели кто-то верит в то, что в Греции можно собрать — что там миллион! — хотя бы сто тысяч вооруженных?

— Сто тысяч? Почему бы и нет? — воскликнул Леонтиск.

— Боги! За что мне это? — опять взвыл Никистрат и снова обратился к сыну, произнося слова медленно и раздельно, как будто беседовал с умственно отсталым. — Ну подумай сам, сынок, отвлекись на миг от чужих идей, вбитых в твою бедную голову. Рассуди, исходя из здравого смысла — кто сейчас выступит против Рима на стороне Эврипонтидов, приди они к власти? Хорошо, пусть половина спартанцев. Они всегда отличались наглостью и безрассудством. Кто еще? По десять-пятнадцать фанатиков-«патриотов» от каждого полиса, сотня-другая глупых сопляков и тысяча-другая оборванцев, для которых любые перемены — к лучшему. И что? Римляне щелкнут пальцами, и македонский царь тут же с преогромным удовольствием вторгнется в нашу страну. Конечно, македоняне сотрут силы Эврипонтидов в порошок, и возможно, не оставят камня на камне от самой Спарты. Но перед этим они пройдут по всей Греции, — Спарта, к сожалению, находится в самом удаленном от Македонии краю Эллады. Не сомневаюсь, они всех нас запишут в мятежники, и не преминут разграбить каждый храм, каждый город! Уж этого эллины насмотрелись во времена последней войны. Тогда Филипп, македонский царь, посулами и угрозами втянул Грецию в свою борьбу против римлян. Видя, что римляне берут верх, македонец, чтобы не отдавать им греческих городов, стал сам разорять и сжигать их. И что же? Кому, как не римлянам пришлось спасать нас от нашего не на шутку разошедшегося союзника? О, на этот раз они позволят македонцам порезвиться вволю! Прольется кровь, много, реки греческой крови. И кровь эта будет не на руках мародеров-македонцев, и не на уськающих их римлянах! Нет! Эта кровь будет на совести твоих любимых Эврипонтидов — тупых, одержимых «патриотов»!

— Нет… замолчи! — Леонтиск прижал ладони к пылающему лицу. — Это какой-то бред!

Никистрат усмехнулся.

— Пока еще — один из возможных вариантов будущего. Чтобы это стало бредом, пустым нагромождением слов, не приносящих никому вреда, ты и совершишь то, чего хочет от тебя альянс , разумные люди, не желающие кровопролития. Неужели тебе помешает жить сознание того, что при твоем участии Греция была спасена от опустошения и насилия? Учти — план будет реализован вне зависимости от того, согласишься ты или нет.

Леонтиск не ответил. Все его существо противилось тому, что он услышал, но какая-то часть его рассудка, отравленная словами отца, громко кричала: а что, если он прав? Что принесет Греции выступление против римлян — свободу или страдания и несчастье?