Романы Александра Дюма - Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя

      - И помните, дорогой друг, что, кроме нас с вами, никто не должен знать об этой дуэли.
      - Об этих вещах, однако, догадываются, когда находят в лесу мертвеца. Ах, милый друг, обещаю вам все на свете, но только я не стану прятать покойника. Он тут, его увидят, этого не избежать. У меня принцип не зарывать его в землю. От этого пахнет убийством. От риска. к риску, как говорят нормандцы.
      - Храбрый и дорогой друг, за дело!
      - Доверьтесь мне, - сказал великан, приканчивая бутылку, в то время как его лакей раскладывал на креслах роскошное платье и кружева.
      Рауль вышел от Портоса с тайною радостью в сердце; он говорил себе:
      "О коварный король! О предатель! Я не могу поразить тебя: короли особы священные! Он твой сообщник, твой сводник, который представляет тебя, этот подлец заплатит за твое преступление! В его лице я убью тебя, а потом подумаем и о Луизе".
      XV
      ПЕРЕЕЗД, ЛЮК И ПОРТРЕТ
      Портос, чрезвычайно довольный возложенным на него поручением, которое некоторым образом молодило его, облачился в придворное платье, потратив на свой туалет по крайней мере на полчаса меньше обычного.
      Как человек, который бывал в большом свете, он начал с того, что послал своего лакея узнать, дома ли граф ре Сент-Эньян. Ему ответили, что г-н граф имел честь сопровождать короля в Сен-Жермен вместе со всем двором и только что возвратился. Услышав этот ответ, Портос поспешил и вошел в квартиру графа де Сент-Эньяна в тот самый момент, когда с него только что принялись стаскивать сапоги.
      Прогулка была превосходной. Король, все более и более влюбленный, все более и более счастливый, был очаровательно любезен со всеми. Он расточал вокруг несравненные милости, как выражались в те дни поэты.
      Наши читатели не забыли, что граф де Сент-Эньян был стихотворцем и находил, что доказал это при достаточно памятных обстоятельствах, обеспечивающих за ним это звание. В качестве неутомимого любителя рифм он всю дорогу засыпал четверостишиями, шестистишиями и мадригалами сначала короля, затем Лавальер.
      Король был также в ударе и сочинил дистих. Что же касается Лавальер, то, как всякая влюбленная женщина, она сочинила два премилых сонета.
      Как видит читатель, день для Аполлона был неплохой.
      Возвратившись в Париж, де Сент-Эньян, знавший заранее, что его стихи распространятся по всему городу, занялся с большей придирчивостью, чем во время прогулки, содержанием и формой своих творений. Поэтому он, словно нежный отец, которому предстоит вывезти своих детей в свет, все время задавал себе один и тот же вопрос - найдет ли публика стройными, приглаженными и изящными создания его воображения.
      И вот, чтобы снять с души это тяжелое бремя, СентЭньян произносил вслух мадригал, который по памяти прочел королю и который обещал дать ему по возвращении в переписанном виде:
      Прис, я замечал, что ваш лукавый глаз
      Дает не тот ответ, что сердцем был подсказан.
      Зачем же я судьбой печальною наказан
      Любить лишь то, чем я обманут был не раз?
      Этот мадригал, хоть и очень изящный для устного чтения, теперь переходил в разряд рукописной поэзии и не вполне удовлетворял Сент-Эньяна. Несколько человек нашли мадригал превосходным, и первый среди них был сам автор. Но при ближайшем рассмотрении стихи поблекли в его глазах.
      Сент-Эньян сидел за столом, положив ногу на ногу, и, почесывая висок, повторял свои строки.
      - Пет, последний стих решительно не удался. Надо мной будут издеваться мои собратья бумагомаратели. Мои стихи назовут стихами вельможи, и если король услышит, что я слабый поэт, ему может прийти в голову уверовать в это.
      Предаваясь подобным размышлениям, Сент-Эньян раздевался. Он только что снял камзол и собирался надеть халат, как ему доложили, что его желает видеть барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон.
