Романы Александра Дюма - Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя

      - Нашелся благодетель, - сказал король, - который угадал мои желания. Мне очень хотелось бы знать, кто этот дворянин, сумевший так искусно услужить королю и избавить его от жестокой скуки.
      В эту минуту Монтале как бы очнулась от своих мечтаний и устремила взор на короля.
      Поскольку король смотрел то на Лавальер, то на нее, она могла подумать, что вопрос обращен к ней, и, следовательно, имела право ответить.
      И она ответила:
      - Государь, лошадь, на которой едет ваше величество, принадлежит принцу, и ее вел дворянин, состоящий на службе его высочества.
      - Не знаете ли вы, мадемуазель, как его зовут?
      - Господин Маликорн, государь. Да вот он сам едет слева от кареты.
      И она показала на Маликорна, который действительно с блаженным лицом галопировал у левой дверцы кареты, хорошо зная, что в эту минуту разговор идет о нем, но не подавая виду, точно глухонемой.
      - Он самый, - кивнул король. - Я запомнил его лицо и не забуду его имени.
      Король нежно посмотрел на Лавальер.
      Ора сделала свое дело: она вовремя бросила имя Маликорна, и оно упало на хорошую почву; ему оставалось только пустить корни и принести плоды. Поэтому Монтале снова откинулась в свой угол и знаками приветствовала Маликорна, только что имевшего счастье понравиться королю. Она шепнула ему:
      - Все идет хорошо.
      Слова эти сопровождались мимикой, которая должна была изображать поцелуй.
      - Увы, мадемуазель, - вздохнул король; - вот и конец сельской свободе; ваши обязанности на службе у принцессы станут более сложными, и мы больше не будем видеться.
      - Ваше величество так любите принцессу, - заметила Луиза, - что будете часто навещать ее; а проходя через комнату, ваше величество...
      - Ах, - нежно сказал король, понизив голос, - встречаться не значит только видеться, а для вас этого, кажется, достаточно.
      Луиза ничего не ответила; у нее готов был вырваться вздох, но она подавила его.
      - У вас большое самообладание, - произнес король.
      Лавальер грустно улыбнулась.
      - Употребите эту силу на любовь, - продолжал он, - и я буду благодарить бога за то, что он дал ее вам.
      Лавальер промолчала и только посмотрела на короля. Людовик, точно обожженный этим взглядом, провел рукой по лицу и, пришпорив лошадь, ускакал вперед.
      Откинувшись на спинку кареты и полузакрыв глаза, Лавальер любовалась красивым всадником с развевающимися от ветра перьями на шляпе. Бедняжка любила и упивалась своей любовью. Через несколько мгновений король вернулся.
      - Своим молчанием вы терзаете меня. Вы, наверное, изменчивы, и вам ничего не стоит порвать добрые отношения... словом, я страшусь рождающейся во мне любви.
      - Государь, вы ошибаетесь, - отвечала Лавальер, - если я полюблю, то на всю жизнь.
      - Если полюбите! - надменно воскликнул король. - Значит, теперь вы не любите.
      Она закрыла лицо руками.
      - Вот видите, - сказал король, - я был прав, вы изменчивы, капризны, может быть, кокетка. Ах, боже мой, боже мой!
      - О нет, успокойтесь, государь; нет, нет, нет!..
      - И вы можете обещать, что никогда не изменитесь по отношению ко мне?
      - Никогда, государь!
      - И никогда не будете жестокой?
      - Нет, нет!
      - Хорошо; вы знаете, я люблю обещания, люблю охранять клятвой все, что трогает мое сердце. Обещайте мне или лучше поклянитесь, что если когда-нибудь в предстоящей жизни, полной жертв, тайн, горестей, препятствий и недоразумений, мы провинимся чем-нибудь друг перед другом, будем неправы, - поклянитесь мне, Луиза...
      Лавальер вся затрепетала; в первый раз слышала она свое имя из уст короля.
      Людовик же, сняв перчатку, протянул руку в карету.
