Тавриз туманный

      В это время пришла Нина. У нее был озабоченный вид.
      - У меня к вам дело, - сказала она, здороваясь с нами. - Сегодня Мамед-Али на русском пароходе "Христофор Колумб" прибыл в Гюмюштепе на берегу Каспия.
      Мы решили немедленно сообщить об этом в Тегеран. Убедившись в том, что он не просчитался в своих коммерческих расчетах, Мешади-Кязим-ага повеселел и, отправляясь к начальнику телеграфа Басирульмульку, просил меня задержать Нину-ханум на ужин.
      - Я сейчас вернусь, - сказал он, быстро удаляясь.
      Гусейн-Али-ами, усевшись недалеко от нас, предавался отдыху. Кончиком спицы он прочистил головку своей трубки, продул ее и стал аккуратно набивать ее табаком. Когда трубка была готова, я зажег и поднес ему спичку.
      - О, нет, - возразил он. - Огонь от спички уничтожает всю прелесть курения.
      И с этими словами он достал из папахи трут, вынул кремень и стал высекать огонь. Закуривая трубку, он сначала слегка раздул огонь, а потом, часто и глубоко затягиваясь, заговорил о своей жизни.
      - Эх, не состарился бы я, но меня подточила скорбь по Сафи!
      - А кто такой Сафи? - спросила Нина.
      - У меня был единственный сын - Сафи и совсем еще молодым... покинул нас... - сказал со вздохом Гусейн-Али-ами,
      - От чего же он умер? - спросила Нина.
      - Умри он своей, смертью, мы бы сказали - такова воля всевышнего... Здесь был амир-низам по имени Гусейя-Али-хан. Все его звали "Гэррус". Злой был человек. Не проходило дня, чтобы не казнил пять-шесть человек. Как-то раз Сафи, проходя мимо пакгауза, стал жертвой какого-то подлеца.
      - Как так стал жертвой? - спросил я.
      - Сарбазы Гусейн-Али-хана вместе с мир-газабом, забрав из тюрьмы Имана, возницу хана, вели его на казнь. Братья Имана, дав сарбазам и их десятнику взятку, освободили его. Отпустив Имана у пакгауза, сарбазы нарочно погнались за ним, якобы желая поймать его. Тут им подвернулся мой сын. Они схватили моего несчастного сына и казнили вместо отпущенного.
      - Возможно ли это? - воскликнула в ужасе Нина.
      - Возможно, дочь моя, возможно. Частенько бывало, что арестанта освобождали за взятку и забирали на казнь несчастных амбалов. В те времена я еще был садовником наследника престола. Через его камердинера я сообщил об этом случае наследнику, но ничего не вышло. Сыну было 22 года. Это был красивый, добрый парень. Нам не выдали даже трупа.
      - А что же было дальше?
      - А что дальше? Чтобы замести следы, братья Имана признали его труп, заявив: это наш брат. И, взяв тело Сафи, сами предали его земле. А я стоял в стороне, сгорая от пожиравшего меня пламени. В царствование этих подлых шахов я не раз бывал свидетелем таких случаев. Да на другое они и не способны. Чего можно ожидать от человека, который, будучи сыном наследника, связывался со всякими проходимцами и головорезами Карадага и грабил по ночам караваны, разбойничал по дорогам.
      - Кто же это делал?
      - Мамед-Али-мирза. Когда еще отец его был наследником престола, он каждую ночь отправлялся на разбой. Целого года не хватит мне чтобы рассказывать тебе об их преступлениях.
      - Говори хоть год, Гусейн-Али-ами. Рассказывай, что знаешь, Нине это очень интересно, - попросил я.
      Гусейн-Али-ами снова набил трубку.
