Тавриз туманный

      В это время из медресе вышел Амир Хашемет в сопровождении десяти чинов незмие, которые вели четырех известных контрреволюционеров из студентов духовного медресе.
      Один из чинов незмие нес мешок из белой бязи с надписью на фарсидском языке: "Кишмиш без косточек. Принадлежит главе мучтеидов и служителей истины Гаджи-Мирза Гасану".
      - Сударь, - начали говорить в толпе, где было много сторонников реакционного мучтеида, - это все происки бесчестного Мирза-Гасана. Это затеяли враги Мирза-Керим-аги. Зря не арестовывайте этих бедных студентов.
      - Господа! - обратился Амир Хашемет к особенно ретивым защитникам контрреволюционера. - Волноваться и произносить неуместные речи не следует. Незмие до конца расследует эту историю, и, будьте уверены, что виновные понесут заслуженную кару.
      И он направился вместе с арестованными к управлению незмие.
      Было еще рано, чтобы навестить Нину или мисс Ганну и разузнать о положении дел в консульствах и о впечатлении, произведенном там арестом студентов и обнаружением мешка Мирза-Гасан-аги.
      Во всяком случае узнать все это я мог не раньше четырех часов. Обе девушки были в это время на службе, и потому мы отправились в контору Мешади Кязим-аги. Перед конторой была большая толпа.
      - Все это купцы, связанные с американскими торговыми фирмами, - шепнул мне на ухо Мешади-Кязим-ага. - Они узнали, что я скупил все товары раньше, чем американцы приостановили свою торговлю. Теперь они пришли попытаться хоть что-нибудь урвать у меня. Садитесь и внимательно слушайте, какие небылицы они тут будут рассказывать.
      Мы вошли в контору. Пришедшие купцы не говорили ни о торговле, ни о товарах. Они ничего не просили у Мешади-Кязим-аги. Спустя некоторое время один из присутствующих извлек из кармана телеграмму и хладнокровно сказал:
      - Я только что из американского консульства. Там говорилось о получении из Вашингтона телеграммы о том, чтобы возобновили открытие кредитов и отпуск товаров. Я и сам получил телеграмму такого содержания, - и с этими словами он прочитал содержание телеграммы: - "Поспеши с продажей всего наличного товара. Из Вашингтона отправлена в Иран большая партия товаров".
      - Какой глупец станет теперь держать товары в складах, - сказал другой купец. - Кто может быть уверен, что завтра тавризские базары не будут разнесены. Время такое...
      - Да, американцы не дураки, - подтвердил третий, - не то они не постарались бы скорее сплавить свои товары.
      - Да американские товары и не имеют большого сбыта, русские и английские товары потоками устремляются в Иран.
      Купцы нанизывали эти слова, словно кольцо цепи, прилаживая их одно к другому.
      Что касается Мешади-Кязим-аги, то он, казалось, ничего не слышал и с присущей всем иранским купцам деликатностью рассыпался в любезностях или давал распоряжения.
      - Подайте господину чай! Подайте кальян! Вы очень любезны. Мы чрезвычайно признательны вам, сударь. Не лишайте нас вашего внимания! Ваш покорный слуга! Вы правильно изволите говорить! Вы осчастливили нас своим посещением! Надеемся, что вы пожалуете вновь!
      Говоря все это, он порой бросал на меня выразительные взгляды. Я видел подобное общество впервые и действительно очень заинтересовался.
      Отвечая на все разговоры купцов любезными фразами Мешади-Кязим-ага ни слова не говорил о торговле и товарах. Купцы, почувствовав, что им ничего не удастся у него вырвать, по одному стали покидать контору.
      - Так-то, товарищ, - сказал Мешади-Кязим-ага, проводив последнего посетителя. - Нет ни одной организации, которая отпускала бы средства на наше дело. Мы должны черпать их из собственных карманов. А деньги у нас можно заработать только таким путем. Торговля - это сплошной обман. Кто сумеет обмануть, тот и победит. Раз таково положение вещей, я не могу не считаться с ним. Я должен лгать, клясться, приспособляясь к их языку. Я знаю, что это противоречит нашим идеям, но ничего тут не поделаешь.