      - Что за гроздь имен! Я не знаю такого.
      - Это дворянин, - ответил лакей, - который имел честь обедать с господином графом за столом короля во время пребывания его величества в Фонтенбло.
      - У короля в Фонтенбло! - вскричал де Сент-Эньян. - Скорей, скорей, просите сюда этого дворянина.
      Лакей поспешил выполнить приказание. Портос вошел.
      У Сент-Эньяна была память придворного: он сразу узнал провинциального дворянина с несколько забавною репутацией, который, несмотря на улыбки стоявших вокруг офицеров, был обласкан в Фонтенбло королем. Де Сент-Эньян, помня об этом, встретил Портоса с изъявлениями глубокого уважения, что Портос нашел совершенно естественным, так как, входя к противнику, он неуклонно придерживался правил такой же утонченной учтивости.
      Де Сент-Эньян приказал лакею, доложившему о посетителе, пододвинуть Портосу стул. Последний, не видя ничего особенного в такой любезности, сел и откашлялся. Они обменялись обычными приветствиями, после чего граф в качестве хозяина, принимавшего гостя, спросил:
      - Господин барон, какому счастливому случаю обязан я честью вашего посещения?
      - Именно это я и хотел иметь честь объяснить вам, господин граф, - но простите...
      - Что такое, барон?
      - Я чувствую, что ломаю ваш стул.
      - Нисколько, барон, нисколько, - сказал Сент-Эньян.
      - Но я все-таки ломаю его, господин граф, и если не потороплюсь встать, то упаду и окажусь в положении, совершенно неприличном для того серьезного поручения, с которым явился.
      Портос встал, и вовремя, так как ножки стула подогнулись и сиденье опустилось на несколько дюймов. СентЭньян стал искать глазами более крепкое кресло, чтобы усадить в него своего гостя.
      - Современная мебель, - заметил Портос, пока граф занимался этими поисками, - современная мебель стала до смешного непрочной. В моей юности, когда я усаживался гораздо энергичнее, чем теперь, я не помню, чтобы мне пришлось сломать хоть когда-нибудь стул, если не говорить о тех случаях, когда я ломал их руками в трактире.
      Де Сент-Эньян ответил на эту шутку любезной улыбкой.
      - Но, - продолжал Портос, садясь на кушетку, которая заскрипела, но все-таки выдержала, - к несчастью, дело не в этом.
      - Как, к несчастью? Разве вы пришли, барон, с дурной вестью?
      - Дурной вестью для дворянина? О нет, господин граф! - вежливо ответил Портос. - Я прибыл затем, чтобы заявить, что вы жестоко оскорбили одного из моих друзей.
      - Я, сударь! - воскликнул де Сент-Эньян. - Я оскорбил одного из ваших друзей? Кого же, назовите, прошу вас!
      - Виконта Рауля де Бражелона!
      - Я оскорбил господина де Бражелона! Право же, сударь, я никак не мог это сделать, так как господин де Бражелон, которого я почти не знаю, которого, могу сказать, я даже совсем не знаю, находится в Англии. Не видя его очень давно, я не мог нанести ему оскорбления.
      - Господин де Бражелон, сударь, в Париже, - говорил невозмутимый Портос, - что же касается оскорбления, то ручаюсь, что вы действительно оскорбили виконта де Бражелона... раз он сам сказал мне об этом. Да, граф, вы оскорбили его жестоко, смертельно, повторяю - смертельно.
      - Невозможно, барон, клянусь вам, решительно невозможно!
      - Впрочем, - добавил Портос, - вы не можете не знать этого обстоятельства, так как виконт де Бражелон сообщил мне в беседе, что предупредил вас запиской.
      - Я не получал никакой записки. Даю вам слово.
      - Поразительно! - ответил Портос. - А Рауль говорит...
      - Вы сейчас убедитесь, что я действительно не получал этой записки, сказал Сент-Эньян и позвонил.
      - Баск, сколько в мое отсутствие принесли записок и писем?
      - Три, господин граф.
      - Какие?