      - Я пользовался у дворовых наследного принца большим уважением. Часто ходили ко мне и жены из гарема за цветами. Я связывал букеты и подавал им, а они иногда дарили мне что-нибудь. Когда привезли сюда из Тегерана новую жену Музаффериддин-мирзы Уммульхаган, я был садовником у Шемсуль-имаре. Отец Уммульхаган был известным человеком в Иране; Мирза-Тагихана называли Эмир-Кэбир - великий эмир - и все уважали, но дочь его Уммульхаган-ханум была крайне распущенная. Она связывалась с людьми самого низкого пошиба. Из-за этого я тоже как-то попал в историю.
      И, помолчав минуту, он продолжал рассказ.
      - Ночью, полив цветник, я запер ворота на замок и улегся спать. А эта негодница, оказывается, была в саду с погонщиком мулов Музаффериддина Бехбуд-ханом. И вот они не могли выйти из сада, так как ворота были заперты. Вдруг чувствую, кто-то меня душит. В страхе открываю глаза - Бехбуд-хан. Взяв у меня ключи, он хотел прикончить меня, но за его спиной раздался женский голос: "Бехбуд-хан, не трогай Гусейн-Али, он славный парень и умеет молчать". Бехбуд-хан отпустил меня. Я отпер ворота, и выпроводил их. Никому, конечно, ни словечка. Да и незачем было говорить. Все знали, что она живет с погонщиком мулов Бехбуд-ханом. Сам Музаффериддин-мирза тоже знал и молчал, так как и он любил разврат, только другого рода. После рождения Мамед-Али-мирзы Бехбуд-хана я больше не встречал. Как-то раз главный евнух гулял по саду с Мамед-Али-мирзой на руках. Мальчику было всего два года. Это был ни дать, ни взять погонщик мулов Бехбуд-хан. Короче говоря, когда мальчик достиг двух лет, Музаффериддин-мирза удалил Уммульхаган из Тавриза, так как она стала вести себя уж слишком безобразно. Мать, взяв ребенка в Тегеран, не захотела держать его при себе, и тогда жена Насреддин-шаха Шукуиссалтане отобрала ребенка и до двенадцати лет воспитывала у себя. Когда, Мамед-Али исполнилось двенадцать лет его привезли в Тавриз, а когда ему исполнилось семнадцать, отец поручил ему управление делами командования особого батальона охраны арсенала. Это было сделано с целью дать ему средства на карманные расходы. Учиться он не учился, а воспитателей своих бил и гнал от себя. Во время его управления в батальоне не осталось ни одного человека. За освобождение от службы он брал с каждого сарбаза по два, по три крана. Командиры батальона сами были грабителями и, чтобы спокойно и беспрепятственно заниматься своим делом, крепко держались своей службы. Многие из них являлись на службу раз в год, а остальное время преспокойно отдавались разбою. А Мамед-Али брал с них определенную сумму. Он постоянно изгонял честных служащих, которых назначал его отец, и заменял их грабителями с большой дороги. При помощи этих людей Мамед-Али захватил в свои руки многие поместья в Азербайджане. Я собственными глазами видел, как по ночам он садился на коня и, окруженный разбойниками, выезжал на большую дорогу грабить своих же подданных. По ночам они отнимали у сельчан ослов, лошадей и поклажу. Во всех этих грабежах он имел, конечно, львиную долю. Его супруга Мульки-Джаха была еще наглее. Все дни она проводила с гадалками и колдунами. Когда Музаффериддин-шах расхворался, из Хорасана был специально доставлен предсказатель и колдун, который колдовал, чтобы Музаффериддин умер поскорее и престол достался Мамед-Али. Как на грех, вскоре Музаффериддин умер, и Мамед-Али был вызван в Тегеран. Это заставило придворных и самого Мамед-Али уверовать в силу чар колдуна. Мамед-Али собрал весь свой штат бандитов, предсказателей и колдунов и поехал в Тегеран. Вся его жизнь прошла в разврате. Это был безжалостный человек, скупой, жадный. Верил одним ворам да заклинателям. Все, что я видел, слышал о нем, и в целую книгу не поместится...
      Гусейн-Али-ами отер со лба пот и вновь принялся разжигать трубку. К этому времени вернулась и Сария-хала, посланная за Тахминой-ханум и Меджидом.
