Тавриз туманный

      - Отказаться от созыва такого собрания и выпуска прокламаций. Если мы этого не сделаем, дашнаки будут начеку и начнут действовать с удвоенной энергией, а нам, наоборот, нужно усыпить их бдительность.
      - Что же предпримем? Мы не можем спокойно смотреть на творящиеся вокруг злодеяния!
      - Нет, - возразил Аршак, - я этого и не предлагаю. Мы никогда не были наивными свидетелями событий и теперь не останемся в стороне. Я предлагаю действовать внезапно, чтобы застать врага врасплох. Первым долгом надо достать список дашнаков, вербующих армянскую молодежь, и террористов, которые держат армянское население в страхе. Мы должны бороться с ними и сообща, и в одиночку.
      - А знаешь ли ты, что дашнаки пользуются покровительством русского консула и губернатора Гаджи-Самед-хана?
      Аршак хлопнул меня по плечу.
      - И пусть пользуются сколько их душе угодно! Тем лучше. Они уверены в своей безопасности, в своих силах и потому спокойны и беспечны. Тем легче будет бороться с ними. Губернатор и консул правят городом днем. Ночи будут в нашем распоряжении. Мы соберем силы, с которыми не справятся не только тавризские дашнаки, но и сам Андроник-паша. Мы невидимы, а они как на ладони. И оружие у нас есть. Его хватит на оснащение целой армии. Эти господа опираются на кучку хулиганов, а за нами пойдет не только армянская молодежь, закаленная в боях революции, но и все революционеры - и грузины, и мусульмане, и русские. Скажи теперь, друг мой, что принесет лучшие результаты, ваши прокламации или решительные действия?
      Я уже не колебался и, не ожидая, пока выскажутся другие, смело заявил:
      - Я вполне согласен с Аршаком.
      - Теперь предоставьте мне действовать и, поверьте, я вас не подведу.
      - Нет, товарищ Аршак! Сначала наметь план, мы обсудим его, а потом будем действовать строго по плану.
      Аршак согласился. На этом совещание закончилось.
      * * *
      Время шло, а дашнаки все не могли похвастаться успехами. Из верных источников мы узнали, что их кипучая деятельность дала мизерные результаты: в добровольцы записалось всего одиннадцать человек, да и то двое из них были айсоры. Присоединив к ним для пущей важности около сотни молодых армян-дашнаков, руководство партии водило их по городу, демонстрируя несуществующий успех своей затеи. Этой демонстрацией они хотела убить двух зайцев: сагитировать молодежь записываться в добровольцы и подбодрить уже попавшихся. Дашнаки всеми силами стремились оградить свое "войско" от агитации противников, ни на секунду не выпускали новобранцев из поля своего зрения. В конце концов, их решили ночью переправить в город Хой, где была дислоцирована армия Андроника-паши.
      В тот вечер, на который был назначен отъезд, старые члены партии "Дашнакцутюн" устроили банкет в гостинице Сона-баджи, лучшем увеселительном заведении Тавриза. На видном месте висел портрет Андроника, где-то с большим трудом разысканный Соной-баджи.
      Зал был переполнен. Невозможно было отыскать свободный стул. За каждым столиком рассчитанным на четырех человек, теснилось семь-восемь. Из России и с Кавказа были специально выписаны девицы. Одни из них развлекали гостей, другие готовили закуски и наполняли бокалы. Измученные музыканты уже в который раз исполняли любимые мотивы изрядно опьяневших гостей. Тосты сменяли друг друга. Пили за здоровье Андроника-паши, Николая II.
      В зале присутствовало несколько мусульман. Дашнаки окружили их исключительным вниманием, всячески стараясь угодить им. Кстати сказать, несмотря на разную религию и фанатизм, между реакционными слоями тавризских мусульман и армян всегда существовала тесная дружба. Саркис Тураджиян, организатор банкета и тамада, подняв бокал, обратился к присутствующим:
      - Господа! На сегодняшний банкет мы должны были пригласить наших друзей-мусульман, которые всегда делят с нами и горе и радость. Но, к величайшему сожалению, мы упустили это из виду. Уважаемые господа Абас-хан, Ашум-ага, Гусейн-Бала, Теймур-ага сами пожаловали на наш вечер, помогли нам исправить эту ошибку. Я говорю от имени всех, кто собрался здесь сегодня: она осчастливили нас своим присутствием! Я поднимаю этот бокал за наших дорогих друзей, за наших соседей.
