Тавриз туманный

      Мы это прекрасно понимали.
      - Что ж, в добрый час! Разводимся с одним тираном - выходим замуж за другого. Славное решение, - усмехнулся кто-то из членов комитета.
      Все засмеялись.
      - Выходит так.
      Совещание приняло решение препятствовать присоединению Ирана к Турции, прекратить связь со сторонниками его Гаджи-Мирза-агой Биллури и Кербалай-Гусейном Фишенкчи.
      Не было сомнения, что наши противники и все сторонники турецко-германской ориентации обвиняют нас в пристрастии к России и будут всячески чернить в глазах народа, чтобы восстановить его против нас. Мы это хорошо знали. Не менее ясно сознавали мы, что если турки займут Тавриз, членов демократической партии ждет виселица. Мы оказались между двух огней, поэтому так ничего и не ответили Гаджи-Мирза-аге Биллури, хотя со времени получения его письма прошло уже почти три дня.
      Вечером я сидел у письменного стола, погрузившись в раздумье. Меджид стоял рядом со мной. Занятый своими мыслями, я отвечал невпопад на его вопросы. Удивленный моей рассеянностью, он вопросительно посмотрел на Нину.
      Она постаралась отвлечь мальчика, но видя, что это не удается, обняв его рукой, обратилась ко мне:
      - Видно, ты чем-то озадачен, а поделиться со мною не можешь? Это секрет?
      - Мне сдается, Нина, что решение наших задач в Тавризе мы так и не доведем до конца, - ответил я. - Надо хорошенько подумать. Необходимо найти выход из положения.
      - Думать можно сколько угодно, но суметь претворить эти задачи в жизнь трудно, - сказала Нина.
      - Нет, мой друг, в мире нет ничего, чего бы человек не смог. Но положение сейчас очень тяжелое. Ты знаешь все о восстании Амир Хешемета. Некоторые его сподвижники, вместе с ним нашедшие убежище в Турции, примкнули там к партии "Единение и прогресс" Теперь они хотят склонить и нас к этому. Они предлагают нам, опираясь на турецкие войска, которые придут вместе с ними в Иран, поднять восстание против царского правительства. Но ты ведь сама понимаешь, что нам не к лицу в союзе с одними империалистами бороться против других. Какая разница между белой и черной змеей, у той, и у другой жало. В то же время, если мы отвергнем их предложение, вступив в Тавриз, они обвинят нас в русофильстве, назовут изменниками, предателями и беспощадно расправятся со всеми демократами. Существует и еще одна опасность. Их предложение может стать причиной раскола партии на два лагеря. Многие верят, будто присоединение к турецко-германскому блоку принесет свободу и независимость Востоку. Но мы-то знаем: если турецко-германское оружие победит, положение иранского народа не изменится к лучшему, он по-прежнему будет изнывать в нищете и бесправии. А может быть, ему станет еще хуже. В этом случае Иран превратится в колонию Германии, которая будет беспощадно грабить нашу несчастную страну. Теперь тебе ясно, что мы не можем согласиться с предложением Гаджи-Мирза-аги Биллури и Кербалай Гусейна Фишенкчи. Три дня ломаю себе голову, что ответить им. Ума не приложу.
      Выслушав меня внимательно, Нина попросила меня уступить ей место у письменного стола. Было далеко за полночь, когда она принесла мне составленный ею ответ.
      "Уважаемые товарищи!
      Ваше письмо мы получили. Прежде всего мы рады тому, что вы живы и здоровы. Мы зачитали письмо на партийном собрании. Было много споров, товарищи высказывали различные мнения. Но все говорили о том, что принять ваши предложения мы в настоящее время не можем.
      Прежде всего, заключение союза с Турцией или какой-нибудь другой страной не входит в компетенцию демократов Азербайджана. Это дело правительства. Если мы, игнорируя его, заключим с турками сепаратный союз, мы подорвем свой авторитет в массах и встанем на путь, по которому идет Гаджи-Самед-хан.
