Тавриз туманный

      - Стоит ли говорить, - продолжал мучтеид, - о руководителях вооруженной силой, не имеющих ни идей, ни знания дела, и их отношений к настоящим руководителям? Мучтеид замолк и стал перебирать четки.
      Мне показалось, что мучтеид опять хочет избежать разговора на эту щекотливую тему, и я решил сыграть на его самолюбии и вызвать его на интересующий меня разговор.
      - Если бы вы захотели, - сказал я, - то давно создали бы общее согласие и сотрудничество между Багир-ханом и Саттар-ханом; таким образом, вы помогли бы революции одержать победу.
      - Правильно, - заговорил мучтеид, - если бы эти два лица имели одинаковый образ мышления, одинаковые понятия и могли бы в одинаковой мере, с одинаковым чутьем понять и усвоить поступающие сверху руководящие указания, то вопрос, о котором вы говорите, можно было разрешить без всякого затруднения. Но, к сожалению, способности к мышлению у Багир-хана и Саттар-хана различны. Я не, касаюсь убеждений, даже представления их о деле защиты революции разные. Один из них сторонник подражания, а другой творчества и революции.
      Хотя я и понимал суть рассуждений мучтеида, но хотел, чтобы он яснее изложил свои намеки и недомолвки.
      - Господин мучтеид! - сказал я. - Вы изволили сказать "подражание и творчество в революции". Если бы вы изволили разъяснить эти слова, то премного обязали бы вашего покорного слугу.
      После этих слов мучтеид положил свои четки на чайный стол, приосанился и сказал:
      - Теперь мы поневоле должны перейти к вопросу о внутреннем и внешнем руководстве. Вы, несомненно, знакомы с Ираном?
      - Конечно, немного знаком.
      - Жизнь Ирана нельзя сравнивать с жизнью по ту сторону Аракса. Там жизнь совсем иная, не такая, как здесь. Общественная жизнь идет там по одному пути, а тут - по другому. Ту работу, которую можно вести среди русских крестьян и русских рабочих, нельзя вести среди крестьян Ирана. Пищу, которую может переварить русский крестьянин и русский рабочий, желудок иранского крестьянина не переварит. Сознание иранского крестьянства, в сравнении с русским, недостаточно еще развито. В этом большое значение имеет и уровень культуры и образ правления. Нельзя отрицать того, что человек не в силах понять чуждых ему обычаев и чуждого строя. Среда - колыбель человека. Среда, создавшая людей, создает для них соответственно и обстановку и условия общественной жизни. Рыба на горе, куропатка в воде жить не могут, так как одну из них родила морская среда, а другую - горная. Таков и человек. Араб, попавший в Париж, будет чувствовать себя так же, как и француз, попавший в Геджас. Теперь перейдем к вопросам иранской революции. Полагаю, что ее родила та же среда, которая родила и иранцев, поэтому ее должны возглавить и довести до победного конца лица, ее начавшие. Лично я ничего не имею против социал-демократов, приезжающих к нам из Закавказья и оказывающих нам братскую помощь. Я приветствую их братскую помощь и инициативу, так как все это имеет огромное значение для нас. Но они не знают иранского народа, его особенностей, вкусов. Они хотят навязать участникам иранской революции - мелким торговцам, ремесленникам и городской бедноте ту же пищу, что дают русскому мужику. Теперь скажите, удовлетворены вы, или нет?
      - Нет, - поспешил ответить я, - на мой вопрос я еще не получил полного ответа.