      Сидящие поодаль кивали Абас-хану, те, кто был ближе, приподнимались, чтобы чокнуться с ним. Слышались голоса:
      - За таких мусульман мы готовы жизнь отдать!
      - За добрых молодцев и сердца не жалко!
      - Братья до гроба!
      - Да будут счастливы наши соседи во славу грядущих поколений!
      - Теймур-агу люблю, как родного сына моей матери!
      - Кто посмеет разлучить нас с Ашум-агой?
      Послышались имена Саттар-хана, Багир-хана, Гусейн-Багбани и других героев азербайджанской революции. Но тамада Саркис Тураджиян не зевал: по его знаку разговор был переведен в другое русло.
      Абас-хан, сидевший в кругу таких же головорезов, как а он сам, был в экстазе. Низко наклонившись к сидящей рядом с ним девушке, он спросил:
      - Как величать красавицу?
      Она не поняла вопроса, хотя немного говорила по-азербайджански, и, сняв с шеи шелковый шарф, ответила.
      - Вы правы, к чему шарф в такой духоте? - и она положила его на колени.
      Ашум-ага догадался, что девушка не поняла Абас-хана, и принялся объяснять:
      - Господин хан изволил спросить, как зовут барышню?
      - Ах, извините, я не поняла сразу. Мое имя Сусанна, - и она начала смущенно поправлять волосы.
      Как всегда случалось в присутствии молодой привлекательной женщины, Абас-хан загорался вдохновением. Он достал блокнот и задумался в ожидании музы. Все взоры обратились к нему Его причуды были известны всем. Он не торопился. Мечтательно глядя в потолок, он посидел несколько минут, потом выпил залпом две рюмки водки и, обращаясь к Сусанне, заговорил нараспев:
      Налей, виночерпий, вина, пусть чаша пойдет по рукам.
      Пускай освещают чертог свеча и вино, и мугам
      А трезвенник пусть помолчит - к чему нам его болтовня!
      Докучные мысли свои пусть шепчет бесплотным богам.
      Святоша подумай ты сам- судьба от рожденья зачем
      Вручила мечети тебя, а нас отдала кабакам?
      Когда бы увидеть ты смог, хоть родинку милой моей.
      Священные четки свои ты бросил бы к стройным ногам.
      Когда он умолк, в зале раздался гром рукоплесканий. Тосты за здоровье Абас-хана раздавались со всех сторон. В шуме и суматохе никто не обратил внимания на вошедших в этот момент молодых армян. Их было человек пять, они медленно двигались между столиками, будто отыскивая себе место и внимательно вглядываясь в лица пирующих. Их никто не знал, поэтому ни с одного столика не последовало приглашения составить компанию. Они разместились по одному в каждом углу. Немного спустя в зал вошел еще один незнакомец и подал записку Лилавали-Ашум-аге. Тот показал ее товарищам и вместе с Теймур-агой вышел. За столиком остались Абас-хан-Бенки и Молла Гусейн Зейнаб-оглы. Они ухаживали за Сусанной, наперебой предлагали ей разные кушанья, которыми был уставлен стол, усердно подливали вина. Неожиданно, покрывая общий гул, резко прозвучало отрывистое восклицание:
      - Руки вверх!
      Опустив впопыхах бокалы, все изумленно начали оглядываться. Пять человек, которые вошли в зал раньше, стояли с маузерами и гранатами. Медленно, неохотно руки потянулись кверху. Вошло еще несколько вооруженных людей. Они начали отбирать у дашнаков оружие, а потом обратились к добровольцам:
      - Сдайте военные билеты!
      Собрав у всех документы, они порвали их в клочки. Один из них угрожающим тоном приказал:
      - Немедленно разойдитесь по домам! Запомните: добровольцы, записавшиеся в армию Андроника, ввергнут в несчастье свою семью. Если вы уедете в Хой, ваши семьи ожидает верная гибель!
      Перепуганные добровольцы ринулись к выходу. Они были счастливы, что дешево отделались.