      - Верно, - ответил я, - этого требуют законы местной торговли. Ваша положительная сторона в том, что часть вашей прибыли идет на дело освобождения народа. И это оправдывает все недостатки вашей профессии. В Тавризе я знал многих купцов, претендовавших на звание революционера, но чуть вопрос касался сбора средств на выплату жалования добровольцам, они, придравшись к какому-нибудь пустяку, спешили оставить собрание.
      - Не только часть прибыли, но и весь мой капитал принадлежит революции. Справьтесь обо мне у Гаджи-Али-аги. Я готов исполнить любое ваше требование, - старался уверить меня Мешади-Кязим-ага.
      Когда я вернулся домой к обеду, вслед за мной вошла Нина.
      - Теперь я привыкла заходить сюда. Из консульства я направилась прямо к тебе. Почему ты не приходишь домой обедать? Разве нужно каждый день ходить за тобой? - голос Нины звучал взволнованно и сурово. - Сегодня я хочу серьезно поговорить с тобой. Нам надо покончить с этой двусмысленностью в наших отношениях. Так нельзя продолжать, нам нужно ликвидировать одну из наших квартир.
      Выпалив все это, Нина умолкла и в ожидании ответа уставилась на меня сердитым взглядом.
      - Ты знаешь, дорогая Нина, - начал я спокойно и ласково, чтобы успокоить ее, - что оба дома принадлежат тебе. Мы вынуждены держать две квартиры, чтобы не возбуждать подозрений консульства. Здесь происходят наши собрания, сюда приходят мои гости, на днях должен вернуться и Алекбер. Мы с тобой ликвидируем не только одну, но и обе квартиры. Пока твоя работа в секретном отделе оказывает нам огромную услугу. Наша революционная работа нуждается в твоей помощи и требует сохранения настоящей обстановки. Ни ты, ни я не останемся здесь навсегда. По-моему, тебе об этом беспокоиться незачем. Ради того, чтобы оказать Тавризу помощь и спасти его от колонизаторов, мы вынуждены временно согласиться на эти неудобства. Мне самому совестно, что я поставил тебя в такое неудобное положение. Кроме того, ведь и я молод, и я люблю красивую жизнь, и я жажду счастливого безоблачного существования с любимой. Но где? Как? В каких условиях? Я верю в то, что мы эту возможность найдем, что мы уйдем отсюда с победой. Тогда и мы Тавриза не забудем, и он нас помянет добром.
      - Вот это вынуждает меня терпеть все невзгоды, - сказала Нина, прижав платок к глазам.
      В это время вошла Сария-хала и, увидя плачущую Нину, стала упрекать меня.
      - Зачем ты обижаешь эту бедную девушку?
      Нина вытерла слезы и ласково сказала Сария-хале:
      - Пожалуйста, хала, сходи к нам и скажи Тахмине-ханум, что я к обеду не приду, буду обедать здесь, - и сунула в руку Сария-хале кучу серебряной мелочи.
      - Возьми-ка лучше их обоих и приведи сюда, - крикнул я Сария-хале вдогонку.
      Нина молчала. Обычно, рассердившись на меня, она быстро успокаивалась, и тогда ей становилось немного неловко за свою выходку.
      - Ну, рассказывай, - попросил я, ласково беря ее руку. - Какое впечатление произвела нелегальная листовка в консульстве?
      - Не расскажу! - закапризничала она, отталкивая мою руку.
      Я снова взял ее за руку и, не выпуская из своих рук, заставил ее сесть на диван. Несколько минут длилось молчание. Нина сидела, опустив голову. Я решил выждать и, почувствовав через несколько минут, что она исподлобья следит за мной, готовая к примирению, нарушил молчание.
