Романы Александра Дюма - Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя

      - Что делать? - спросил Ив.
      - Нас потопят, - сказал Генек, - отпустите нам наши грехи, монсеньер.
      И моряки стали на колени перед епископом.
      - Вы забываете, что вас видят, - проговорил Арамис.
      - Ваша правда, монсеньер, - устыдившись своей слабости, ответили на это бретонцы. - Приказывайте, монсеньер, мы готовы отдать за вас нашу жизнь.
      - Подожди! - молвил Арамис.
      - Как это?
      - Да, подождем; неужели для вас не ясно, что, попытайся мы скрыться, нас, как вы сами сказали, потопят?
      - Но благодаря темноте нам, быть может, удастся все же уйти незамеченными?
      - О, - произнес Арамис, - у них есть, конечно, запас греческого огня, и с его помощью нам не дадут ускользнуть.
      И почти тотчас же, как бы в подтверждение слов Арамиса, с корабля медленно поднялось новое облако дыма, из середины которого вылетела огненная стрела; описав в воздухе крутую дугу, наподобие радуги, она упала на воду и, несмотря на это, продолжала гореть, освещая пространство диаметром с четверть лье.
      Бретонцы в ужасе переглянулись.
      - Вот видите, - заметил Арамис, - я говорил, что лучше всего подождать их прибытия.
      Весла выпали из рук моряков, и лодка, перестав двигаться, закачалась на гребнях волн.
      Стало совсем темно; корабль продолжал приближаться. С наступлением темноты он, казалось, удвоил быстроту хода. Время от времени, словно коршун, приподымающий над гнездом голову на окровавленной шее, он перебрасывал через борт струю страшного греческого огня, падавшего посреди океана и пылавшего ослепительно белым пламенем.
      Наконец корабль подошел на расстояние мушкетного выстрела. На его палубе в полном составе выстроилась команда; люди были вооружены до зубов; у пушек замерли канониры, дымились зажженные фитили. Можно было подумать, что этому кораблю предстоит напасть на фрегат и сражаться с превосходящим по силе противником, а не захватить лодку с четырьмя сидящими в ней людьми.
      - Сдавайтесь! - крикнул в рупор командир корабля.
      Бретонцы посмотрели на Арамиса. Арамис кивнул головой.
      Ив нацепил на багор белую тряпку, заполоскавшуюся на ветру. Это означало то же, что спустить флаг. Корабле мчался, как скаковой конь. С него снова выбросили ракету; она упала в двадцати шагах от баркаса и осветила его ярче, чем солнечный луч в разгар дня.
      - При первой попытке к сопротивлению, - предупредил командир корабля, - стреляем!
      Солдаты взяли мушкеты наизготовку.
      - Ведь мы говорим, что сдаемся! - крикнул Ив.
      - Живыми, живыми, капитан! - гаркнуло несколько возбужденных солдат. - Надо взять их живыми!
      - Да, да, живыми, - подтвердил капитан.
      И, обернувшись к бретонцам, он добавил:
      - Вашей жизни, друзья мои, ничто не грозит; это относится только к господину д'Эрбле.
      Арамис неприметно для окружающих вздрогнул. На одно мгновение взгляд его, остановившись на одной точке, хотел измерить, казалось, глубину океана, поверхность которого была освещена последними вспышками греческого огня.
      - Вы слышите, монсеньер? - спросили бретонцы,
      - Да.
      - Что будем делать?
      - Принимайте условия.
      - А вы, монсеньер?
      Арамис наклонился над бортом лодки и опустил свои тонкие белые пальцы в зеленоватую морскую волну, которой он улыбнулся, как другу.
      - Принимайте условия! - повторил он.
      - Мы принимаем ваши условия, - сказали бретонцы, - но что нам будет порукой, что вы сдержите свое обещание?
      - Слово французского дворянина, - ответил офицер. - Клянусь моим званием и моим именем, что жизнь всех вас, за исключением жизни господина д'Эрбле, в безопасности. Я лейтенант королевского фрегата "Помона", и мое имя Луи-Констан де Пресиньи.