      - Поклянитесь, - продолжал он, - что, поссорившись, мы непременно будем искать к вечеру примирения, приложим старания, чтобы свидание или письмо, если мы будем далеко друг от друга, принесло нам утешение и успокоение.
      Лавальер схватила своими похолодевшими пальцами горевшую руку влюбленного короля и нежно пожала ее; это рукопожатие было прервано движением лошади Людовика, испугавшейся вращавшегося колеса.
      Лавальер поклялась.
      - Теперь, государь, - попросила она, - вернитесь к королеве; я чувствую, что там собирается гроза и мне она несет несчастья и беды.
      Людовик повиновался, поклонился Монтале и пустил лошадь вдогонку за каретой королев. В одной из карет он увидел заснувшего принца.
      Но принцесса не спала, и когда король проезжал мимо, она обратилась к нему:
      - Какая чудесная лошадь, государь!.. Да ведь это гнедой конь принца!
      А молодая королева спросила только:
      - Ну, что, вам лучше, дорогой государь?
      XXX
      ТРИУМФЕМИНАТ [31]
      Приехав в Париж, король отправился в совет и часть дня работал. Молодая королева осталась с Анной Австрийской и по уходе короля разрыдалась.
      - Ах, матушка, - сказала она, - король больше меня не любит. Что будет со мной, боже праведный?
      - Муж всегда любит такую жену, как вы, - отвечала Анна Австрийская.
      - Может наступить время, матушка, когда он полюбит другую.
      - Что вы называете любить?
      - Ах, всегда думать о ком-нибудь, всегда искать встречи с этим лицом!
      - А разве вы заметили у короля что-нибудь подобное? - спросила Анна Австрийская.
      - Нет, сударыня, - неуверенно молвила молодая королева.
      - Вот видите, Мария!
      - А между тем, дорогая матушка, согласитесь, что король пренебрегает мною.
      - Король, дочь моя, принадлежит всему королевству.
      - Вот почему он не принадлежит мне; вот почему и меня, как многих королев, король бросит, забудет, и любовь, слава, почести станут уделом других. Ах, матушка, король так красив! Многие женщины будут признаваться ему в любви, многие будут любить его!
      - Женщины редко любят в короле мужчину. Но если бы это случилось, в чем я сомневаюсь, пожелайте, Мария, чтобы эти женщины действительно любили вашего мужа. Во-первых, самоотверженная любовь женщины быстро надоедает мужчине, во-вторых, полюбив, женщина теряет всякую власть над мужчиной, от которого она не добивается ни могущества, ни богатства, а только любви. Итак, пожелайте, чтобы король любил как можно меньше, а его избранница как можно больше.
      - Ах, матушка, беззаветная любовь заключает в себе огромную силу.
      - А вы говорите, что вы покинуты!
      - Это правда, я говорю глупости... Но одного, однако, я не могла бы вынести.
      - Чего именно?
      - Счастливого выбора, новой семьи, которую он нашел бы у другой женщины. О, если я когда-нибудь узнаю, что у короля есть дети... я умру!
      - Мария! Мария! - улыбнулась в ответ королевамать и взяла за руку молодую женщину. - Запомните то, что я вам скажу, и пусть мои слова всегда будут служить вам утешением: у короля не может быть наследника без вас, у вас же он может быть без короля.
      И с этими словами Анна Австрийская громко расхохоталась, покинула свою невестку и пошла навстречу принцессе, о приходе которой в эту минуту доложил паж.
      Лицо у принцессы было озабоченное, как у человека, что-то затеявшего.
      - Я пришла узнать, - начала она, - не утомило ли ваши величества наше путешествие?
      - Нисколько, - отвечала королева-мать.
      - Немного, - проговорила Мария-Терезия.
      - А я очень обеспокоена.
      - Чем? - взглянула на нее Анна Австрийская.
      - Король, наверное, устал от верховой езды.
      - Нет, ему было полезно прокатиться верхом.
      - Я сама посоветовала ему, - сказала, побледнев, Мария-Терезия.