      - Записку от господина де Фьеск, записку от госпожи де Ла Ферто и письмо от господина де Лас Фуэнтес.
      - Это все?
      - Все, господин граф.
      - Говори правду перед господином бароном, самую истинную правду, слышишь! Из-за тебя я буду в ответе.
      - Господин граф, была еще записка от...
      - От кого! Говори скорей!
      - От мадемуазель де Лаваль...
      - Достаточно, - перебил Портос, побуждаемый к этому деликатностью. Прекрасно, я верю вам, господин граф.
      Де Сент-Эньян выслал лакея и собственноручно запер за пим дверь. Возвращаясь к своему гостю и глядя прямо перед собой, он вдруг заметил, что из замочной скважины двери, ведущей в соседнюю комнату, торчит бумажка, которая была всунута туда Бражелоном.
      - Что это такое? - спросил он.
      - О, о! - воскликнул Портос.
      - Записка в замочной скважине!
      - Быть может, это и есть паша записка, господин граф, - предположил Портос. - Посмотрите!
      Сент-Эньян вынул бумажку и раскрыл ее:
      - Записка от господина де Бражелона!
      - Видите, я оказался прав. О, если я что-нибудь утверждаю...
      - Принесена сюда самим виконтом де Бражелоном, - пролепетал граф, бледнея. - Но это возмутительно! Как он проник сюда?
      Сент-Эньян позвонил снова, и опять появился Баск.
      - Кто приходил сюда, пока я был на прогулке с его величеством королем?
      - Никто, господин граф.
      - Невозможно! Кто-то здесь был.
      - Нет, господин граф, никто не мог проникнуть сюда, так как ключи были в моем кармане.
      - И тем не менее вот записка, которая была вложена в замочную скважину. Кто-то сунул ее туда. Не могла же она появиться сама по себе!
      Баск развел руками в знак полного недоумения.
      - Возможно, что это сделал господин де Бражелон, - заметил Портос.
      - Значит, он входил сюда?
      - Несомненно, сударь.
      - Но как же, раз ключ был при мне? - продолжал настаивать Баск.
      Де Сент-Эньян прочитал записку и смял ее.
      - Здесь что-то скрывается, - пробормотал он в раздумье.
      Портос, предоставив ему несколько мгновений на размышления, возвратился затем к первоначальному предмету их разговора.
      - Не желаете ли вернуться к вашему делу? - спросил он де Сент-Эньяна, когда лакей удалился.
      - Но его объясняет, по-видимому, эта записка, столь непонятным образом попавшая сюда. Виконт де Бражелон сообщает, что меня посетит один из его друзей.
      - Этот друг - я; выходит, что он сообщает вам о моем посещении.
      - С тем, чтобы передать вызов?
      - Вот именно.
      - И он утверждает, что я оскорбил его?
      - Жестоко, смертельно.
      - Но каким образом, объясните, пожалуйста. Его действия столь таинственны, что мне затруднительно обнаружить в них какой-нибудь смысл.
      - Сударь, - ответил Портос, - мой друг должен располагать достаточными причинами; что же до его действий, то если они, как вы говорите, таинственны, - обвиняйте в этом лишь самого себя.
      Последние слова Портос произнес таким уверенным тоном, что человек, который знал его недостаточно хорошо, должен был бы подумать, что они полны глубокого смысла.
      - Тайна! Допустим. Давайте постараемся разобраться в ней, - сказал де Сент-Эньян.
      Но Портос наклонил голову и изрек:
      - Для вас предпочтительнее, чтобы я не входил в ее рассмотрение; на это есть исключительно серьезные основания.
      - Я очень хорошо понимаю их. Отлично, сударь. Ограничьтесь лишь самым легким намеком; я слушаю вас.
      - Прежде всего тем, - начал Портос, - что вы переехали со старой квартиры.
      - Это правда, я переехал.
      - Вы, стало быть, признаете это? - спросил Портос с видимым удовольствием.
      - Признаю ли? Ну да, признаю. С чего вы взяли, что я могу отпираться?