      Мальчик тотчас же бросился к Гусейн-Али и, таща его за полу к бассейну, начал просить:
      - Рыбок, дай рыбок!..
      - Уж и не знаю, куда мне бежать от тебя, - говорил тот.
      Нина отозвала Меджида и внушительно сказала ему:
      - Если ты еще раз попросишь рыбок, я встану и уйду.
      Меджид притих, а Гусейн-Али-ами продолжал свой рассказ.
      - Будучи в Тегеране, Мамед-Али все еще продолжал верить в заклинания и заговоры. Посылая из Тегерана в Казвин и Тавриз войска для подавления революции, он призвал к себе командиров и передал им прах, взятый с заговоренных колдунами могил, чтобы те развеяли его над вражьим станом. А для победы над Саттар-ханом и Багир-ханом он призвал из Хорасана колдуна, который лепил из воска фигуры Саттар-хана и Багир-хана и, заговорив их, совершал над ними казнь, а затем, чтобы уверить шаха в своем искусстве, в подметных письмах распространял сообщение об убийстве в Тавризе вождей революции. Вот почему в Тегеране так часто распространялись слухи о смерти Саттар-хана и Багир-хана.
      Вернулся Мешади-Кязим-ага и объявил, что сведения в час ночи будут переданы в Тегеран.
      Беседа наша продолжалась до двенадцати часов ночи. Большей частью говорил Гусейн-али-ами, хранивший в своей памяти семидесятипятилетнюю историю Тавриза.
      Мисс Ганна сообщила мне письмом, что, почувствовав недомогание, вернулась из консульства домой. Я пошел навестить ее. У нее была повышенная температура, и она часто облизывала пересохшие и потрескавшиеся губы.
      Доктор только что ушел; горничная отправилась за лекарством и еще не возвращалась.
      Девушка пожала мою руку.
      - Сегодня у консула был пожалуй больший жар, чем у меня. Он рвал и метал. Может случиться, что старший секретарь будет уволен...
      - За что?
      - Три дня тому назад секретарю было поручено созвать представителей американских торговых фирм и сообщить им полученный послом, из Вашингтона приказ о том, чтобы, ввиду неустойчивого внутреннего положения Ирана, временно были приостановлены операции, не открывали иранцам кредитов и повысили цены на имеющиеся в складах товары. Секретарь не созвал вовремя собрания, и какой-то иранский купец успел закупить в кредит по пониженной цене все товары. Американским фирмам нанесено убытка до полутора миллионов. Вот что привело консула в бешенство. Он объявил, что доложит об этом послу. Действительно, какая подлость! Потерять полтора миллиона! И это из американского кармана!
      Сама мисс Ганна тоже была недовольна случившимся, ей жаль было оставлять полтора миллиона американских долларов в Иране. Долго еще она не могла успокоиться и часто возвращалась к этой теме.
      - Наши сильно прогадали! - повторяла она. Наконец, она перешла к последним политическим новостям.
      - Иранское правительство, - рассказала она, - послало ноту правительствам Англии и России. Оно выражает протест по поводу возвращения Мамед-Али в Иран и содействия этих правительств его авантюре. В американских политических кругах утверждают, что нота эта - проявление большого мужества со стороны Ирана. Я переписала фарсидский текст ноты. Он у меня под подушкой.
      Вот выдержка из ноты
      "Согласно пункту второму протокола от 7 сентября 1909 года, шахское правительство, заинтересованное в том, чтобы бывший шах и его агентура не имели возможности вести враждебную правительству агитацию, считает себя в праве ожидать принятия в этом отношении соответствующих мер со стороны правительства его величества короля Великобритании и его Величества Императора Всероссийского. Принимая во внимание дружбу и добрососедские отношения, существующие между нашими странами, мы не можем понять причины равнодушного и безучастного отношения к этому делу правительств их величеств короля Великобритании и Императора Всероссийского. Равным образом, шахское правительство не допускает мысли, чтобы правительства Англии и России не были в состоянии принять должные меры к прекращению агитации, которую ведут на территории Ирана бывший шах и его агентура.