      - Правильно, простите, - сказал мучтеид, - перейдем к Саттар-хану и Багир-хану, - один из них хочет подражать, а другой творить революцию... Саттар-хан, быть может, сам не сознавая этого, повторяет в теперешней революции опыт русской революции 1905 года, всю свою тактику строит на основе этого опыта. Что же касается Багир-хана, то он стремится согласовать течение революции с местными условиями Ирана. Теперь вы сами видите, насколько велико разногласие. Устранить его очень трудно. По-моему, неправильно ставить на одну доску помещика Востока и помещика Запада; равным образом, мало сходства имеют бедняки Востока и Запада. Я боюсь, что, идя по стопам потерпевшей поражение русской революции, мы также потерпим неудачу. Милый друг, народ наш религиозен. Осуждать его за это нельзя. Вождь такого народа должен быть из его же среды. Революция без вождя не бывает. Я думаю, что я сказал все. В заключение отмечу, что мои рассуждения относятся не только к Ирану, но и ко всем странам.
      Когда мучтеид кончил, Гаджи-Али-ага многозначительно посмотрел на меня, дав понять, что вопрос исчерпан.
      Мучтеид думал примирить религию и шариат с социал-демократией. Он полагал, что революцией и ее вооруженной силой должны управлять религия и шариат. По его понятиям, революция, рожденная в религиозной стране, должна развиваться на основах религии.
      Эти рассуждения Сигатульислама ничем не отличались от мнения Мирза-Керим-аги Имама-Джумы и Мирза-Гасана-аги, бывших в лагере контрреволюции. Сгруппировавшись в обществе "Исламие", эти последние старались разрешить все дела страны руками духовных лиц.
      Вот почему мучтеид из нашего же лагеря революции не терпел закавказских революционеров, непримиримых врагов духовенства и землевладельцев.
      Мучтеид усиленно приглашал нас остаться обедать, но мне не хотелось больше оставаться у него. Товарищи выкурили по кальяну, а я выпил два стакана чаю.
      Мучтеид был любителем анекдотов и шуток. Посидев еще с полчаса и послушав его анекдоты, мы стали прощаться.
      Только после свидания с мучтеидом я уяснил себе тяжелое положение, в котором находится Саттар-хан.
      Это подтвердили также Гаджи-Али и другие.
      Саттар-хан, сумевший вовлечь мучтеидов и верящую в них массу в революцию и начавший борьбу против правительства, был бесспорно героем и одаренным человеком.
      - Сигатульислам, - начал Гаджи-Али, - не из того духовенства, которое возглавляет контрреволюционную организацию "Исламие". По сравнению с ним, его можно считать другом революции. Но он старается связать революцию со старыми религиозными предрассудками. Он не понимает ни закона классовой борьбы, ни экономических противоречий. Главной причиной его недоброжелательного отношения к закавказским социал-демократам, особенно к бакинским рабочим, является то, что кавказцы ведут революцию по правильному пути и стараются изолировать революцию от влияния религии. Сигатульислам отлично знает, что закавказские рабочие поддерживают Саттар-хана и оказывают ему огромную поддержку. Вот почему мучтеид никак не может сблизиться с ним. Откровенно говоря, мучтеид стоит на перепутье. Перейти к контрреволюционерам он не может, так как все его духовные враги - мучтеиды секты "усули" находятся в том лагере. Принимать деятельное участие в революционном лагере тоже не может, так как видит противоречия революции и религии. Во всяком случае, из личных своих выгод он, если и не искренне, все же старается показать себя сторонником революции, причем везде и всюду в различных вариантах повторяет одну и ту же мысль.
      - Совершенно правильно! - подтвердили мы слова Гаджи-Али.
      По дороге от Сигатульислама мы встретили нескольких товарищей революционеров, которые приветствовали меня радостно и целовали, что среди революционеров считалось признаком искренности.
      Я предложил товарищам повидаться и с Сеид-Гасаном Таги-заде, но Гаджи-Али решительно возразил:
      - Таги-заде очень знающий человек, но в революции принимает пока только теоретическое участие. Он хочет подойти к революции с исторической точки зрения и все еще не хочет перейти от слов к делу. Во всяком случае, Таги-заде на стороне революции, только в практической деятельности слишком медлителен. Он предпочитает давать советы и философствовать. А мы сражаемся на фронте, и нам некогда заниматься философией.
