II

ЗАВЯЗЫВАЮТСЯ УЗЫ НЕНАВИСТИ И..?

Только поздно вечером на другой день Тарзан встретил тех двух пассажиров, в дела которых он вмешался, движимый негодованием. Совершенно неожиданно он опять наткнулся на них в тот момент, когда те меньше всего этого желали.

Они стояли на палубе в уединенном месте и в то время, как Тарзан с ними поравнялся, горячо спорили с какой-то женщиной. Тарзан обратил внимание, что она богато одета и молода, судя по стройной, хорошо сложенной фигуре; но лицо у нее было закрыто густой вуалью, скрывающей черты лица. Все они стояли спиной к Тарзану, — мужчины по обе стороны женщины, — и он незаметно мог подойти к ним совсем близко. Он понял, что Роков угрожает, женщина молит; но говорили они на незнакомом ему языке, и только по внешнему виду молодой женщины было ясно, что она испугана.

В манере Рокова была такая определенная угроза физического насилия, что человек-обезьяна на мгновение приостановился и, подойдя к ним вплотную, инстинктивно почуял атмосферу опасности. Он еще колебался, когда мужчина грубо схватил женщину выше кисти и стал крутить ей руку, как будто рассчитывая таким способом вырвать у нее обещание. Что случилось бы, если бы Рокову не помешали — об этом можно строить различные предположения. Но тут стальные пальцы схватили его за плечо, и сильная рука бесцеремонно заставила его обернуться и встретить холодные серые глаза незнакомца, который уже один раз встал на его пути.

— Sapristi! — прошипел разъяренный Роков. — Что это значит? С ума вы сошли, что ли, что снова оскорбляете Николая Рокова?

— Вот мой ответ на вашу записку, мсье, — спокойно ответил Тарзан, отбросив от себя негодяя с такой силой, что тот ударился о перила…

— Тысяча чертей! — завопил Роков. — Скотина, ты мне жизнью заплатишь за это! — И, вскочив на ноги, он бросился на Тарзана, стараясь на ходу вытащить револьвер из кармана. Женщина в ужасе отпрянула.

— Николай! — крикнула она. — Не делай, о! не делай этого! Скорее, мсье, бегите, или он убьет вас.

Но вместо того, чтобы обратиться в бегство, Тарзан спокойно пошел навстречу нападающему.

— Не стройте из себя посмешища, мсье, — сказал он. Роков вне себя от ярости из-за того унизительного положения, в которое поставил его незнакомец, в конце концов вытащил револьвер. Остановившись, он хладнокровно поднял его на уровень груди Тарзана и потянул собачку. Курок щелкнул по пустой камере, рука человека-обезьяны быстро выбросилась вперед, как голова рассерженного пифона: легкое усилие — и револьвер полетел далеко за борт и упал в Атлантический океан.

Мгновение они стояли оба лицом к лицу. Наконец, Роков овладел собой. Он заговорил первый:

— Вам уже дважды было угодно, мсье, впутаться в дела, которые вас не касаются. Дважды вы позволили себе унизить Николая Рокова. На первый раз я решил оставить дело без внимания, полагая, что мсье действовал по неведению, но на этот раз я не забуду. Если мсье неизвестно, что за человек Николай Роков, то я могу его уверить: из-за этой последней своей дерзкой выходки у него будут основательные причины узнать и запомнить это раз и навсегда.

— Вы трус и негодяй, мсье, — отвечал Тарзан, — и больше мне нечего знать о вас, — и он обернулся к женщине, чтобы спросить, не повредил ли ей Роков, но она исчезла. Тогда, не удостоив больше ни единым взглядом Рокова и его товарища, Тарзан продолжал свою прогулку по палубе.

Тарзан не мог не спрашивать себя с удивлением, что за заговор тут устраивается. Что замышляют эти люди? В общем облике женщины под вуалью, которой он только что помог, было что-то знакомое, но, не видев ее лица, он не мог решить, встречался ли с ней раньше. Единственное, что он заметил, — это кольцо своеобразной работы на одном из пальцев той руки, которую схватил Роков; и Тарзан решил обратить внимание на руки всех пассажирок, с которыми ему придется столкнуться, чтобы установить, кого преследует Роков, и справиться, не было ли у нее от него новых неприятностей.

