Тавриз туманный

      "Нет, на лице этой девушки я не заметил следов измены, она не способна на это. Ее влечение ко мне объясняется ее молодостью и наивностью".
      Подобные противоречивые мысли и борьба подозрительности и доверчивости свойственны каждому человеку; нетерпеливое ожидание всякого делает мечтателем.
      Ведь человек не в силах прочесть того, что написано в душе другого, и всегда его воображение старается придать всему отрицательный характер. Так уж положено, что человеку больше свойственно сомнение, чем слепое доверие. Душа человека является ареной постоянной борьбы между этими противоречивыми чувствами.
      Сидя в гостинице, я остро переживал эту борьбу. Порой же мне казалось, что Нина смеется, надо мной.
      "Азиат, - словно говорила она мне, - увидел хорошеньких девушек и раскис..."
      От этой мысли я начинал краснеть и презирать себя.
      Подобных мыслей было много. Сердце мое походило на богатый альбом с нескончаемыми страницами. Каждую минуту передо мной проходили все новые и новые картины.
      Чего я только не передумал!
      "Вот сидит Нина и думает обо мне. Почему бы ей и не думать? Я - молод, здоров, красив. Хоть я и азиат, но культурный и образованный. Девушка не знает, что я революционер. Она принимает меня за купца с небольшим капиталом. Почему же ей не любить меня? Разве любовь не зависит отчасти от экономических причин? Молодая, бедная девушка не могла не заметить за время нашего путешествия, что я пользуюсь всеобщим почетом".
      Потом я начинал рассуждать иначе:
      "Материальное положение не играет тут роли. Имей Нина тысячу сердец, она не отдала бы мне ни одного; ведь Тавриз - город богатый, она красива, а главное работает в консульстве, где бывают тысячи богатых купцов, ищущих покровительства царя. Разве выпустят они из рук такую робкую девушку, допустят, чтобы она привязалась к человеку с неопределенной судьбой!".
      От этих мыслей меня бросало в жар, я взволнованно вскакивал, ходил по салону, опять садился, и вновь начинались мои терзания.
      Я старался взять себя в руки, отогнать назойливые мысли, как вдруг чьи-то руки легли на мои глаза.
      - Отгадайте, кто я? - проговорил знакомый голос. Меня обдало жаром. Эти маленькие ручки, охватившие мою голову, пронизали все мое существо какой-то особенной радостью.
      - Это не чужие, а желанные ручки, - вырвалось у меня.
      Нина стала неузнаваема. Казалось, что уже целый год живет она в Тавризе. Во всех ее движениях сквозило довольство жизнью.
      Первыми ее словами были:
      - Семья консула приняла нас очень ласково и приветливо. Пока мы живем у них. Мы рассказали им о вашей доброте и о вашем внимании к нам. Мы рассказали и о том, что вы потерпели большие убытки. Консул обещал найти и вернуть ваши товары. Оказывается, консул берет купцов под свое покровительство. И если в дороге их грабят, то консул требует у иранского правительства возмещения их убытков. Сам консул и его супруга не раз просили меня пригласить вас к ним и очень жалеют, что до сих пор незнакомы с вами.
      Не глядя на меня, Нина быстро перебирала руками.
      - Довольны ли вы своей жизнью в Иране? - спросил я.
      - Лично я очень довольна. Хотя иранцы не знают моего языка, но свое доброе отношение выражают глазами и мимикой. Особенно внимательны ко мне аристократы и купцы, бывающие у господина консула. Нас приглашают во многие дома. Завтра мы приглашены на обед к одному из служащих консульства.
      - Кто он? - спросил я. - Вы знаете его имя и фамилию?
      - Не знаю. Каждый день, пожимая мне руку, он говорит свою фамилию, но я не могу запомнить. Это удивительный тип: высокого роста, худой, с тонкой длинной шеей, с тонким носом, говорит быстро и глотает концы слов. Держит себя важно и вечно хвалится. Говоря правду, он мне не нравится. Он говорит, что у него богатый антикварный музей. Это подтверждают и другие. Я иду к нему на обед исключительно для того, чтобы посмотреть его редкости и увидеть богатый восточный дом.