      Правительство шаха сожалеет, что оно лишено было поддержки, которую оно вправе было ожидать от правительств их величеств короля и императора, согласно пункту 2 протокола от 7 сентября 1909 года.
      Шахское правительство считает нужным заявить, что оно снимает с себя всякую ответственность за последствия, которые могут быть вызваны прибытием бывшего шаха на территорию Ирана на русском пароходе "Христофор Колумб".
      - А не знаете, как ответили на эту ноту Россия и Англия? - спросил я, внимательно прочитав ноту.
      - Нет, - пробормотала мисс Ганна, мучимая жаром.
      Горничная принесла лекарство. Оказав мисс Ганне необходимую помощь, я хотел распрощаться и уйти, но она не выпускала моей руки.
      - Не уходи, я больна. Ты должен посидеть со мной, и никаких отговорок быть не может.
      - Я не хочу вас беспокоить.
      - Наоборот, мне будет легче.
      - В таком случае, вечером я зайду опять.
      - Я буду ждать через час... - сказала Ганна.
      Я был ошеломлен только что прочитанной нотой. Я не знал, что решить, к кому пойти, с кем посоветоваться?
      "Ответят ли русские на эту ноту?" - говорил я себе, направляясь к дому Нины. Я не застал ее дома. Тахмина-ханум сообщила, что Нина отправилась куда-то на кружковые занятия.
      Во всяком случае, к обеду она должна была вернуться. Я сел в ожидании Нины и, беседуя с Тахминой-ханум, забавлялся с Меджидом. Наконец, Нина вернулась.
      - Я с утра ничего не ела. Пообедаем, а потом я прочту тебе ноту иранского правительства, - сказала Нина и принялась накрывать на стол.
      После обеда она прочла ноту иранского правительства. Я, конечно, не дал почувствовать, что содержание ее мне известно.
      - Ответила ли Россия на ноту Ирана? - спросил я.
      - Да, - сказала она и прочла краткое содержание ноты:
      "Правительство России будет, как и прежде, считать иранское правительство ответственным за все, могущие возникнуть в результате восстаний, убытки и ущерб, нанесенные особым интересам России в Иране.
      Помимо того, правительство Его Величества решило рассматривать бывшего шаха не как бунтовщика, а как одну из воюющих сторон".
      Прочитав краткое содержание ноты, Нина добавила, что почти таково же содержание ноты английского правительства.
      МИСС ГАННА О ВОСТОКЕ
      Отправляясь к мисс Ганне, я встретил Мешади-Кязим-агу и попросил его на сегодняшнее заседание пригласить только Гаджи-Али-агу, Мирза-Ахмеда и Амир Хашемета.
      Горничная мисс Ганны сообщила, что мисс спит. Усевшись на балконе, я углубился в чтение принесенных Ниной из консульства русских газет.
      Немного спустя горничная доложила, что госпожа проснулась и спрашивает меня.
      - Я помню все свои слова, - сказала она, выходя навстречу и пожимая мне руку, - не думай, что я говорила под влиянием высокой температуры. Я была в полном сознании и все, все помню. Я также знаю, что вместо часа, ты задержался на целых два с половиной часа.
      - Правда, - ответил я, - но явись я раньше, я все равно должен был бы просидеть на балконе в ожидании твоего пробуждения, а это было бы истолковано, как невнимание к гостю, и сконфузило бы тебя.
      Девушка посмотрела на меня в упор.
      - Ты снова говоришь, как гость? И весьма дипломатичный гость?
      - Как ты теперь себя чувствуешь? - спросил я, желая переменить тему.
      - Температура спала, и я дышу значительно свободнее, но эта замкнутая жизнь меня подавляет. Я задыхаюсь, в целом доме только я и служанка, а во всем Тавризе у меня ни одной знакомой души, - пожаловалась она.