      Неизвестные связали руки всем дашнакам и обратились к Абас-хану:
      - Ваши товарищи ожидают вас на улице. Мы разрешили им приехать с условием, чтобы они не вмешивались в нашу операцию. Можете идти к ним.
      Абас-хан и его друзья вышли.
      Весть о случившемся с быстротой молнии распространилась по всему Тавризу. Утром сборный пункт добровольцев оказался разгромленным. Двери были взломаны, кровавые лозунги содраны со стен и изорваны в клочья.
      Под портретом Андроника-паши была приклеена бумага с надписью:
      "Убери свою кровавую руку от тавризских армян! Будь проклят ты и те, кто вовлек тебя в кровавое дело!"
      Представитель Андроника-паши был избит в кровь. На теле его не осталось, как говорится, живого места. На улице не видно было ни одного вооруженного дашнака. Говорили, что многие из них покинули город.
      НОВЫЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВА
      Последние дни я выходил из дому рано утром и возвращался к ночи. Партийные совещания проводились в разных местах, подчас так далеко от моего дома, что я и вовсе не приходил ночевать.
      Случалось, что я уходил, не поговорив с Ниной и не спросив, что ей нужно, даже не попрощавшись с ней.
      Нина и Мешади-Кязим-ага заподозрили меня в том, что я гуляю и развлекаюсь на банкетах, и поговаривали в мое отсутствие, как изменился мой характер. Наконец, сегодня они решили все это высказать мне в лицо. Боясь, что я опять ускользну из дому, ни с кем не поговорив, они оба встали чуть свет. Я тоже проснулся рано.
      На столе кипел самовар. Выйдя в коридор, чтобы разбудить Алекпера, я встретил Мешади-Кязим-агу. Завидев меня, он, по обыкновению, сдержанно, почти не разжимая губ, улыбнулся и вместо приветствия задал мне вопрос:
      - Видать, ты опять куда-то собрался?
      Тон у него был подозрительный, и я сразу учуял неладное. Я знал, что Нина, никогда не показывающая мне своего недовольства, часто жалуется Мешади-Кязим-аге. В его сердце, как в тайной кладовой, хранились жалобы Нины на меня за все время нашей совместной жизни. Я не осуждал ее за это, ведь женщины, как правило, кому-нибудь поверяют тайны, делятся своими переживаниями. Как бы хорошо ни жила женщина, она все равно найдет, о чем горевать. Ее сердце подобно микроскопу, во много раз увеличивающему достоинства и недостатки мужчины. Часто те, кому женщина изливает душу, усугубляют ее подозрения, подливают масла в огонь. Так было и у Мешади-Кязим-аги с Ниной.
      Сейчас он стоял передо мной, потирая руки, оглядываясь но сторонам и всем своим видом давая мне понять, что с нетерпением ждет ответа. Я чувствовал, что он "заварил кашу" против меня. Я задумался, подбирая ответ.
      - Нет, сегодня я никуда не собираюсь, - наконец, сказал я. - Иду звать Алекпера к чаю. Буду вам очень обязан, если вы придете тоже.
      - И мне хочется быть с вами. Сказать правду, я соскучился. Посидим, потолкуем о том, что творится на свете.
      С этими словами мы вошли в столовую. Через несколько минут появился Алекпер. Следом за ним Салма - жена дяди Гусейн-Али принесла кальян. У нас в доме уже все знали, что после чая он любит покурить. Потом вошла Тахмина-ханум с Меджидом Нина вбежала под предлогом, что надо одеть ребенку теплую куртку. Женщины не обращали на меня никакого внимания, вели себя так, будто меня нет в комнате. Они обращались только к Алекперу, спрашивали о его здоровье, были с ним очень любезны...
      Я шепнул Мешади-Кязим-аге:
      - Кажется, все это плоды твоего плутовства.
      Он коротко буркнул:
      - Не обращайте внимания!
      Я решил опередить Нину и, чтобы рассеять ее сомнения и недовольство, которое легко можно было прочесть в ее взгляде, заговорил:
      - Друзья, как раз сегодня я собирался предупредить вас всех о грозящей опасности.
      Услышав это, Мешади-Кязим-ага изменился в лице, поднялся со стула, снова сел, сложил руки на коленях и всем корпусом повернулся ко мне:
      - Какая опасность?