      Арамис, уже склонившийся над бортом, уже наполовину высунувшийся из лодки, вдруг резким движением поднял голову, встал во весь рост и с загоревшимися глазами и улыбкою на губах произнес таким тоном, будто отдавал приказание:
      - Подайте трап, господа.
      Мы повиновались. Ухватившись за веревочные поручни трапа, Арамис первым поднялся на корабль; моряки, ожидавшие увидеть на его лице страх, были несказанно удивлены, когда он уверенными шагами подошел к капитану и, пристально посмотрев на него, сделал рукой таинственный и никому не ведомых - знак, при виде которого офицер побледнел, задрожал и опустил голову...
      Тогда, не говоря ни слова, Арамис поднял левую руку к глазам командира и показал ему драгоценный камень на перстне, украшавшем безымянный палец его левой руки. Делая этот жест, Арамис, исполненный ледяного, безмолвного и высокомерного величия, был похож на императора, протягивающего руку для поцелуя.
      Командир, на мгновение поднявший голову, снова склонился пред ним с выражением самой глубокой почтительности. Затем, протянув руку к корме, где помещалась его каюта, он отошел в сторону, чтобы пропустить вперед Арамиса. Трое бретонцев, поднявшихся на палубу корабля вслед за своим епископом, с изумлением переглядывались. Весь экипаж молчал.
      Через пять минут командир вызвал своего помощника, тотчас же явившегося к нему, и приказал держать курс на Коронь.
      Пока исполняли это приказание командира, Арамис снова появился на палубе и сел у самого борта.
      Наступила ночь, луна еще не показалась на небе, и было темно, но Арамис тем не менее упорно смотрел в ту сторону, где находился Бель-Иль. Тогда Ив подошел к командиру, который снова занял свой пост на мостике, и тихо, с робостью в голосе обратился к нему с вопросом:
      - Куда мы идем, капитан?
      - Мы идем согласно желанию монсеньера, - отвечал офицер.
      Арамис провел ночь на палубе, прислонившись к борту.
      На следующий день Ив, подойдя к нему, подумал, что ночь, должно быть, была очень сырой, так как дерево, к которому была прислонена голова епископа, была мокрым, как от росы. Кто знает! Не была ли эта роса первыми слезами, пролившимися из глаз Арамиса? Какая же еще эпитафия могла бы сравняться с этой, славный Портос!
      XXXIII
      ДОЗОР Г-НА ДЕ ЖЕВРА
      ДаАртаньян не привык к сопротивлению такого рода, как то, с которым он только что встретился. Вот почему он прибыл в Нант в состоянии крайнего раздражения. Раздражение у этого могучего человека проявлялось в стремительном натиске, против которого до сих пор могли устоять лишь немногие, будь они королями или титанами.
      ДаАртаньян - обезумевший, дрожащий от гнева - тотчас же направился в замок и заявил, что ему нужно пройти к королю. Было около семи часов утра, но со времени прибытия в Нант король вставал очень рано.
      Дойдя до известного нам коридора, ДаАртаньян встретился с г-ном де Жевром, который очень учтиво остановил капитана, прося не говорить слишком громко, чтобы не разбудить короля.
      - Король спит? - спросил ДаАртаньян. - Не стану его беспокоить. Как вы полагаете, в котором часу он проснется?
      - Приблизительно часа через два; король работал всю ночь.
      ДаАртаньян возвратился в половине десятого. Ему сказали, что король завтракает.
      - Вот и отлично, - улыбнулся он, - я переговорю с его величеством за столом...
      Господин де Бриенн сообщил даАртаньяну, что король не желает, чтобы его беспокоили за едой, и велел никого не впускать, пока он не встанет из-за стола.
      - Но вы, должно быть, не знаете, господин секретарь, - сказал ДаАртаньян, косо посматривая на де Бриенна, - что мне дано разрешение входить к королю в любой час дня и ночи.