      - Не Мирза-Фатулла-хан ли это? - спросил я Нину.
      - Да, он! Он самый! - торопливо ответила она.
      Я не стал распространяться о Мирза-Фатулла-хане, это было бы неуместно. Своим рассказом я мог возбудить подозрение девушки.
      - Нина-ханум, значит, мы завтра не увидимся? - сказал я.
      - Почему? - спросила она, блеснув глазами.
      - Вы же будете в гостях у Мирза-Фатулла-хана.
      - Мирза-Фатулла-хан для Нины ничто. Не имеют никакого значения и все остальные, приглашающие нас в гости. Вы - совсем другое дело, вы оставили в моем сердце глубокий след. Азиаты имеют массу положительных особенностей, которых я не встречала у европейцев, даже у самых культурных европейцев. Здесь не смотрят на женщину свысока. Прежде всего я заметила это в вашем отношении. Так уж создан человек, что если он любит и дружит с одним из членов какого-нибудь племени, то это отношение переходит на все племя. Весь Восток и всех жителей Востока я мерю по вашей мерке. И поэтому на вашем Востоке я, кажется, ничего отрицательного не вижу. По мере возможности, если, конечно, вы позволите, я не хочу расставаться с вами. Знаете ли, не только в выборе знакомых, но и в выборе всего, первое впечатление никогда не обманывает меня. Увидав вас и испытав вашу доброту, я никогда не предпочту вам другого. Встреча с вами радует меня и доставляет мне удовольствие.
      ...Свидания наши участились, мы виделись почти каждый день, назначая для этого разные места.
      Чем больше было свиданий, тем больше Нина стремилась к ним.
      Мое знакомство с Ниной могло возбудить подозрение, и я решил сообщить об этом Саттар-хану.
      Как-то вечером тотчас же после ужина я встал, собираясь уходить.
      - Куда вы спешите? - спросил Саттар-хан.
      - Господин сардар! Я познакомился с одной красивой белокурой девушкой, - ответил я Саттар-хану и вкратце рассказал, где и как мы познакомились, а потом добавил: - При теперешнем нашем положении нам очень выгодно, что девушка служит в царском консульстве и знакома со служащими консульства. Ко мне она относится с большим уважением, которое перешло в любовь. Я не сомневаюсь в том, что девушка может оказать нам большую услугу. В настоящее время я занят тем, чтобы подыскать ей особую квартиру, отделить ее от сестры и вполне ее обеспечить.
      - Приветствую ваше начинание, - сказал Саттар-хан. - Это будет большим достижением. Я всегда сожалел, что мы не имеем связи с консульством.
      После этих слов Саттар-хан обратился к Юсуф-хазчи:
      - На свете есть два рода слепых: одни физически слепые, большинство которых обладает ясным умом, мышление заменяет им зрение, и использовать ум, способности и рассудительность таких слепых очень выгодно. Вторые слепцы это слепые умственно и духовно. К сожалению, некоторые из наших сторонников, претендующие на руководящую роль, относятся к разряду умственно и духовно слепых. Использовать их, столковаться с ними абсолютно невозможно. Наш дорогой друг сумел сделать за такой короткий срок то, чего мы до сего времени не могли достигнуть. Переговоры с дашнаками и гнчакистами, привлечение их на сторону трудящихся Тавриза, все это заслуги этого товарища. Наши же духовные слепые товарищи не видят тех, кто совершает эти дела.
      Сардар прозрачно намекал на духовенство и принимающих участие в революции мучтеидов.
      - Но, милый друг, - сказал сардар с лукавой улыбкой, обращаясь ко мне, - смотрите в оба, чтобы белокурая девушка не продала нас царскому консульству!
      - Она не сделает этого. Да и возможности ей не дадим. Безусловно и осторожность не будет забыта.