      - Нина, мы прошли уже большую часть расстояния, которое должны пройти молодые люди, и нам возврата нет. Наше счастье в будущем, и ради этого будущего мы должны претерпеть временные неприятности и не давать пути недобрым мыслям. Ты даже сердиться не умеешь, ты не способна причинить кому бы то ни было страдания. Когда ты хочешь показаться сердитой, твои глаза, помимо твоей воли, смеются, и твой гнев доставляет человеку просто художественное наслаждение, он облагораживает душу... Нина встала и принялась накрывать на стол. Она совершенно изменилась в лице и, окончательно повеселев, начала рассказывать:
      - Я передаю то, что слышала из уст самого консула. "Это не дело пяти-шести студентов. Это - дело организованной силы, дело целой организации. Сделано все это так, чтобы направить наши мысли в другое русло. Если это организовало медресе, то, значит, там сильная организация. Это доказывает, что революция в Тавризе еще не потухла, что в нужный момент она может вспыхнуть с новой силой. Это - выступление сотен людей, прошедших школу подпольной работы. Эта сила может в нужный момент обратить Тавриз в гнездо революции. Правительства короля и императора не должны оставаться равнодушными к этому".
      - Ну, а что было потом?
      - О событии было сообщено в Петербург и Тегеран. Была еще послана нота местным властям. В ноте выражается протест против оскорбления их величества в печати и против попустительства иранского правительства.
      - А что показали задержанные студенты?
      - По полученным в консульстве сведениям, студент, в комнате которого были обнаружены прокламации, показывает, что они были принесены слугой Мирза-Гасан-аги. Оба они в русском консульстве. У Мирза-Гасан-аги и Мирза-Керим-аги потребовали объяснений по этому поводу.
      - А не слыхала ты что-нибудь по поводу объяснений тавризской незмие?
      - Слыхала. По словам незмие, в четыре часа ночи постовые обратили внимания на двух подозрительных лиц, которые несли что-то в белом мешке. Следуя за ними, постовые дошли до медресе Гаджи-Сафар-Али, куда скрылись неизвестные. После обыска в медресе и ареста четырех студентов, двое из них были опознаны ночными постовыми. Консул абсолютно не сомневается в верности тавризской незмие. В этом отношении вы можете быть спокойны. Но, - добавила Нина, - будьте начеку. Все царские шпионы поставлены на ноги.
      - Не бойся, - ответил я. - У нас испытанная организация!
      В ГОСТЯХ У ГАДЖИ-АЛИ-АГИ
      К мисс Ганне я попал с некоторым опозданием и застал ее шагавшей по комнате в сильном волнении.
      При виде меня она заговорила так, как никогда еще не говорила.
      - До полуночи не торгуют. Тут нечто другое, что обратило тебя в раба. Я в этом уверена, я это чувствую. При мне ты вечно задумчив и напоминаешь человека, растерявшего и мысли, и сердце... Во время путешествия ты любил меня гораздо сильнее, ты был со мной куда нежнее, а я тогда боролась, старалась сохранить свое сердце, свою волю. Теперь я не властна над ними. А ты... - она замолчала и, словно решившись на что-то серьезное, добавила:
      - Дорогой друг! Я потеряла возможность спокойно мыслить, ты должен создать мне эту возможность. Вот уже два часа, как я жду тебя, целых два часа!.. За каждую минуту этих двух часов в голове пронеслись тысячи мыслей! Порой я презираю себя и, если что утешает меня, то это вечно звучащая в душе фраза: "Терпи, Ганна, падающий по своей вине не плачет!".
      Все это мисс Ганна произнесла в глубоком волнении, Она ни разу не взглянула на меня, словно говорила сама с собой. Слова ее были злые, сердитые, капризные, а лицо выражало нежность, мольбу, надежду.
      Наконец, она устала говорить, метаться по комнате и села в глубокое кресло спиной ко мне.