      Мы не только не знаем о намерении правительства заключать союз с какой-нибудь страной, но нам неизвестна также позиция тегеранских демократов в этом вопросе. Может быть, они не согласятся с таким решением. Тогда мы своими сепаратными действиями внесем раскол в партию и ослабим ее.
      Поэтому мы просили бы вас обратиться с вашим предложением в Тегеран и поставить нас в известность о результатах переговоров. Мы сами это сделать не можем, с Тегераном связь прервана, восстановить ее невозможно. Наше положение вам известно, подробно останавливаться на этом считаем излишним. В настоящее время хаос и неразбериха в Азербайджане невообразимы. Царское правительство принимает против народа драконовские меры. Тем более невозможно самостоятельное выступление тавризских демократов.
      Гаджи-Самед-хан доживает последние дни. Царское правительство готовит на его место Сардар-Рашида, который сейчас в Баба-баге дожидается момента, когда сможет затрать власть в свои руки.
      Тавризские демократы в большой опасности, при первой возможности им следовало бы уехать, дабы избежать верной гибели, но, к великому сожалению, эта возможность не представляется. Все пути из Тавриза для нас закрыты.
      Если сможете, просим сообщить ваше решение. Будем с нетерпением ждать следующее письмо от вас.
      Революционный комитет".
      Кончив читать, Нина протянула письмо мне и, широко улыбаясь, сказала:
      - Русские по поводу таких писем говорят: "Ни уму, ни сердцу". Пусть сами поймут нашу позицию. В этом письме мы не принимаем и не отвергаем их предложения.
      МЕЧЕТЬ ОСТРОТ
      В мечети, где читал проповеди ахунд Мир-Муфид-ага, всегда было очень много прихожан. Может быть, потому, что она расположена в самом людном месте Тавриза - рядом с базарами Эмир и Халладис. Мешади-Кязим-ага столько рассказывал мне об этой мечети, получившей в народе название "Мечеть остряков", что как-то я решил пойти туда вместе с ним.
      Мы пришли часа в четыре дня. Народу было очень много.
      - Говорите тихо, - предупредил меня мой проводник, - здесь запрещено разговаривать. Люди объясняются друг с другом при помощи жестов. Глаза, брови, нос, даже уши, - все в ходу, только не язык.
      - И это доставляет вам удовольствие?
      - Да если бы не это, в Тавризе нельзя было бы жить. Скука гложет. Где развлечься? Куда пойти? Некуда больше, не так ли? А ведь отдыхать надо. Вот и приходится ходить в мечеть, шутить и острить тут.
      - А почему никто не заходит, толпятся у дверей?
      - Ждут ахунда. Потерпите немного и увидите интересное зрелище.
      Подходили все новые люди, здоровались друг с другом, но при этом не произносилось ни слова. Я еле удерживался от смеха, видя как пожилые солидные люди комично двигают руками, шевелят ушами, бровями, бородой. Невольно спрашивал я себя: сколько надо потратить времени, чтобы научиться этой мимике. Удивляло меня и то, что ни один человек здесь не смеялся. Все были серьезны, но в то же время было очевидно, что разыгрывающаяся комедия забавляет их.
      Тут были люди разных сословий. Было здесь несколько известных богачей, на пальцах которых сверкали драгоценные кольца. Почти все они перебирали яхонтовые четки. Недалеко от меня стоял молла в чалме, он поздоровался о Мешади-Кязим-агой движением ушей.
      - Это молла Абдулали, один из известных остряков, - шепнул мне мой спутник.
      Несколько минут я не отрывал взгляда от этого смешного человека, который одновременно шевелил ушами, усами и даже зрачками.
      Мешади-Кязим-ага снова наклонился ко мне и шепнул:
      - Самое интересное начнется, когда ахунд взойдет на минбар. Только очень прошу вас: постарайтесь сдержать смех.
      Часов около пяти появилось несколько сарбазов с винтовками. Они вошли в мечеть и встали около колонн.
      - Зачем тут вооруженные сарбазы? - обратился я к Мешади-Кязим-аге.
      - Их присылает Гаджи-Самед-хан, чтобы они следили за порядком.