      Удовлетворенный моим ответом, сардар обратился к Юсуф-хазчи:
      - Нужно найти для девушки удобную квартиру и как следует обставить ее. Скупиться не надо, необходимо создать девушке хорошие условия.
      Потом сардар сказал мне:
      - Не стесняйтесь делать ей подношения и подарки. От обещаний и обмана мало проку.
      - Девушка и без подарков и обещаний в нашем распоряжении. Не ради любви, а как революционер, я хочу привлечь эту девушку к нашей работе.
      НОВОСЕЛЬЕ
      Нина поселилась в доме Минасяна. Квартира была убрана в европейском стиле, но с восточной роскошью. Все это было сделано в продолжение нескольких дней и явилось для Нины полной неожиданностью.
      В два часа дня я должен был встретить Нину в условленном месте. На свидание она пришла раньше меня. Когда я подошел к ней, она по обыкновению схватила меня за руку и, глядя в глаза, спросила:
      - Почему вы так долго не шли? Я думала, что эти наши бесцельные свидания надоели вам и вы стараетесь прекратить их.
      Видя волнение девушки, я стал успокаивать ее:
      - Милая, прелестная Нина, ни на какие блага мира я не променяю краткие мгновения наших встреч.
      Нина так редко слыхала от меня такие слова, как "милая" и "прелестная", что услыхав их теперь, вся затрепетала. Я почувствовал, как горячая волна согрела ее руки.
      - Так почему же вы опоздали? - спросила она.
      - Я был занят устройством квартиры, которую снял для вас.
      - Квартира? Квартира для нас?
      - Да, квартира. И на самой лучшей улице Тавриза.
      - Где?
      - В армянской части, в доме, построенном в европейском стиле.
      - А когда она будет готова?
      - Уже готова.
      - В таком случае надо купить обстановку.
      - Ничего не надо.
      - Почему?
      - Потому что все уже сделано. Вы возьмете только ваш чемодан, сядете в фаэтон и переедете на новую квартиру.
      Опустив голову, Нина на секунду задумалась.
      - Знаете, что? - нерешительно сказала она. - Я не хочу жить вместе с Ираидой.
      - Я приготовил эту квартиру исключительно для Нины, для моего искреннего друга Нины.
      Нина была тронута до слез и очень взволнована. Желая отвлечь ее, я сказал:
      - Прелестная Нина, я буду здесь ожидать вас. Положите свой чемодан в фаэтон и приезжайте сюда. Здесь я встречу вас и провожу до вашей новой квартиры.
      - Вот сейчас? - торопливо спросила девушка.
      - Да, так как ваши комнаты ждут своей хозяйки.
      Нина ушла. Кажется, не прошло и часа, как она приехала. Я сел рядом, и мы поехали в дом Минасяна.
      Войдя во двор и увидев аллеи, вымощенные красным кирпичом, Нина спросила:
      - Кто здесь будет жить?
      - Как это кто?
      - Я хочу сказать, сколько семейств будет здесь жить?
      - Только Нина и ее работница.
      Девушка не верила своим глазам.
      Поднявшись по деревянной лестнице на большую веранду, она еще раз спросила:
      - Кому это принадлежит? А семьи, живущие в этих комнатах, не будут пользоваться этой верандой?
      - В этих комнатах никто не живет. Все это принадлежит вам.
      Нина удивленно смотрела на меня. Обходя богато убранные и устланные по-восточному дорогими коврами комнаты, она не верила, что это не сон. Девушка не знала, с чего начать осмотр и о чем прежде всего спросить.
      Осмотрев всю квартиру из четырех комнат, она спросила:
      - Все эти вещи хозяина?
      - Нет, все это я купил для вас, чтобы оставить память о нашем знакомстве.
      - Зачем вы потратили столько денег, вы и так потеряли ваши товары?
      - Наше знакомство принесло мне счастье - я получил обратно все свои товары. Теперь мы богатые и обеспеченные люди. Эти вещи я купил вам в подарок.
      Мы сидели на зеленом плюшевом диване. Девушка прослезилась от радости...