      Мне неоднократно приходилось быть свидетелем подобных вспышек. Теперь требовалось погладить ее кудри, приласкать ее, сказать несколько утешительных фраз. В этом отношении я имел некоторый опыт, но ее состояние меня настолько огорчило, что я не успел овладеть собой и поскорее успокоить ее. Это вызвало в девушке вторичную вспышку, словно заранее готовые слезы брызнули на голубое шелковое платье. Она плакала, а я стоял за ее креслом. Слезы ее словно взывали ко мне, твердя:
      "Успокой ее! Приласкай ее!"
      "Оставь, уйди отсюда!" - говорил мне какой-то внутренний голос. - Брось все, если даже это повредит революции! Пользоваться положением невинной девушки, погибающей в сетях собственной страсти, пленницы своих чувств немилосердно".
      Однако я решительно отверг эту мысль. "Нет, это ложный путь, ее слезы не должны сердить меня, - думал я. - Любовные страдания доставляют молодым девушкам огромное удовольствие".
      Размышляя так, я незаметно для себя стал гладить и ласкать кудри Ганны.
      "Любовь, - рассуждал я про себя, - жизненное явление, любовь, это первый плод юности. Она неизбежна. Если несколько месяцев тому назад мисс Ганна боролась со своим чувством и старалась победить его, она вела напрасную борьбу с неизбежным, естественным явлением природы. Если бы я в свое время почувствовал это, я мог бы избавить ее от бесплодных терзаний и отчасти помочь ей. К сожалению, я тогда не мог найти доступа к сердцу Ганны, лелеявшей искренние и нежные чувства".
      Наконец, Ганна не выдержала. Она поднялась и, улыбаясь, с еще мокрыми от слез глазами, взяла меня за руку.
      - Скажи, где ты был?
      - Я спешил сюда увидеть вспышку любви и посмотреть на мисс Ганну.
      - Значит, ты смотришь на меня, как на актрису, а себя чувствуешь зрителем?
      - Нет, я и сам актер. У меня в жизни своя определенная роль, - сказал я серьезно и произнес фарсидский стих:
      В сущности, вся жизнь - театральная сцена,
      Человек же - актер, меняющий свой лик без конца.
      - Как бы критически ни относиться к этому стиху, продолжал я, - он очень соответствует нашему сегодняшнему положению.
      - Я не играю роли, и ты оставь свою. Мы оба должны построить настоящую жизнь, полную искренности.
      - Дорогая Ганна, роль не пятнает ни искренности, ни доверия. Наоборот, она очищает жизнь от пятен и, как ты говоришь, придает ей настоящий вид.
      - Скажи, мы идем сегодня в гости?
      - Идем, мы приглашены к Гаджи-Али-аге. Ты познакомишься там с иранской девушкой и будешь говорить с ней по-английски. Ты ее видела, но не познакомилась, а сегодня познакомишься.
      - А слышал ты о сегодняшних листках? - вдруг вспомнила она.
      - Ну как же не слышал, я сам читал их.
      - Я сделала перевод с воззвания и послала американскому послу в Тегеран и министерству иностранных дел в Вашингтон. У американского консула возникла замечательная мысль. Он решил помочь тайному обществу. В этом отношении уже даны кое-кому определенные инструкции, чтобы расширить это дело.
      - Да, но ведь виновники уже пойманы...
      - Это не имеет значения. В это дело замешаны два известных мучтеида, ярые монархисты и сторонники России. Поэтому царский консул постарается замять это дело. О каждом из них в свое время были им написаны и посланы в посольство и министерство иностранных дел целые фолианты хвалебных од. Теперь для того, чтобы не подорвать собственного авторитета в глазах центра, консул вынужден всячески выгородить их. Для американского консульства это ясно.
      После этого девушка ушла переодеваться, а я стал раздумывать о намерении американского консульства использовать нас против русских и англичан.
      Переодевание мисс Ганны отняло целых полчаса. Наконец, она вышла в новом роскошном платье.
      Это был первый мой выход с мисс Ганной в Тавризе, и она была очень довольна. Всю дорогу она говорила о своем неопределенном положении.