      Издали донеслись возгласы: "Да здравствует Магомет, да будут счастливы его последователи!" Все, как один, обернулись в ту сторону, откуда слышались крики.
      Мешади-Кязим-ага шепнул мне:
      - Ведут благочестивого ахунда.
      Было еще совсем светло, но ахунда сопровождали человек двадцать с горящими факелами в руках. Это меня очень удивило, я толкнул Мешади-Кязим-агу в бок.
      - Почему они несут факелы, ведь еще рано?
      - Этим они выражают свое уважение благочестивому ахунду
      - Но помилуйте, при чем тут факелы средь бела дня?
      Мешади-Кязим-ага едва слышно ответил:
      - Когда нужно воздать почет, нельзя жадничать.
      Сидя на дорогом ковровом седле, благочестивый ахунд медленно двигался вперед, с важностью кивая направо и налево. Издали было похоже, что он кусает себе плечи. На шутников, окруживших его тесным кольцом, он не обратил никакого внимания. А они, засучив рукава и ухватившись за стремена, угодливо согнулись перед благочестивым. То и дело они обращались к толпе:
      - Приветствуйте ахунда, творите салават!*
      ______________ * Салават - молитвенный жест.
      Как только осел остановился напротив мечети, народ хлынул к ахунду, чтобы помочь ему сойти. Потом его на руках внесли внутрь, поставили в самом центре. Стало так тихо, что слышно было, как дышит благочестивый.
      Я внимательно следил за всеми его действиями. Он подошел к минбару, прильнул губами к парчовым перильцам, но вдруг встрепенулся, быстро поднял голову и стал, испуганно озираясь, вытирать усы и бороду. Мешади-Кязим-ага шепнул мне:
      - Так, так. Одну свинью благочестивому уже подложили.
      - В чем дело? - полюбопытствовал я.
      - Неужели ты не понял? Перила минбара смазали клеем, и усы ахунда прилипли к бороде.
      Едва сдерживая смех, я еще пристальней посмотрел на ахунда. Рот его был открыт, как у рыбы, выброшенной на берег. Он боялся сомкнуть губы, чтобы борода и усы не слиплись. Потом он медленно, словно опасаясь нового подвоха, опустился на коврик. Не прошло и двух минут, как он беспокойно задергался то вставал, то снова садился, шарил рукой под собой. Мешади-Кязим-ага поспешил удовлетворить мое любопытство:
      - В его коврике не меньше сотни иголок. Здорово мы сегодня посмеялись над ним. Ха-ха!
      Ахунд крутился и ерзал на коврике минут десять, потом, не выдержав, отбросил его в сторону и сел прямо на голые доски. Лишь после этого он смог посмотреть на прихожан, все время кричавших: "Йа Али!". Видимо, он уже не мог ни на что реагировать, потому что, не обращая ни малейшего внимания на искаженные, как в кривом зеркале, лица прихожан, начал читать хутбу*, которую не понимал не только никто из присутствующих, но и он сам. Тем не менее все сидели спокойно.
      ______________ * Xутба - молитва о царствующем государе.
      Чтение хутбы продолжалось недолго. Ахунду было не по себе. Очевидно, несколько иголок все-таки вонзилось ему в тело. То и дело он хватался рукой за ногу, потирал больное место. Не меньше мучений причиняли ему и усы с бородой, при каждом слове прилипавшие друг к другу.
      Скомкав повествование о благах, которыми всевышний одарил человечество, он наскоро пробормотал все тысячу и одно имя бога и провозгласил:
      - Воздадим же хвалу создателю вселенной!..
      Не успел затихнуть его голос, как все присутствующие разом запели, будто только и дожидались этого момента.
      Вечной славою согрет
      Тот, кто создал белый свет!
      Что за шейка, что за грудь,
      Верьте мне, что краше нет!
      Нету в мире у другой
      Плавной поступи такой!
      Повернись да покрутись,
      Попляши передо мной!