      - Я никогда не предполагала, что вы так хорошо, так искренне ко мне отнесетесь! - проговорила она взволнованно.
      - В будущем вы будете еще счастливее. Чтобы доказать вам искренность моей дружбы, я располагаю еще большими возможностями.
      - Я верю вам всей душой, и это доверие к вам у меня возникло с первого дня нашего знакомства.
      Нина на самом деле доверяла мне. Она не боялась доверить мне и свою девичью честь. Она безбоязненно шла на все назначаемые мною свидания. Во всех ее поступках сквозили любовь и полное доверие ко мне. И я любил ее. Мы оба имели на это право, так как оба были молоды и могли понять друг друга.
      ЛЮБОВЬ И РЕВНОСТЬ
      Девушка не догадывалась о том, что я играю определенную роль в революционном движении и что весьма часто я и ночью не имею возможности отдохнуть.
      Иногда случалось, что я нарушал свои обещания посетить Нину.
      С моей стороны было ошибкой, что я позволил себе слишком привязаться к ней, дал волю своему чувству, и это вывело девушку из колеи.
      Я никогда не садился за стол без нее, дожидаясь ее прихода. Она в свою очередь делала то же самое. На этой почве часто происходили у нас недоразумения. Если я опаздывал или совсем не приходил, она ревниво упрекала меня:
      - Вы заняты другими и поэтому не можете приходить сюда.
      Все это объяснялось, конечно, ее любовью ко мне, становившейся все сильнее и сильнее.
      Разговоров о любви у нас не было, но любовь чувствовалась во всех поступках и недомолвках. Нина стеснялась говорить о своей любви, а я боялся открыть ей свои намерения; они были настолько сложны и трудны, что я сомневался, сумеет ли молодая девушка понять и помочь их выполнению.
      - Женщина быстро влюбляется, - говорил я, - и скоро перестает любить. Она торопится в любви. Она может влюбиться, совершенно не зная человека. Сердце и глаза женщины легко увлекаются, а поступки ее обманчивы. Эти качества делают несчастными и мужчину, и женщину, мешают им создать семью. Они, эти качества, создают такие условия, при которых или женщина увлекается вторым мужчиной, или кокетство другой женщины сводит с пути мужчину. Таким образом, очень часто любовь и обман идут рука об руку. А на этом нельзя строить семью. Чтобы не было такой любви и обманов, мужчине и женщине необходимо долгое время изучать друг друга.
      Нина задумчиво отвечала.
      - Если для настоящей любви нужно продолжительное знакомство, то умение сделать выбор тоже играет важную роль. Женщине неразумной и не умеющей разбираться в людях не поможет никакое изучение. Любовь - такая мука, что если бы это зависело от самого человека, то никто не захотел бы любить.
      - Нина, ваши слова доказывают слабость и безволие. Любовь есть украшение жизни, человек не может жить без любви. Есть много людей, которые никогда не любили. Они быстро узнали положительную и отрицательную сторону любви и не захотели подвергнуть себя мучениям.
      - Вы запутали вопрос, - возразила Нина. - Человек, не знакомый с любовью, может обладать сильной волей, но он никогда не похвалится умом. Люди, не чувствующие красоты жизни, вернее, явившиеся на свет только для того, чтобы есть и пить, не поймут этого чувства. Для них любить и быть любимым совершенно излишне. Не забывайте, что без любви не может быть и прогресса. Любовь нужна везде. Начиная с поэта, художника и кончая обыкновенным ремесленником, все любят свое дело. Любовь присуща всякому творчеству. Любовь - искусство. Человек достигает всего, благодаря любви и знанию. Только надо уметь любить. Не любят лишь бесчувственные, непонимающие, бездарные люди. Любить же и быть постоянным в любви могут люди с высокой культурой, искренние, умные, честные. Нина умолкла и стала задумчиво перебирать пуговицы моего пиджака. Я чувствовал, что она хочет еще что-то сказать, но не решается.
      - Милая Нина, что вы хотите еще сказать?