      - Вы признали? Отлично, - отметил Портос, поднимая вверх один палец.
      - Послушайте, сударь, каким образом мой переезд может причинить какой-либо вред виконту де Бражелону? Отвечайте же! Я совершенно не понимаю того, о чем вы толкуете.
      Портос остановил графа и важно заявил:
      - Сударь, это лишь первое обвинение среди тех, которые выдвигает против вас господин де Бражелон. Если он выдвигает его, значит, он почувствовал себя оскорбленным.
      Сент-Эньян нетерпеливо ударил ногой по паркету.
      - Это похоже на неприличную ссору, - сказал он.
      - Нельзя иметь неприличной ссоры с таким порядочным человеком, как виконт де Бражелон, - продолжал Портос. - Итак, вы ничего не можете прибавить по поводу переезда?
      - Нет. Дальше?
      - Ах, дальше? Но заметьте, сударь, что вот уже одно обвинение, на которое вы не ответили или, вернее сказать, ответили плохо. Как, сударь, вы переезжаете со старой квартиры, это оскорбляет господина де Бражелона, и вы но приносите своих извинений. Очень хорошо!
      - Что? - воскликнул де Сент-Эньян, выведенный из себя флегматичностью своего собеседника. - Я должен советоваться с господином де Бражелоном, переезжать мне или остаться на прежнем месте? Помилуйте, сударь!
      - Обязательно, сударь, обязательно. Однако вы увидите, что это ничто по сравнению со вторым обвинением.
      Портос принял суровый вид:
      - А о люке, сударь, что скажете вы о люке?
      Сент-Эньян мертвенно побледнел. Он так резко отодвинул стул, что Портос, при всей своей детской наивности, догадался о сило нанесенного им удара.
      - О люке? - пробормотал Сент-Эньян.
      - Да, сударь, объясните, пожалуйста, если можете, - предложил Портос, тряхнув головой.
      Де Сент-Эньян потупился и прошептал:
      - О, я предан! Известно все, решительно все!
      - Все в конце концов делается известным, - заметил Портос, который, в сущности, ничего но знал.
      - Вы видите, я так поражен, до того поражен, что теряю голову!
      - Нечистая совесть, сударь! О, очень нехорошо!
      - Милостивый государь!
      - И когда свет узнает, и пойдут пересуды...
      - О сударь, такую тайну нельзя сообщить даже духовнику! - вскричал граф.
      - Мы примем меры, и тайна далеко не уйдет.
      - Но, сударь, - продолжал де Сент-Эньян, - господин де Бражелон, узнав эту тайну, отдает ли себе отчет в опасности, которой он подвергается и подвергает других?
      - Господин де Бражелон не подвергается никакой опасности, сударь, никакой опасности не боится, и с божьей помощью вы на себе самом вскоре испытаете это.
      "Он сумасшедший! - подумал де Сент-Эньян. - Чего ему от меня нужно?"
      Затем он проговорил вслух:
      - Давайте, сударь, оставим это дело.
      - Вы забываете о портрете! - произнес Портос громовым голосом, от которого у графа похолодела кровь.
      Так как речь шла о портрете Лавальер и так как на этот счет не могло быть ни малейших сомнений, де СентЭньян почувствовал, что он прозревает.
      - А-а! - вскричал он. - Вспоминаю, господин де Бражелон был ее женихом.
      Портос напустил на себя важность - эту величавую личину невежества.
      - Ни меня, ни вас также не касается, - сказал он, - был ли мой друг женихом той особы, о которой вы говорите. Больше того, я поражен, что вы позволили себе столь неосторожное слово. Оно может, сударь, причинить вам немало вреда.
      - Сударь, вы - сам разум, сама деликатность, само благородство, совмещающиеся в одном лице. Наконец-то я догадался, о чем, собственно, идет речь.
      - Тем лучше! - кивнул Портос.
      - И вы дали мне понять это самым точным и умным образом. Благодарю вас, сударь, благодарю.
      Портос напыжился.
      - Но теперь, - продолжал Сент-Эньян, - теперь, когда я постиг все до конца, позвольте мне объяснить...