Тарзан вернулся к своему креслу на палубе и погрузился в размышления и воспоминания о тех уже многочисленных образчиках людской жестокости, людского себялюбия, злобы, свидетелем которых ему пришлось быть с того дня, когда четыре года тому назад, в джунглях, его взор впервые упал на другое человеческое существо — на черного Кулонгу, копье которого положило конец жизни Калы, огромной обезьяны-самки, и тем самым лишило юного Тарзана единственной матери, которую он знал.

Он вспомнил, как краснокожие убили Кинга, как мятежники «Стрелы» бросили на произвол судьбы профессора Портера и его спутников, как жестоко расправлялись со своими пленниками черные вожди и женщины племени Мбонга; как много мелочной зависти проявляли военные и гражданские чиновники колоний Западного Берега, в лице которых он впервые столкнулся с представителями цивилизованного мира.

— Боже! — говорил он себе. — Они все одинаковы. Плутуют, убивают, лгут, обманывают, и все это из-за того, от чего отказались бы звери джунглей: из-за денег, которые могут доставить им утонченные наслаждения немощных. Жалкие привычки делают их рабами их несчастной участи, а они твердо убеждены в том, что они цари творения, наслаждающиеся единственно ценным в жизни. В джунглях вряд ли один уступил бы спокойно другому свою подругу. Жалкий мир, неразумный мир, и Тарзан от обезьян был безумцем, когда решился променять на него свободу и счастье джунглей.

Вдруг, во время этих размышлений, его охватило ощущение, что сзади на него устремлены чьи-то глаза; старый инстинкт дикого зверя выбился из-под оболочки цивилизации, и Тарзан обернулся так быстро, что молодая женщина, украдкой разглядывающая его, не успела даже отвести взгляда, и серые глаза человека-обезьяны с выражением вопроса встретились прямо с ее глазами. Затем она опустила глаза, и Тарзан увидел, как слабая краска залила отвернувшееся личико.

Он незаметно усмехнулся: вот к чему привело его некультурное и негалантное поведение, ведь он не опустил глаз, когда встретился взглядом с молодой женщиной. Она была очень молода, что заставляло Тарзана ломать себе голову: где он видел ее раньше? Он принял прежнее положение и скоро заметил, что она поднялась и ушла с палубы. Когда она проходила мимо, Тарзан обернулся, рассчитывая, что ему удастся по какому-нибудь признаку установить, кто она.

Он не разочаровался. Проходя, она подняла руку к черной волнистой массе волос, спускающихся узлом на затылок, — присущий женщинам жест, когда они чувствуют, что сзади их провожает одобряющий взгляд, — и Тарзан увидел на одном из пальцев этой руки кольцо своеобразной работы, которое он незадолго до того видел на руке женщины под вуалью.

Так вот кого преследует Роков! Эту молодую красивую женщину! Тарзан лениво раздумывал, кто бы она могла быть и какие отношения могли связывать такую милую женщину с этим угрюмым бородатым русским.

После обеда в тот же вечер Тарзан прошел на нос судна и оставался там, пока совсем не стемнело, беседуя с младшим офицером; когда последний был отозван к своим обязанностям в другое место, Тарзан лениво облокотился о перила, любуясь переливами луны на волнах. Он стоял в тени боканца, и идущие по палубе двое мужчин не заметали его. Тарзан, однако, успел уловить из их разговора достаточно, чтобы это заставило его бесшумно последовать за ними, чтобы выяснить, какая новая дьявольская штука у них на уме. Он узнал голос Рокова и узнал в его спутнике Павлова.

Тарзан расслышал всего несколько слов: «И если она закричит, ты можешь душить ее, пока…». Но этого было достаточно, чтобы в нем загорелось желание приключения, и он не упускал из виду двух мужчин, которые теперь быстрыми шагами шли по палубе. Он дошел с ними до дверей курительной комнаты, где они задержались на минуту, словно желая убедиться в присутствии какого-то лица.