      Бриенн мягко взял капитана под руку:
      - Только не в Нанте, дорогой господин ДаАртаньян; на время этого путешествия король изменил заведенные прежде порядки.
      ДаАртаньян, немного остыв, спросил, к которому часу король встанет из-за стола.
      - Неизвестно, - ответил Бриенн.
      - Как это неизвестно? Что это значит? Неизвестно, сколько времени будет кушать король? Обычно он проводит за столом час, но если воздух Луары способствует аппетиту, готов допустить, что завтрак его величества продлится часа полтора. Полагаю, что этого совершенно достаточно. Итак, я подожду его здесь.
      - Простите, дорогой господин ДаАртаньян, но ведено в этот коридор никого не впускать, и ради этого я здесь и дежурю.
      ДаАртаньян почувствовал, как кровь - уже во второй раз - бросилась ему в голову. Он быстро вышел, чтобы не осложнить дела каким-нибудь резким выпадом.
      Выйдя наружу, он принялся размышлять.
      "Король, - сказал он себе, - не хочет видеть меня, это бесспорно; он сердится, этот юноша. Он боится слов, которые, быть может, ему пришлось бы выслушать от меня. Да, но в это самое время осаждают Бель-Иль, хватают или даже убивают моих друзей... Бедный Портос! Что касается достопочтенного Арамиса, то у него наготове достаточно хитроумных уловок, и за него я спокоен... Но нет, нет, и Портос еще вовсе не инвалид, и Арамис не выживший из ума старый хрыч... Один своей силой, другой своей хитростью зададут работу солдатам его величества. Кто знает? Быть может, эти два храбреца снова устроят в назидание христианнейшему монарху второй бастион Сен-Жерве?.. Я не отчаиваюсь. У них есть и пушки и гарнизон. И все же, - продолжал даАртаньян, покачав головой, - мне кажется, что для них было бы лучше, если б мне удалось пресечь эту борьбу. Если бы дело касалось лично меня, я не стал бы сносить ни презрительного отношения, ни измены со стороны короля; но ради друзей я готов вытерпеть и грубость, и оскорбление, и все что угодно. Не пойти ли к Кольберу? Вот человек, которого я должен держать в постоянном страхе. Ну что же, идем к Кольберу!"
      И даАртаньян решительно отправился в путь. Придя к министру, он узнал, что Кольбер находится в Нантском замке, у короля.
      - Превосходно! - воскликнул он. - Вот и снова настали те времена, когда я без конца мерил шагами парижские улицы от де Тревиля к кардиналу, от кардинала к королеве, а от королевы к Людовику Тринадцатому. Вот уж подлинно: люди, старея, возвращаются к детству.
      В замок!
      И он вернулся в замок. Оттуда выходил г-н Дион.
      Он протянул даАртаньяну обе руки и сообщил, что король будет занят весь вечер, даже всю ночь и что отдан приказ никого к нему не впускать.
      - Даже, - вскричал даАртаньян, - капитана, принимающего пароль? Это неслыханно!
      - Даже капитана, принимающего пароль, - отвечал де Лион.
      - Раз так, - сказал оскорбленный до глубины души даАртаньян, - раз капитану мушкетеров, который всегда имел доступ в спальню его величества, запрещен вход в королевский кабинет или столовую, это значит, что король или умер, или подверг опале своего капитана. В обоих случаях этот капитан ему больше не нужен. Будьте любезны, господин де Лион, пойти к королю, раз вы в милости, и без обиняков доложить ему, что я прошу об отставке.
      - ДаАртаньян, берегитесь! - остановил его де Лион.
      - Идите, ради дружбы ко мне.
      И он тихонько подтолкнул его к двери королевского кабинета.
      - Иду, - поклонился де Лион.
      В ожидании его возвращения даАртаньян принялся ходить большими шагами по коридору.
      Лион возвратился.
      - Что же сказал король? - спросил даАртаньян.
      - Он сказал: "Хорошо", - ответил Лион.