      - Люблю! Не упрекай меня!..
      Она закрыла лицо руками, убежала в свою комнату и заперла за собой дверь на замок.
      Посидев немного в раздумьи, я ушел к себе.
      ОТКРОВЕННЫЙ РАЗГОВОР
      В этот день беседа наша носила совершенно иной характер. Нина, вчера открыто признавшаяся в любви, сегодня стеснялась поднять голову и смотреть на меня.
      Разговор шел об осаде революционного Тавриза и усиливающемся голоде среди населения.
      - По словам консула, это положение протянется не более месяца, безразличным тоном говорила Нина. - Все дороги в руках сторонников правительства.
      - Оказывается, в городе нет ни оружия, ни запасов хлеба, - сказал я, желая узнать ее отношение к этому. - Для консула это не имеет значение. Страна ему чужая. Какая бы сторона ни победила, он останется консулом.
      - Совсем не так! Разница очень большая, - сказала Нина, мельком взглянув на меня.
      - Какая же разница?
      - Царская Россия, ведущая колониальную политику в Иране и имеющая здесь громадные выгоды, может быть только сторонницей слабого феодального строя, терзаемого беспорядками.
      - Почему?
      - Потому что с победой революции создастся такое правительство, которое в первую очередь уничтожит тяжелые концессии, навязанные в колониальный период страны.
      - А разве Россия имеет в Иране концессии, недостойные человечества и недопустимые для культурной нации?
      - Имеет. Даже такие, каких не приняли бы и китайцы, а в Иране заставили принять.
      - А как по-вашему, - осторожно спросил я, - имеют ли иранцы право на революцию?
      - По-моему, они имеют полное право требовать свободу.
      - Я иногда задумываюсь над тем, почему культурные народы не помогут слабым странам, которые поднялись на защиту своих прав? - сказал я, желая вызвать девушку на более откровенную беседу.
      Нина взяла мою руку в свои белые пухлые ручки.
      - Дорогой друг! - сказала она. - Кого вы считаете культурными народами?
      Голубые глаза девушки смело уставились на меня в ожидании ответа.
      - Культурные народы - немцы, англичане, французы и другие, - ответил я.
      - Ради Ирана никто из них не станет задевать интересов друг друга. Германия никогда не скажет России - не веди колониальную политику в Иране, так как сама ведет ту же политику в Турции. Чтобы быть свободной в своих действиях в Иране, Россия согласилась не вмешиваться в дела Германии. Австрия имеет транзитный договор с Россией и провозит свои товары на иранский рынок через Россию. Что же касается Англии, то после соглашения 1907 года Иран разделен на две зоны влияний. На севере господствует царская Россия, а на юге - Англия. Все это говорит о том, что революционная борьба может вестись исключительно местными силами, без расчета на какую бы то ни было помощь со стороны.
      Рассуждения девушки были верны. Но говорила ли она, как беспристрастный человек, или ее интересовала и беспокоила судьба Ирана? Это было неизвестно.
      - Верно, - сказал я, - иранская революция должна использовать свои внутренние силы. Но всякий имеющий совесть человек должен помочь ей. Революция в настоящее время находится в затруднительном положении. Из ваших слов видно, что тавризской революции угрожают, с одной стороны, осада, а с другой - голод. По-моему, каждый честный человек должен помочь Тавризу. Раз революция нуждается в помощи, а Саттар-хан прав в своем выступлении на защиту прав иранского народа, то почему бы не оказать ему помощи?
      Наступило молчание. Слышался лишь мерный стук часов, и в унисон ему бились наши сердца.
      Наконец, Нина подняла голову.
      - Чем я могу помочь? - с ноткой сожаления сказала она. - Я беспомощная девушка! Вдобавок служу в консульстве...
      - Вы можете сделать многое! - смело ответил я.
      - Вы этого хотите?
      - Если вы окажете какую-нибудь услугу иранской революции, я буду приветствовать вас. Я сам сторонник таких героев, как Саттар-хан.