      Я с удивлением озирался кругом, переводя взгляд с одного на другого. Пели все, даже Мешади-Кязим-ага и сарбазы. Ахунд же тем временем поглаживал рукой свои шаровары. Мне казалось, что он вынимал и выбрасывал застрявшие в них иголки.
      Наконец, пение кончилось. Несколько минут в мечети царила абсолютная тишина. Затем ахунд, встрепенувшись, снова обратился к прихожанам:
      - Молодцы! Замечательные ребята, здорово поете! - и он начал декламировать стихотворение Саади.
      Солнце, луна, облака, океаны и небо
      На человека работают, жить помогая,
      Не для того, чтобы вы, раздобыв себе хлеба.
      Ели его, размышления прочь прогоняя.
      Прихожане с большим удивлением смотрели друг на друга, причмокивали губами, хотя стихи эти знают все, даже дети. Поднялся невообразимый шум. Сарбазы пытались установить тишину.
      - Успокойтесь, не мешайте ахунду продолжать проповедь.
      Через несколько минут все умолкли. Ахунд опять обратился к прихожанам:
      - Воздадим хвалу всевышнему! Сотворим салават!
      Не успел он произнести эти слова, как рядом с минбаром показался какой-то человек.
      - Братья, - заговорил неизвестный, - десять лет назад я покинул Тавриз. Я дал обет ежедневно провозглашать не меньше двух раз "Йа Али!". Разрешите мне исполнить свой долг перед богом.
      Не успел ахунд ответить, как прихожане, сложив руки рупором, начали скандировать: "Йа Али! Йа Али!". На их крик в мечеть сбежались торговцы с базара, запрудившие весь двор. Через несколько мгновений оттуда донеслось мощное "Йа Али!"
      Ахунд пытался говорить, но напрасно. Как только он открывал рот, прихожане начинали орать во всю силу своих легких. Наконец, они затихли. Очевидно, им надоело кричать, и они решили послушать благочестивого.
      - Всевышний одарил сто двадцать тысяч своих пророков силой и умением. Ису научил воскрешать мертвых, Мусе дал право говорить непосредственно с самим богом, Ибрагима сделал неуязвимым для огня, Сулеймана наградил крыльями...
      В этот момент прихожане неожиданно все, как один, поднялись, подхватили ахунда и начали носить его из угла в угол, выкрикивая в такт шагам "Йа Али!" Ничуть не смущаясь, благочестивый продолжал свою проповедь:
      - Создатель одарил Юсифа красотой, Магомета наделил способностью творить чудеса. Братья, когда в Кербале убили имама Гусейна, враги сняли с него одежды, начали напяливать их на себя. Но только Езид покрыл свою голову его чалмой, как тут же облысел. Стоило Джунену Хизрами одеть шаровары высокочтимого имама, и его тело покрылось ужасными язвами. Мелик ибн-Яссар облачился в бронь имама и немедленно лишился рассудка. Джамил ибн-Мазнуни одел на палец кольцо святого Гусейна, и его моментально разбил паралич. А когда Хаян ибн-Мутин опоясался кушаком светлейшего имама, у него начались страшные боли в животе и пояснице.
      Прихожане, будто бы изумленные словами ахунда, беспрестанно причмокивали. Но он не обращал на поднятый ими шум никакого внимания. Когда же он сказал о болях в животе, многие, скорчившись, застонали будто бы от невыносимой боли. В мечети началась суматоха. Ахунд растерялся. С трудом сарбазам удалось утихомирить публику, и благочестивый продолжал:
      - По велению бога архангел Джебраил спустился с небес к нашему пророку...
      В этот момент, откуда ни возьмись, появился голубь с бумажной ленточкой на шее и уселся на карнизе. Кто-то крикнул, что это чудо. Опять стало шумно, как на базаре, но ахунд не останавливался:
      - Джабраил принес пророку благую весть, что по велению божьему в его роде должен появиться мальчик по имени Гусейн, который впоследствии пожертвует собой за правоверных. Слушайте меня, шииты! Этот мальчик был тот самый имам Гусейн, голову которого отрубил Шумир и, бросив ее в суму, послал проклятому Езиду в подарок. А тот положил ее в золотую лохань, приказал принести прутья и начал ими бить по губам светлейшего имама. Братья, это были прутья не персикового, не грушевого, не алычового и не абрикосового дерева, а...