      - Я познакомлю тебя с такой же молодой, прекрасной девушкой, как ты. Она твоя ровесница. Приготовься, завтра мы приглашены к ним. Ты увидишь семью, какой до сих пор на Востоке не встречала. Правда, ты живешь в Тавризе, но не имеешь понятия о том, что творится в стенах его кирпичных домов. Таковы все приезжающие в Тавриз из заграницы. Они судят о Востоке по внешним впечатлениям. Прости меня, но и сами американцы изучают Восток только по книгам.
      - Почему? - спросила мисс Ганна.
      - Потому, что европейцы приезжают на Восток, как колонизаторы, жаждущие наживы, захвата новых земель, рынков, концессий и т. д. Для оправдания себя и своего поведения эти колонизаторы описывают Восток диким, варварским, мятежным, врагом цивилизации, культуры к прибирают его к рукам, прикрываясь щитом "защиты жизни интересов культурных европейцев", живущих на Востоке "культурных наций". Разве настоящее положение Тавриза не подтверждает это? Кто из европейцев, спрашиваю я тебя, был убит в Тавризе.
      - Никто, - ответила мисс Ганна.
      - Какой русский подданный или русский купец здесь был ограблен?
      - Я не слыхала!
      - Под каким же тогда предлогом и по какому праву заняли русские Тавриз? Почему же вот уже несколько месяцев они воюют с правительственными войсками и оккупируют родину тех, кто готов отдать жизнь за революцию? - продолжал я свои вопросы. - А потому, что русским и англичанам революция на Востоке не выгодна. Победа революции здесь наносит ущерб интересам обеих держав. Вот почему и Великобритания, и Россия твердят в один голос, что жизнь и имущество иностранцев в Тавризе в опасности, и спешат "спасать" Тавриз, "родину диких зверей", наводняют весь Иранский Азербайджан агентами тайной царской полиции. Ты, Ганна, до сих пор изучала Восток по книгам, по произведениям "ученых" мужей, продавшихся капиталистическим державам. Сегодня же ты изучаешь и видишь Восток непосредственно. Ты наблюдаешь поведение тавризского населения, ты видела и русских офицеров на границе. Скажи, не имеем ли мы право порицать после этого тех, кто называет народы Востока "дикими и некультурными"?
      - Конечно, имеете!
      - Пишущие о Востоке применяются к вкусам и требованиям своих хозяев империалистов. Такого описания Востока требуют интересы мирового капитала, и буржуазные писатели и ученые из кожи лезут вон, чтобы угодить своим господам, оправдать их зверства, их погоню за колониями, рынками, льготами, концессиями.
      Мисс Ганна, на первый взгляд, как будто соглашалась со мной, но ее устремленные вдаль глаза говорили обратное.
      - Раз, - заговорила, наконец, девушка, - этого требуют интересы развития капитализма, а писатели и дипломаты стремятся удовлетворить эти требования, то по какому праву можем мы порицать их? - и, не давая мне возможности возразить, продолжала со скрытым укором: - Я не сомневаюсь в том, что ты попал под влияние русских социал-демократов. Ты не забывай, что всякий, кто содействует развитию капитализма, тем самым служит интересам прогресса.
      Политическая физиономия мисс Ганны окончательно выявилась. Мои мысли о ней начали оправдываться, стала понятна и причина помощи, которую она оказывала нам в борьбе с Россией и Англией.
      - Милая Ганна! - прервал я ее, стараясь говорить как можно мягче. Капитализм давно уже перестал быть носителем прогресса...
      При этих словах девушка вздрогнула. Ей впервые приходилось слышать от меня такие слова. Она не ожидала таких слов от человека, которого она любила, быть может, именно потому, что принимала его за купца, а не за политика.
      - Если бы я не знала, что ты коммерсант, я решила бы, что ты социал-демократ, - проговорила она решительно.
      - А что, если бы это оказалось правдой? Могло бы это помешать искреннему чувству?
      - Любовь не может держаться долго у людей различных убеждений, если только одному не удастся подчинить своему влиянию другого, потому что любовь сама по себе тоже есть убеждение... Но ты не закончил своей мысли.