      Принцесса ничего не отвечала, а только улыбнулась одной из свойственных ей улыбок, при которой все лицо ее оставалось неподвижным и только губы кривились. Она тотчас же переменила тему разговора:
      - Мы нашли Париж совершенно таким же, как покинули его: по-прежнему интриги, козни, кокетство.
      - Интриги! Какие интриги? - спросила королевамать.
      - Много говорят о господине Фуке и госпоже ПлессиБельер.
      - Которая записалась, значит, под десятитысячным номером? - усмехнулась королева-мать. - Ну а козни?
      - По-видимому, у нас какие-то неприятности с Голландией.
      - Принц рассказал мне историю с медалями.
      - Ах, медали, отчеканенные в Голландии, - воскликнула молодая королева, - на которых изображено облако, проходящее по солнцу-королю! Напрасно вы называете это кознями. Это просто неприличная выходка.
      - Такая жалкая, что король не обратит на нее внимания, - заметила королева-мать. - А что вы скажете о кокетстве? Вы намекали на госпожу д'Олон?
      - Нет, нет! Нужно искать поближе.
      - Casa de usted [32], - прошептала королева-мать на ухо невестке, не шевеля губами.
      Принцесса не услышала этих слов и продолжала?
      - Вы знаете ужасную новость?
      - Как же! О ранении господина де Гиша?
      - И вы, как и все, объясняете это несчастным случаем на охоте?
      - Да, конечно, - ответили обе королевы, проявив на этот раз интерес.
      Принцесса подошла ближе...
      - Дуэль! - произнесла она.
      - А! - воскликнула Анна Австрийская, для ушей которой слово дуэль звучало неприятно: во время ее царствования дуэли были запрещены во Франции.
      - Прискорбная дуэль, которая чуть было не стоила принцу двух его лучших друзей, а королю - двух преданных слуг.
      - Из-за чего же произошла эта дуэль? - спросила молодая королева, движимая каким-то тайным инстинктом.
      - Из-за кокетства, - торжествующе сказала принцесса. - Противники рассуждали о добродетели одной дамы: один находил, что рядом с нею Паллада - ничто; другой уверял, будто эта дама подражает Венере, прельстившей Марса, и эти господа подрались, как Ахилл с Гектором.
      - Венера, прельстившая Марса? - прошептала молодая королева, не решаясь углублять аллегорию.
      - Кто же эта дама? - начала без обиняков Анна Австрийская. - Вы как будто сказали, что она фрейлина?
      - Неужели сказала? - удивилась принцесса.
      - Да. Мне показалось даже, что вы назвали ее имя.
      - А знаете ли вы, что такая женщина приносит большое несчастье в королевский дом?
      - Это мадемуазель де Лавальер? - спросила королева-мать.
      - Представьте, да; эта дурнушка.
      - Я считала ее невестой одного дворянина, который не является ни господином де Гишем, ни господином де Бардом.
      - Очень возможно, ваше величество.
      Молодая королева взяла вышивание и с притворным спокойствием стала распутывать нитки; однако дрожащие пальцы выдавали ее волнение.
      - Что такое вы сказали о Венере и Марсе? - продолжала расспрашивать королева-мать. - Разве есть какой-нибудь Марс?
      - Она хвастается, что есть.
      - Вы говорите, хвастается?
      - Это и было причиной дуэли.
      - И господин де Гиш держал сторону Марса?
      - Да, конечно, как преданный его слуга.
      - Преданный слуга! - вскричала молодая королева, забыв всякую сдержанность, настолько ее мучила ревность. - Чей слуга?
      - Защищать Марса, - говорила принцесса, - можно было, только принеся в жертву Венеру. Поэтому господин де Гиш утверждал, что Марс решительно ни в чем не повинен и что Венера просто хвастунья.
      - А господин де Вард, - спокойно спросила Анна Австрийская, - настаивал, что Венера права?