      Портос покачал головой, как человек, не желающий слушать, но де Сент-Эньян снова заговорил:
      - Я в отчаянии, поверьте мне, я в полном отчаянии от всего, что случилось, но что бы вы сделали на моем месте? Ну, между нами, скажите, что бы вы сделали?
      Портос поднял голову.
      - Дело не в том, молодой человек, что бы я сделал и чего бы не сделал. Вы осведомлены о трех обвинениях, разве не так?
      - Что касается первого среди них, сударь, - и здесь я обращаюсь к человеку разума и чести, - раз было высказано августейшее пожелание, чтобы я перебрался в другие комнаты, следовало ли мне, мог ли я пойти против него?
      Портос открыл было рот, но де Сент-Эньян не дал ему заговорить.
      - Ах, моя откровенность трогает вас, - сказал он, объясняя по-своему движенье Портоса. - Вы согласны, что я прав?
      Портос ничего не ответил.
      - Я перехожу к этому проклятому люку, - повысил голос де Сент-Эньян, касаясь плеча Портоса, - к этому люку, причине зла, орудию зла; люку, устроенному для того... вы знаете для чего. Неужели вы и впрямь можете предположить, что я по собственной воле в подобном месте велел сделать люк, предназначенный... О, вы не верите в это, и здесь также вы чувствуете, вы угадываете, вы видите волю, стоящую надо мной. Вы понимаете, что тут увлечение, я не говорю о любви, этом неодолимом безумии... Боже мой! К счастью, я имею дело с человеком сердечным, чувствительным, иначе... какая беда и позор для нее, бедной девушки!.. и для того... кого я не хочу называть!
      Портос, оглушенный и сбитый с толку красноречием и жестикуляцией де Сент-Эньяна, застывший на месте, делал тысячу усилий, принимая на себя это извержение слов, из которых он не понимал ни единого.
      Де Сент-Эньян увлекся своею речью; придавая новую силу голосу, жестикулируя все стремительней и порывистей, он говорил без остановки:
      - Что до портрета (я очень хорошо понимаю, что портрет-главное обвинение), что до портрета, то подумайте, разве я в чем-нибудь виноват? Кто захотел иметь этот портрет? Неужели я? Кто ее любит? Неужели я? Кто желает ее? Неужели я? Кто овладел ею? Разве я? Нет, тысячу раз нет! Я знаю, что господин де Бражелон должен быть в отчаянии, я знаю, что такие несчастья переживаются крайне мучительно. Знаете, я и сам страдаю. Но сопротивление невозможно. Он будет бороться? Его высмеют. Если он будет упорствовать, то погубит себя. Вы мне скажете, что отчаяние - это безумие; но ведь вы благоразумны, и вы меня поняли! Я вижу по вашему сосредоточенному, задумчивому, даже, позволю себе сказать, озабоченному лицу, что серьезность положения поразила и вас. Возвращайтесь же к виконту де Бражелону; поблагодарите его от моего имени, поблагодарите за то, что он выбрал в качестве посредника человека ваших достоинств. Поверьте, что со своей стороны я сохраню вечную благодарность к тому, кто так тонко, с таким пониманием уладил наши раздоры. И если злому року было угодно, чтоб эта тайна принадлежала не трем, а четырем лицам, тайна, которая могла бы составить счастье самого честолюбивого человека, я радуюсь, что разделяю ее вместе с вами, радуюсь от всего сердца. Начиная с этой минуты располагайте много, я - в вашем распоряжении. Что я мог бы сделать для вас? Чего я должен просить, больше того, чего должен требовать? Говорите, барон, говорите!
      И по фамильярно-приятельскому обычаю придворных той эпохи де Сент-Эньян обнял Портоса и нежно прижат к себе. Портос с невозмутимым спокойствием позволит обнять себя.
      - Говорите, - повторил де Сент-Эньян, - чего вы просите?
      - Сударь, - сказал Портос, - у меня внизу лошадь, будьте добры сесть на нее, она превосходна и не причинит вам ни малейшего беспокойства.