      - Для освобождения из лап капитализма и все усиливающегося угнетения и эксплуатации, у пролетариата всего мира, у народов колониальных стран и вообще у всех трудящихся имеется один единственный путь...
      - То есть? - пытливо спросила американка.
      - Путь пролетарской революции. Только этим путем можно свергнуть власть капиталистов, установить диктатуру пролетариата и положить конец эксплуатации человека человеком во всех ее формах и проявлениях.
      Мисс Ганна больше вопросов не задавала. Взгляд ее словно настаивал на прекращении этой беседы.
      - Наш разговор затянулся. До чего только мы не договорились. Я считаю, что не следует затевать с любимым человеком споров об убеждениях. Мы с тобой мира не исправим!
      И с этими словами мисс Ганна снова завела свою нескончаемую песню о любви.
      Я спешил на заседание и, попрощавшись с мисс Ганной, вышел.
      ПЕРВАЯ НЕЛЕГАЛЬНАЯ ЛИСТОВКА
      В сегодняшнем заседании принимал участие и учитель русско-иранской школы молодой революционер Акбер Акберов. Это было очень важное заседание, на нем мы должны были определить линию нашего поведения в создавшихся условиях.
      Заседание вел Гаджи-Али-ага. На поставленный им вопрос: "Как мы должны действовать?" - некоторые товарищи отвечали пространными речами, точно не отвечая на вопрос. Выступая одним из последних, я сказал:
      - Мы должны вести среди масс разъяснительную работу о том, при содействии кого и с какою целью возвращается Мамед-Али в Иран, должны доказать народу, что революция еще не побеждена, и что конституционные войска могут победить вражьи силы, должны решительно бороться против интриг России и Англии и помешать выступлению сторонников Мамед-Али в Тавризе.
      - Каким путем и какими силами? - спросил Мирза-Ахмед. - Не силами ли Мухбириссалтане? Мы видим, что у местной власти нет никакого авторитета. Мухбириссалтане не в состоянии защитить даже самого себя. Не сегодня-завтра русские вынудят его бежать из Тавриза.
      - Мы будем действовать собственными силами, - старался убедить я. - Мы должны прибегнуть к средствам нелегальной печати, снова ввести в практику нелегальные газеты. Гектографы и типографские станки сохранились, и мы должны пустить их в дело. Население Тавриза любит такого рода литературу, особенно нелегальные листовки.
      Мешади-Кязим-ага тут же обещал отпустить необходимые средства.
      После долгих дебатов решено было с завтрашнего дня приступить к печатанию и распространению нелегальных листовок.
      Организацию этого дела, составление материла и выпуск поручили мне и учителю русско-иранской школы Акберу Акберову, после чего перешли к обсуждению вопросов, связанных с распространением листовок.
      Решено было привлечь к этой работе учеников русско-иранской школы, двадцать восемь человек молодежи, участвующей в кружках, пятнадцать человек испытанных добровольцев, указанных Тутунчи-оглы и Гасан-агой, и человек сто молодежи, работающей в незмие.
      - Товарищи, - сказал я собравшимся, - тут имеется весьма серьезный момент, о котором мы забыли. Расклеенные нами нелегальные листовки могут осложнить положение незмие, которую мы создали с таким трудом. Русские, безусловно, станут требовать принятия мер против нелегального органа и ареста его организаторов. Мухбириссалтане призовет нашего друга Амир Хашемета и потребует их с него. Как нам тогда быть?
      Снова молчание овладело обществом, а сам Амир Хашемет как бы только что очнулся.
      Некоторые товарищи поспешили отказаться от этой затеи.
      Наконец, решено было листовки заготовить, а вопрос о способах распространения обсудить после.
      В час ночи, по окончании заседания, мы отправились вместе с товарищем Акберовым в русско-иранскую школу, чтобы подготовить выпуск листовки на небольшом типографском станке, который находился в школе.
      Наконец, листовки наши были готовы. Люди, которые должны были расклеить их по стенам домов, были собраны в определенных местах.