      Но его перебили прихожане, в один голос запевшие известную в Тавризе песенку "Эрик агаджид":
      О светлейший правитель, немеркнуща слава твоя,
      Да цветут все пышней цветники твоего бытия!
      Так и не удалось ахунду заставить слушать себя. Когда он начал рассказывать о схватке Али с Мехрабом в Хейбаре, кто-то впустил в мечеть двух здоровенных петухов, которые молниеносно затеяли драку. Ахунд больше не мог сдерживаться и, рассвирепев, начал угрожать прихожанам гневом божьим и адом:
      - О рабы божьи! Бойтесь судного дня! Бойтесь мук адских! Бойтесь ангела Табатум! Бойтесь кары этого страшного ангела. Перед тем как наш святейший пророк вознесся на небеса, он побывал в аду. Там он встретил ангела-великана. Один глаз его смотрел на запад, другой - на восток. Пророк спросил архангела Джебраила: "О мой добрейший брат, как зовут этого ангела? И что делает он в аду?" И архангел Джебраил ответил: "Святейший пророк, его зовут Табатум". Он пожирает, а потом отрыгивает свою жертву. Он пожирает всех, кто не" выполняет правила шариата, всех вероотступников. В одну минуту он может проглотить семьдесят тысяч грешников, он может одного грешника проглатывать и отрыгивать много тысяч раз подряд.
      Прихожане в ответ начали ахать и охать, а некоторые попытались изобразить Табатума. Как ни увещевали их сарбазы, ничего не помогало. Наконец, ахунд сошел с минбара и вышел из мечети. Его слуга помог ему сесть на осла, и он тронулся в путь. Было уже темно. Днем его провожали десятки людей с факелами в руках, а теперь, в темноте, рядом с ним не было никого.
      Через день или два после этого события на дверях мечети появилось обращение, подписанное Гаджи-Самед-ханом.
      "Граждане!
      Как я слышал, в тавризских мечетях в последнее время творятся непристойные вещи. Некоторые подлые пошляки, враги веры оскорбляют представителей духовенства, издеваются над ними. Когда ваши служители бога с высоты алтаря говорят о чистоте и святости ислама, о чудесах наших светлейших имамов, эти проходимцы не дают им слова сказать, срывают проповеди. Особенно часто это происходит в мечети на базаре Халладис. Мы слышали, что там издевались над благочестивым ахундом Мир-Муфид-агой, там порочили нашу религию.
      Довожу до сведения всех жителей Тавриза, что с сегодняшнего дня каждый, кто осмелится оскорблять духовное лицо, попытается издеваться над ним, кто на траурных собраниях или в мечетях будет хулиганить и не вовремя выкрикивать "Йа Али!", кто будет пускать в мечети голубей или петухов, кто осмелится разговаривать с ахундом посредством мимики и жестов, кто средь бела дня станет сопровождать его с зажженными факелами, кто будет сидеть спиной к минбару, а лицом к месту, где сложены башмаки, - будет подвергнут аресту и штрафу, невзирая на его общественное положение.
      Губернатор провинции Азербайджана
      Гаджи-Самед-хан Шуджауддовле".
      НОВЫЙ САТРАП ЦАРЯ
      Министр иностранных дел Сазонов через тегеранского посла Эттера сообщил тавризскому консулу о том, что Гаджи-Самед-хан снимается с поста губернатора Азербайджанской провинции. Когда последнему стало ясно, что его петиция об оставлении в Тавризе будет отвергнута, он заявил, что останется у власти, не считаясь с предупреждением царского консула, так как он подчиняется только тегеранскому правительству.
      Таким образом, Гаджи-Самед-хан несколько дней продолжал еще держаться у власти.
      Русский консул никак не мог отсрочить снятие Гаджи-Самед-хана. Этот вопрос должен был решиться быстро. Стало известно, что молодой шах в Тегеране вступил в переговоры с турецким и германским послами о присоединении Ирана к их блоку. Конечно, это не могло не тревожить русское правительство, а также англичан.