      - Сесть на лошадь? Зачем? - спросил с любопытством де Сент-Эньян.
      - Чтобы отправиться со мною туда, где нас ожидает виконт де Бражелон.
      - Ах, он хотел бы поговорить со мной, я понимаю. Чтобы узить подробности? Увы, это такая деликатная тема. Но сейчас я никак не могу, меня ожидает король.
      - Король подождет, - продолжал Портос.
      - Но где же дожидается меня господин де Бражелон?
      - У Меньших Братьев, в Венсенском лесу.
      - Мы с вами шутим, не так ли?
      - Не думаю; по крайней мере, я совсем не шучу. - И, придав своему лицу суровое выражение, Портос добавил: - Меньшие Братья - это место, где встречаются, чтобы драться.
      - В таком случае что же мне делать у Меньших Братьев?
      Портос, не торопясь, обнажил шпагу.
      - Вот длина шпаги моего друга, - показал он.
      - Черт возьми, этот человек спятил! - воскликнул де Сент-Эньян.
      Краска бросилась в лицо Портосу.
      - Сударь, - проговорил он, - если б я не имел чести быть у вас в доме и исполнять поручение виконта де Бражелона, я выбросил бы вас в ваше собственное окно! Но этот вопрос мы отложим на будущее, и вы ничего не получите от отсрочки. Едете ли вы в Венсенский лес, сударь.
      - Э, э...
      - Едете ли вы туда по-хорошему?
      - Но...
      - Я потащу вас силой, если вы не желаете по-хорошему. Берегитесь!
      - Баск! - закричал де Сент-Эньян.
      Баск вошел и сообщил:
      - Король вызывает к себе господина графа.
      - Эго другое дело, - промолвил Портос, - королевская служба прежде всего. Мы будем ждать вас до вечера, сударь.
      И, поклонившись де Сент-Эньяну со своей обычной учтивостью, Портос вышел в восторге, считая, что уладил и это дело.
      Де Сент-Эньян посмотрел ему вслед; затем, поспешно надев парадное платье, он побежал к королю, повторяя:
      - В Венсенский лес!.. Венсенский лес!.. Посмотрим, как король отнесется к этому вызову он направлен, черт возьми, ему самому, и дикому больше!
      XVI
      ПОЛИТИЧЕСКИЕ СОПЕРНИКИ
      После столь прибыльной для Аполлона операции, во время которой каждый участник ее отдал дань музам, как говорили в ту пору поэты, король заслал у себя Фуке, дожидавшегося его возвращения.
      Немедля вошел и Кольбер, который подстерегал короля в коридоре и теперь следовал за ним по пятам, как бдительная и ревнивая тень, все тот же Кольбер со своей квадратною головой, в своем грубо-роскошном, по дурно сидящем платье, придававшем ему сходство с налившимся пивом фламандским вельможей.
      При виде врага Фуке остался невозмутимо спокойным. В течение всей последующей сцены он старался не выдать своих истинных чувств, хотя это и было нелегко для человека высшего ранга, сердце которого переполнено до краев презрением и который опасается выказать это презрение, полагая, что и оно слишком большая честь для противника.
      Кольбер не скрывал своей радости, столь оскорбительной для Фуке. По его мнению, Фуке плохо сыграл свою партию, и хотя она еще не закончена, положение его безнадежно. Кольбер принадлежал к той школе политических деятелей, которая восхищается одной только ловкостью и способна уважать лишь успех.
      К тому же он был не только завистником и честолюбцем, но и человеком, глубоко преданным интересам короны, так как отличался той особой честностью, которая свойственна людям, посвятившим свою жизнь служению цифрам, и, таким образом, ненавидя и толкая на гибель Фуке, он мог находить для себя оправдание - а оно крайне необходимо всякому, кто ненавидит, хотя бы в том, что действует не ради себя, но ради блага всего государства и достоинства короля.