      Я просмотрел список мест, где мы хотели расклеить листовки. Были выбраны действительно самые людные и оживленные места Тавриза, в том числе здания отдельных консульств, площади, караван-сараи, мечети, сады, правительственные учреждения и так далее. Наклейка их на здания консульств была возложена на Гасан-агу и Тутунчи-оглы.
      Листовки должны были появиться на улицах города уже к 28 июля 1911 года.
      Утром, когда я сидел над составлением программы работ нового общества раскрепощения женщин, пришел Мешади-Кязим-ага, который, услышав что-либо из ряда вон выходящее, обычно являлся ко мне с сообщением.
      - Браво! - сказал он, весело входя ко мне. - Дело с расклейкой закончено блестяще. Ни один человек не пойман. Я обошел полгорода. Все население толпится у стен домов и читает наши листовки. У дверей консульств выставлены караулы. Боятся народного возмущения. "Долой царские войска! Долой колонизаторскую политику царя!" - кричит народ. Раздаются протесты и по адресу англичан. Много говорят о предательстве Каджаров.
      - А других новостей нет? - спросил я.
      - Я ничего не слыхал, знаю лишь, что по приказу правительства, вся тавризская незмие поставлена на ноги. Боюсь, как бы тайна не была раскрыта, - сказал он задумчиво.
      - Бояться незачем. Если даже дело откроется, все закончится нашей победой.
      Быстро покончив с чаем, мы вышли. Дорога наша лежала мимо "Гёй мечети". Там я снова пробежал наклеенную на ворота листовку.
      "Граждане Тавриза! - говорилось в ней. - Вы вышли победителями в борьбе как с внутренней контрреволюцией, так и с царем и англичанами. Чтобы отнять у вас плоды этой победы, правительства Англии и царя хотят вновь вернуть выгнанного из Ирана Мамед-Али. Пусть будет вам известно, что революция таким путем побеждена не будет. И англичане, и царское правительство сами не верят в то, чтобы Мамед-Али мог одержать победу, удержать в руках трон и корону. Тем не менее, они хотят запугать конституционное правительство и добиться лучших условий для Мамед-Али. Они прекрасно знают, что бывший шах, с помощью нескольких диких шахсеванов, туркменов, джафарбейлинцев, талышей, микаиллинцев, гаджиходжа-линцев, поладлинцев и других мятежных племен, не сумеет разгромить революцию.
      Иранское правительство послало решительную ноту протеста по поводу нарушения англо-русского договора и разоблачило покровительство, оказываемое этими державами бывшему шаху. А те объявили правительству Ирана, что они рассматривают Мамед-Али не как мятежника, а как одну из воюющих сторон.
      Граждане Тавриза! Вам известно, что царское правительство однажды уже создало подобную авантюру, разгромив, при содействии Рахим-хана Челебиянли, несколько городов.
      Вам также известно, что Ефрем и Сардар-Бахадур разбили тогда Рахим-хана и вынудили его к бегству в Россию.
      Вам известно, что после истории с Рахим-ханом, русский офицер Дараб-мирза от имени бывшего шаха объявил войну защитникам конституции, но в битве при селении Чаркар добровольцы наголову разбили Дараб-мирзу, уничтожив весь его отряд. Вы хорошо помните, что только царские казаки вырвали тогда Дараб-мирзу из рук конституционной армии и убили командира революционеров Али-хана. Теперь царское правительство вновь выдвигает Мамед-Али. Граждане Тавриза! Вы должны всеми силами защищать конституцию против этой авантюры русских и англичан, пытающихся обратить территорию Ирана в свою колонию.
      Спешите на помощь конституционным войскам! Враг наступает на Тегеран. Конституционные войска уже выступили навстречу ему, чтобы не допустить его в столицу.
      Готовьтесь к борьбе с колонизаторами и внутренними контрреволюционерами, являющимися слепым орудием в их руках.
      Тавриз снова должен проявить свою былую доблесть и геройство.