      Свидание с Таги-заде мы отложили на другой раз. Нам предстояло повидаться еще со многими лицами, особенно с Гаджи-Али-Кули-ханом Висугунизамом, который несомненно должен был сыграть в тавризской революции большую роль.
      Иранский землевладелец Гаджи-Али-Кули-хан не мало способствовал безопасности сношения с русской Джульфой.
      У ИРАНСКОГО ПОМЕЩИКА
      В приемной Висугунизама нас принял его племянник Асадулла-хан.
      - Дядя болен, - сказал он, - но он готов принять вас. Сейчас он выйдет к нам.
      Я слыхал уже о том, что Али-Кули-хан неизменно принимает уколы морфия, и слова Асадулла-хана о болезни дяди не счел за дипломатический прием, твердо вошедший в традиции иранской знати.
      В аристократических кругах Ирана принято вечно прикидываться больным, чтобы не принимать нежелательных гостей или не участвовать в обсуждении затруднительных вопросов. Поэтому в Иране, если хотят сказать, что вопрос, очень важный, говорят "вопрос, заставляющий болеть господ". Выражение это стало поговоркой.
      Хан медленной поступью вышел из своей комнаты. Медлительность в движениях также является в Иране одним из признаков благородной крови. Ни один иранский сановник, даже военный, никогда не ходит быстро. Идя медленно, он все оглядывает, все замечает, постепенно отвечает на приветствия и запоминает, кто и как ему поклонился.
      - Мы считаемся первыми сторонниками новой культуры в Иране. Особенно являясь сторонниками раскрепощения женщины, мы подвергаемся нареканиям консерваторов Сын моего брата - Асадулла-хан, которого я вам представил, писатель. Совместно с Мамед-Саидом Ордубади он написал книгу "Женщины ислама"*. Однако, к сожалению, наши идеи не могут найти развития в Иране. Познакомив нас с племянником, Али-Кули-хан закурил папиросу.
      ______________ * "Женщины ислама" - сочинение Асадулла-хана и М. С. Ордубади.
      Высокий, полный, рябой и в то же время довольно симпатичной внешности, он был мягок и внимателен в обращении. Несмотря на полноту, он имел вид больного человека.
      Впоследствии, побывав некоторое время в Тавризе, я убедился в том, что Али-Кули-хан намного либеральнее других ханов.
      Али-Кули-хан говорил о своих взглядах на современные события. Разговор наш случайно коснулся аграрного вопроса в Иране. На все мои слова он отвечал односложно:
      - Да, правильно!..
      Подали чай. Во всех домах Тавриза мангал с жаром для кальяна и чай держат постоянно наготове, чтобы подать гостям немедленно. И нам, как только мы сели, подали чай и кальян.
      Глотнув чаю, хан продолжал беседу.
      - Я иранец, причем настоящий иранец, - говорил он. - Враги иранцев мои личные враги. Если тут будет поднят аграрный вопрос, - я первый покажу почин и раздам свои имения крестьянам.
      Я невольно улыбнулся. Заметив мою улыбку, хан сказал со смехом:
      - Я знаю, чему вы улыбаетесь. Вы хотите сказать, что если слова хана искренни, то кто ему мешает вызвать крестьян и отдать им земли? Не так ли?
      - Да, так, - ответил я. - Стоит вам начать, как многие последуют вашему примеру.