      - Я не могу тебя понять, - сказал я, - ты умная, развитая девушка. Ты знаешь, что любви свойственно возбуждать различные мысли и подозрения. Порой, раздувая мелкие чувства, любовь может придать им непривлекательный вид. Те, кто не умеет обуздать и отогнать эти мысли, могут дойти до самоубийства. Вот почему ты не должна давать места подобным размышлениям. У нас должна быть одна цель; мы должны любить искренней, чистой любовью и с корнем вырывать мешающие нам тернии и колючки. А колючки и тернии, это неуместные сомнения, беспочвенные подозрения.
      Мы подошли к дому Гаджи-Али-аги.
      - Все это я знаю, - беспомощно сказала Ганна, слушавшая меня молча, но что из этого? Нужно уметь побороть себя, а я этого не могу.
      Дверь нам открыл сам Гаджи-Али-ага с фонарем в руке. До самого дома мы шли по саду, освещенному всего парой фонарей.
      На террасе же было светло, как днем. Не успела мисс Ганна подняться на террасу, как навстречу ей вышла стройная черноглазая девушка с длинной, густой косой, переброшенной через плечо на грудь.
      Я был с ней знаком и представил ей мисс Ганну.
      - Дильбер-Али-заде! - назвала она себя, пожимая руку мисс Ганны.
      Они заговорили по-английски, и я ничего не мог понять. Мы перешли в большой салон, а мисс Ганна и Дильбер-ханум во внутреннюю комнату. Через некоторое время явился и Мешади-Кязим-ага. Вся семья собралась вокруг чайного стола. Девушки продолжали говорить по-английски.
      - Иранские девушки крайне восприимчивы к культуре, - заметила мисс Ганна, обратившая внимание на безукоризненное английское произношение Дильбер-ханум. - Не понимаю, почему их не определяют в американские школы?
      - Обучение в этих школах требуют, во-первых, больших средств, возразил Гаджи-Али-ага, - а во вторых, никто не согласится, чтобы его дочь ходила с открытым лицом.
      - Разве наши школы не бесплатны?
      - Нет, - ответила Дильбер-ханум. - Обучение бесплатно лишь для тех детей, которые собраны американцами. Остальные обязаны вносить плату за учение.
      ...- Американская школа, - продолжал Гаджи-Али, - не дает возможности определять туда азербайджанок, так как ее программа, включающая такие дисциплины, как христианский закон божий, церковное богослужение, изучение евангелия и т. д., отталкивает азербайджанок, не желающих воспринимать воспитание священников и монашек. Они поддаются воздействию миссионеров.
      - Ну, что же, - возразила мисс Ганна. - Можно ведь проходить все предметы и даже уроки закона божьего, чтобы не нарушать школьной программы, и в то же время не подпадать под влияние миссионерской школы. Американские школы - большие культурные очаги на Востоке. Можно только сожалеть, что иранцы не пользуются ими!
      - Особенно жалеть не о чем, - вмешался в разговор я. - Не надо забывать, что человек и особенно молодое существо не может забыть впечатлений, полученных в детстве; школа имеет огромное влияние на формирование ума и характера. Вот в этом и наше разногласие с мисс Ганной. Она говорит, что можно проходить все предметы и в то же время не подпасть под влияние пройденного. Это неверно. Во-первых, душа ребенка не в силах защитить себя от педагогического воздействия. Если мисс разрешит, вопрос можно немного углубить...
      - Пожалуйста, пожалуйста, - поспешила ответить мисс Ганна с деланной улыбкой. - Говорите, не стесняйтесь.
      - Ваши замечания правильны. Я прошу вас продолжать! - в свою очередь попросила Дильбер-ханум.