Затем они прямо направились к каютам первого класса на верхней палубе. Тут Тарзану труднее было остаться незамеченным, но это ему все-таки удалось. Когда они остановились у одной из полированных дверей, он проскользнул в боковой проход, на расстоянии десяти — двенадцати футов.

В ответ на стук в дверь, из каюты раздался женский голос, спросивший по-французски: «Кто там?».

— Ольга, это я, Николай, — был ответ уже знакомым горловым звуком Рокова.

— Почему ты не оставишь меня в покое, Николай? Когда ты перестанешь меня мучить? — послышался голос женщины сквозь тонкую перегородку. — Ведь я тебе ничего дурного не сделала.

— Ну, Ольга, Ольга, — убеждал тот миролюбивым тоном, — мне надо только сказать тебе пару слов. Я тебе ничего не сделаю, даже не войду в каюту. Но не могу же я кричать через дверь.

Тарзан услышал звук поворачиваемого ключа. Он выдвинулся вперед настолько, чтобы разглядеть, что произойдет, когда откроется дверь, потому что в ушах его еще звучали злополучные слова: «И если она закричит, ты можешь душить ее».

Роков стоял прямо перед дверью. Павлов прижался вплотную к стене коридора рядом. Дверь открылась. Роков остановился на пороге, прислонившись спиной к дверям, и шепотом говорил с женщиной, которая Тарзану не была видна. Потом Тарзан услышал голос женщины, пониженный, но достаточно громкий, чтобы можно было разобрать слова:

— Нет, Николай, — говорила она, — это бесполезно. Грози, чем хочешь, я никогда не соглашусь. Выйди из комнаты. Ты не имеешь права входить сюда. Ты обещал, что не войдешь.

— Прекрасно, Ольга, я не войду, но раньше, чем я покончу с тобой, ты тысячу раз пожалеешь, что не исполнила моей просьбы. В конце концов я все равно добьюсь своего, так лучше было бы, если бы ты сберегла мне время и хлопоты, себя избавила от бесчестья, а твоего…

— Николай, Николай! — перебила женщина, и Тарзан видел, как Роков, посторонившись, кивнул Павлову, а тот одним прыжком бросился к дверям каюты мимо Рокова, предупредительно распахнувшего ему дверь. Роков быстро попятился назад. Дверь захлопнулась. Тарзан услышал звук поворачиваемого внутри ключа. Роков продолжал стоять у дверей, наклонив голову, словно стараясь не пропустить ни одного слова. Скверная усмешка скривила его губы под бородой.

Тарзан слышал, как женщина требовала, чтобы Павлов вышел из каюты.

— Я вызову мужа, — кричала она. — Он вас не пощадит. Из-за дверей донесся насмешливый хохот Павлова.

— Комиссар судна приведет вашего супруга, сударыня, — заявил он. — Этот офицер уже предупрежден, что вы в отсутствие мужа принимаете какого-то мужчину в своей каюте при запертых дверях.

— Муж поймет, в чем дело!

— Весьма возможно, но комиссар зато не поймет, а равно и газетные репортеры, которые таинственным образом будут обо всем осведомлены, как только мы высадимся на берег. Они найдут, что это презанимательная история, и то же подумают ваши друзья, когда прочтут об этом за завтраком — дайте высчитать… сегодня вторник… — да, за завтраком в пятницу утром. Интерес ничуть не уменьшится от того, что они узнают, что человек, которого женщина принимала у себя в каюте, — русский слуга, лакей ее брата, выражаясь точно.

— Алексей Павлов, — раздался голос женщины, холодный и бесстрашный, — вы трус, стоит мне прошептать вам на ухо одно имя, и вы откажетесь и от требований, и от угроз и тотчас оставите мою каюту с тем, чтобы и впредь, надеюсь, больше не попадаться мне на глаза.