      - Я хочу знать одно... - начала Нина, внимательно заглядывая мне в глаза.
      - Что вы хотите знать?
      - С первого же дня нашего знакомства я почувствовала, что вы сторонник этой революции. В вас чувствуется энергия и стойкость революционера. Но одного я не понимаю, что связывает вас с революцией?
      - Разве можно войти в революцию, не будучи революционером и имея какую-нибудь другую цель?
      - Почему нельзя? Есть и такие люди, которые примыкают к революции ради своих личных выгод, чтобы спасти свою личную жизнь, иметь возможность вести широкую торговлю, увеличить свое влияние... Мне очень хотелось бы знать: вы настоящий революционер, или один из тех, кто соблюдает свои личные интересы? Если бы я знала это наверняка, то могла бы высказать свое мнение. Я думаю, что деньги можно заработать и без революции.
      - Нет, я не нуждаюсь в деньгах. Если они есть, то я готов употребить их на дело революции. Слова мои так же искренни, как и моя любовь к вам.
      - Если так, - проговорила девушка, - то скажите, какую услугу я могу оказать революции?
      Я перешел к цели:
      - Для того, чтобы поддерживать связь с Кавказом и оказывать помощь революционерам, надо ездить из Тавриза в Джульфу и обратно. А это возможно, как вы знаете, только по пропискам царского консульства.
      - Мне нужно будет ездить с этими пропусками на Кавказ? - торопливо спросила она.
      - Прежде всего нам надо подумать, как достать эти пропуска, а кто поедет с ними, это уж второстепенное дело.
      Нина задумалась. Лицо ее то краснела, то бледнело.
      Я тоже думал про себя: должно быть Нина подозревает меня во лжи, думает, что я хочу использовать ее любовь в своих личных целях. Но она была бы не права, думая так. Я ее не обманывал. Я любил ее искренне, но мне хотелось создать между нами и идейную близость. Я хотел с ее помощью оказать содействие успеху революции. Любил же я эту умную и искреннюю девушку еще раньше, не предполагая, что она сможет быть полезной нам.
      Наконец, ресницы Нины затрепетали; она подняла на меня лучистые глаза.
      - Если человек, которого я уважаю, требует этого, - проговорила она решительно, - то я согласна.
      - Человек, любящий вас всем сердцем, дает слово до самой своей смерти не предъявлять вам никаких требований. Но это требование предъявляет нам судьба целого народа. И благополучие нашей любви тесно связано с судьбой и победой восставшего народа.
      - Я не возражаю, - сказала Нина. - Вы любите революцию и, если состоите в каком-нибудь обществе, я с удовольствием буду работать с вами. Но мне хотелось бы знать, вы говорите со мною от своего имени или от имени какой-нибудь организации или общества?
      - Я не начну дела без организации. Я говорю с вами от имени организации. Если мое предложение почему-либо не приемлемо для вас, то не стесняйтесь. Отказ ваш ни в коем случае не может повлиять на нашу дружбу.
      После этих слов девушка опять задумалась. Я переживал тяжелые и беспокойные минуты. Слишком рано я открылся ей, но скрывать эту тайну я больше не мог, так как положение было чрезвычайно тяжелое. Мы должны были во что бы то ни стало перевезти из Джульфы в Тавриз машины для изготовления бомб, порох для патронов и другие взрывчатые вещества. Перелистывая журналы, лежавшие на столе, я незаметно следил за Ниной. Заметив, как ее белая шейка, кокетничавшая с русыми кудрями, поворачивается в мою сторону, я почувствовал, что наступает решительный момент.
      - Я знаю, - тихо начала Нина, - что уважение ваше ко мне велико. Знаю и то, что если я откажусь от этого предложения, наша сердечная дружба не пострадает. Но я знаю еще одну вещь...
      - А именно? - нетерпеливо спросил я.
      - Там, где нет единомыслия, не долго будет существовать и обоюдная любовь. Меня самое интересует это дело. Я даю слово работать вместе с вами на пользу того общества, к которому принадлежите вы... Еще один вопрос: значит, вы не купец?