      - Сказал: "Хорошо"! - вспылил капитан. - Значит, он принимает мою отставку? Отлично! Вот я и свободен! Я горожанин, господин де Лион; до приятного свидания, господин де Лиан! Прощай, замок, прощай, коридор, прощай, передняя короля! Горожанин, который наконец-то свободно вздохнет, приветствует вас!
      С этими словами капитан выскочил с террасы на лестницу, ту самую, на ступеньках которой он нашел обрывки записки Гурвиля. Спустя пять минут он входил в гостиницу, где, по обычаю всех высших военных чинов, расквартированных в замке, он нанял, как тогда говорили, частную комнату.
      Но вместо того чтобы сбросить с себя плащ и шпагу, он осмотрел свои пистолеты, высыпал деньги в большой кожаный кошель, послал за своими лошадьми, находившимися в конюшне при замке, и отдал распоряжение готовиться к отъезду в Ванн, куда хотел добраться в течение ночи.
      Все было исполнено согласно его желанию. Но в восемь часов вечера, когда он садился уже на коня, перед гостиницей появился де Жевр и с ним двенадцать гвардейцев.
      ДаАртаньян увидел краешком глаза и тринадцать всадников, и тринадцать коней, но, притворившись, что ничего не заметил, продолжал как ни в чем не бывало устраиваться в седле. Де Жевр подъехал к нему.
      - Господин даАртаньян! - громко окликнул он мушкетера.
      - А, господин де Жевр, добрый вечер!
      - Вы, кажется, садитесь в седло?
      - Даже больше, я уже сел, как видите.
      - Хорошо, что я успел вас застать!
      - Вы меня ищете?
      - Боже мой... да!
      - Бьюсь об заклад, что по приказанию короля.
      - Да.
      - Как два или три дня назад я разыскивал господина Фуке.
      - О!
      - Неужели вы собираетесь церемониться со мною?
      Излишние хлопоты! Скажите сразу, что вы меня арестуете.
      - Арестую вас? Боже мой, нет!
      - В таком случае почему вы являетесь ко мне с двенадцатью всадниками?
      - Я еду с дозором.
      - Недурно! И, едучи с дозором, прихватываете меня?
      - Я вас отнюдь не прихватываю, а встречаю и прошу ехать со мной.
      - Куда?
      - К королю.
      - Прекрасно! - насмешливо бросил ДаАртаньян.
      Значит, король наконец-то освободился от дел?
      - Ради бога, дорогой капитан, - тихо сказал де Жевр мушкетеру, - не компрометируйте себя без нужды; солдаты вас слышат.
      ДаАртаньян рассмеялся:
      - Едем! Арестованных помещают между шестью первыми и шестью вторыми солдатами.
      - Но так как я вас не беру под арест, вы поедете, если вам будет угодно, за мной.
      - С вашей стороны, сударь, это весьма учтиво, и вы правы; если б мне пришлось ездить дозором вокруг вашей частной квартиры, то я был бы с вами отменно учтив; могу вас уверить в этом. Теперь окажите мне следующую любезность. Чего хочет король?
      - О, король в ярости!
      - Ну, раз король потрудился впасть в ярость, он с таким же успехом потрудится успокоиться, вот и все. Поверьте, я от этого не умру.
      - Конечно... но...
      - Меня пошлют составить компанию этому бедному господину Фуке? Черт возьми! Господин Фуке порядочный человек. Мы с ним поладим, клянусь вам!
      - Вот мы и прибыли, - объявил де Жевр. - Ради бога, капитан, сохраняйте спокойствие в присутствии короля!
      - До чего же вы, сударь, любезны со мной! - усмехнулся ДаАртаньян, смотря де Жевру в лицо. - Мне говорили, будто вы очень не прочь присоединить моих мушкетеров к вашим гвардейцам; на этот раз случай как будто благоприятствует этому.
      - Боже меня упаси воспользоваться им, капитан!
      - Почему?
      - По очень многим причинам, и потом, займи я ваше место после того, как взял вас под арест...
      - А, вы сознаетесь, что взяли меня под арест?
      - Нет, нет!