      Он очень волновался, так как мог пострадать больше всех. Революция принесла ему большие доходы. Если она будет побеждена, вряд ли ему удастся и дальше так хорошо зарабатывать. Кроме того, могли понадобиться дополнительные средства, а новые расходы всегда пугали старика.
      Пока я размешивал сахар, он нетерпеливо повторял свой вопрос, потом, не выдержав, повернулся к Алекперу.
      - Странный он человек, ей-богу! - возмущался он. - Мы тоже участвуем в революции или нет? Как по-вашему, имеем мы право знать, что грозит нам? Или должны оставаться в неведении?
      Я понял, что моя стрела попала в цель. Холодно посмотрев в его сторону, я сказал:
      - Что уж там говорить о вашем участии в революции!
      Не успел я закончить фразу, как он снова подскочил на месте.
      - Это серьезно? Я не участвую в революции?! Разве я - жалею имущество, свою жизнь для революции? Когда такое было?'
      - Все это я знаю. Но позабыв о революции, вы начали воевать в нашем доме. Ну что ж, это тоже своего рода революция! Мы с товарищем Алекпером дни и ночи проводим на заседаниях, боремся против новой провокации Гаджи-Самед-хана, а вы тут толкуете о том, что я гуляю, веселюсь, позабыв о доме. Вот какой вы революционер!
      Не зная, что ответить, Мешади-Кязим-ага беспомощно озирался вокруг.
      - Чтоб тебе похоронить вот эти усы, если я вру, но я ничего не понимаю! - наконец проговорил он.
      Нина звонко рассмеялась. Старик покраснел до ушей и повернулся к ней:
      -Да, да, Нина-баджи, лучше мне умереть, чем довериться когда-нибудь женщине.
      Обстановка разрядилась. Нина, кажется, больше не сердилась на меня
      - Ты говоришь серьезно? - озабоченно спросила она. - Есть какая-нибудь опасность?
      - Ожидаются серьезные события. Царский консул и его верный слуга Гаджи-Самед-хан Шуджауддовле опять забывают, что население Тавриза нельзя равнять с населением других местностей Ирана. Раз и навсегда они должны зарубить себе на носу, что тавризцы остро реагируют на все политические события. Русская революция 1905 года и вооруженные восстания рабочих происходили на наших глазах. Под непосредственным влиянием этих событий не могла не измениться психология нашего народа. Кроме того, развитию революционных настроений у населения Тавриза способствуют еще и гнет колонизаторов, и грабеж местных феодалов. Наш народ прозрел, его революционное чутье обострилось. В революционном движении Ирана Тавриз всегда шел впереди.
      Царское правительство и местные феодалы силой оружия не смогли победить революционные идеи. Теперь они хотят испробовать новое средство - религию, фанатизм и верность старым, косным традициям. Они усилили религиозную пропаганду. Царский консул и Гаджи-Самед-хан действуют заодно.
      Мешади-Кязим-ага заметно успокоился, морщины на его лице разгладились. То, о чем я говорил, не угрожало его финансам. Он сказал смелым и внушительным тоном:
      - Ну, это не страшно, пусть выдумывают, что им заблагорассудится. Мы, революционеры, тоже неплохо знаем свое дело.
      - Радоваться особенно нечему, - я обратился к Нине: - Это новое предательство Гаджи-Самед-хана хуже репрессий. Это хуже, чем уничтожать революционеров, чем душить их в подвалах, в тюрьмах, хуже, чем бросать демократов живьем в ледяную воду или ссылать их на каторгу в Сибирь. Гаджи-Самед-хан задумал опасное дело.
      СУРУРИ-ХАЛВАТ ГУСЕЙНГУЛУ-ХАН*
      ______________ * Сурури-халват - радость дворца.
      В этот день Сардар Рашид вернулся домой раньше обычного. Еще не было восьми часов. С ним вместе пришел его любимец Гусейнгулу-хан Сурури-халват. Махру-ханум это показалось подозрительным, она решила непременно узнать, в чем дело. Пройдя в коридор, соединяющий ее спальню с комнатой Сардар-Рашида, она прислушалась.
      Очевидно, Сурури-халват не хотел подходить к своему хозяину, потому что тот несколько раз повторил умоляющим голосом:
      - Мой милый, подойди поближе, ну, подойди же.