      - Правильно, - подтвердил хан, - но нынешняя революция еще не ставит в очередь аграрный вопрос. Эта революция пока не определила своих целей, она не выдвинула даже вопроса о свержении монархии, вернее феодального строя правления; так что об аграрном вопросе не может быть и речи. В этой революции бьются многие, а за что и за кого, сами не знают. Каждый бранит и каждого бранят, но за что - никто не знает. К сожалению, наша революция не сумела определить ни друзей, ни врагов. Мы не сумели разъяснить народу ни значения революции, ни движущих сил. Есть еще одно обстоятельство, снижающее шансы революции, - это то, что крестьяне не знают революционеров. Крестьяне узнают о революции понаслышке, как бы из сказок дервишей. Такого героя, как Саттар-хан, крестьянин представляет себе фантастическим героем из сказки "Гусейн-курд". Герои революции рисуются крестьянам, как легендарные существа, привязывающие дивов за рога и бросающие их в пучину моря "Гульзум" или летающие на крыльях Симурга на "Кафдаг". В Иране к революции, при нынешнем ее развитии, крестьяне не примкнут.
      - Почему? - спросил я.
      - Руководители революции не подняли своевременно вопроса о земле, ответил хан, беря новую папиросу. - Вернее, они оказались неспособными сделать это. Среди них есть крупные землевладельцы. Обобранный крестьянин, отдавший все плоды своих трудов помещику и оставшийся с пустым решетом на току, окидывая взором ряды революционеров, видит там своих угнетателей. Потому и не доверяет им, не считает революцию своей, родной, не хочет, пожалуй, и не может стать в ряды ее бойцов. Однако, пусть революционеры не подымают земельного вопроса, пусть работают совместно с мелкой и даже крупной буржуазией и помещиками, но зачем было привлекать к делу революции духовенство? Я вас спрашиваю, что общего между революцией и духовенством с мучтеидами во главе? Что общего между революцией и религией? Буржуазия и землевладельцы всегда были неверующими. Если они и оказывали какую-нибудь услугу религии, то вовсе не ради спасения души, а с единственной целью показать пример низшим классам и затемнить их рассудок. Исходя из этого, более допустимо работать с буржуазией, чем с духовенством. Я думаю, мы отчасти объяснили, почему широкие крестьянские массы не принимают активного участия в революции. Помещики же идут в ее рядах потому, что она не ставит земельного вопроса и помещикам бояться нечего. Остался еще один весьма интересный и важный вопрос, это о революционном настроении иранской буржуазии, которая симпатизирует вам и хочет работать с вами. Причина тут ясна. Взаимоотношения между капитализмом и монархией или феодальным строем в Иране совершенно иные, чем в других государствах. Скажем, к примеру, этот вопрос ставится здесь иначе, чем в России, которая в свою очередь отличается в этом отношении от Англии и Франции. Во-первых, развитие капитализма в России началось с XIX века, а в Иране только-только начинается. Во-вторых, Россия давно перестала быть страной маленьких феодалов и стала большой монархией. Иран же еще остается страной маленьких феодалов. Вот почему возможности, имеющиеся у капиталистов России, не имеются у наших капиталистов и буржуазии. В Иране немало мелких капиталистов, которые стремятся вырасти и широко эксплуатировать страну, но не находят почвы для роста. Начиная с большого феодала и кончая маленьким, все они препятствуют развитию капитализма. Пронюхав, что у кого-нибудь есть деньги, феодал начинает наступать на него, опутывает его и приводит к неизбежному разорению. До тех пор, пока существует в Иране такое положение, иранские капиталисты будут в революционном лагере выступать с оружием против шаха. По-моему, если иранские революционеры даже увеличат размах движения, буржуазия и капиталисты все равно пойдут с ними в ногу и будут бороться до тех пор, пока не заберут власть в свои руки. Вы можете не бояться буржуазии до тех пор, пока она не станет во главе власти, так как интересы ваши частично будут сходиться. После же того картина борьбы совершенно изменится, и ваши пути разойдутся. Все это я говорю к тому, что в этой стадии борьбы вы в своих же интересах не должны отталкивать от себя буржуазию. Она более опытна в борьбе с феодалами и может оказать революции большую услугу. Возьмем, к примеру, меня самого. Я искренний сторонник и друг революции, так как в ней нет ничего такого, что задевало бы мои интересы. Она не ставит вопроса об отобрании земли у землевладельцев и денег у капиталистов. Деньги мои в моем сундуке, а земли и деревни там же, где были. Ваша цель свергнуть одного падишаха, чтобы посадить другого, а от этого ни помещики, ни буржуазия ничего не теряют. И все же революционеры не умеют использовать нас, очень часто они принимают своих друзей за врагов. В частности, они не понимают всего значения той роли, которую могу сыграть я в тавризской революции. Они недооценивают географического положения моих земель и влияния моих родичей.