      - Ну, пусть будет по-вашему - встретили... Если, как вы говорите, вы займете мое место после того, что встретили меня во - время дозора...
      - Ваши мушкетеры при первой же учебной стрельбе по оплошности выстрелят в мою сторону.
      - Не стану этого отрицать. Они меня здорово любят!
      Жевр, попросив даАртаньяна пройти вперед, повел его прямо к дверям кабинета, где король уже ожидал мушкетера. Здесь Жевр с даАртаньяном остановились, причем Жевр стал за спиною своего коллеги. Было отчетливо слышно, как король громко разговаривает с Кольбером. Стоя несколько дней назад в той же передней, Кольбер мог слышать, как король громко разговаривал с даАртаньяном.
      Между тем гвардейцы де Жевра оставались, не спешиваясь, перед главными воротами замка, и по городу поползли слухи о том, что по приказанию короля только что арестован капитан мушкетеров.
      Солдаты даАртаньяна, прослышав об этом, пришли в волнение; все напоминало доброе старое время Людовика XIII и де Тревиля; собирались кучки возбужденных людей; мушкетеры толпились на лестницах; снизу, со двора, подымался ропот, похожий на гулкие вздохи волн во время прилива; этот ропот докатывался до верхних этажей замка.
      Де Жевр явно тревожился. Не отрываясь, смотрел он на гвардейцев, которых осыпали вопросами взволнованные мушкетеры. Гвардейцы перестроились и отъехали в сторону. Они также начинали проявлять беспокойство.
      ДаАртаньяна, разумеется, все это тревожило далеко не в такой степени, как де Жевра, командира гвардейцев. Войдя в переднюю, он уселся у окна и, следя своим орлиным взором за всем происходящим внизу, ни разу даже не повел бровью.
      От него не укрылись признаки все нарастающего волнения, вызванного слухом об его аресте гвардейцами. Он предугадывал момент, когда произойдет взрыв, а его предвидения, как известно, отличались большой прозорливостью,
      "Черт подери, а ведь было бы забавно, - подумал он, - если б сегодня вечером мои преторианцы провозгласили меня королем Франции. Вот когда бы я посмеялся!"
      Но в самый напряженный момент все разом стихло.
      Гвардейцы, мушкетеры, офицеры, солдаты, ропот и возбуждение - все поникло, исчезло, растаяло; ни бури, ни угрозы, ни бунта. Несколько слов успокоили разгулявшиеся волны. Король велел Бриенну крикнуть в толпу:
      - Тише, господа, вы мешаете королю!
      ДаАртаньян вздохнул.
      "Конечно, - сказал он себе. - Нынешние мушкетеры - не чета тем, что были при его величестве короле Людовике Тринадцатом. Конечно!"
      - Господин ДаАртаньян, к королю! - объявил придворный лакей.
      XXXIV
      КОРОЛЬ ЛЮДОВИК XIV
      Король сидел в кабинете спиной к входу. Прямо пред ним было зеркало, в котором, не отрываясь от просмотра бумаг, он мог видеть всех входящих к нему. Когда вошел ДаАртаньян, он ничем не показал, что заметил его, но прикрыл свои письма и карты зеленою тканью, служившей ему для ограждения его тайн от постороннего глаза.
      ДаАртаньян понял, что король умышленно не замечает его, и замер у него за спиной, так что Людовику, который не слышал позади себя никакого движения и только краешком глаза видел своего капитана, пришлось в конце концов спросить:
      - Здесь ли господин ДаАртаньян?
      - Я здесь, - ответил, подходя к столу короля, мушкетер.
      - Ну, сударь, - сказал король, устремив на него свой ясный, пристальный взгляд, - что вы можете сообщить?
      - Я, ваше величество? - отвечал ДаАртаньян, наблюдавший за тем, каков будет первый выпад противника, чтобы ответить на него достойным ударом. - Я? Мне нечего сообщить вашему величеству, положительно нечего, кроме, пожалуй, того, что я арестован и вот перед вами!