      Гусейнгулу-хан делал вид будто не слышит. Наконец, не выдержав, Сардар-Рашид поднялся и, поцеловав его в глаза, спросил:
      - Ну, зачем ты обижаешься? Ведь у тебя нет повода для этого.
      - Без причины на свете ничего не бывает. Вы меня обманываете, разве это не причина?
      - Клянусь мощами святых мучеников я никогда тебя не обманываю.
      - А если так, почему вы лишаете меня свободы? Мне уже двадцать два года. Мы с Махру-ханум не дети. Когда же, наконец, мы поженимся?
      - Я дал тебе слово - Махру твоя. В ближайшие дни я добьюсь ее согласия. Напрасно ты меня мучаешь, лучше поскорее переоденься. Зачем терять дорогое время?
      Гусейнгулу-хан Сурури-халват, взяв чемодан, прошел за ширму. Махру сидела за дверью ни жива ни мертва. Она впервые слышала об этом коварном плане. Ей раньше и в голову не приходило, что Сардар-Рашид обещал ее руку этому испорченному мальчишке, своему "любовнику". Дрожь пробежала по ее телу, она больше не могла оставаться здесь и, вернувшись в свою комнату, легла в постель.
      Гусейнгулу-хан вышел из-за ширмы. Он был одет в европейское платье. Теперь это был уже не Гусейнгулу-хан, а "Махбуба-ханум". Рашидульмульк встал, пошел к нему навстречу, усадил рядом с собой и позвонил в колокольчик. Вошел нукер*. За несколько минут он накрыл стол скатертью, поставил коньяк и закуску. "Махбуба-ханум" рюмку за рюмкой предлагал Сардар-Рашиду, а тот их залпом осушал. Спустя немного времени он был уже порядком навеселе. Достав из-за ширмы инкрустированную бирюзой и перламутром кеманчу**, он подал ее "Махбубе-ханум".
      ______________ * Нукер - слуга. ** Кеманча - восточный музыкальный инструмент наподобие скрипки.
      - На, любимый мой мальчик! Клянусь твоими бровями, священными для меня не менее, чем своды Каабы*, пока ты со мной, я не женюсь! Не променяю тебя ни на какую красавицу!
      ______________ * Кааба - храм магометан в Саудовской Аравии.
      - Мне не нужны твои клятвы. Соловья баснями не кормят. Лучше дай расписку.
      - Все сделаю, все, что захочешь, только играй и пой, услаждай мой слух, мой милый!
      - Нет, сначала дай расписку. Потом я исполню все, что захочешь.
      Сардар-Рашид подошел к письменному столу, написал что-то на листке бумаги и бросил на стол.
      Гусейнгулу-хан запел, не уступая самой изысканной кокетке.
      Виночерпий, наливай нам доброе вино.
      Лей, покуда я в кувшине не увижу дно.
      Слышу: жарится барашек, чаша все вкусней.
      Чтоб развеять в сердце скуку нам вино дано.
      Виночерпий, умоляю, кубки наполняй.
      Дни проходят, жизнь уводят, счастье догоняй.
      Камни зла разбили чашу у меня в руках,
      Я не так, как надо, прожил свой веселый май.
      В двенадцать часов ночи Сардар-Рашид вызвал нукера и, указывая на снова переодевшегося в свое платье юношу, приказал:
      - Запряги фаэтон и отвези господина Гусейнгулу-хана к нему домой.
      После этого он приказал позвать к себе Махру-ханум. По вечерам она обычно приводила в порядок переписку и прочие бумаги Сардар-Рашида. Не успел слуга выйти, как появился другой нукер и доложил, что пришли Кязим-Даватгяр-оглы и Саллах-Сулейман.
      Сардар-Рашид принял их с большими почестями Прочитав поданное ему Кязим-Даватгяр-оглы письмо и узнав, что их прислал Мирза-Давер-хан, он сказал:
      - Надо убрать Абульгасан-бека и его брата Асада Тутунчи-оглы. Согласны? За каждого по пятьсот туманов. Четыреста получите сразу, а остальные шестьсот после того, как убийство будет совершено.