      - Не можете ли вы разъяснить, - прервал я Али-Кули-хана, - в чем заключается это значение?
      - Могу, почему нет. В настоящее время Джульфа-Тавризская шоссейная дорога находится под угрозой карадагских ханов. Не сегодня-завтра они могут закрыть путь и не дадут революционерам сноситься с закавказскими социал-демократами. Джульфа-Тавризская шоссейная дорога это важнейший нерв революции и ее закрытие парализует вашу борьбу. Эта дорога может быть сохранена для революционеров лишь при участии моих братьев. Довожу до вашего сведения, что карадагские ханы во главе с Али-Акбер-ханом Севлету-девле готовятся двинуться на Джульфинскую дорогу и разгромить города Гергер и Алемдар, которые поддерживают революцию. Путь этих реакционных ханов проходит через мои владения, и - мои братья - Гейдар-Кули-хан и Гасан-Кули-хан могут в любой момент занять Сияхрут (Карачай) и помешать их движению на Джульфу.
      - Пока что этой опасности нет, - сказал я хану. - Несомненно, если она будет, то и вы, и ваши уважаемые братья докажете, что вы истинные друзья революции.
      - Вы передайте это кому следует, - прервал меня хан, - и заверьте их, что, как только Рахим-хан Джелабянлы займет Софиан и Чырчыр, Али-Акбер-хан со своими всадниками будет гарцевать на Джульфинской дороге.
      На этом Висугунизам закончил свою речь. Разговор наш затянулся. Нас пригласили в столовую обедать, Али-Кули-хан продолжал философствовать и за едой.
      Я считал бесполезным и неуместным возражать ему и указывать на противоречия в его словах. Все иранские аристократы, воспитанные феодальным строем и рассматривавшие себя, как маленьких царьков, а свои слова, как непреложный закон, - не привыкли выслушивать какие бы то ни было возражения, поэтому в высшем обществе Ирана в ответ на всякую болтовню знатного человека можно услышать односложное, "господин изволит говорить правду". Вот почему наше свидание с Али-Кули-ханом прошло, как собрание без прений, хотя вся речь хозяина была полна противоречий. Что же касается крестьянского вопроса, то здесь Али-Кули-хан совершенно утопал в противоречиях. По его словам выходило, что крестьяне избегают участия в революции и смотрят на нее, как на сказку про дивов из "Гусейн-курда". Если крестьяне не принимали участия в революции, то зачем было карадагским ханам готовить нападение на Джульфу, Алемдар, Гергер, Шуджа, Чырчыр и Софиан? Если крестьяне не стали в ряды революционеров, то почему макинские войска разгромили и сожгли селения Алвар и другие?
      Еще в первые дни революционного движения крестьяне прогнали из сел представителей и слуг помещиков.
      Что касается революционности хана и беспокойства, которое вызывало у него опасность нападения Али-Акбер-хана на Джульфу, то и тут хан беспокоился больше о своей шкуре, о своих имениях, чем о революции, так как тысячи всадников Али-Акбер-хана, пройдя через его владения, дотла разорили бы их.
      Хан и сам боялся, и нас запугивал.
      После свидания с попутчиками революций - представителями духовенства, буржуазии и феодальной аристократии я направился к руководителю и герою революции Саттар-хану.
      САТТАР-ХАН
      Был четвертый час, когда мы стояли у дверей Саттар-хана, ожидая приема. Вокруг нас беспрестанно сновали вооруженные люди. Людям некогда было стоять и разговаривать, некогда было задумываться. Одни мы никуда не спешили. Здесь чувствовалась война. Двор Саттар-хана походил на бранное поле, это был действительно штаб главнокомандующего.