      Ни одна из этих тончайших подробностей не ускользнула от проницательного взора Фуке. Сквозь нависшие брови своего врага, несмотря на непрерывное мигание его век, он читал по глазам Кольбера, заглядывая в глубину его сердца, и видел все, что таило в себе это сердце, видел ненявисть и торжество.
      Но, проникай своим взглядом повсюду, Фуке хотел остаться непроницаемым. На лице ею царили, полная безмятежность; он улыбнулся очаровательной, милой улыбкой, какой он один умел улыбаться, и, придавая своему поклону исключительно благородную и изящную непринужденность, начал:
      - По вашему веселому виду, ваше величество, я заключаю, что прогулка, которую вы совершили, была весьма и весьма приятной.
      - Очаровательной, господин суперинтендант, очаровательной. И вы напрасно не поехали с нами, напрасно отвергли мое приглашение.
      - Государь, я работал.
      - Ах, деревня, деревня, господин Фуке! - воскликнул король. - Боже, как было бы хорошо жить постоянно в деревне, на вольном воздухе, среди зелени!
      - Надеюсь, ваше величество, вы еще не устали от трона? - спросил Фуке.
      - Нет, не устал, но троны из зелени так изумительно хороши!
      - Ваше величество, говоря такие слова, воистину предвосхищает мои упования. У меня есть ходатайство к вам, ваше величество.
      - От кого, господин суперинтендант?
      - От нимф, обитательниц Во.
      - Ах!
      - Король удостоил меня обещанием, - сказал Фуке.
      - Да, да! Помню.
      - Празднество в Во, знаменитое празднество в Во, не так ли, ваше величество? - вставил Кольбер, стремясь показать этим вмешательством в разговор, что он пользуется расположением короля.
      Фуке, полный презрения, не удостоил Кольбера ответом; он вел себя так, словно Кольбер не высказал никакой мысли, словно его вообще но существовало.
      - Ваше величество знаете, что я избрал мое имение в Во для приема любезнейшего из государей, могущественнейшего из королей.
      - Сударь, - улыбнулся Людовик XIV, - я обещал; королевское слово не нуждается в подтверждении.
      - А я, ваше величество, пришел доложить, что весь к вашим услугам.
      - Вы обещаете много чудес, господин суперинтендант?
      И Людовик XIV взглянул на Кольбера.
      - Чудеса? О пет, ваше величество, я не берусь поражать вас чудесами; но надеюсь, что могу обещать немного веселья, быть может, даже немного забвения королю.
      - Нет, господин Фуке, я настаиваю на слове чудо. Ведь вы волшебник, мы знаем ваше могущество; мы знаем, что вы отыщете золото, даже если его и вовсе не станет на свете. Ведь недаром же народ говорит, что вы его делаете.
      Фуке почувствовал удар, направленный с двух сторон; король метнул стрелу не только из своего лука, но и из лука Кольбера. Фуке рассмеялся.
      - О, народ отлично осведомлен, из каких россыпей я беру это золото. Он знает это, и знает, быть может, чересчур хорошо. И к тому же, - добавил он гордо, - могу заверить ваше величество, что золото для оплаты праздника в Во не будет стоить народу ни крови, ни слез. Оно будет стоить пота, по этот пот будет оплачен.
      Людовик смутился. Он хотел было посмотреть на Кольбера, Кольбер хотел было ответить, но орлиный, благородный, почти королевский взгляд, брошенный на него Фуке, остановил слова на устах интенданта.
      Тем временем король оправился от смущения и, обратившись к Фуке, сказал:
      - Значит, вы приглашаете нас?
      - Да, государь.
      - На какой день?
      - Какой вы сочтете удобным, ваше величество.
      - Вы говорите точно волшебник, которому достаточно захотеть - и все уже сделано. Я бы не решился на подобный ответ, господин Фуке.
      - Вашему величеству, когда вы пожелаете, будет доступно решительно все, что может и должен свершить король. Король Франции располагает слугами, которые не остановятся ни перед чем ради службы ему и ради его удовольствий.