      "Дорого же вы, де Вард, поплатитесь за рану, нанесенную благороднейшему человеку!" - подумала принцесса.
      Она с ожесточением напала на де Варда, мстя таким образом за раненого и возвращая одновременно собственный долг; принцесса была уверена, что ей удастся окончательно погубить своего врага. Она наговорила о нем так много, что если бы слова ее слышал Маникан, он пожалел бы о своих хлопотах за друга, - столько вреда принесли они несчастному врагу.
      - Во всем этом, - сказала Анна Австрийская, - я вижу только одно зло - Лавальер.
      Молодая королева снова принялась за работу с полнейшим хладнокровием. Принцесса слушала.
      - Разве вы не согласны со мной? - обратилась к ней Анна Австрийская. - Разве вы не считаете ее причиной ссоры и поединка?
      Принцесса отвечала неопределенным жестом, который можно было принять и за утвердительный и за отрицательный.
      - В таком случае я не понимаю, что вы говорили об опасности кокетства, - заметила Анна Австрийская.
      - Да ведь если бы эта особа не кокетничала, - поспешно ответила принцесса, - Марс не обратил бы на нее никакого внимания.
      При новом упоминании о Марсе щеки молодой королевы на мгновение вспыхнули, однако она продолжала работать.
      - Я не Желаю, чтобы при моем дворе одних мужчин вооружали против других, - флегматично произнесла Анна Австрийская. - Эти нравы были, может быть, терпимы во времена, когда раздробленное дворянство объединялось только ухаживанием за женщинами. В те времена царили женщины, поддерживая путем частых поединков отвагу мужчин. Но теперь, слава богу, во Франции только один повелитель. Этому повелителю должны быть посвящены все силы и все помыслы. Я не потерплю, чтобы моего сына лишали преданных слуг.
      И, повернувшись к молодой королеве, спросила:
      - Что делать с этой Лавальер?
      - Лавальер? - с изумлением подняла глаза МарияТерезия. - Я не слыхала этого имени.
      Этот ответ сопровождала ледяная улыбка, которая подходит только королевским устам.
      Принцесса сама была дочерью короля и отличалась большой гордостью и большим умом; однако слова Марии-Терезии уничтожили ее. И ей понадобилось несколько мгновений, чтобы прийти в себя.
      - Это одна из моих фрейлин, - поклонилась принцесса.
      - В таком случае, - произнесла Мария-Терезия тем же тоном, - это касается вас, сестра... а не нас.
      - Простите, - возразила Анна Австрийская, - это касается, меня. Я отлично понимаю, - продолжала она, многозначительно взглянув на принцессу, - почему ваше высочество сказали мне об этом.
      - Все, что исходит от вас, - криво улыбнулась англичанка-принцесса, исходит от самой мудрости.
      - Ее можно будет отослать в провинцию, - мягко заметила Мария-Терезия, - и устроить ей пенсию.
      - Из моей шкатулки! - живо прибавила принцесса.
      - Нет, нет, принцесса, - перебила Анна Австрийская, - не нужно шума. Король не любит, чтобы о дамах распускали дурные слухи. Пусть все это кончится посемейному. Принцесса, вы будете настолько любезны и пришлете сюда эту девушку... А вы, дочь моя, будьте добры оставить нас на несколько минут.
      Просьбы вдовствующей королевы были равносильны приказаниям. Мария-Терезия удалилась в свои покои, а принцесса велела пажу позвать Лавальер.
      XXXI
      ПЕРВАЯ ССОРА
      Лавальер вошла в комнаты королевы-матери, не подозревая, что против нее составлен опасный заговор. Она думала, что ее приглашали на дежурство, а в таких случаях королева-мать всегда была добра с ней. Кроме того, Лавальер не находилась в непосредственном подчинении у Анны Австрийской и имела с ней только официальные отношения; по прирожденной любезности и высокому положений) вдовствующая королева считала долгом придавать официальным отношениям как можно больше мягкости.