      До пятидесяти оседланных лошадей стояло у ворот под седлом. Выходившие со двора люди вскакивали на них и гнали в разные стороны.
      Еще не входя в дом и не видя героя революции, я уже понял несправедливость многого из того, что говорили о нем. Жизнь била здесь ключом, и обвинять Саттар-хана в революционной нераспорядительности не приходилось.
      Молодой воин, входивший с докладом о нашем приезде, вернулся и со словами:
      - Господин сардар готов принять вас, - пропустил нас вперед.
      Двое часовых, стоявшие по обе стороны двери, взяли на караул.
      Мы вошли в комнату. Герой революции, чем-то озабоченный, взволнованно ходил из угла в угол. При нашем входе он остановился посреди комнаты и первому мне протянул руку, хотя и не был лично знаком со мной.
      - Полагаю, что это тот самый товарищ, которого мы ждем с таким нетерпением?
      - Да, господин сардар! Он самый, - одновременно ответили Гаджи-Али и Мешади-Аббас-Али.
      Услыхав это, сардар положил обе руки мне на плечи и поцеловал в губы; он встретил меня, как старого друга: весело шутил, смеялся и занимал нас сердечной дружеской беседой.
      В комнате, кроме нас, были и другие. Саттар-хан взглянул на них. Видимо ему хотелось остаться с нами наедине.
      - Простите меня! - обратился он к ним, приветливо улыбаясь, - я не хочу вас больше утруждать. Мы еще увидимся с вами и договоримся относительно сказанного.
      Те встали, а Саттар-хан, приложив руку к груди, добавил:
      - Милосердие ваше велико! Еще раз будьте великодушны!
      - Это представители наших вооруженных сил, - сказал сардар, когда мы остались одни. - Они приходили для выяснения вопроса о жалованья наших воинов.
      Я очень интересовался этим вопросом и хотел знать, из кого состоит военная сила революции и чем она живет. Почувствовав это, Саттар-хан стал показывать мне программу сбора военных сил, военный устав, порядок оплаты воинов.
      - Прежде всего вас надо ознакомить с нашей вооруженной силой, - говорил он при этом. Вот некоторые статьи из устава:
      1. Вооруженная сила состоит из молодежи, сочувствующей революции и доказывающей это сочувствие на деле, а не на словах, и находится в распоряжении председателя военного совета Саттар-хана.
      2. Дальнейшее увеличение вооруженной силы, состоящей из четырех тысяч, зависит от положения дела.
      3. Каждый воин получает в месяц шестьдесят кранов два крана в день.
      4. Хлеб и другие продукты воинам отпускаются из особых лавок.
      5. При назначении цен на продукты принимается во внимание дневное жалованье воинов - два крана.
      6. Для того, чтобы воин мог существовать на свои два крана, необходимо особо позаботиться о членах его семьи.
      7. Чем больше у воина членов семьи, тем дешевле он должен получать продукты.
      8. Открываемые лавки должны строить свою работу с таким расчетом, чтобы воин мог существовать со своей семьей на получаемые два крана в день.
      9. Хлебные лавки, снабжающие воинов, получают муку из специальных государственных амбаров.
      При существовавшей в Тавризе дороговизне эти условия снабжения были очень выгодны.
      После этого мы перешли к ознакомлению с источниками доходов, которые составлялись из налогов с богатых и купцов.
      По этому поводу сардар дал подробные объяснения, после чего обратился ко мне:
      - Когда вы изволили прибыть?
      - Вчера вечером. Я остановился в Раста-кюча и потому не имел возможности тотчас же посетить вас.
      - Где вы изволили быть утром?