      Кязим кивнул:
      - Именно так мы договорились с Мирза-Давер-ханом. Но господин не должен торопить нас. Дело это не простое, его надо как следует подготовить, чтобы никто не мог заподозрить ни нас, ни нашего высокого покровителя.
      - Особенно не церемоньтесь, мой друг, - перебил его Сардар-Рашид. - Это не слишком заметные фигуры. Да кроме того, вы выполняете волю правительства. За это убийство вас никто не станет ни арестовывать, ни наказывать. Убиты, ну и все, туда им и дорога!
      - Да не уберет господь вашей тени с наших голов! Наш высокий господин хорошо знает, что услуга наша вызвана не алчностью. Мы счастливы тем, что оберегаем вашу честь и величие ваше. Мы готовы стереть с лица земли всякого, кто стоит на вашем пути, - подобострастно кланяясь, ответил Кязим-Даватгяр-оглы.
      - Ваша смелость мне известна. В том, что вы выполните мое поручение, я больше чем уверен. Когда бы вы ни попросили, я назначу вас на любую должность. Я и Гаджи-Самед-хану Шуджауддовле говорил, что вы люди нужные. Он поручил мне позаботиться о вас.
      Когда сделка была заключена, Сардар-Рашид вызвал казначея и приказал ему принести четыреста туманов. В первом часу ночи Саллах-Сулейман и Кязим-Даватгяр-оглы, получив аванс, покинули его дом.
      Минут через пять служанка постучала в дверь Махру-ханум.
      - Его превосходительство просят вас к себе.
      Через несколько минут Махру вошла в малый зал, ярко освещенный огромной люстрой. Черный шелковый платок, спускавшийся с ее плеч мягкими складками, спорил цветом с пышными волосами, волной рассыпавшимися вокруг очаровательного лица. Огромные сверкающие глаза перебегали с предмета на предмет. Она еще не успокоилась после того, что недавно услышала, и волнение придавало ей особую прелесть.
      Сардар-Рашид пошёл ей навстречу. Он хотел было обнять ее, но Махру, как всегда, повернулась и направилась к двери. Тогда он вернулся на свое место и сказал:
      - Садись, сестра моя! Сегодня мы писаниной заниматься не будем. Умоляю тебя, заклинаю тебя могилой матери, подари мне сон этой ночи, сядь тут, рядом со мною, поговорим немного. Может быть, мне удастся отвлечься от неприятностей, которые не дают мне покоя. Подними головку, посмотри мне в глаза. Только глядя на тебя, я забываю о тяжких заботах. Сядь, сестра моя, именем аллаха прошу, сядь.
      Махру села в самое отдаленное от Сардар-Рашида кресло и тихо заговорила:
      - Тяжкие заботы вы можете отогнать от себя хмелем. Что же касается меня, то, наоборот, когда вы пьяны, невзгоды мои становятся еще горше, вы не даете мне покоя, допускаете непристойности.
      - К чему такие ядовитые слова, сестра? Лучше наполни своими ручками рюмку и дай мне. Больше ни о чем тебя просить не буду. Я хочу выдать тебя замуж за молодого, красивого и благородного юношу. Я хочу осчастливить тебя... и сам я буду счастливее, чем когда бы то ни было раньше,
      В этот вечер Сардар-Рашид уже изрядно выпил со своим любимцем Гусейнгулу-ханом. Он был вдребезги пьян, язык его отяжелел и с трудом ворочался. Выпей он еще немного, он не только забыл бы тяжкие заботы, но и собственное имя. Видя это, Махру-ханум решила споить его окончательно и воспользоваться удобным случаем, чтобы ознакомиться с документами, валявшимися на его столе в хаотическом беспорядке. Рюмку за рюмкой наполняла она коньяком и подавала ему.
      Воспаленными от вина глазами он смотрел на Махру и заплетающимся языком бормотал:
      - Душа моя, почему ты в черном? Траура ожидаешь какого-нибудь, томимая предчувствиями, что ли?
      - Нет, это траур по бесполезно отцветающей молодости моей, что проходит под замком в этом доме.
      Она сидела, опустив голову. Сардар-Рашид, продолжая пить, снова заговорил:
      - Подними глаза, смотри на меня! Успокой, зажги меня огнем сверкающих очей своих, голубка моя! - и он затянул песню:
      О садовник, ворота открой предо мной,
      Алых роз не коснусь я влюбленной рукой,
      Я хочу отыскать в цветнике уголок,
      Где бы сердце я мог насладить красотой.