      Итак, Лавальер подошла к королеве-матери со спокойной и кроткой улыбкой, составлявшей ее главную прелесть. Анна Австрийская поманила девушку к своему креслу. В эту минуту вернулась принцесса и с самым равнодушным видом села подле свекрови, взяв рукоделие Марии-Терезии.
      Лавальер ждала, что ей тотчас же отдадут какое-нибудь приказание, но, увидев все эти приготовления, с любопытством стала вглядываться в лица королевы и принцессы.
      Анна размышляла. Принцесса выказывала полное безразличие, но ее безучастный вид способен был встревожить и не таких робких людей, как Лавальер.
      - Мадемуазель, - внезапно начала королева-мать, нисколько не стараясь смягчить свой испанский акцент, хотя всегда это делала, если говорила спокойно, - подойдитека поближе, поговорим о вас, раз вы у всех на устах.
      - Я? - воскликнула Лавальер, бледнея.
      - Не притворяйтесь, красавица! Вам известно о дуэли господина де Гиша с господином де Вардом?
      - Боже мой, ваше величество, вчера до меня дошли слухи о ней, - отвечала Лавальер.
      - А вы не предполагали, что будут такие слухи?
      - Как могла я предполагать это, ваше величество?
      - Дуэль никогда не бывает без причины, и вы, наверное, знали причину вражды двух противников.
      - Я не знаю ее, ваше величество.
      - Упорное отрицание довольно старый способ защиты, и вы слишком умны, мадемуазель, для того, чтобы прибегать к банальностям. Придумайте что-нибудь другое.
      - Боже мой, ваше величество пугаете меня своим ледяным тоном! Неужели я имела несчастье навлечь на себя немилость?
      Принцесса рассмеялась. Лавальер с изумлением посмотрела на нее.
      - Немилость? - переспросила Анна Австрийская. - Навлечь немилость? Вы не понимаете, что говорите, мадемуазель де Лавальер, я подвергаю немилости лишь тех людей, о которых я думаю. О вас же я вспомнила только потому, что о вас слишком много говорят, а я не люблю, когда фрейлины моего двора служат предметом разговоров.
      - Ваше величество делаете мне честь, обращаясь ко мне, - возразила испуганная Лавальер, - но я не понимаю, почему могут заниматься мной.
      - Так я сейчас расскажу. Господину де Гишу пришлось защищать вас.
      - Меня?
      - Да, вас. Он поступил по-рыцарски, а красивые искательницы приключений любят, чтобы рыцари ломали ради них копья. Но я ненавижу поединки и особенно ненавижу такого рода приключения... сделайте отсюда вывод.
      Лавальер упала к ногам королевы, но та повернулась к ней спиной. Она протянула руку к принцессе, которая засмеялась ей в глаза. Гордость заставила Лавальер подняться.
      - Ваше величество, - попросила она, - скажите мне, в чем я провинилась? Я вижу, что ваше величество осуждаете меня, не давая возможности оправдаться.
      - Вот как! - вскричала Анна Австрийская. - Слышите, какие красивые фразы, принцесса! Какие высокие чувства! Ни дать ни взять - инфанта, нареченная великого Кира, кладезь нежности и героических чувств! Видно, моя красавица, что вы общаетесь с коронованными особами.
      Лавальер почувствовала, что ее ранили в самое сердце, она не то что побледнела, но стала белой, как лилия, и силы покинули ее.
      - Я хотела вам сказать, - презрительно говорила королева, - что, если вы по-прежнему будете питать подобные чувства, вы так унизите нас, женщин, что нам будет стыдно стоять рядом с вами. Опомнитесь, мадемуазель. Кстати, я слышала, что вы невеста. Это правда?
      Лавальер прижала руку к сердцу, которому нанесена была новая рана.
      - Отвечайте же, когда с вами говорят!
      - Да, ваше величество.
      - Кто же ваш жених?
      - Виконт де Бражелон.
      - Вы знаете, что это для вас большое счастье, мадемуазель, и что вы, девушка без состояния, без положения в обществе... без особых личных достоинств, должны благословлять небо, дарующее вам такое будущее.