После этого на мгновение все затихло; женщина, должно быть, наклонилась к негодяю и шептала ему на ухо то, на что сейчас намекала. Минута молчания, потом изумленное проклятие мужчины, шум борьбы, вопль женщины — и снова молчание.

Крик не успел еще отзвучать, как человек-обезьяна выскочил из своего укромного местечка. Роков бросился бежать, но Тарзан схватил его за ворот и потянул назад. Ни один из них не произнес ни слова, оба чувствовали инстинктивно, что там, за дверью, происходит убийство. Тарзану было ясно, что Роков не думал идти так далеко: его цели были гораздо глубже, — глубже и, может быть, страшнее, чем грубое, хладнокровное убийство.

Не колеблясь и не окликая, человек-обезьяна оперся огромным плечом о тонкую панель и под дождем разлетевшихся щепок вбежал в каюту, таща за собой Рокова. Перед ним на кровати лежала женщина, а Павлов сжимал пальцами нежную шею, в то время как жертва то била его по лицу, то тщетно старалась оторвать от своей шеи свирепые пальцы, несшие ей смерть.

Шум заставил Павлова вскочить на ноги. При виде Тарзана глаза у него загорелись ненавистью и угрозой. Женщина, шатаясь, приподнялась на койке. Одной рукой она держалась за горло, дыхание с трудом вырывалось из груди. Хотя она была растрепана и смертельно бледна, Тарзан узнал в ней молодую женщину, которую он видел утром на палубе.

— Что все это значит? — сказал Тарзан, повернувшись к Рокову, в котором он инстинктом чувствовал зачинщика. Тот молчал, нахмуренный.

— Нажмите кнопку, пожалуйста, — продолжал человек-обезьяна, — нам надо вызвать сюда одного из офицеров — дело зашло слишком далеко.

— Нет, нет, — вскричала женщина, разом вскочив на ноги. — Прошу вас не делать этого. Я уверена, что мне, в сущности, не хотели причинить вреда. Я рассердила этого господина, и он потерял самообладание, — вот и все. Мне не хотелось бы, чтобы делу был дан ход, прошу вас, мсье, — и голос ее звучал так умоляюще, что Тарзан не решился настаивать, хотя здравый смысл подсказывал ему, что во всем этом кроется нечто, о чем должны были быть осведомлены надлежащие власти.

— Вы, значит, хотите, чтобы я ничего не предпринимал? — спросил он.

— Ничего, прошу вас, — отвечала она.

— Вы согласны и в дальнейшем подвергаться преследованиям этих двух негодяев?

Она не находила ответа и выглядела очень несчастной и расстроенной. Тарзан видел, как лукавая, торжествующая усмешка скривила губы Рокова. Женщина, очевидно, боялась, не решилась откровенно высказаться в присутствии этих двух негодяев.

— В таком случае, — сказал Тарзан, — я буду действовать на собственный страх и риск. Вас, — продолжал он, обернувшись к Рокову, — и вашего сообщника, я предупреждаю, что отныне и до конца переезда я не выпущу вас из виду и если случайно узнаю, что один из вас, хотя бы косвенно, причиняет неприятности этой молодой особе, я тотчас непосредственно призову вас к ответу, и не думаю, чтобы вы остались довольны.

— Теперь вон отсюда, — и, схватив Рокова и Павлова за шеи пониже затылка, он выбросил их с силой за дверь, ударив при этом каждого ногой, чтобы они подальше откатились в проходе. Затем он обернулся к женщине. Она смотрела на него, широко раскрыв глаза от удивления.

— А вы, сударыня, сделаете мне огромное одолжение, если дадите мне знать, как только кто-нибудь из этих прохвостов станет снова беспокоить вас.

— Ах, мсье, — отвечала она, — я надеюсь, что вам не придется пожалеть о вашем добром деле. Вы приобрели злого и изобретательного врага, который не остановится ни перед чем, пока не удовлетворит свое чувство мести. Вы должны быть, право, очень осторожны, мсье…

— Простите, сударыня, меня зовут Тарзан…

— Мсье Тарзан. А из того, что я не хотела вызвать офицера, не делайте заключения, будто я недостаточно благодарна вам за смелую и рыцарскую защиту. Спокойной ночи, мсье Тарзан, я никогда не забуду, чем обязана вам, — и с очаровательной, подкупающей улыбкой, обнаружившей два ряда чудесных зубок, молодая женщина поклонилась Тарзану. Он пожелал ей спокойной ночи и вышел на палубу.

Он был очень удивлен, что здесь на пароходе уже двое — граф де Куд и эта девушка — терпели низости Рокова и его товарища и не соглашались передать их в руки правосудия. Прежде чем лечь спать, он мыслями часто возвращался к красивой молодой женщине; жизнь ее, очевидно, опутана какой-то сетью, соприкоснуться с которой судьба заставила и его. Он вспомнил, что даже не знает, как ее зовут. Что она замужем, ясно по узкому золотому кольцу на среднем пальце левой руки. Он невольно спрашивал себя: кто этот счастливец?

Тарзан не видел больше ни одного из участников маленькой драмы, которую мельком наблюдал, до последнего вечера переезда. Уже стемнело, когда он неожиданно оказался лицом к лицу с молодой женщиной. Они оба вынесли свои кресла с разных направлений к одному и тому же месту. Она встретила его милой улыбкой и почти сразу заговорила о том, чему он был свидетелем в ее каюте два дня тому назад.

Казалось, что ее смущает, как бы знакомство с такими людьми, как Роков и Павлов, не очернило ее в его глазах.

— Я надеюсь, что мсье не судил обо мне, — начала она, — по той несчастной случайности, во вторник вечером. Я много перемучилась из-за этого: я в первый раз после того решилась выйти из каюты. Мне было стыдно, — просто закончила она.

— Никогда не судят о газели по тем львам, которые нападают на нее, — возразил Тарзан. — Я видел раньше тех двоих за работой, в курительной комнате, накануне того дня, когда они напали на вас, насколько помнится; и, ознакомившись с их методами, я пришел к убеждению, что сама их вражда служит лучшей рекомендацией тому, кого они преследуют. Люди, им подобные, прилепляются только к злому и низкому и ненавидят все прекрасное и благородное.

— Вы очень добры, давая этому такое объяснение, — ответила она, улыбаясь. — Я уже слышала о том, что произошло за картами. Муж все рассказал мне. Он говорил о необычайной силе и смелости г. Тарзана, перед которым он вечно будет чувствовать себя в долгу.

— Ваш муж? — переспросил Тарзан.

— Да. Я — графиня де Куд.

— Я вдвойне вознагражден, сударыня, раз я оказал услугу супруге графа де Куд.

— Увы, мсье, я уже настолько обязана вам, что вряд ли когда-нибудь рассчитаюсь, — не увеличивайте же тяжести моих обязательств, — и она одарила Тарзана такой прелестной улыбкой, что он почувствовал: мужчина может решиться на гораздо больший подвиг только для того, чтобы заслужить такую улыбку.

В тот день он больше не видел ее и в суете приезда, на следующее утро, упустил ее из виду. Но в выражении ее глаз, когда они расставались накануне, было что-то преследовавшее его. В них была печальная задумчивость, когда они говорили о том, как легко и странно завязываются дружеские отношения во время океанских путешествий, и как одинаково легко эти отношения обрываются раз навсегда.

Тарзан думал, увидит ли он ее еще когда-нибудь…

III

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ НА УЛИЦЕ МОЛЬ

Приехав в Париж, Тарзан направился прямо к своему старому другу д'Арно и получил от морского офицера основательную взбучку за то, что отказался от титула и поместий, которые по праву принадлежали ему — сыну Джона Клейтона, покойного лорда Грейстока.

— Надо быть сумасшедшим, друг мой, — говорил д'Арно, — чтобы так легко отказаться не только от богатства и положения, но и от возможности неоспоримо доказать, что в жилах ваших течет кровь двух наиболее благородных английских семей, а не кровь дикой обезьяны-самки. Просто невероятно, как они могли поверить вам, в особенности мисс Портер.

Ведь я-то никогда не сомневался в вашем происхождении, даже тогда, когда в дебрях ваших африканских джунглей вы, подобно хищному зверю, сильными челюстями разрывали сырое мясо своей добычи и вытирали сальные руки о свои бедра. Даже тогда, хотя я не имел ни малейших доказательств, я знал, что вы ошибаетесь, считая себя сыном Калы.

А теперь, имея в руках дневник вашего отца, описывающий ужасную жизнь, которую он и ваша мать вели на диком африканском берегу; имея запись о вашем рождении и самое убедительное и важное доказательство — отпечаток ваших детских пальчиков на странице дневника, вы соглашаетесь оставаться бродягой без денег, без имени — это уму непостижимо.

— Мне не нужно лучшего имени, чем Тарзан, — возразил человек-обезьяна, — а что касается того, чтобы оставаться бродягой без гроша денег, то это вовсе не входит в мои планы. В самом деле, ближайшая и, я надеюсь, последняя дружеская услуга, о которой я хочу просить вас — это найти мне занятие.

— Вот еще! — проворчал д'Арно. — Вы отлично знаете, что я не подумаю искать вам место. Разве я не говорил вам тысячу раз, что у меня хватит на двадцать человек? И что половина всего, что принадлежит мне, — ваше? И отдай я вам все целиком, оно и на одну десятую не вознаградило бы вас, Тарзан, за вашу дружбу и за то, что вы сделали для меня в Африке! Я не забыл, друг мой, что если бы не вы и ваша изумительная смелость, я погиб бы на костре в деревне людоедов Мбонга. Не забываю я также, что только благодаря вашему самоотверженному уходу, я вылечился от тех ужасных ран, которые они мне нанесли, — только позже я понял, что значило для вас оставаться в то время со мной в амфитеатре обезьян, тогда как сердце рвалось на берег.

Когда мы, наконец, добрались туда и увидели, что мисс Портер и ее спутники уехали, я начал понимать, чем поступились вы ради совершенно незнакомого человека. Я и не думаю деньгами вознаграждать вас, Тарзан. Случайно, сейчас могут понадобиться деньги. Если бы вам понадобилась какая-нибудь жертва с моей стороны, было бы то же самое. Я всегда буду вам другом, потому что вкусы у нас одинаковые, и потому что я восхищаюсь вами. Это все вне моей власти, но деньги я могу вам дать и даю.

— Хорошо, — засмеялся Тарзан, — не будем ссориться из-за денег. Мне нужно жить и, следовательно, нужны деньги. Но я рад был бы что-нибудь делать. Вы не можете дать лучшего доказательства своей дружбы, чем найти мне занятие. В бездействии я очень скоро пропаду. А что касается моих родовых прав, — они в хороших руках. Клейтон их не отнял у меня. Он уверен, что будет лучшим английским лордом, чем человек, родившийся и выросший в африканских джунглях. Вы знаете, что я и сейчас только наполовину культурный человек. Если бы, хотя бы на минуту, я пришел в ярость, — инстинкт дикого зверя, которым я, в сущности, остался, сметет весь мой небольшой запас мягких и утонченных приемов культуры. Но мало того, — предъяви я свои права, я бы лишил любимую женщину состояния и положения, которое ей теперь обеспечит замужество с Клейтоном. Этого я сделать не мог, — не правда ли, Поль?

— Не говоря уже о том, — продолжал он, не ожидая ответа, — что вопрос о происхождении не имеет для меня серьезного значения. Условия, в которых я рос и воспитывался, привили мне сознание, что в человеке, как и в животном, ценно только то, в чем сказывается его духовная и физическая доблесть. И я так же охотно признаю своей матерью Калу, как и бедную, несчастную маленькую англичанку, которая умерла через год после того, как произвела меня на свет. Кала, дикая и жестокая, была по-своему всегда добра ко мне. Я, верно, кормился у ее волосатой груди с того дня, как умерла моя мать. Она со всей яростью подлинной материнской любви сражалась за меня с дикими обитателями леса и с членами ее собственного племени. И я, со своей стороны, я тоже любил ее, Поль. И сам не понимал — насколько сильно любил, пока безжалостное копье и отравленные стрелы черного Кулонги не отняли ее у меня. Я был еще ребенком тогда, и я бросился на бездыханный труп и рыдал в отчаянии, как рыдает дитя над родной матерью. Вам, друг мой, она показалась бы отвратительным, безобразным существом, я же находил ее красивой, — так любовь преображает то, что любишь. И я вполне доволен тем, что навсегда останусь сыном Калы, обезьяны-самки.