      В такой момент в Тавризе можно было ожидать осложнений. Если бы Гаджи-Самед-хан проявил твердость, если бы он мог опереться на имеющиеся в его распоряжении местные вооруженные силы, а также на отряды, которые можно было бы стянуть из провинций, он сумел бы воспрепятствовать продвижению русской армии в Иран. Но Гаджи-Самед-хан надеялся на благоволение русского царя, не зная известного изречения: "Мавр сделал свое дело, мавр может уйти". В результате Гаджи-Самед-хан на сопротивление не решился.
      В три часа дня Нина принесла из консульства краткое содержание ультиматума, который английский и царский консул предъявили Гаджи-Самед-хану. В нем говорилось:
      "Принимая во внимание Ваше заявление, поданное на имя царского правительства и на основании ряда причин, вами указанных, царское правительство разрешило вам уйти в отпуск. Но вы, не считаясь с создавшимся международным положением, игнорируете наше предупреждение и заставляете нас вторично обратиться к вам по этому вопросу.
      Если вы в течение одной недели, считая со дня нашего вторичного предупреждения, не покинете пределы Тавриза, царское и английское консульства вынуждены будут обратиться к средствам принуждения".
      После такого резкого предупреждения у Гаджи-Самед-хана исчезли всякие иллюзии, его надежды рухнули, и он очутился перед неумолимой необходимостью покинуть Тавриз. Через день после получения ультиматума он оставил дворец Низамуддовле и удалился в Нейматабад. В течение пяти-шести дней караваны мулов тащили в Марагу богатства, награбленные в Тавризе и во всем Азербайджане этим хищником и мракобесом. Наконец, на пятый день после предъявления ультиматума Гаджи-Самед-хан выехал из Нейматабада в Тифлис.
      Назначенный на пост тавризского губернатора Сардар-Рашид покинул Баба-баг и с большой помпой вступил в Тавриз. Несмотря на грязь и сырость на улицах, царские агенты, чалмоносцы с вечера сновали вокруг Баба-бага, желая утром проводить нового губернатора в Тавриз, показаться ему на глаза и выслужиться перед ним. Дервиши, которые пели гасиды* у дверей Саттар-хана, Рагим-хана, Гаджи-Самед-хана, поэты, писавшие им оды, теперь толпились у Баба-бага, стоя ели хлеб, принесенный с собой, в ожидании церемонии переезда нового губернатора. Когда Сардар-Рашид со своими приближенными в одиннадцать часов утра вышел из сада, эти люди подобострастно склонились перед ним в глубоком поклоне. Царский консул выслал свой автомобиль для переезда губернатора в новую резиденцию.
      ______________ * Гасида - ода.
      Сардар-Рашид не торопился садиться в автомобиль. Он раскланивался и приветствовал сеидов, молл, мучтеидов, купцов, интеллигенцию, собравшихся у ворот его дома. Новый губернатор внимательно всматривался в лица своих поклонников, подхалимов, готовых к его услугам. Дервиш Сулейман, стоящий за толпой блюдолизов, пел гасиду. Сардар-Рашид, здороваясь, прислушивался к пению, желая убедиться, упоминается ли в гасиде его имя.
      О светлейший правитель, да будет вечна слава твоя,
      Да пышно расцветет сад жизни твоей!
      Пропев последнюю строфу, дервиш глубоко вздохнул. Сардар-Рашид что-то шепнул своему слуге, тот подошел к дервишу и опустил в его кешкюль* один туман. Окружающие стали один за другим подходить к дервишу и бросать ему деньги.
      ______________ * Кешкюль - копилка, сделанная из скорлупы кокосового ореха.
      Заметив успех дервиша, поэт Султанушшуара в надежде на подачку протиснулся вперед, нацепил очки и стал читать стихотворение, посвященное Сардар-Рашиду:
      Благодаря тебе зимой расцвел для нас
      благоуханный сад,
      начал было поэт-проходимец, но его прервали раздавшиеся со всех сторон возгласы: "Да здравствует Сардар-Рашид, да здравствует его превосходительство!"