      - Нет, прелестная Нина, нет!
      Нина от волнения расплакалась. Я сам был растерян от радости. На груди моей, как золотые колосья, рассыпались русые кудри...
      После чая, попрощавшись с Ниной, я поспешил к Саттар-хану.
      КУПЦЫ И РЕВОЛЮЦИЯ
      Войдя к Саттар-хану, я увидел у него Гаджи-Мехти-агу Кузакунани, которого я давно хотел видеть. Сардар обсуждал с ним острый вопрос о хлебе, который уже был обсужден и разрешен революционным советом.
      Все хлебные амбары в городе и его окрестностях подлежали учету и передаче по определенной цене в ведение военно-революционного совета. Воспользовавшись осадой города и отсутствием подвоза хлеба из деревень, хозяева этих амбаров ежедневно повышали цену на хлеб, искусственно создавая таким образом голод. Вот почему все запасы хлеба были взяты на учет. Благодаря этому, зная ежедневную потребность в хлебе, можно было регулировать отпуск населению хлеба по твердой цене. Однако, это решение военно-революционного совета до сих пор не было проведено в жизнь, так как этому препятствовали Энджумен*, купцы и их глава Гаджи-Мехти.
      ______________ * Энджумен - городское самоуправление.
      Я уже имел случай познакомиться с участником революции мучтеидом, со сторонником революции помещиком Али-Кули-ханом; теперь же мне представлялся случай познакомиться с Гаджи-Мехти, ближайшим участником революции, получившим прозвище "отца нации".
      - Наш товарищ, - сказал Саттар-хан, представляя меня Гаджи-Мехти, самый уважаемый из наших гостей!
      С важностью, свойственной всей знати Ирана, Гаджи-Мехти промолвил:
      - Приездом своим они осчастливили нас. Ему уготовлено место в нашем сердце. Личность товарища для нас весьма ценна!..
      После этих приветственных слов гаджи продолжал прерванный моим приходом разговор:
      - Я считаю, что революция не должна вмешиваться в вопросы нормирования цен на хлеб. Нам совершенно достаточно вести борьбу с деспотизмом. Хозяева же амбаров - люди влиятельные. Если мы возьмем на учет амбары, назначим таксу и начнем отпускать муку хлебопекам по твердой цене, то вызовем недовольство хозяев, и они отойдут от революции. Еще одно: революция не должна посягать на право и законную собственность народа. Разве революция начата нами не для борьбы с притеснителями народа? Не толкнем ли мы своими действиями всех этих хозяев в лагерь контрреволюции? Какое нам дело до торговли? Если хотите удешевить хлеб, созовите хозяев амбаров, разъясните им, и они, по-моему, не откажут нам. Саттар-хан слушал, куря кальян. Я чувствовал, что он еле сдерживает свое волнение. Морщины на лбу его приняли дугообразную форму, зрачки глаз дрожали. Волнение Саттар-хана передалось и мне.
      - Уберите кальян! - вдруг крикнул Саттар-хан раздраженно.
      Кальян убрали. Саттар-хан дал понять, что он не желает продолжать разговор, и Гаджи-Мехти умолк. Саттар-хан потирал руки, разминая пальцы.
      - Вопрос о таксе - важный вопрос, - сказал он, наконец. - Владельцы амбаров притесняют нас больше, чем осадившие нас контрреволюционеры. Они стремятся показать, что в недостатке и дороговизне продовольствия виноваты революционеры, хотят восстановить население Тавриза против нас. Если мы не вмешаемся в это дело, то положение наше еще более осложнится. Кто такие владельцы амбаров? Не те ли, что подготовляют внутреннюю контрреволюцию?
      Гаджи-Мехти не возражал. Он только мог сказать:
      - Я предлагаю поставить вопрос на обсуждение Энджумена.
      Саттар-хан не отвечал. Всегда, когда разговор касался Энджумена, он предпочитал молчать, не желая создавать конфликта.