      Король собирался ответить, что он не приказывал арестовать даАртаньяна, но эта фраза показалась ему похожей на извинение, и он промолчал. ДаАртаньян также упорно хранил молчание.
      - Сударь, - спросил наконец король, - с какой целью, по-вашему, посылал я вас на Бель-Иль? Говорите, прошу вас.
      Произнося эти слова, король в упор смотрел на своего капитана. ДаАртаньян обрадовался: король уступал ему первую роль.
      - Кажется, - ответил он, - ваше величество удостоили задать мне вопрос - с какой целью вы посылали меня на Бель-Иль?
      - Да, сударь.
      - Ваше величество, я ничего об этом не знаю: это следует спрашивать не у меня, а у бесконечного числа офицеров разного ранга, которым было дано бесконечное число приказов разного рода, тогда как мне, начальнику экспедиции, ничего определенного сказано не было.
      Король был задет за живое и выдал себя своим ответом.
      - Сударь, - сказал он, - приказы были вручены тем, кому доверяли.
      - Поэтому-то я и был удивлен, ваше величество, что такой капитан, как я, равный по положению маршалам Франции, оказался под началом пяти или шести лейтенантов и майоров, неплохих, быть может, шпионов, но совершенно не способных вести за собой войска. Вот в связи с чем я и позволил себе явиться к вашему величеству за объяснениями, но мне отказали в приеме. Это было последним оскорблением, нанесенным безупречному воину, и оно вынудило меня покинуть королевскую службу.
      - Сударь, - перебил король, - вам кажется, что вы все еще живете в те времена, когда короли пребывали, как это, по вашим словам, произошло с вами, под началом ив полнейшей зависимости у своих подчиненных. Вы, повидимому, совершенно забыли, что король отдает отчет в своих действиях одному богу.
      - Я ничего не забыл, ваше величество, - проговорил мушкетер, в свою очередь задетый этим укором. - Впрочем, я не могу понять, как честный человек, спрашивая короля, в чем он дурно служил ему, оскорбляет его.
      - Да, сударь, вы дурно служили мне, потому что были заодно с моими врагами и действовали вместе с ними против меня.
      - Кто же ваши враги, ваше величество?
      - Те, против кого я послал вас, сударь.
      - Два человека! Враги вашей армии? Невероятно, ваше величество!
      - Не вам судить о моих повелениях.
      - Но мне судить о моей дружбе.
      - Кто служит друзьям, тот не служит своему государю.
      - Я это настолько хорошо понял, что почтительно попросил ваше величество об отставке.
      - И я ее принял. Но прежде чем мы с вами расстанемся, я хочу представить вам доказательство, что умею держать свое слово.
      - Ваше величество сдержали больше, чем слово, - произнес даАртаньян с холодной насмешкой, - так как ваше величество распорядились арестовать меня, а этого ваше величество не обещали.
      Король пропустил мимо ушей эту колкую шутку и серьезным тоном добавил:
      - Видите, сударь, к чему принудило меня ваше непослушание.
      - Мое непослушание? - вскричал даАртаньян, покраснев от гнева.
      - Это самое деликатное слово, которое я подыскал.
      Мой план состоял в том, чтобы схватить мятежников и подвергнуть их наказанию; должен ли я был беспокоиться, друзья ли они вам или нет?
      - Но это не могло не беспокоить меня, - отвечал даАртаньян. - Посылать меня ловить моих ближайших друзей, чтобы притащить их на ваши виселицы, с вашей стороны, ваше величество, было исключительно жестоко.
      - Это было, сударь, испытанием верности мнимых слуг, которые едят мой хлеб и обязаны защищать мою особу от посягательств. Испытание не удалось, господин даАртаньян.