      Лавальер молчала.
      - Где находится виконт де Бражелон? - спросила королева.
      - В Англии, - отвечала принцесса, - куда, конечно, вскоре дойдут слухи об успехах мадемуазель.
      - Боже мой! - прошептала в отчаянии Лавальер.
      - Итак, мадемуазель, - сказала Анна Австрийская, - этого молодого человека вернут, и вы с ним куда-нибудь уедете. Если у вас другие намерения, - у девушек иногда бывают странные желания, - поверьте, я направлю вас на хороший путь: и не таких, как вы, я уже излечивала.
      Лавальер больше ничего не слышала. Безжалостная королева продолжала:
      - Я пошлю вас одну в такое место, где у вас будет возможность зрело подумать обо всем. Размышление охлаждает жар крови и рассеивает иллюзии молодости. Мне кажется, что вы поняли меня.
      - Ваше величество!
      - Ни слова больше!
      - Ваше величество, я не виновата в том, что вам угодно было предположить. Взгляните на мое отчаяние. Я так люблю, так почитаю ваше величество.
      - Лучше было бы, если бы вы не почитали меня, - усмехнулась королева. - Лучше было бы, если бы вы не были невинной. Уж не воображаете ли вы, что я посмотрела бы сквозь пальцы, если бы вы были виноваты?
      - Ваше величество, вы меня убиваете!
      - Пожалуйста, без комедий, не то я устрою вам такую развязку, что вы будете не рады. Ступайте к себе, и пусть урок послужит вам на пользу.
      - Ваше высочество, - проговорила Лавальер, обращаясь к герцогине Орлеанской и хватая ее за руку, - вы так добры, попросите за меня!
      - Я? - расхохоталась принцесса. - Я добра?.. Вы совсем не верите тому, что говорите, мадемуазель!
      И она резко отдернула руку.
      Вместо того чтобы испить до дна чашу унижения, Лавальер внезапно успокоилась и овладела собой; она сделала глубокий реверанс и ушла.
      - Ну, как, по-вашему, - спросила Анна Австрийская, - она будет продолжать?
      - Я не доверяю кротким и терпеливым характерам, - отвечала принцесса. - Терпеливое сердце необыкновенно мужественно; кроткий дух уверен в себе.
      - Ручаюсь вам, что она очень и очень подумает, прежде чем снова взглянуть на бога Марса.
      - Если только не вооружится его щитом, - возразила принцесса.
      Гордый взгляд королевы-матери был ответом на это не лишенное тонкости замечание. И обе дамы, почти уверенные в победе, отправились к Марии-Терезии, которая с притворным равнодушием ждала их.
      Было около половины седьмого. Король только что кончил дела и поужинал. Не теряя времени, он взял де СентЭньяна под руку и приказал ему проводить себя в комнату Лавальер. Придворный выразил крайнее изумление.
      - Что же тут странного? - сказал король. - Мне нужно освоить этот маршрут и сделать его привычным.
      - Но, государь, здешнее помещение фрейлин - настоящий фонарь: все видят, кто туда входит, кто выходит. Мне кажется, нужен какой-нибудь предлог... Вот, например...
      - Ну, какой?
      - Неугодна ли будет вашему величеству подождать, пока принцесса вернется к себе?
      - Никаких предлогов! Никаких ожиданий! Довольно играть в прятки, довольно тайн! Не вижу никакого бесчестия для короля Франции в том, что он будет разговаривать с умной девушкой. Пусть будет стыдно тому, кто дурно подумает об этом!
      - Простите меня, ваше величество, за избыток усердия...
      - Говори.
      - А королева?
      - Да, это правда, это правда! Я хочу, чтобы королева всегда была окружена почтением. Ну хорошо, сегодня вечером я нанесу визит мадемуазель де Лавальер, а потом придумаю какие тебе будет угодно предлоги. Завтра мы займемся этим, сегодня же у меня нет времени.