      Редакция ночного листка".
      По замечаниям читателей Можно было судить о впечатлении, произведенном этим воззванием.
      - Выпуск подпольных листков - наиболее действенный путь!
      - Верно, в открытой печати всего не выскажешь!
      - Безусловно, писать там всего нельзя. Сударь, не даром они называются - русские да англичане. А что нам осталось, кроме листков бумаги.
      - Эй, малый, помолчи! Ведь все с бумаги-то и начинается. Разве эту бумажонку наклеил не такой же юноша, как ты? Кто сумел написать это, сумеет сделать и кое-что другое.
      - И тут не без руки русских и англичан. Ага-Гасан, клянусь могилой матери, они хотят испытать нас. При виде подобных листков надо закрыть глаза и бежать без оглядки.
      - Довольно мы закрывали глаза. Отсюда и все наши несчастья. Конституция еще жива. Она еще сумеет победить! Поднявшие тавризское восстание тоже еще не погибли. И идеи те живы. Я, Зейнал, опять-таки утверждаю, что с авторами этого листка я готов даже на смерть пойти. Этот листок доказывает, что наши работают!
      - Браво, Зейнал! И я утверждаю, что вожди движения нас не покинули.
      - От тебя, приятель, порохом пахнет. Кто может сказать, что Тавриз в настоящее время иранский город? Какая там конституция? Какие вожди? Эй ты, непутевый, над твоей головой развеваются императорские знамена, а ты не можешь оставить своих дурацких идей.
      - Эти слова неуместны. Еще неизвестно, кто будет побежден и кто победит.
      У дверей мечети было еще больше народу. Тут были представлены все слои тавризского населения, начиная с молл, купцов, торговцев и кончая амбалами и чистильщиками сапог. Все они, побросав дела, толпились у листовки... Один из толпы, выступив вперед, читал настолько громко, что голос его слышали стоявшие в последних рядах.
      Когда мы отошли, показались чины незмие Амир-Хашемета, которые срывали листовки.
      Мы заметили, как они выжидали момента, когда чтение будет окончено, и затем уж делали свое дело.
      Видно было, что русское консульство уже успело предъявить местным властям свои требования.
      Что касается находившихся под покровительством царя верноподданных и вышедших из их рядов почетных шпионов, то они, словно отравленные крысы, тихо снюхиваясь, перешептывались друг с другом и вновь разбегались в разные стороны.
      Отношение населения Тавриза к нашей нелегальной листовке, пробудившей в нем ненависть к царскому и английскому империализму, подбодрило нас.
      Нас интересовали теперь два вопроса. Во-первых, как приняли появление листовок иностранные консульства, и, во-вторых, каково отношение властей к незмие Амир Хашемета. В результате протестов русских и англичан Мухбириссалтане неминуемо должен был призвать Амир Хашемета и потребовать от него поимки участников этого дела.
      Раздумывая над этими вопросами, мы проходили мимо медресе Гаджи-Сафар-Али.
      Незмие с четырех сторон окружали медресе.
      Из толпы любопытных раздавались разные замечания.
      - Листки были отпечатаны здесь, и незмие ищет...
      - Одно время это было гнездом монархического студенчества.
      - Да и теперь оно остается тем же...
      - Все они любимцы имама-джумы Мирзы-Керима, его верные помощники.
      - Здесь какая-то ловушка. Если и тут найдут что-нибудь, то, несомненно, это дело рук вероотступника мучтеида, Мирзы-Гасана, собачьего сына. Он не в ладах с Мирза-Керим-агой и, наверное, хочет таким путем оклеветать и унизить Мирза-Керим-агу в глазах императора.
      - Будем уповать на милость аллаха! Я никак не могу поверить, чтобы мюриды Мирза-Керим-аги допустили такую вещь.
      Прислушиваясь к этим разговорам, я думал: "Сумеет ли Амир Хашемет провести Мухбириссалтане и русского консула и рукой самих же русских поймать в расставленные сети несколько человек из медресинских шакалов, сторонников царя?"