      - Ребенок не может остаться свободным от влияния школы. Если возьмем педагогические приемы и методы, применяемые в иностранных школах в Иране или других странах Востока, и внимательно присмотримся к ним, мы убедимся, что там, помимо религиозной опасности, кроется опасность более грозная; помимо миссионерского гипноза, в этих школах налицо и все условия колонизаторской политики. Эти школы, каким бы правительством они ни были открыты, следует рассматривать, как подготовку к будущей колонизации, будущему захвату. Эти школы препятствуют развитию местной национальной культуры. Окончившие их люди Востока, напичканные различными взглядами, воспитанные не в едином духе, не сумеют создать собственную национальную культуру и, что еще хуже, даже не захотят ее создавать.
      - Но хотя бы один факт изучения языка и умения говорить по-английски, как англичанин, разве не культурное достижение? - спросила мисс Ганна.
      - Опять-таки я не могу с вами согласиться, - возразил я. - Одно знание языка не определяет еще культуры. Если бы эти школы давали здоровое знание, не отравляли детей догмами религии и церкви, не прививали им миссионерских идей, и не завлекали в сети колонизаторов, тогда я присоединился бы к мисс Ганне и вместе с ней сказал бы, что американские школы на Востоке - огромные культурные очаги. Спросим теперь саму мисс Ганну, есть ли у нее возражения?
      - Нет, - ответила та.
      - Теперь я возвращаюсь к вопросу о том, что знание языка делает человека культурным. Конечно, язык играет огромную роль в деле повышения культуры. Но это не значит, что культура зависит от знания языка.
      - Что же вы предлагаете? - спросила Ганна.
      - Иран должен добиваться закрытия всех иностранных школ, преследующих колонизаторские цели, и открыть школы, могущие создать собственную национальную культуру. Если бы иностранные школы на Востоке были открыты с целью воспитать детей в интернациональном духе, каждый должен был бы приветствовать это начинание. В таких школах нужно было бы наряду с государственным языком колонизаторской страны вести занятия и на местных языках. Если б колонизаторское правительство, являясь сторонником религии, вело преподавание вероучения местного населения, то и это было бы не так уж страшно, так как учащийся, получив в школе научные знания и повысив свой культурный уровень, мог бы постепенно освободиться и от собственной религии и стать противником фанатизма. А в американских и иных иностранных школах дело обстоит иначе; в них основным предметом является религия и все знания даются под этим углом зрения. Согласитесь, что такие знания не могут возбудить желания борьбы с религией.
      - Если мисс разрешит, - вмешался в разговор Гаджи-Али-ага, - я подкреплю фактами высказанные товарищем мысли. Дильбер-ханум в этом году окончила американскую школу. Теперь я наблюдаю за ней, хочу определить ее характер, навыки и склонности, и вот, к чему я прихожу. Девочка не тавризянка и не американка, не азербайджанка и не англичанка, девочка не мусульманка и не христианка. Если бы Дильбер-ханум могла, отрешившись от одного, всецело присоединиться к другому, избрать в жизни один, определенный путь, на этом пути она построила бы свое будущее. Теперь же она не может создать себе круга, общества ни среди нас, ни в семьях, с которыми мы общаемся. Все в нас ей чуждо. Это относится ко всем обучавшимся в миссионерских школах. Так, например, питомцы французской школы, преследующей французскую колонизаторскую политику, хотели бы не сами переселиться во Францию, а Францию перетащить на родину, так как они воспитаны, как пропагандисты колонизации.
      - Верно, - подтвердил я его слова. - Если бы духовенство, выступающее против иностранных школ в Иране, подходило к вопросу с этой стороны, я поддержал бы его. Но этому духовенству и в голову не приходят вопросы колонизации и миссионерства; его беспокоит лишь то, что девочка пойдет в школу и бросит чадру, а это оно считает гибельным для мусульманства. Положительной чертой иностранных школ является то, что учащиеся там девочки сбрасывают чадру. По мнению духовенства, они заражаются там и безверием, но это мнение ошибочно. Если ребенок входит в школу, исповедуя одну религию, то покидая ее, он приобретает другую. Если бы антирелигиозные вопросы были поставлены в школах правильно, мы все еще могли бы приветствовать иностранные школы, так как отрицание религии облегчает усвоение культуры,
      - Вот мило, разве религия - враг культуры? - спросила мисс Ганна с удивлением.