      На последнем слове он заснул. Положив голову на стол, он минут десять что-то бормотал, потом начал хрюкать и, наконец, захрапел во всю силу своих могучих легких.
      Махру тихонько подошла к нему и, уверившись что он спит, начала быстро перебирать лежавшие на столе бумаги. Первым ей попалось письмо Мирза-Давер-хана, которое только что принесли Саллах-Сулейман и Кязим-Даватгяр оглы. В нем говорилось:
      "Имею честь сообщить Вашему превосходительству, что людей, о которых вы изволили говорить, я отыскал и направляю их к Вашей милости. Они согласны выполнить Ваше поручение за тысячу туманов и сумеют в два счета разделаться с обоими, которых мы наметили. Вы можете вполне доверять этим людям.
      Мирза-Давер-хан".
      Прочитав письмо, Махру побледнела. Необходимо было поставить в известность Тутунчи-оглы, но было уже слишком поздно. Она боялась, что до утра злоумышленники успеют совершить свое гнусное дело. Потом она наткнулась на расписку, которую Сардар-Рашид дал Гусейнгулу-хану.
      "Даю эту расписку своему любимому другу Гусейнгулу-хану Сурури-халвату в том, что обязательно выдам за него Махру, никому другому не позволю жениться на ней. Обязуюсь также не жениться до тех пор, пока Гусейнгулу-хан не расстанется со мной.
      Рашид".
      Прочитав письмо и бросив гневный взгляд на храпевшего Сардара, Махру вышла.
      ВИЗИТ МАХРУ-ХАНУМ
      Нина заметила Махру из окна и пошла ей навстречу. Сняв, как обычно, в коридоре чадру, Махру под руку с Ниной вошла в комнату. Тахмина-ханум крепко обняла и расцеловала обеих.
      Тахмина-ханум была единственной азербайджанкой, знавшей, что Нина и Махру-ханум посвятили себя борьбе за народное счастье. Она любила их больше своих дочерей, и молодые женщины платили ей тем же, делясь с ней и радостью и горем, как с матерью.
      - Жизни не пожалею ради вас, - частенько говорила она им.
      Оглядев себя в большом зеркале и оправив платье, Махру присела рядом с Ниной у письменного стола. Весь ее вид свидетельствовал о большом волнении. Огромные черные глаза, затененные длинными ресницами, сверкали недобрым огнем. Нахмуренные брови придавали лицу тревожное выражение, а в складках красиво очерченного рта затаилась печаль. Напряженность чувствовалась во всех ее движениях...
      Нина смотрела на нее, о чем-то глубоко задумавшись.
      - Если бы я была так красива, как Махру, я считала бы себя счастливейшей женщиной в мире, - заговорила она, повернувшись ко мне. - Я прочла много романов, но ни в одном нет такой красавицы, как она, сочетающей обаятельную внешность с прекрасными качествами души.
      - А я бы хотела научиться у вас вашему отношению к людям. Тогда бы я смела надеяться попасть в число знаменитых женщин Востока.
      Я вмешался в разговор:
      - Махру-ханум, вы гораздо больше заслуживаете почет и уважение, чем все знаменитые женщины прошлого. Я это говорю вполне серьезно, без преувеличения. Они ничего не сделали, а вы боретесь за счастье народа, за его освобождение. В будущем женщины Востока будут идти по пути, проложенному вами. Ваша самоотверженность, ваша смелость будут для них примером. Мужчины будут завидовать вашему мужеству.
      Слушая мою речь, Махру и бровью не повела, будто мои слова относились не к ней. Она часто и тихо вздыхала. Эта женщина очень много перенесла за свою короткую жизнь. На ее глазах трагически погибла мать, был убит муж. Но никогда я не видел ее такой мрачной и грустной, как сегодня.
      Я поспешил нарушить затянувшееся молчание. Мне казалось, что Махру хочет поведать мне какую-то тайну, и я боялся, что внезапно наступившая пауза может поколебать ее намерение. Взяв ее руки в свои, я сказал:
      - Дорогая Махру! Я чувствую, вас что-то тревожит.