      Я попросил у Саттар-хана разрешения высказаться.
      - Пожалуйста, пожалуйста, - ответил он.
      - Я внимательно слушал его милость, гаджи. Высказанные им мысли не к лицу революционеру. Неужели революционеры, восставшие против всего правительства, побоятся кучки хозяев хлебных амбаров? Зернохранилища еще раньше должны были перейти по определенной цене в ведение революционных органов. Отказавшись от политики реквизиции и конфискации, революция не может вовсе отстраниться от регулирования цен на продукты питания, она должна взять зернохранилища на учет и назначить твердую таксу на хлеб, чтобы облегчить положение населения. Только в этом случае народ убедится, что революция не только на словах, но и на деле заботится о нем, и будет сочувствовать ей.
      Гаджи-Мехти что-то хотел возразить, но Саттар-хан не дал возможности.
      - Подайте кальян! - крикнул он сердито.
      Внесли кальян, а заодно и чай. Саттар-хан снял шапку, провел рукой по волосам и стал крутить усы. Эту привычку я заметил в нем и раньше. Когда он находился в затруднении или решался на что-нибудь важное, он всегда снимал шапку, оправлял волосы, и нервно крутил ус.
      Я сразу понял, что он собирается сказать нечто особенное.
      Он выкурил кальян, отпил два-три глотка чая и начал:
      - Я - человек неученый, но для понимания многих вещей не нужно не только глубокой учености, но и начального образования. В революцию я вошел не по совету других и охранять ее не стану по чужим программам. Когда я слил свою жизнь с жизнью миллионов людей, я имел в виду не блестящую будущность, а почетную смерть. Единомышленников у меня немало. С противниками буду бороться. Если в этой борьбе я буду побежден и погибну, то революция не потеряет своего значения и будет продолжаться. Умрет один Саттар-хан, на арену выйдет другой. Стоящие на моем пути и желающие спугнуть моего коня будут наказаны не будущими Саттар-ханами, а Саттар-ханом - сыном качака Исмаил-хана из Карадага. Это так. Теперь вопрос хлеба: нам нужно было еще до осады города подвезти весь хлеб в город.
      Гаджи-Мехти слушал молча, так как в Иране не принято возражать старшему или влиятельному лицу, мнение которого считается законом. К тому же Гаджи-Мехти хорошо знал крутой нрав Саттар-хана.
      Гаджи-Мехти с улыбкой обратился ко мне и начал говорить о том, что хотел, но не осмеливался сказать Саттар-хану.
      - Уважаемый друг! Мы - революционеры, боремся с правительством; мы не хлеботорговцы, не пекари и не скупщики. Если мы будем заниматься этими делами, то завтра же Гаджи-Муса-хан, Беюк-хан, Заргам и другие предадут нас огню. Если мы наложим руку на хлеб, то завтра ни один человек и зернышка не ввезет в город.
      - И без того извне не будет подвоза хлеба, - сказал Саттар-хан, вынув изо рта мундштук кальяна, - так как кольцо осады все суживается.
      - Гаджи с каждым днем молодеет, - желая переменить разговор, стал шутить Саттар-хан, - революция превратила его в пятнадцатилетнего юношу.
      Гаджи-Мехти снял папаху и стал приглаживать ее завитки.
      - Я жизнь свою принесу в жертву революции, - задумчиво сказал он, больше нее я ничего не люблю. Я забросил все свои дела, отстал от торговли и весь отдался революции. О том, что помолодел, мне говорят и другие. Я и сам, глядя в зеркало, вижу, что эта папаха очень идет мне.
      Гаджи еще долго говорил о себе, о семье, о своей скромной жизни революционера.
      - Гаджи свободен, - сказал Саттар-хан, видя, что разговор затянулся.
      Гаджи сейчас же встал, попрощался и вышел. Таков обычай Ирана. Гость без разрешения знатного хозяина, который предложил ему сесть, не может встать и уйти. Приличие требует, чтобы гостя отпустил сам хозяин.