      - Повидавшись с Гаджи-Али-агой и другими товарищами, я просил представить меня господину сардару, а по пути виделся с Сигатульисламом и имел беседу с Висугунизамом Гаджи-Али-Кули-ханом.
      Саттар-хаи рассмеялся:
      - Значит, вы познакомились с двумя элементами революции, а теперь подошли к третьему? С Сигатульисламом нужно видеться, но он ничего нужного нам не скажет, да и не сможет сказать. Он мыслит, как молла. Мы иногда пользуемся услугами духовенства, так как еще не сумели освободить народ из-под его влияния. Что же касается Али-Кули-хана, то это умный и осторожный враг. Он тоже недоволен правительством, но не потому, что он революционер, а из своих личных интересов. Я осмелюсь сказать, что насколько этот помещик может нам повредить, настолько же революционер-мучтеид может оказаться полезным. Что же касается нас, то мы обязаны пользоваться каждой силой, идущей против правительства. С нами идут многие помещики, разоренные купцы, не сумевшие развернуться мелкие буржуа и другие недовольные правительством элементы. Мы используем всех их, а в некоторых случаях и мучтеидов, заставляя их делать то, что мы хотим. Мы совершенно не считаемся с их мнением о помощи закавказской социал-демократии. Ведь Сигатульислам видеть их не может. Он хочет ограничить все мои действия узкой рамкой, вернее, взнуздать революцию и привязать к своему подолу. Только в некоторых вопросах он соглашается с Багир-ханом. Но надо сказать, что Багир-хан, хотя и уступает мучтеиду в некоторых мелких вопросах, но в основном является моим единомышленником. Правда, многие из приехавших из Закавказья к нам на помощь рабочих не знают местных условий и, как говорит Сигатульислам, не могут дать пищи, которую переварили бы иранские желудки, но это вовсе не значит, что кавказские товарищи мало ценны и не могут нам помочь. Если они и не могут работать самостоятельно в наших условиях, то методы революционной борьбы они прекрасно изучили не в теории, а на практике, прошли хорошую революционную школу. Это люди несокрушимой энергии, громадной воли, ясного ума и непоколебимой дружбы. Помощь их - большая опора для нас, и мы никогда не променяем это братство на молл и их приспешников. Дорогой друг! Все товарищи кавказцы должны знать, что противники их никогда не совратят с пути Саттара, закаленного в борьбе.
      Он затянулся кальяном и продолжал:
      - Врагов у меня много. Моллы хорошо знают, что я никогда не отойду от революции. Во вражеском лагере у меня, кроме политических врагов, есть и личные враги. Уже десять лет, как я веду борьбу с Аскером Даваткер-оглы и с окружающими его бездельниками из района Девечи. В настоящее время эти негодяи и мелкие воришки назло мне собрались вокруг контрреволюционеров в районе Девечи и пытаются свалить меня. Но наряду с этими врагами, я учитываю также силу народных масс, идущих за мной, и значение товарищей, прибывших мне на помощь. Начатое дело я не оставлю на полпути, а доведу до конца.
      Сардар кончил. Пришли еще несколько кавказцев. Все курили кальян и пили чай. Стояла тишина. Я внимательно наблюдал за героем революции.
      У него были маленькие выпуклые глаза, опущенные усы и длинный нос, широкий лоб был весь в морщинах.
      Он сидел на полу, на маленьком тюфячке. Налево от него был прислонен к окну маузер. Два патронташа опоясывали его фигуру.
      Убранство комнаты было чрезвычайно скромно. На круглом столике, покрытом белой вязаной скатертью, лежал военный бинокль; тут же лежало несколько номеров русских и английских газет. В углу - три ружья; русское, английское и австрийское.
      Незаметно наступил вечер. Сардар оставил меня и Гаджи-Али к ужину. После ужина предложил мне перебраться в район Амрахиз и туг же распорядился о предоставлении мне квартиры с соответствующей обстановкой.
      Потом, сообщив мне, что я - член революционного совета, предложил завтра в двенадцать часов явиться на заседание.