      - Да, враг!
      - Почему?
      - Потому, что законы религии и законы культуры несовместимы.
      - Ваше мнение не верно. На этот счет можно с вами очень поспорить.
      - Здесь же и начните ваш спор, - попросила Дильбер-ханум. - Думаю, что и отец поддержит меня.
      Все повернулись в нашу сторону, а Мешади-Кязим-ага, впервые наблюдавший наши дружеские споры с мисс Ганной, выглядел особенно заинтересованным.
      Держа в руке чашку, мисс Ганна с улыбкой смотрела на меня. Мне казалось, что она уже предвкушает победу в предстоящем споре со мной и готовится отомстить за критику колонизаторской деятельности Америки.
      - Сумеете ли вы доказать вашу мысль, что религия - враг культуры? сказала она, поставив чашку на блюдце.
      - Постараюсь, но с одним условием.
      - С каким?
      - Спор будет вестись лишь в плоскости искания истины, упрямству и самолюбию не будет места.
      - Так и должно быть. Я сама за то же. Но и у меня свое условие.
      - Прошу.
      Мисс вытянулась и, сурово взглянув на меня голубыми глазами, сказала:
      - Во многих случаях, когда вопрос носил личный характер я имела возможность убедиться, что вы, растягивая вопрос и направляя его в другое русло, стараетесь замять существо вопроса, ответить на который бессильны. В этом отношении вы очень искусны, но в сегодняшнем споре вы не станете прибегать к этому приему.
      - Такое впечатление у вас могло создаться потому, что каждый вопрос я стараюсь осветить со всех сторон. Теперь же я готов. Вы можете привести ваши доводы и возражения на мой взгляд.
      - Говоря о религии, - начала девушка, - я буду иметь в виду лишь религию культурных народов. По-моему, религия управляет культурой. Почему? Потому что культура каждого народа есть продукт исповедуемой им религии и степень всякой культуры зависит от того, насколько благоприятствует ее развитию породившая ее религия. Рожденная язычеством древняя китайская культура; культура идолопоклонников, поклонявшихся змеям, животным и всяким одушевленным предметам; культура ассирийцев и египтян; древняя культура Ирана, сошедшая ныне со сцены; арабская культура, одно время пытавшаяся подчинить своему влиянию Европу, - все они были порождены разными религиями, и разница между ними обусловлена разницей между породившими их религиями. Это доказывает и христианский мир, исповедующий религию Христа и создавший на ее основе высокую культуру... Ну, как? Достаточно ли все это убедительно для вас?
      От слов мисс Ганны Дильбер-ханум была в восторге. Она радостно обняла и расцеловала американку. Ее горевшие торжеством черные, как агат, глаза, возбужденно трепетавшие губы, сочувственная улыбка, которой она ласкала мисс Ганну, ясно выражали результат американского воспитания.
      Увлеченный наблюдением за взволнованной девушкой, отравленной христианской школой, я не спешил с ответом.
      - Скажите, вы признаете эти истины? - повторила вопрос мисс Ганна.
      - Нет, - ответил я решительно.
      - Почему?
      - Во-первых, доказывая истину, мы не должны вести здесь религиозную пропаганду. Сама жизнь от нее изнемогает. Во-вторых, я должен напомнить вам, что культурная часть христианского мира не религиозна. Те, кто является рабом христианской религии, в большинстве некультурны и даже более отсталы, чем самые нецивилизованные народы мира. Культурная часть христианского общества, приобщаясь к культуре, сбросила с себя религиозные оковы и, используя религию, как орудие эксплуатации, переложила ее оковы на низшие слои, чем нанесла огромный ущерб их культурному и политическому развитию.
      Девушка слушала со сдержанным вниманием, и чувствовалось, что она ищет наиболее удобного пути для отступления, и слова, которыми она выразила свое согласие со мной, были в достаточной степени многозначительны.