      Де Сент-Эньян ничего не ответил. Он пошел вперед, спустился с лестницы и пересек двор, чувствуя стыд, которого не могла подавить величайшая честь оказывать услугу королю. Дело в том, что де Сент-Эньян хотел сохранить свою репутацию в глазах принцессы и обеих королев. В то же время ему хотелось угодить мадемуазель де Лавальер, а сочетать то и другое было довольно сложно.
      Нужно заметить, что окна комнат королев и принцессы выходили во двор. У видя, как он провожает короля, эти три дамы порвали бы с ним всякие отношения, а авторитет этих высокопоставленных особ не мог быть уравновешен мимолетным влиянием фаворитки. Несчастный де Сент-Эньян, так мужественно оказывавший покровительство Лавальер в парке Фонтенбло, потерял всю свою уверенность, находясь в Париже на виду у всех. Он находил у этой девушки тысячу недостатков, и ему не терпелось сообщить о них королю.
      Но вот пытка кончилась; двор был пройден. Ни одна занавеска не поднялась, ни одно окно не открылось. Король шел быстро: его торопили нетерпение и длинные ноги де Сент-Эньяна, показывавшего ему дорогу. У дверей де Сент-Эньян хотел скрыться; король удержал его. Это была любезность, без которой придворный отлично обошелся бы. Ему пришлось войти вместе с Людовиком к Лавальер.
      При появлении короля молодая девушка вытерла глаза; король заметил это. Он стал ее расспрашивать с настойчивостью влюбленного.
      - Пустяки, государь, - улыбнулась она.
      - Но вы все же плакали?
      - Нет, государь.
      - Взгляните, де Сент-Эньян, разве я ошибаюсь?
      Де Сент-Эньяну необходимо было ответить, но он был в большом замешательстве.
      - Однако у вас красные глаза, - настаивал король.
      - Это от пыли, государь.
      - Нет, нет, у вас на лице нет того выражения довольства, которое так красит вас и делает такой привлекательной. Вы на меня не смотрите.
      - Государь!
      - Да что я говорю: вы избегаете моих взглядов!
      Она действительно отворачивалась.
      - Но, ради бога, что случилось? - спросил Людовик, охваченный лихорадочным волнением.
      - Повторяю, государь, пустяки; и я готова доказать вашему величеству, что я совершенно спокойна.
      - Вы говорите, что вы спокойны, а я вижу, что вы в замешательстве. Может быть, вас обидели, рассердили?
      - Нет, нет, государь!
      - Вы должны сказать мне об этом! - воскликнул король, сверкая глазами.
      - Никто, государь, не обижал меня, никто.
      - Так пусть же к вам вернется то мечтательно-веселое выражение лица, которым я любовался сегодня утром; сделайте мне одолжение!
      - Извольте, государь, извольте!
      Король топнул ногой.
      - Какая необъяснимая перемена! - воскликнул он.
      И Людовик взглянул на Сент-Эньяна, который тотчас заметил подавленный вид Лавальер. Но напрасно просил Людовик, напрасны были его попытки рассеять ее печаль, вывести ее из оцепенения. Эта скрытность показалась королю оскорбительной; он стал подозрительно осматриваться.
      В комнате Лавальер висел миниатюрный портрет Атоса. Король заметил этот портрет, черты лица Атоса очень напоминали Бражелона, потому что изображение было сделано в молодые годы графа. И он не спускал с миниатюры грозного взора.
      Лавальер была так угнетена и так далека от мысли об этом портрете, что не могла догадаться о причине озабоченности короля. А король невольно вспомнил, что Лавальер и Бражелон были близки с раннего детства. Он вспомнил о помолвке, которая была следствием этой близости. Он вспомнил, как Атос просил у него руки Лавальер для Рауля.
      И Людовик вообразил, что по возвращении в Париж Лавальер получила из Лондона известия, затмившие его образ, образ короля. Тотчас же его ужалил овод, который называется ревностью. Снова он принялся с горечью допрашивать ее. Лавальер не могла отвечать: ей пришлось бы сказать все, обвинить королеву, обвинить принцессу. А это значило бы начать открытую борьбу с двумя высокопоставленными и могущественными женщинами.