      Кольбер сделал попытку посмотреть суперинтенданту в лицо, чтобы выяснить, не означают ли эти слова поворота к менее неприязненным чувствам, но Фуке даже не взглянул на своего врага. Кольбер не существовал для него.
      - В таком случае через неделю, хотите? - предложил король.
      - Хорошо, через неделю.
      - Или нет. Сегодня вторник. Давайте отложим до следующего воскресенья, хотите?
      - Отсрочка, благосклонно предоставленная мне вашим величеством, весьма благоприятно скажется на работах, которые предпринимают мои архитекторы, дабы развлечь ваше величество и ваших друзей.
      - Кого же, господин Фуке, вы разумеете, говоря о моих друзьях?
      - Король - хозяин повсюду, где бы он ни был. Король составляет список и отдает свои приказания. Кто удостоится его приглашения, тот и будет моим уважаемым гостем.
      - Благодарю вас, - сказал король, тронутый благородным чувством, выраженным столь благородным образом.
      Поговорив еще немного о различных делах и простившись с Людовиком XIV, Фуке откланялся. Он чувствовал, что Кольбер задержится у короля, что они будут говорить о нем и что ни тот, ни другой не станут щадить его.
      И у него возникло желание нанести своему врагу последний страшный удар, который возместил бы все то, что ему пришлось вытерпеть от него. И вот, уже взявшись за ручку двери, Фуке поспешно вернулся на прежнее место и, обращаясь к королю, произнес:
      - Простите, ваше величество!
      - В чем я должен простить вас, сударь? - любезно спросил король.
      - Я совершил тяжкий проступок, сам того не приметив.
      - Проступок! Вы? Ах, господин Фуке, ничего не поделаешь, придется простить. Против чего или кого вы согрешили?
      - Против приличия, ваше величество. Я забыл сообщить вам о довольно существенном обстоятельстве.
      - Каком?
      Кольбер вздрогнул; он подумал, что дело идет о доносе, что с него сорвана маска. Одно слово Фуке, одно приведенное им доказательство, и юное благородство Людовика XIV одолеет расположение, которое он к нему, Кольберу, питает. И Кольбера охватил страх, как бы смелый удар врага но разрушил его хитрого сооружения. И действительно, ход был настолько хорош, что Арамис, ловкий игрок, не преминул бы сделать его.
      - Ваше величество, - сказал невозмутимо Фуке, - раз вы были так милостивы, что простили меня, я с легкой душою могу сделать признание: сегодня утром я продал одну из своих должностей.
      - Одну из должностей, которые вы занимаете! - воскликнул король. - Но какую же?
      Кольбер мертвенно побледнел.
      - Ту, ваше величество, которая давала мне право на долгополую мантию и суровый облик, - должность генерального прокурора.
      Король невольно вскрикнул и взглянул на Кольбера. У Кольбера на лбу выступил пот; ему показалось, что еще немного - и его хватит удар.
      - Кому же вы продали эту должность, господин Фуке? - поинтересовался король.
      Кольбер прислонился к камину.
      - Одному парламентскому советнику, ваше величество, его зовут господин Ванель.
      - Ванель?
      - Одному из друзей интенданта финансов господина Кольбера, - добавил Фуке с такой неподражаемою небрежностью и с таким безразличием и простодушием, что художник, актер и поэт должны раз навсегда отказаться воспроизвести их кистью, жестом или пером.
      Произнеся эти слова и раздавив Кольбера своим превосходством, суперинтендант снова почтительно склонился пред королем и вышел, наполовину отмщенный изумлением властителя и унижением фаворита.
      - Возможно ли это? - сказал, обращаясь к самому себе, Людовик XIV после ухода Фуке. - Он продал должность генерального прокурора?
      - Да, ваше величество, - отчеканил Кольбер.
      - Он сошел с ума! - заметил король.
      На этот раз Кольбер ничего не ответил. Он прочитал мысль своего господина, и эта мысль также была его мщением. К его ненависти присоединилась еще и зависть; и если его план состоял в том, чтобы довести суперинтенданта до разорения, то теперь над Фуке нависла еще и угроза опалы.