      - В этом отношении вы совершенно правы, - сказала она серьезно. Религия нужна человеку до тех пор, пока он не обретет культуры. В сущности, религия для того и создана. Низшие слои, о которых вы говорите, также подчиняются этому закону и, становясь культурнее, овладевая культурой, постепенно будут освобождаться от религии.
      - Мисс Ганна думала удовлетворить меня своим ответом и, быть может, даже доставить мне удовольствие, но мое возражение показало, насколько она ошиблась на этот счет.
      - Мой дорогой друг Ганна, - начал я. - По-вашему, культурные слои христианского мира, овладев культурой, отбросили религию. Однако их агенты, всякие миссионеры, созданные ими религиозные общины, церковь и даже огромные суммы, затрачиваемые ими на дело укрепления религии, наводят на одну мысль. Если разрешите, я продолжу.
      - Пожалуйста, пожалуйста! - попросили все сразу.
      - Отрешившиеся от религии культурные слои, о которых вы говорите лживы. Они никогда не позволят низшим слоям приобщиться к культуре и отбросить религию, так как в этом случае низшие слои перестанут подчиняться приказаниям "культурных", откажутся дешево продавать им свой труд на фабриках и заводах, восстанут против законов эксплуатации. Вот почему эти господствующие классы добиваются и будут добиваться, чтобы крест, являющийся символом рабства, никогда не был снят с шеи трудящихся масс.
      Мисс Ганна промолчала. Нас пригласили к ужину. За столом мисс Ганна и Дильбер-ханум говорили по-английски, а мы по-азербайджански.
      Было уже за полночь, когда мы попрощались и вышли.
      Мисс Ганна и Дильбер-ханум условились часто встречаться и бывать друг у друга. Мы проводили мисс Ганну до дома, и, когда Мешади-Кязим-ага на обратном пути спросил про нее, я ответил с улыбкой:
      - Это та самая девушка, которая дала вам заработать миллион туманов.
      ВТОРАЯ ЛИСТОВКА
      Сегодня по всем улицам Тавриза были расклеены сообщения российского телеграфного агентства. Это было новостью в жизни Тавриза. Во время царской оккупации и до нее подобных случаев не было. Это было одной из мер царского консульства против нашей нелегальной листовки. Печатая ложные сообщения, русские хотели добиться перемены отношения народа к Мамед-Али.
      Вот о чем говорилось в телеграфном сообщении:
      "По сообщениям русского телеграфного агентства, победоносные войска Мамед-Али-шаха, перейдя в наступление, движутся на Тегеран. Доблестная конница племени Джабарбейли уже проявилась у имам-заде*.
      ______________ * Имамзаде - место паломничества.
      Племена Талыша, Микаиллы, Гаджи-Ходжалы, Джан-Ханымлы и Поладлы, поклявшиеся вернуть корону и трон законному шаху, двигаются на Тегеран".
      Напечатанное на фарсидском языке, это сообщение не только было расклеено на стенах всех тавризских домов, но пачками распространялось на базарах и площадях.
      На улицах, на площадях, у мечетей иных разговоров не было; все говорили только об одном.
      Гаджи-Мир-Мохаммед, Гаджи-Мир-Курбан и все, находившиеся под покровительством царского консульства, указывали на газету "Новое время", говоря:
      - Сударь, пожалуйста, вот прочтите!.. Клянусь своими святыми предками, что дело уже кончено. Эту газету изволил преподнести нам сам господин консул и лично заявил, что это вопрос двух-трех дней... Кончено...
      Точно проверенные сведения я мог получить только от американки или от Нины.
      Квартира мисс Ганны была ближе, и я, недолго думая, направился к ней, надеясь застать ее дома, но мне пришлось ждать ее более получаса.
      Она пришла румяная и радостно возбужденная.
      Быстро сбросив шляпу и перчатки и кинув пальто на руки горничной, она взяла меня иод руку и потащила на балкон.