      Сардар-Рашид сунул Султанушшуара десятирублевую царскую монету и медленно пошел к автомобилю. Когда он сел в машину, приехавшие приветствовать его стали разъезжаться. Были такие, что прибыли в фаэтонах. Сардар-Рашид не хотел их оставлять позади себя и поэтому приказал шоферу ехать медленно. Многие пришли пешком. Скользя, оступаясь и падая в грязь, они бежали за машиной, стараясь не отставать от нее ни на шаг.
      Базар был закрыт по традиции. Когда в город въезжал новый губернатор, народ, побросав все дела, валом валил на улицы ему навстречу, если губернатор приезжал из Тегерана, его встречали за Тавризом, в Васминдже.
      Так было и на этот раз. В Тавризе не было ни одного открытого магазина. Зато лоточники и разносчики сновали взад и вперед, громко крича:
      - Горячие бобы!
      - Вареный, соленый горох!
      - Сладкие, приятные шекерчуреки! Рахатлукум!
      Сеиды, моллы, торговцы, дервиши и нищие, стоявшие вдоль дороги, провожали губернатора приветственными возгласами.
      - Да здравствует его превосходительство губернатор!
      - Да прославится в веках имя Сардар-Рашида!
      Марагинских всадников, которые при Гаджи-Самед-хане шныряли по всему Тавризу, теперь не было видно. После того, как Гаджи-Самед-хан уехал в Тифлис, они перебрались к себе в Марату.
      Для эскортирования нового губернатора был выслан отряд иранских полицейских. Кроме того, консул выслал в Баба-баг отряд царских казаков.
      Вечером в резиденции правителя состоялся пышный банкет, на который были приглашены не только приближенные Сардар-Рашида, но и люди, не имеющие с ним ничего общего.
      Несмотря на то, что я был с ним в хороших отношениях, он бывал у нас, часто советовался со мной, ни я, ни Мешади-Кязим-ага на банкет приглашены не были. Сардар-Рашид хотел этим подчеркнуть, что теперь он занимает высокое положение и потому не может по-прежнему относиться к нам.
      Когда составляли список приглашенных, Махру спросила его:
      - Вы, очевидно, забыли Абульгасан-бека?
      - Правительственный банкет не для лавочников и прочей мелкоты, ответил он.
      Этот ответ возмутил ее.
      - Не стыдно ли вам называть Абульгасан-бека лавочником? В данный момент он и его компаньон Мешади-Кязим-ага - самые богатые и влиятельные люди Тавриза. Разве это не так?
      - Богатство - одно, а благородство крови и знатность - другое. Это совершенно разные вещи. Эти люди недостойны сидеть за одним столом с правителем страны. И предупреждаю тебя, чтоб ты не подрывала мой авторитет. Ты теперь не пара Тутунчи-оглы. На тебе может жениться правитель какой-нибудь провинции, благородного происхождения, влиятельный в Иране человек. Партия которую тебе предстоит сделать, должна быть достойна нашего имени. Заруби себе это на носу.
      - Я считаю, что нет нужды говорить со мной об этом. Я сама себе хозяйка. Я не хочу зависеть от чьей-либо воли. Зависимость от вашей семьи погубила моих несчастных родителей.
      - Сейчас не только ты, но весь Азербайджан находится в зависимости от меня. Все трепещут предо мной. Кто ты такая? Всего лишь слабая женщина. Не забудь - и горе и радость четырех с лишним миллионов людей зависят от меня! Да, от меня одного! Я хозяин всего Азербайджана!
      - Не обольщайся. И ты, и пять миллионов несчастных, обреченных азербайджанцев, - вассалы царского консула. Если ты даже захочешь, не сможешь ничего сделать для народа. Не для этого твои хозяева поставили тебя у власти. Если б ты был способен дать народу счастье, тебя не назначили бы губернатором.
      - Махру, если бы я не любил тебя, то сию же минуту отрезал бы тебе язык и убил!