      В двенадцать часов ночи, простившись с сардаром, мы вышли. Меня и Гаджи-Али провожали воины сардара.
      НИНА
      В течение нескольких дней я ходил в армянскую часть города, чтобы повидать главарей дашнаков* и найти выход из создавшегося в Тавризе тяжелого положения с оружием.
      ______________ * Дашнаки - члены армянской буржуазно-националистической партии "Дашнакцутюн".
      Этот вопрос специально обсуждался в военно-революционном совете. Дело в том, что своевременно, когда Джульфа-Тавризская дорога была еще открыта, руководители революции не позаботились об оружии. Даже присланные из Закавказья приборы для изготовления бомб и патронов застряли в Джульфе.
      Рахим-хан, как говорил Али-Кули-хан Висугунизам, уже занял Джульфа-Тавризскую дорогу.
      Революционеры лишились этой дороги исключительно из-за религиозного рвения руководителя обороны этой дороги Хафиз-эфенди. Получив из Тавриза распоряжение о немедленном выступлении, этот фанатик стал гадать на коране, гадание оказалось против выступления, и он не двинулся с места. Таким образом, дорогу заняли враги, и по ней можно было проезжать лишь по пропускам царского консульства.
      Революционерам приходилось втридорога платить за оружие, которое ввозилось в Тавриз контрабандным путем, в то время как правительственная армия обильно снабжалась оружием и из Тегерана, и царским консулом в Тавризе. Силы были неравные. Вот почему нам необходимо было видеться с дашнаками, у которых были запасы бомб, патронов и другого вооружения.
      Среди дашнаков было много людей, прошедших кадровую службу в русской армии, но использовать их было невозможно, так как армянская буржуазия препятствовала этому, стараясь казаться нейтральной и не вызывать недовольства правительства, на самом же деле основной причиной их отказа была инструкция, данная русским консульством.
      После долгих переговоров левые дашнаки и гнчакисты* обещали не отделяться от кавказцев и работать вместе с иранскими революционерами.
      ______________ * Гнчакисты. - члены армянской буржуазно-демократической партии "Гнчак".
      В армянской части я каждый день проходил мимо гостиницы, в которой остановились мои попутчицы Нина и Ираида.
      При прощании с девушками, я обещал навестить их, но потом совершенно о них позабыл. И вот однажды я зашел в гостиницу, чтобы узнать о судьбе девушек. Хозяин гостиницы сообщил, что девушки больше не живут в гостинице и что Нина несколько раз приходила справляться обо мне и оставила для меня записку. Она была адресована "самому искреннему незнакомцу, настоящего имени которого я - не знаю".
      "Несколько раз, - писала Нина, - я справлялась у хозяина гостиницы о вас, но получала ответ, что вы не заходили.
      Несмотря на это, воспоминания, незабываемые воспоминания дают мне надежду на свидание с вами.
      В первый вечер нашего знакомства, когда мы, сидя у окна, следили за волнами Аракса, в ваших глазах я заметила искры сердечности. Эти блестящие искры говорили до искренности и обещали большую и крепкую дружбу. Внимание, которое вы оказывали мне, почему-то казалось мне большим, чем благородная ваша предупредительность в отношении моей сестры Ираиды. И эта особенная ваша нежность привязала меня к вам. Я и Ираида очень жалеем, что потеряли вас. Во всяком случае вы должны быть верны своему обещанию. Кроме всего этого мы боимся, как бы в этом городе, полном всевозможных случайностей, не постигло вас несчастье".
      Спустя два дня после этого, я сидел, в малом зале гостиницы и в ожидании Нины просматривал газету. Долгое ожидание создавало тревожное настроение. Мысли, одна мрачнее другой охватили меня.
      "А может быть девушка - шпионка и сообщила обо мне в консульство, чтобы меня схватили для выяснения личности?"
      Вслед за этим я начинал успокаивать себя: