Романы Александра Дюма - Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя

      - Смерть им! Смерть! - кричали пятьдесят тысяч глоток.
      - Да, смерть им, смерть! - ревело несколько десятков особенно яростных голосов, точно отвечая толпе.
      - Вздернуть их, вздернуть! Да здравствует король! - кричала толпа.
      - Король? - пробормотал ДаАртаньян. - Удивительно! Я полагал, что не король, а Кольбер приказал их повесить.
      В эту минуту в толпе началась давка; шествие осужденных остановилось.
      Люди со смелыми, решительными лицами, которых заметил ДаАртаньян, так поспешно и энергично толкались, протискивались и напирали, что добрались почти до цепи стрелков. Процессия снова тронулась. Вдруг люди, приковавшие к себе внимание даАртаньяна, с криком "Да здравствует Кольбер! бросились на конвойных, которые тщетно старались от них отбиться. Позади надвигалась толпа.
      Поднялся невообразимый шум и сумятица, слышались вопли ужаса, стук сабель, алебард и мушкетные выстрелы. Словом, наступил хаос, в котором ДаАртаньян уже ничего не мог разобрать. Однако вскоре среди этого хаоса начало выясняться какое-то определенное намерение, чья-то воля.
      Осужденные оказались вдруг вырванными из цепи конвоя; их потащили к кабачку под вывеской "Нотр-Дам". Увлекавшие их кричали: "Да здравствует Кольбер!" Толпа колебалась, не зная, чью сторону принять: стрелков или зачинщиков драки. Ее смущало то, что кричавшие: "Да здравствует Кольбер! - принялись также кричать: "Долой виселицы! В огонь их! В огонь! Сжечь живьем этих воров, сжечь кровопийц!"
      Эти крики решили дело. Толпа собралась сюда смотреть на казнь, и вдруг у нее явилась возможность совершить казнь самой, а это большой соблазн! Поэтому в одну секунду вся толпа оказалась на стороне бунтарей и тоже стала вопить: "В огонь грабителей! Да здравствует Кольбер!"
      - Черт возьми! - вскричал ДаАртаньян. - Дело, кажется, принимает серьезный оборот!
      Один из людей, стоявших у очага, подошел к окну с горящей головней.
      - Жарко становится! Ну, сигнал дан! - сказал он, обернувшись к товарищу, и вдруг поднес головню к деревянной обшивке стены. Дом был старый и вспыхнул в одно мгновение. Пламя с треском поднялось кверху.
      К реву толпы присоединились крики поджигателей. ДаАртаньян, который ничего не заметил, потому что смотрел на площадь, почувствовал, что его душит дым и жжет пламя.
      - Э, да вы устроили здесь пожар! - вскричал он, обернувшись. - С ума вы спятили, что ли, голубчики?
      Оба незнакомца посмотрели на него с удивлением.
      - Да ведь так было приказано, - сказали они.
      - Приказано сжечь мой дом?! - загремел ДаАртаньян, вырывая из рук поджигателя головню.
      Второй незнакомец поспешил было на помощь товарищу, но Рауль схватил его в охапку и выбросил в окно, в то время как ДаАртаньян спускал первого с лестницы. Рауль сорвал кусок загоревшейся обшивки и швырнул на пол. Убедившись, что пожара нечего больше опасаться, ДаАртаньян снова подбежал к окну.
      Сумятица на площади достигла предела. Вопли "В огонь!", "На костер!", "Да здравствует Кольбер!" - смешивались с криками "На виселицу!", "Да здравствует король!".
      Толпа буянов, освободившая осужденных, тащила их к кабаку. Менвиль во главе этой шайки кричал громче всех:
      - В огонь! В огонь! Да здравствует Кольбер!
      ДаАртаньян начал понимать, что осужденных хотят сжечь живьем, а его дом превратить в костер для этого.
      - Стой! - крикнул он, став одной ногой на подоконник и обнажив шпагу. - Менвиль, что вы тут делаете?
      - Дорогу, господин ДаАртаньян! Дорогу! - крикнул тот в ответ.
      - В огонь, в огонь воров! Да здравствует Кольбер! - продолжала реветь толпа.
      Эти крики наконец вывели даАртаньяна из себя.
      - Черт возьми, что за гнусность! - воскликнул он. - Сжечь живьем людей, приговоренных лишь к повешению!
      Перед дверьми толпа зевак, притиснутая к стене, загородила путь Менвилю с его отрядом. Менвиль выбивался из сил.
      - Дорогу, дорогу! - кричал он, угрожая пистолетом.
      - Сжечь их! Сжечь! - ревела толпа. - В кабаке разведен костер. Сожжем воров вместе с кабаком!
      Не оставалось больше сомнения: дом даАртаньяна был избран для зверской расправы с осужденными.
      ДаАртаньян припомнил старый боевой клич, всегда оказывавший свое действие, и крикнул громовым голосом, способным заглушить пушечную пальбу, рев моря - и вой бури:
      - Ко мне, мушкетеры!
      Ухватившись рукой за косяк, он прыгнул в самую середину толпы, которая в испуге шарахнулась от дома.
      В один миг Рауль также очутился внизу. Оба обнажили шпаги. Мушкетеры, столпившиеся на площади, услышали призыв и, обернувшись, узнали даАртаньяна.
      - Наш капитан! Капитан! - закричали они в один голос.
      Толпа расступилась под их дружным натиском, как расступаются волны перед кораблем. В этот момент ДаАртаньян и Менвиль очутились лицом к лицу.
      - Дорогу, дорогу! - кричал Менвиль, видя, что до двери осталось каких-нибудь два шага.
      - Стой! - отвечал ДаАртаньян.
      - Погоди же! - крикнул Менвиль, целясь в него в упор.
      Но прежде чем грянул выстрел, ДаАртаньян шпагой толкнул руку Менвиля и затем проткнул ему бок.
      - Говорил я, чтобы ты вел себя смирно, - заметил даАртаньян Менвилю, свалившемуся к его ногам.
      - Дорогу, дорогу! - продолжали кричать товарищи Менвиля, которые пришли было в замешательство, но ободрились, увидев, что у них всего двое противников.
      Однако эти двое оказались настоящими сторукими гигантами. Шпаги в их руках сверкали, точно огненный меч архангела: с каждым взмахом на землю падал человек.
      - За короля! - кричал ДаАртаньян.
      - За короля! - вторил ему Рауль.
      Вскоре этот клич подхватили мушкетеры, присоединившиеся к даАртаньяну.
      Между тем стрелки после временного замешательства пришли в себя и ударили по бунтовщикам с тыла, сбивая и опрокидывая все на пути.
      Толпа, видя сверкающие сабли и льющуюся кровь, шарахнулась назад, увеличивая давку.
      Послышались крики о пощаде, вопли отчаяния: то были последние возгласы побежденных. Осужденные снова попали в руки стрелков.
      ДаАртаньян, приблизившись к ним и видя, что они бледны и полумертвы от ужаса, сказал:
      - Успокойтесь, бедняги, вы не подвергнетесь ужасной казни, которой угрожают вам эти негодяи. Король присудил вас к повешению, и вы будете только повешены... Пусть их повесят.
      В кабачке водворилась полная тишина. За отсутствием воды огонь был залит двумя бочками вина. Заговорщики убежали через сад. Стрелки потащили осужденных к виселице.
      С этой минуты дело быстро пошло вперед. Палач спешил кончить с казнью и, не заботясь о соблюдении всех формальностей, в одну минуту вздернул на виселицу обоих несчастных.
      ДаАртаньяна обступили со всех сторон, осыпая поздравлениями. Он отер пот со лба, кровь со шпаги и пожал плечами, глядя, как Менвиль корчится в судорогах.
      Рауль отвел глаза от тяжелого зрелища, а ДаАртаньян, указав мушкетерам на виселицы с казненными, проговорил:
      - Бедняги! Надеюсь, они умерли, благословляя меня, что я избавил их от костра.
      Эти слова долетели до Менвиля в ту минуту, когда он сам испускал последний вздох. Мрачная улыбка мелькнула на его губах; он хотел что-то сказать, но это усилие стоило ему жизни. Он скончался.
      - О, как все это ужасно! - произнес Рауль. - Уйдемте отсюда, господин ДаАртаньян.
      - Ты не ранен? - спросил его мушкетер.
      - Нет, не беспокойтесь.
      - Экий храбрец! У тебя голова отца, а руки Портоса. Эх, если бы Портос был здесь, ему было бы на что полюбоваться! Куда он мог запропаститься, черт побери! - пробормотал даАртаньян.
      - Пойдемте же, господин даАртаньян, - настаивал Рауль.
      - Одну минуту, мой друг. Я сейчас получу свои тридцать семь с половиной пистолей и затем буду к твоим услугам... Дом действительно доходный, - прибавил он, направляясь к кабаку, - но я предпочел бы иметь что-нибудь поспокойнее и в другой части города.
      XV
      О ТОМ, КАК БРИЛЬЯНТ Д'ЭМЕРИ ПОПАЛ В РУКИ Д'АРТАНЬЯНА
      Пока на Гревской площади разыгрывалась вышеописанная кровавая сцена, несколько заговорщиков собрались у калитки, которая вела в соседний сад. Вложив свои шпаги в ножны, они помогли одному из товарищей сесть на ожидавшую в саду лошадь, а потом, точно спугнутая стая птиц, разлетелись в разные стороны: кто перелез через забор, кто проскользнул в калитку.
      Всадник вонзил шпоры в бока лошади с такой силой, что она чуть не перепрыгнула через стену; как молния, пронесся он через площадь Бодуайе, затем по улицам, опрокидывая и давя встречных. Через десять минут он очутился перед дверью главного казначейства, дыша так же тяжело, как и его конь.
      Услышав стук копыт по мостовой, аббат Фуке поспешил к окну и, высунувшись, крикнул всаднику, еще не успевшему соскочить с лошади:
      - Ну что, Даникан?
      - Все кончено, - отвечал тот.
      - Они спасены?
      - Нет, напротив, повешены.
      - Повешены! - повторил аббат, побледнев.
      Внезапно отворилась боковая дверь, и в комнату вошел министр Фуке с бледным, искаженным от горя и гнева лицом. Остановившись на пороге, он прислушивался к разговору, который велся через окно.
      - Негодяи! - вскричал аббат. - Так-то вы дрались!
      - Мы дрались, как львы.
      - Вернее, как трусливые псы!
      - Сударь...
      - Сто хорошо вооруженных бойцов стоят десяти тысяч стрелков, захваченных врасплох. Где Менвиль, этот хвастунишка, уверявший, что он или победит, или умрет?
      - Он сдержал слово, господин аббат: он мертв.
      - Мертв? Кто его убил?
      - Какой-то демон в образе человека, гигант, у которого словно десять огненных мечей в руках. В одну минуту он потушил огонь, усмирил бунт и вызвал из-под земли сотню мушкетеров.
      Фуке поднял голову, на лбу у него выступил пот.
      - О, Лиодо! О, д'Эмери! - прошептал он. - Они умерли, и я обесчещен!
      Аббат обернулся и, увидев брата в таком подавленном состоянии, сказал ему:
      - Полно, не следует так убиваться, сударь. Это судьба! Раз не получилось, как мы хотели, значит, бог...
      - Молчите, аббат, молчите! - воскликнул Фуке. - Ваши утешения - богохульство... Прикажите лучше этому человеку войти и рассказать, как совершилось это ужасное дело.
      - Но, брат мой...
      - Повинуйтесь, сударь!
      Аббат сделал Даникану знак, и через минуту на лестнице послышались его шаги.
      В это время за спиной Фуке появился Гурвиль. Приложив палец к губам, он старался удержать министра от слишком бурного проявления отчаяния.
      Фуке, раздавленный горем, старался сохранить спокойствие.
      В комнату вошел Даникан.
      - Докладывайте, - обратился к нему Гурвиль.
      - Сударь, - начал гонец, - нам было дано приказание похитить осужденных и кричать при этом: "Да здравствует Кольбер!"
      - Похитить, чтобы сжечь их живьем, не так ли, аббат? - прервал Гурвиль.
      - Да, таков был приказ, данный Менвилю, который понимал, что он означает. Но Менвиль убит.
      Это известие скорее успокоило, чем опечалило Гурвиля.
      - Чтобы сжечь их живьем? - повторил гонец, как будто сомневаясь в возможности подобного приказания, хотя сам участвовал в его исполнении.
      - Ну, конечно, чтобы сжечь живьем! - грубо оборвал его аббат.
      - Так, так, сударь, - сказал тот, стараясь по выражению лиц своих собеседников разгадать, в каком духе вести рассказ.
      - Ну, рассказывайте же, - повторил Гурвиль.
      - Осужденных, - продолжал Даникан, - привели на Гревскую площадь; тут народ как с цепи сорвался и стал кричать, чтобы их сожгли живьем, а не повесили.
      - Народ имел на то свои основания, - заметил аббат. - Продолжайте.
      - Стрелков было оттеснили; в доме, который должен был служить костром для осужденных, вспыхнул пожар, но тут, откуда ни возьмись, тот сумасшедший, тот дьявол, тот гигант, о котором я говорил, - он оказался хозяином этого самого дома, - с помощью еще какого-то молодого человека выбросил из окна поджигателей, кликнул из толпы мушкетеров, выпрыгнул сам из окна на площадь и принялся так работать шпагой, что стрелки взяли верх, Менвиль пал на месте, осужденных отбили и в три минуты казнили.
      Несмотря на свое самообладание, Фуке не мог сдержать глухого стона.
      - А как зовут хозяина этого дома? - спросил аббат.
      - Не знаю, я его не видал; я все время оставался на страже в саду и знаю обо всем с чужих слов. Мне было приказано, как только все будет кончено, скакать к вам, чтобы рассказать, как было дело. И вот я здесь.
      - Хорошо, больше нам ничего не нужно от вас, - сказал аббат, все более и более падавший духом при мысли, что он сейчас останется с глазу на глаз с братом.
      - Вот вам двадцать пистолей, - сказал Гурвиль. - Ступайте и старайтесь впредь так же, как в этот раз, защищать подлинные интересы короля...
      - Слушаю, сударь, - сказал гонец, кланяясь и пряча деньги в карманы.
      Не успел он выйти из комнаты, как Фуке очутился между аббатом и Гурвилем.
      Оба одновременно раскрыли рот, чтобы заговорить.
      - Нет, не оправдывайтесь, - вскричал Фуке, - и не сваливайте вину на других! Если бы я был истинным другом д'Эмери и Лиодо, я никому не доверил бы заботы об их спасении. Виноват я один, и лишь я должен сносить все упреки и угрызения совести. Оставьте меня, аббат.
      - Но, надеюсь, вы не помешаете мне разыскать негодяя, который, в угоду Кольберу, расстроил весь наш превосходно задуманный план? Благое дело - любить своих друзей, но не дурно, мне кажется, и преследовать врагов.
      - Довольно, аббат, уйдите, прошу вас, и не являйтесь до новых приказаний. Я считаю, что мы должны вести себя крайне осторожно. У вас перед глазами ужасный пример. Господа, я запрещаю вам обоим всякие насилия.
      - Никакие запрещения, - проворчал аббат, - не могут помешать мне отомстить врагу за оскорбление нашей фамильной чести.
      - А я, - произнес Фуке тоном, не терпящим возражений, - при малейшем нарушении моей воли немедленно брошу вас в Бастилию. Примите это к сведению, аббат.
      Аббат поклонился, покраснев.
      Фуке сделал знак Гурвилю следовать за ним и направился к своему кабинету. Но в эту минуту, лакей громко доложил:
      - Господин даАртаньян.
      - Это кто такой? - небрежно спросил министр у Гурвиля.
      - Отставной лейтенант мушкетеров его величества, - тем же тоном ответил Гурвиль.
      Не придав значения словам Гурвиля, Фуке двинулся дальше.
      - Виноват, монсеньер, - сказал Гурвиль. - Я полагаю, что этот мушкетер, оставивший королевскую службу, пришел за получением пенсии.
      - Черт с ним! - возразил министр. - Он явился совсем не вовремя.
      - Позвольте, монсеньер, передать ему ваш отказ: я с ним знаком. Это такой человек, в лице которого нам при нынешних обстоятельствах лучше иметь не врага, а друга.
      - Передавайте что хотите, - сказал Фуке.
      - Передайте ему, - произнес аббат со злобой, присущей служителям церкви, - что денег нет, особенно для мушкетеров.
      Но не успел он вымолвить эти слова, как полуоткрытая дверь распахнулась, и в комнату вошел даАртаньян.
      - О господин Фуке, я наперед знал, что для мушкетеров у вас нет денег. Я шел сюда с тем, чтобы получить не деньги, а отказ. Считаю, что уже получил его, благодарю и желаю вам всего доброго. Пойду теперь за деньгами к господину Кольберу.
      И, довольно небрежно поклонившись, он вышел.
      - Гурвиль, верните этого человека, - приказал Фуке.
      Гурвиль догнал даАртаньяна на лестнице. Услыхав за спиною шаги, даАртаньян обернулся и узнал Гурвиля.
      - Хороши порядки, сударь, у ваших господ финансистов, - сказал мушкетер. - Я прихожу к господину Фуке получить сумму, назначенную мне его величеством, а он встречает меня так, словно я нищий, явившийся просить милостыню, или жулик, готовый стянуть что-нибудь из серебра.
      - Но вы, кажется, произнесли имя Кольбера, дорогой господин даАртаньян? Вы сказали, что идете к нему?
      - Да, я иду к нему, хотя бы для того, чтобы получить сведения о людях, которые поджигают чужие дома, крича: "Да здравствует Кольбер!"
      Гурвиль насторожился.
      - Ах, вы намекаете на то, что произошло на Гревской площади?
      - Ну конечно.
      - Но разве эти события как-нибудь коснулись вас?
      - Кольбер превращает мой дом в костер, и это, повашему, не касается меня!
      - Ваш дом... Ваш дом хотели сжечь?
      - Ну да.
      - Значит, это вы владелец кабачка под вывеской "Нотр-Дам"?
      - Да, я стал им с неделю тому назад.
      - Уж не вы ли тот отважный военный, который рассеял бунтовщиков, собиравшихся сжечь живьем осужденных?
      - Поставьте себя на мое место, господин Гурвиль. Я - военный и в то же время домовладелец. Как военный, я должен содействовать исполнению приказа короля, как собственник - охранять свой дом от огня. Я и выполнил разом обе обязанности, отдав господ Лиодо и д'Эмери в руки стрелков.
      - Так это вы выбросили кого-то из окна?
      - Да, я, - скромно отвечал даАртаньян.
      - И убили Менвиля!
      - Пришлось, к сожалению, - заявил мушкетер с поклоном, точно принимая поздравления.
      - Словом, это вы были причиной того, что осужденные повешены?
      - Да, вместо того чтобы быть заживо сожженными. И я горжусь этим, сударь. Я избавил этих несчастных от ужаснейших мучений. Понимаете ли, господин Гурвиль, их хотели сжечь заживо! Ведь это превосходит всякое воображение.
      - Не стану вас больше задерживать, господин д'Артаньян, - сказал Гурвиль, желая избавить министра от встречи с человеком, нанесшим ему такой тяжелый удар.
      - Нет, нет, - вмешался Фуке, стоявший все время за дверью и слышавший весь разговор. - Напротив, прошу вас войти, господин даАртаньян.
      - Простите, господин министр, - заговорил даАртаньян, - но мне время дорого. Я должен еще побывать у господина Кольбера, чтобы переговорить с ним и получить следуемые мне деньги.
      - Вы можете получить их здесь, сударь, - сказал Фуке.
      ДаАртаньян с удивлением взглянул на министра.
      - Вам дали здесь необдуманный ответ, я слыхал его, - продолжал Фуке. - А между тем человек ваших достоинств должен быть известен всем.
      ДаАртаньян поклонился.
      - У вас есть ордер? - спросил Фуке.
      - Да, господин министр.
      - Я сам выдам вам деньги. Пройдите со мною.
      Сделав Гурвилю и аббату знак остаться в комнате, он увел даАртаньяна в свой кабинет.
      - Сколько вам следует получить, сударь? - спросил он.
      - Что-то вроде пяти тысяч ливров, монсеньер.
      - Это, вероятно, оставшееся за казною жалованье?
      - Нет, это жалованье за четверть года вперед.
      - Вы получаете за четверть года пять тысяч ливров? - спросил министр, внимательно всматриваясь в мушкетера. - Значит, король назначил вам двадцать тысяч ливров в год?
      - Да, монсеньер, я получаю в год двадцать тысяч ливров. Вы находите, что это слишком много?
      - Я? - с горькой улыбкой возразил Фуке. - Если б я умел распознавать людей, если б во мне было побольше осторожности и рассудительности вместо легкомыслия я ветрености, - словом, если бы я, подобно иным людям, умел устраивать свою жизнь, вы получали бы не двадцать, а сто тысяч ливров в год и служили бы не королю, а мне.
      ДаАртаньян слегка покраснел. В похвалах, в самом тоне льстеца всегда заключается тонкий яд, действующий даже на самых сильных духом людей.
      Министр выдвинул ящик стола, достал четыре свертка монет и положил их перед мушкетером.
      Гасконец развернул один из них.
      - Здесь золото, - сказал он.
      - Да, оно меньше обременит вас, сударь.
      - Но ведь в этих свертках двадцать тысяч ливров, монсеньер, а мне нужно только пять.
      - Я хочу избавить вас от труда являться в главное казначейство четыре раза в год.
      - Монсеньер, вы подавляете меня своей любезностью.
      - Я только исполняю свой долг, шевалье. Надеюсь, вы не сохраните дурного чувства ко мне под влиянием необдуманных слов моего брата. Это человек с очень вспыльчивым, своенравным характером.
      - Монсеньер, - возразил даАртаньян, - поверьте, меня огорчают только ваши извинения.
      - Так я не буду больше извиняться, попрошу вас только оказать мне любезность.
      - Любезность? О, монсеньер!
      Фуке снял с пальца брильянтовый перстень, стоимостью, по крайней мере, в тысячу пистолей.
      - Сударь, - обратился он к даАртаньяну, - этот брильянт был подарен мне другом детства, человеком, которому вы оказали огромную услугу.
      Голос его заметно дрогнул.
      - Услугу? - с удивлением произнес даАртаньян. - Я оказал услугу одному из ваших друзей?
      - Да, и вы не могли еще позабыть о ней, так как сделали это не далее как сегодня.
      - Как же звали вашего друга?
      - Д'Эмери.
      - Но ведь это один из казненных!
      - Да, одна из жертв... Итак, господин даАртаньян, в память услуги, оказанной вами Д'Эмери, прошу принять от меня этот перстень. Сделайте это из чувства расположения ко мне.
      - Но, монсеньер...
      - Примите, примите его, прошу вас. Сегодня у меня день глубокой печали... Позже, быть может, вы все узнаете. Сегодня я потерял друга и стараюсь найти нового.
      - Но, господин Фуке...
      - Прощайте, господин даАртаньян, или, лучше сказать, до свиданья! воскликнул Фуке, чувствуя, что его сердце разрывается от скорби.
      С этими словами министр вышел из кабинета, оставив даАртаньяна с двадцатью тысячами ливров и с перстнем в руке.
      - Гм! - в мрачном раздумье произнес мушкетер. - Ничего не могу понять... Одно могу сказать: это благородный человек... Пойду-ка теперь к Кольберу... Может быть, он объяснит мне что-нибудь.
      И он направился к выходу.
      XVI
      КАКУЮ СУЩЕСТВЕННУЮ РАЗНИЦУ НАШЕЛ Д'АРТАНЬЯН МЕЖДУ МОНСЕНЬЕРОМ СУПЕРИНТЕНДАНТОМ И Г-НОМ ИНТЕНДАНТОМ
      Кольбер жил на улице Нев-де-Пти-Шан, в доме, принадлежавшем Ботрю. Крепкие ноги даАртаньяна донесли его туда в какие-нибудь четверть часа.
      Когда даАртаньян пришел к новому фавориту, весь двор его дома был полон стрелков и полицейских, собравшихся, чтобы принести ему свои поздравления или извинения, смотря по тому, будет ли он их хвалить или бранить.
      Льстивость у подобных людей - такой же инстинкт, как чутье у животных. Они отлично понимали, что доставят удовольствие Кольберу, рассказав, какую роль играло его имя в недавних уличных беспорядках.
      ДаАртаньян попал как раз в тот момент, когда начальник конвоя докладывал Кольберу. Не замеченный последним, мушкетер стал позади стрелков, у самых дверей.
      Несмотря на нежелание Кольбера, мрачно хмурившего свои густые брови, офицер отвел его в сторону, говоря:
      - Если вы задумали, сударь, чтобы народ сам совершил суд над изменниками, вам следовало предупредить нас. При всем нашем стремлении угодить вам и не действовать наперекор вашим планам, мы должны были исполнить отданный приказ.
      - Трижды дурак! - вскричал Кольбер в бешенстве, встряхивая своими густыми, как грива, черными волосами. - Что за вздор вы мелете! По-вашему, я хотел устроить бунт? Да вы пьяны или с ума сошли?
      - Но, сударь, ведь они кричали: "Да здравствует Кольбер! - возразил начальник конвоя в сильном смущении.
      - Какая-нибудь горсточка бунтарей...
      - Нет, сударь, вся площадь.
      - Неужели народ в самом деле кричал: "Да здравствует Кольбер!"? спросил интендант, просветлев. - Уверены ли вы в том, что говорите?
      - Крики были такие, что глухой услышал бы.
      - И это действительно кричал народ, самый настоящий народ?
      - Конечно, сударь, этот-то настоящий народ и поколотил нас.
      - Очень хорошо, - произнес Кольбер, всецело занятый своими мыслями. Так вы полагаете, что сжечь осужденных было желанием народа?
      - О да, конечно.
      - Это дело другое... Вы дали хороший отпор?..
      - Мы потеряли трех человек.
      - Но, надеюсь, вы никого не убили?
      - На месте осталось несколько убитых бунтарей, и между ними один человек не простой...
      - Кто это?
      - Некто Менвиль, за которым давно уже следила полиция.
      - Менвиль! - вскричал Кольбер. - Не тот ли, что убил на улице Юшет человека, требовавшего жирного цыпленка?
      - Он самый, сударь.
      - И этот Менвиль тоже кричал: "Да здравствует Кольбер!"?
      - Кричал, и даже громче всех, как бешеный.
      Лицо Кольбера снова омрачилось и приняло озабоченное выражение; осветившее было его сияние горделивой радости сразу погасло.
      - Так что же вы говорите, - разочарованно произнес он, - что почин в этом деле шел от народа? Менвиль был моим врагом; он отлично знал, что рано или поздно я непременно повешу его. Он - один из наемников аббата Фуке... Все это было, несомненно, подстроено самим Фуке, ведь казненные - друзья его детства!
      "Вот как! - подумал даАртаньян. - Теперь мне все ясно. И все-таки Фуке, что бы о нем ни говорили, - благородный человек".
      - Уверены ли вы, что Менвиль убит? - спросил Кольбер офицера.
      Тут даАртаньян решил, что ему пора вмешаться в разговор, и выступил вперед.
      - Да, он убит, господин Кольбер, - сказал он.
      - Ах, это вы, сударь? - произнес Кольбер.
      - Он убит мной! - непринужденно ответил мушкетер. - Я полагал, что Менвиль ваш отъявленный враг.
      - Не мой, а короля, - возразил Кольбер.
      "Скотина! - подумал даАртаньян. - Ты вздумал еще лицемерить со мной!"
      - Я очень счастлив, что мог оказать королю такую услугу, - произнес он вслух. - Не возьметесь ли вы довести это до сведения его величества, господин интендант?
      - Прошу вас, сударь, определить точнее: что за поручение вы мне даете и что именно должен я передать королю? - отвечал Кольбер язвительным тоном, в котором явственно прозвучала неприязнь.
      - Я не даю вам никакого поручения, - возразил даАртаньян со спокойствием, никогда не покидающим насмешников. - Я думал, что вас не затруднит доложить его величеству, что я, попав случайно на Гревскую площадь, расправился с Менвилем и водворил должный порядок.
      Кольбер широко открыл глаза и вопросительно взглянул на начальника конвоя.
      - Да, верно, - подтвердил тот. - Этот господин оказался нашим спасителем.