      Она неторопливо подняла голову и спокойно посмотрела мне в глаза.
      - Да, вы правы. Каждая минута моей жизни - это новое событие. Меня мучает один вопрос, разрешить который я не в силах. Может быть, вы на него ответите?
      - Что же это за вопрос?
      - Все, что происходит со мной, приносит несчастье близким мне людям. Разве мало того, что сама я всю жизнь изнываю под тяжестью горя? Другая женщина давно не выдержала бы этого, а я с детства сжилась с бедой. Порой мне кажется, что иначе, пожалуй, я и жить не могла бы. Я уже привыкла. Но мне очень больно за тех, кто страдает из-за меня. Это мучает, терзает меня. Один уже погиб, я пожертвовала им во имя идеи, другому тоже грозит суровая опасность. Знаете, Сардар-Рашид собирается убить вас и Асада. Теперь вы, наверно, понимаете, чем я так удручена?
      Махру-ханум подала мне письмо Мирза-Давер-хана к Сардар-Рашиду и расписку, выданную последним Гусейнгулу-хану Сурури-халвату.
      - Видите, в какой обстановке я живу! - с горечью добавила она.
      Я от души сочувствовал несчастной женщине. Мне было стыдно, что я до сих пор не вырвал ее из этого омута. Но как можно было вырвать ее оттуда? Сколько бы я ни ломал себе голову, какие бы способы ни придумывал, был только один выход - убить Сардар-Рашида, но время для этого еще не настало. Желая хоть немного успокоить ее, я сказал:
      - Потерпите еще немножко. Ваше освобождение уже близко. О судьбе Асада тоже не беспокойтесь. Он гораздо отважнее Кязима-Даватгяр-оглы и Саллах-Сулеймана. Кроме того, не забывайте, что он не одинок, бок о бок с ним идут сотни героев. Не огорчайтесь, все уладится. А как наше поручение?
      - Теперь к Сардар-Рашиду ходит гораздо больше народу, чем раньше. Чем вызваны эти частые посещения - ума не приложу. В комнату, где он принимает гостей, никого не впускает. Чаще других у него бывают Султануззакиран, Мисбахузакирин, Мискар-оглы.
      Сообщение Махру многое прояснило. Очевидно, осуществление плана широкой религиозной пропаганды, составленного царским консулом, было поручено Сардар-Рашиду. Снова готовилась провокация против народа.
      В этот момент, прервав нашу беседу на самом интересном месте, в комнату вбежал Меджид с криком: "Дядя пришел!".
      Несомненно, это был Тутунчи-оглы, Алекпер ушел рано утром, к обеду мы его не ждали. Нина направилась навстречу гостю.
      Узнав о приходе Асада, Махру оживилась, на ее лице заиграла радостная улыбка. Подозвав к себе Тахмину-ханум, она что-то шепнула ей. Через несколько минут та принесла шаль и накинула на плечи Махру.
      Часто встречаясь у нас, Махру и Асад тем не менее очень стеснялись, почти не разговаривали друг с другом и даже не садились рядом, если мы были в комнате.
      Войдя с Ниной и увидев рядом со мной свою возлюбленную, он остановился у двери.
      - Ну, что ж ты, проходи, - позвал я его. - Ты пришел очень кстати. Есть интересные новости.
      Застенчиво и чуть смущенно улыбаясь, он подошел к Махру, пожал ей руку и сел у стола.
      - Асад, нам с тобой угрожает опасность. Махру-ханум узнала, что по поручению Сардар-Рашида Кязим-Даватгяр-оглы и Саллах Сулейман должны убить и тебя, и меня. С этого дня ты должен быть вдвойне осторожен. Мы еще поговорим об этом, посоветуемся, что предпринять, как ответить на козни врага. А сейчас я хочу сказать вам вот что. Вы теперь не чужие друг для друга. Хоть любовь и симпатия зародились между вами. И не очень давно, но, кроме того, вас связывает общность интересов, которым вы служите. Отбросьте же старые обычаи и традиции. Нам, революционерам, ни к чему придерживаться их. Не стесняйтесь, поделитесь своими мыслями, мечтами, поговорите обо всем, что вас волнует. Ведь у вас и горе и радость теперь общие.