      - На одного дурного слугу, которого теряет ваше величество, найдется десяток, которые сегодня уже прошли успешно испытание верности, - сказал с горечью д'Артаньян. - Выслушайте меня, ваше величество: я не привык к такой службе. Я строптивый воин, когда от меня требуются злые дела. Затравить насмерть двух человек, о жизни которых просил господин фуке, тот, кто спас ваше величество, на мой взгляд, - злое дело. К тому же эти два человека - мои друзья. Они не представляют собой опасности, но их беспощадно преследует слепой гнев короля. Почему бы не позволить им скрыться? Какое преступление совершили они? Допускаю, что вы не даете мне права судить об их поведении. Но зачем же подозревать меня прежде, чем я начал действовать? Окружать шпионами? Позорить перед всей армией? Зачем доводить меня, к которому вы до сих пор питали неограниченное доверие, меня, который тридцать лет служил королевскому дому и доставил тысячи доказательств своей безграничной преданности (сегодня мне приходится вспомнить об этом, потому что меня обвиняют), зачем доводить меня до того, чтобы я смотрел, как три тысячи солдат идут в битву против двух человек?
      - Можно подумать, сударь, что вы забыли, что сделали со мной эти люди, - глухим голосом проговорил Людовик XIV, - и что, если бы это зависело только от них, меня бы уже не существовало на свете.
      - Ваше величество, можно подумать, что вы забыли о том, как вел себя при этом событии я.
      - Довольно, господин даАртаньян! Хватит этих властных привычек. Я не допущу, чтобы частные интересы причиняли ущерб моим интересам. Я создаю государство, в котором будет один хозяин, и этим хозяином буду я. Когда-то я уже обещал вам это. Пришла пора выполнить обещание. Вы хотите быть свободным в своих поступках, вы хотите, руководствуясь исключительно своими привязанностями и вкусами, мешать осуществлению моих планов и спасать от заслуженной кары моих врагов. Ну что ж! Мне остается или сокрушить вас, или расстаться с вами. Ищите себе более удобного господина! Я знаю, что другой король вел бы себя иначе и, быть может, позволил бы властвовать над собой, чтобы, при случае, отправить вас составить компанию господину Фуке и многим другим, но у меня хорошая память, и за былые заслуги человек в моих глазах имеет священное право на благодарность и безнаказанность. И вот, единственным наказанием за нарушение дисциплины, которое я наложу на вас, господин даАртаньян, будет этот урок, и ничего больше. Я не стану подражать моим предкам в гневе, как не подражаю им в милости. Есть и другие причины, побуждающие меня к мягкости по отношению к вам: прежде всего, вы человек умный, больше того, очень умный, решительный, благородный, и вы будете отличным слугою того, кто подчинит вас своей воле; лишь в этом случае вы перестанете находить основания к неповиновению своему господину. Ваше друзья побеждены или уничтожены мною Точек опоры, поддерживавших вашу строптивость, больше не существует; я их выбил из-под нее. В настоящий момент я могу положительно утверждать, что мои солдаты взяли в плен или убили бель-ильских мятежников.
      Д'Артаньян побледнел.
      - Взяли в плен или убили! - воскликнул он. - О ваше величество, если вы обдуманно произнесли эти слова, если вы были уверены в том, что сообщаете правду, я готов забыть все то, что есть справедливого и великодушного в сказанном вами и назвать вас королем-варваром, бездушным, злым человеком. Но я прощаю вам ваши слова, - бросил он с гордой усмешкой. Я прощаю их юному королю, который не знает, не может понять, что представляют собою такие люди, как господин д'Эрбле, как господин дю Валлон, как я, наконец. Взяты в плен или убиты? Ах, ваше величество, скажите, прошу вас, если новость, сообщенная вами, соответствует истине, во сколько людьми и деньгами обошлась вам эта победа? И мы подсчитаем, стоила ли игра свеч.
      Король в гневе подошел к даАртаньяну и сказал:
      - Господин д'Артаньян, так может говорить только мятежник. Будьте любезны ответить, кто король Франции? Или, быть может, вы знаете еще одного короля?
      - Ваше величество, - холодно произнес капитан мушкетеров. - Мне вспоминается, как однажды утром - это произошло в Во - вы обратились с тем же вопросом к довольно большому числу людей, и никто, кроме меня, не сумел на него ответить. Если я узнал короля в тот день, когда это было делом нелегким, то, полагаю, не имеет ни малейшего смысла спрашивать меня об этом сегодня, когда мы с вами, ваше величество, находимся наедине.