— Я восхищаюсь вашей верностью прошлому, — отвечал д'Арно. — Но наступит час, когда вам захочется вернуть себе свои права. Запомните то, что я говорю, и будем надеяться, что и тогда это будет также легко осуществимо, как сейчас. Вы не должны забывать, что только два человека в мире — профессор Портер и м-р Филандер могут клятвенно подтвердить, что маленький скелет, который был найден в хижине вместе со скелетом вашего отца и вашей матери, был скелетом детеныша антропоидной обезьяны, а не потомка лорда и леди Грейсток. Это свидетельство весьма важно. Оба они уже не молоды, может быть недолго проживут. А, кроме того, вам разве не приходило в голову, что, узнай мисс Портер истину, она бы порвала с Клейтоном? Вы могли бы иметь богатство, титул и женщину, которую вы любите, Тарзан. Неужели вы об этом не подумали?

Тарзан покачал головой.

— Вы не знаете ее, — промолвил он. — Ничто не могло бы сильнее связать ее, чем удар судьбы, обрушившийся на Клейтона. Она родом из старинной южно-американской семьи, а южане гордятся своей верностью друзьям в несчастье.

Первые три недели Тарзан употребил на то, чтобы возобновить свое прежнее мимолетное знакомство с Парижем. Днем он посещал библиотеки и бродил по картинным галереям. Он буквально пожирал книги, и мир возможностей, которые раскрывались перед ним в этой области культуры, приводил его в трепет, когда он думал, какие ничтожные крохи общей суммы человеческих знаний может усвоить отдельный индивидуум, даже если он всю жизнь посвятит исследованию и изучению; однако, он учился, сколько мог, днем, а по ночам искал отдыха и развлечений, причем, конечно, и для ночных его занятий Париж представлял ничуть не менее богатое поле.

Если он выкуривал слишком много папирос и выпивал слишком много абсента, то он делал это потому, что брал цивилизацию такой, какая она есть, и что так делали, как он убедился, все его цивилизованные братья. Жизнь эта манила его новизной, возбуждала его; к тому же, в сердце у него жила большая печаль и большое желание, которое никогда не может быть утолено, — и он старался в этих двух крайностях — работе и развлечениях — уйти от прошлого и свыкнуться с мыслью о будущем.

Однажды вечером он сидел в мюзик-холле, потягивая абсент и любуясь пляской русской танцовщицы, как вдруг он поймал быстро скользнувший по нему взгляд двух злых черных глаз. Человек отвернулся и смешался с толпой у выхода раньше, чем Тарзан успел его хорошенько рассмотреть, но он остался в уверенности, что не в первый раз видит эти глаза и что не случайно они следили за ним весь вечер. Уже некоторое время у него было смутное ощущение, что за ним следят, и, повинуясь сильному в нем животному инстинкту, он обернулся и перехватил устремленный на него взгляд.

Еще до ухода из мюзик-холла Тарзан совершенно забыл о происшедшем, не обратил он внимания и на подозрительного субъекта, который глубже отодвинулся в тень подъезда на противоположной стороне улицы, как только Тарзан вышел из ярко освещенного здания.

Тарзан и не подозревал, что его не раз провожали таким образом и из этого, и из других мест развлечений. Но он никогда почти не бывал один. На этот раз д'Арно был приглашен в другое место, и Тарзан шел один.

Когда Тарзан повернул в том направлении, каким он всегда возвращался домой из этой части города, следивший за ним с противоположного тротуара выскочил из засады и быстро побежал вперед.