      - Что же вы сразу не сказали, что пришли сюда сообщить об этом? сказал Кольбер мушкетеру с досадой. - Все объяснилось бы, и вам же было бы лучше.
      - Вы ошибаетесь, господин интендант, я пришел сюда совсем не для этого.
      - Однако вы совершили настоящий подвиг.
      - О, - небрежно произнес мушкетер, - я привык к этому.
      - Так чему же я обязан честью вашего посещения?
      - Король приказал мне явиться к вам.
      - А, значит, вы явились за деньгами? - сказал Кольбер сухо, увидев, что даАртаньян достает из кармана какую-то бумагу.
      - Совершенно верно, сударь.
      - Потрудитесь подождать, пока начальник конвоя закончит свой доклад.
      ДаАртаньян весьма дерзко повернулся на каблуках, отвесил Кольберу почти шутовской поклон и быстро направился к двери.
      Такая решимость очень удивила Кольбера. Он привык, что военные, обычно крайне нуждавшиеся в деньгах, проявляли неистощимое терпенье, приходя к нему.
      А что, если мушкетер вздумает отправиться к королю и пожалуется на плохой прием, оказанный ему казначеем, или расскажет о своих подвигах? Об этом стоило поразмыслить. Во всяком случае, в данный момент не следовало раздражать даАртаньяна отказом, безразлично, пришел ли он от имени короля или по собственному почину. Мушкетер оказал королю очень большую услугу, и так недавно, что ее не могли еще забыть.
      Взвесив все это, Кольбер решил подавить свое высокомерие и вернуть даАртаньяна.
      - Как, вы уже покидаете меня, господин ДаАртаньян? - спросил он.
      ДаАртаньян обернулся.
      - А почему бы и нет? - спокойно проговорил он. - Ведь нам не о чем больше разговаривать.
      - Но вы, вероятно, хотите получить деньги по ордеру?
      - Я? Ничего подобного, уважаемый господин Кольбер.
      - Ну так по чеку? Как вы на службе короля раздаете в нужных случаях удары шпаги, так и я немедленно плачу по предъявленному мне документу. Прошу вас, предъявите его.
      - Ни к чему, господин Кольбер, - отвечал ДаАртаньян, внутренне наслаждаясь явным замешательством интенданта, - мне уже уплачено.
      - Уплачено? Но кем же?
      - Суперинтендантом.
      Кольбер побледнел.
      - Объяснитесь точнее, - произнес он сдавленным голосом. - Зачем же вы показываете мне документ, по которому уже уплачено?
      - Из чувства долга, дорогой господин Кольбер. Король приказал мне получить первую четверть жалованья, которое ему угодно было мне назначить.
      - Получить от меня?
      - Не совсем так. Его величество сказал: "Сходите к Фуке, и если у него не окажется денег, ступайте к Кольберу".
      Лицо Кольбера на мгновение просветлело.
      - Значит, у суперинтенданта оказались деньги?
      - Да, наверно, у него нет недостатка в деньгах, если, вместо четверти годового оклада, то есть пяти тысяч ливров...
      - Пять тысяч ливров? За четверть года? - воскликнул Кольбер, не менее Фуке изумленный значительностью суммы, назначенной за солдатскую службу. - Но ведь это составляет двадцать тысяч в год.
      - Совершенно верно, двадцать тысяч в год. Вы считаете не хуже покойною Пифагора, господин Кольбер.
      - Могу от души вас поздравить с подобным окладом, - сказал Кольбер с ядовитой усмешкой. - Он в десять раз превышает жалованье интенданта.
      - Однако король извинился, что предлагает мне слишком мало, и обещал увеличить мой оклад со временем, когда разбогатеет. Но мне пора, я очень спешу.
      - Так... Против ожидания короля, суперинтендант выдал вам деньги?
      - Да, а вы, тоже против ожидания короля, отказали мне.
      - Я не отказывал вам, сударь, а просил только обождать немного. Итак, вы говорите, что господин Фуке уплатил вам ваши пять тысяч ливров.
      - Да, так поступили бы вы... Но он сделал для меня нечто большее, дорогой господин Кольбер.
      - Что же именно?
      - Он любезно отсчитал мне полностью весь оклад, заявив, что для короля касса у него всегда полна.