      - И моего отца твой отец уничтожил из-за своей возлюбленной.
      - Если ты это где-нибудь выболтаешь, я вышлю тебя в Россию под конвоем русских солдат.
      - Жить с русскими я не боюсь. Они в миллион раз лучше таких людей, как ты, которые называют девушку сестрой и в то же время осмеливаются посягать на ее честь.
      Сардар-Рашид в состоянии невменяемости швырнул в Махру стакан. Стакан пролетел мимо и попал в висевшее на стене зеркало, осколки которого градом посыпались на пол.
      * * *
      В честь назначения Сардар-Рашида на пост губернатора русский консул устроил пышный банкет. Он хотел представить Сардар-Рашида другим консулам, аккредитованным в Тавризе. В банкете должны были участвовать подданные царя, люди, находящиеся под покровительством России, а также английский, американский консулы и ответственные работники русского консульства.
      Мы с Ниной тоже были приглашены. В одиннадцать часов вечера я распорядился запрячь фаэтон, и мы поехали на банкет. Тут были многие иранские купцы. Можно было полагать, что этот банкет должен служить пробным камнем, заложенным в фундамент будущих русско-иранских отношений и взаимной "дружбы".
      Русский консул познакомил меня с дипломатическими коллегами. Эти господа достаточно знали обычаи и нравы Востока, даже английский консул, как коренной тавризец, крепко пожимая руки, неизменно повторял: "Велика ваша милость".
      Бросалась в глаза подчеркнутая вежливость царского консула в обращении с иранскими купцами. Вообще, царский и английский консулы на этом банкете демонстрировали новый курс, взятый ими в отношении Ирана. Они были совершенно правы, когда говорили о неразрывной экономической связи их государств с Ираном и о том, что эта связь явится краеугольным камнем в процветании обоих государств.
      Особенно усердствовал русский консул, явно маскировавший зависимость от него Сардар-Рашида и то, что новый губернатор по сути дела является представителем, царского правительства. Часто даже не к месту консул подчеркивал, что достопочтенный Сардар-Рашид назначен на этот пост правительством его величества шаха Ирана. Приход Сардар-Рашида на банкет, его внешний облик опровергали все лживые уверения, которые консул расточал иранским купцам. Внешностью этот сатрап скорее всего напоминал русского генерал-губернатора. "Орел" на его груди, русские погоны на мундире, сабля, пояс, лента - все было скопировано с формы царского сановника. Единственный атрибут, подтверждающий его иранское происхождение - папаха - и то отсутствовала. Он вошел в салон с обнаженной головой.
      Как только Сардар-Рашид показался в дверях, первыми поднялись со своих мест дипломаты, за ними встали и другие. Но Сардар-Рашид, одетый в мундир русского генерал-губернатора, повел себя не как культурный русский сановник, а как восточный феодал. Он подал руку только русскому и английскому консулам, а остальных приветствовал кивком головы.
      - Господа могут сесть, - важно произнес он, хотя многие уже сидели, не дожидаясь приглашения Сардар-Рашида.
      Оба консула почувствовали неловкость, и лица их выражали недовольство.
      Сардар-Рашид не пожал руки и дамам, чем вызвал всеобщее осуждение. Особенно была возмущена таким поведением новоиспеченного губернатора Нина. Пренебрежительное отношение этого выскочки, получившего повышение по службе, который ранее пользовался нашим расположением, гордился им и по каждому, даже самому незначительному поводу прибегал к нашим советам, не могло не вывести из себя даже самого равнодушного человека.
      Гости пока еще не садились за стол. Некоторые курили, стоя в сторонке, другие зашли в буфет промочить горло для смелости, чтобы чувствовать себя непринужденнее, иные вели оживленную беседу, толпясь у круглого столика, или занимали дам и девиц, прогуливаясь с ними по салону. Русский консул и Сардар-Рашид о чем-то беседовали стоя. Консула вызвали к телефону и, оставив своего собеседника, он удалился. Оставшись один, Сардар-Рашид осмотрелся, подыскивая подходящих для себя собеседников, и подошел к нам.