Тарзан привык проходить улицей Моль по ночам. Тихая и темная, она больше напоминала ему родные джунгли, чем шумные и блестящие окрестные улицы. Если вы хорошо знаете Париж, вы вспомните узкую, не внушающую доверия улицу Моль. Если вы не знаете Парижа, вам стоит только спросить полисмена, и вы услышите, что нет другой улицы в Париже, которую следовало бы старательней обходить с наступлением темноты.

В эту ночь Тарзан прошел пролета два в густой тени грязных старых зданий, окаймляющих невзрачную улицу, как вдруг услышал крики и вопли о помощи, доносившиеся из третьего этажа противоположного дома. Голос был женский. Не успело умолкнуть эхо первого вопля, как Тарзан бросился вверх по лестнице и вдоль темного коридора, туда, где требовалась помощь.

В конце коридора на третьем этаже одна дверь была чуть приоткрыта, и из-за двери слышался тот же голос, что заставил его броситься сюда.

Еще миг — и он стоял в середине слабо освещенной комнаты. Керосиновая лампа горела на высокой каминной полке, отбрасывая тусклый свет на полдюжины отвратительных фигур, — мужчин, за одним исключением. Женщине было лет тридцать. Лицо ее, носящее отпечаток беспутной жизни и дурных страстей, сохранило все-таки следы былой миловидности. Она стояла, прижавшись к стене, с рукою у горла.

— Спасите, мсье, — крикнула она глухо, когда Тарзан вошел в комнату. — Они хотели убить меня.

Обернувшись к мужчинам, находившимся в комнате, Тарзан увидел обычные типы уголовных преступников. Его удивляло, что они не старались улизнуть. Шорох позади заставил его обернуться. Глазам его представились две вещи, сильно его поразившие: один человек украдкой старался выскользнуть из комнаты, но даже и по беглому впечатлению Тарзан узнал в нем Николая Рокова.

Но то, что он еще увидел, представляло более актуальный интерес: огромный верзила на цыпочках подходил к нему сзади с тяжелой дубинкой в руках, а как только и он, и его товарищи увидели, что намерения их раскрыты, — они все разом бросились на Тарзана. Некоторые вытащили ножи. Другие схватили стулья, а верзила с дубинкой занес ее высоко над головой, чтобы с размаху ударить Тарзана и размозжить ему голову.

Но с мозгом, смелостью, мышцами, которые в глубине диких джунглей выдерживали единоборство с мощной силой Теркоза и свирепым лукавством Нумы, не так легко было справиться, как рассчитывали парижские апаши.

Выбрав самого сильного противника — малого с дубинкой, — Тарзан бросился на него со всей яростью и, увернувшись от опустившейся дубинки, нанес ему такой удар, что тот свалился на пол, выбитый из строя.

Затем он повернулся к другим. Тут пошла просто игра. Он наслаждался радостью битвы и хотел крови. Как легкая скорлупа, которая разлетается при первом резком движении, слетел с него тонкий налет цивилизации, и десять дюжих мерзавцев оказались заключенными в маленькой комнате вместе с диким зверем со стальными мышцами, с которым им и думать нечего было справиться.

В конце коридора у наружных дверей стоял Роков, ожидая исхода дела. Он хотел до своего ухода убедиться в том, что Тарзан погиб, но в его расчеты вовсе не входило присутствовать при убийстве.

Женщина все еще стояла на том же месте, где Тарзан застал ее войдя, но за несколько истекших минут выражение лица у нее менялось несколько раз. Притворное отчаяние, которое было на нем написано, когда Тарзан увидел ее, сменилось выражением коварства, когда Тарзан повернулся к нападающим; но эта перемена ускользнула от Тарзана.

Позже — выражения изумления и ужаса сменялись одно другим. И не удивительно! Безупречный джентльмен, которого она своими криками заманила на верную гибель, внезапно превратился в демона-мстителя. Не дряблые мускулы и слабое сопротивление, как они ожидали, а настоящий разъяренный Геркулес.