      Людовик XIV опустил глаза. Ему почудилось, будто между ним и даАртаньяном, чтобы напомнить ему об этом ужасном дне, проскользнула тень его несчастного брата Филиппа.
      Почти в то же мгновение вошел офицер; он вручил Людовику депешу, читая которую король изменился в лице. Это не укрылось от д'Артаньяна. Перечитав вторично эту депешу, король как бы оцепенел; некоторое время он молча сидел в своем кресле; затем, внезапно решившись, Людовик XIV молвил:
      - Сударь, то, о чем мне сообщают, вы узнаете несколько позже, и помимо меня; поэтому будет лучше, если я сам расскажу вам о содержании этого донесения; узнайте же о нем из уст самого короля. На Бель-Иле имело место сражение.
      - А, - спокойно произнес даАртаньян, хотя сердце его было готово выпрыгнуть из груди. - Ну и что же, ваше величество?
      - То, сударь, что я потерял сто шесть человек.
      В глазах даАртаньяна блеснули радость и гордость.
      - А мятежники?
      - Мятежники скрылись, - ответил король.
      ДаАртаньян не удержался от радостного восклицания.
      - Но мой, флот, - добавил король, - обложил БельИль, и я убежден, что через это кольцо не прорвется ни одна лодка.
      - Значит, - продолжил мушкетер, возвращенный к своим мрачным мыслям, - значит, если удастся захватить господ д'Эрбле и дю Валлона...
      - Их повесят, - холодно сказал король.
      - И они знают об этом? - спросил даАртаньян, скрывая охватившую его дрожь.
      - Они знают, так как вы сами должны были поставить их об этом в известность, знают, поскольку это известно решительно всем.
      - В таком случае, ваше величество, живыми их не возьмут, ручаюсь вам в этом.
      - Вот как, - небрежно бросил король, берясь снова за полученное им донесение. - Ну что же, в таком случае их возьмут мертвыми, господин даАртаньян, а это в конце гонцов то же самое, поскольку я велел их взять лишь затем, чтоб повесить.
      ДаАртаньян вытер лоб, на котором выступила испарина.
      - Когда-то я обещал вам, сударь, - продолжал Людовик XIV, - что я стану для вас любящим, великодушным и ровным в обращении государем. Вы единственный человек прежнего времени, достойный моего гнева и моей дружбы. Я не стану отмеривать вам ни то, ни другое в зависимости от вашего поведения. Могли бы вы, господин даАртаньян, служить королю, в королевстве которого была бы еще целая сотня других, равных ему королей? Мог бы я при подобной слабости осуществить свои великие замыслы, прошу вас, ответьте мне? Видели ли вы когда-либо художника, который создавал бы значительные произведения, пользуясь не повинующимся ему орудием? Прочь, сударь, прочь эту старую закваску феодального своеволия! Фронда, которая тщилась погубить королевскую власть, в действительности укрепила ее, так как сняла с нее давнишние путы. Я хозяин у себя в доме, господин даАртаньян, и у меня будут слуги, которые, не имея, быть может, присущих вам дарований, возвысят преданность и покорность воле своего господина до настоящего героизма. Разве важно, спрашиваю я вас, разве важно, что бог не дал дарований рукам и ногам? Он дал их голове, а голове - и вы это знаете - повинуется все остальное. Эта голова - я!
      ДаАртаньян вздрогнул. Людовик продолжал говорить, словно ничего не заметил" хотя в действительности от него не укрылось, какое впечатление он произвел на своего собеседника.
      - Теперь давайте заключим договор, который я обещал вам в Блуа, когда вы как-то застали меня очень несчастным. Оцените, сударь, и то, что я никого не заставляю расплачиваться за те слезы стыда, которые я тогда проливал. Оглянитесь вокруг себя, и вы увидите, что все великие головы почтительно склоняются предо мной.