      Ей казалось сперва, что раз она не скрывала от короля ничего происходившего в ней, то король должен был прочитать правду в ее сердце, несмотря на ее молчание. Ей казалось, что если он действительно любит ее, то должен все понять, обо всем догадаться. Разве взаимное влечение не есть божественное пламя, освещающее все, что творится в сердце, и избавляющее действительно любящих от необходимости говорить?
      Поэтому она замолчала, закрыв лицо руками и ограничиваясь только вздохами да слезами. Эти слезы и вздохи, которые сначала растрогали, а потом испугали Людовика XIV, теперь стали раздражать его.
      Король не выносил сопротивления, хотя бы даже это сопротивление выражалось вздохами и слезами. Его слова стали колючими, требовательными, резкими. Это усилило страдания молодой девушки, но она мужественно переносила и новое испытание. Король перешел к прямому обвинению. Лавальер даже не пыталась защищаться; в ответ она только отрицательно качала головой, повторяя лишь два слова, всегда вырывающиеся из погруженных в глубокую печаль сердец:
      - Боже мой, боже мой!
      Однако этот крик боли не только не успокаивал, но еще увеличивал раздражение короля... Это был призыв к силе, стоявшей выше него, к существу, которое могло защитить от него Лавальер.
      К тому же он находил поддержку в де Сент-Эньяне.
      Де Сент-Эньян, как мы видели, чувствовал, что собирается гроза; он не знал, какой степени может достигнуть любовь Людовика XIV. Зато он ясно предугадывал, что на бедную Лавальер скоро обрушатся удары королев и принцессы, и был не настолько рыцарем, чтобы не бояться водоворота, который мог увлечь и его.
      Поэтому де Сент-Эньян на все обращения короля отвечал только словами, произносимыми вполголоса, или отрывистыми жестами стараясь подлить масла в огонь и привести размолвку к открытой ссоре, после которой ему не придется больше компрометировать себя, сопровождая своего высокого покровителя к Лавальер. Король раздражался все больше и больше. Скрестив руки, он остановился перед Луизой.
      - В последний раз спрашиваю вас, мадемуазель, угодно вам отвечать? Угодно вам объяснить причину этой перемены, своего непостоянства, капризов?
      - Чего вы от меня хотите, боже мой? - прошептала Лавальер. - Вы видите, государь, что сейчас я душевно разбита. Вы видите, что у меня нет ни воли, ни мыслей, ни слов!
      - Неужели так трудно сказать правду? Вам понадобилось бы для этого меньше слов, чем вы только что произнесли!
      - Правду о чем?
      - Обо всем.
      Слова правды действительно поднимались к устам от сердца Лавальер. Ее руки сделали было движение, но уста остались безмолвными, и руки опустились. Бедняжка еще не чувствовала себя настолько несчастной, чтобы решиться на подобное признание.
      - Я ничего не знаю, - пролепетала она.
      - О, это больше, чем кокетство, больше, чем каприз, - воскликнул король, - это предательство!
      На этот раз ничто его не остановило, и он, не оглядываясь, выбежал из комнаты с жестом, полным отчаяния. Де Сент-Эньян последовал за ним, очень довольный, что дело приняло такой оборот. Людовик XIV остановился только на лестнице и сказал, судорожно хватаясь за перила:
      - Как недостойно, однако, я был одурачен.
      - Каким образом, государь? - спросил фаворит.
      - Де Гиш дрался за виконта де Бражелона. А этого Бражелона...
      - Да, государь?
      - Этого Бражелона она все еще любит. Право, де Сент-Эньян, я умру от стыда, если через три дня у меня останется хоть капля любви к ней.
      И Людовик XIV быстро пошел дальше.
      - Ах, я ведь говорил вашему величеству! - повторял де Сент-Эньян, следуя за королем и робко поглядывая на все окна.