Тарзан - Тарзан (Сборник рассказов)

Так выступили они из селения Вазири, нагрузив своих рабов таким количеством слоновой кости, какого хватило бы на выкуп многих царей. Они направлялись к северу, назад в свои дикие поселения, в дикой и малоизвестной стране, расположенной по ту сторону Конго, в глубине Великого Леса.

Они шли, и тут же рядом, по обе стороны дороги, двигался невидимый и неутомимый враг.

Под руководством Тарзана черные воины Вазири разместились с промежутками по обе стороны дороги в чаще кустарника. По мере того, как проходила колонна, то тяжелое копье, то острая стрела, пущенные верной рукой, пронизывали мануема или араба. Потом Вазири исчезал в чаще и перебегал вперед, чтобы занять новое место. Они били только наверняка, и только тогда, когда не боялись быть обнаруженными, поэтому стрел и копий выпускалось немного, с большими промежутками, но опасность, упорная и непрестанная, висела все время над колонной, которая продвигалась медленно из-за тяжелого груза, а паника не рассеивалась, паника от того, что только что упал пронзенный товарищ, паника от того, что неизвестно, чья следующая очередь и когда пробьет его час.

Десяток раз мануемы готовы были бросить свою ношу и, как испуганные зайцы, пуститься к северу со всех ног. И арабы с большим трудом, угрозами и убеждениями, удерживали их. Так проходили для грабителей в сплошном кошмаре дни за днями. На ночь арабы разбивали лагерь на какой-нибудь полянке у реки и делали грубую «бому». Но временами ночью пуля пролетала у них над головами, и один из часовых, которых они теперь ставили дюжинами, сваливался наземь. Все это было невыносимо, так они могли быть перебиты один за другим, не причинив ни малейшего урона врагу. И все-таки с алчностью, свойственной белому человеку, арабы никак не хотели расстаться с награбленным и поутру снова вынуждали деморализованных мануемов взваливать на себя ноши и выстраиваться в шеренгу.

Три дня шла колонна, и каждый час приносил с собой смертоносное копье или стрелу. Ночью лаяло невидимое ружье, и назначить человека часовым значило подписать ему смертный приговор.

Утром на четвертый день арабам пришлось застрелить двух своих рабов за неповиновение, а в это время из джунглей прозвучал ясный и сильный голос:

— Сегодня вы умрете, мануемы, если не откажетесь нести кость. Нападайте на своих жестоких господ! Бейте их! Ведь у вас есть ружья, почему вы не воспользуетесь ими? Убейте арабов, и мы не тронем вас. Мы возьмем вас к себе в деревню, накормим и выведем невредимыми из нашей страны. Положите кость и бросайтесь на своих господ — и мы поможем вам, иначе — умрете вы!

Когда умолк голос, караван замер. Арабы смотрели на своих рабов. Мануемы смотрели друг на друга, они только выжидали, чтобы кто-нибудь взял на себя инициативу. Оставалось человек тридцать арабов и около полутораста черных, все были вооружены, даже у носильщиков за спиной висели ружья.

Арабы сплотились тесней. Шейх приказал мануемам выступать и, отдавая приказание, поднял ружье, но в это самое время один из черных сбросил свою ношу и, вздернув ружье, выстрелил в упор в кучку белых. Вмиг весь лагерь превратился в толпу проклинающих и вопящих демонов, пускающих в ход ружья, ножи, револьверы. Арабы смело защищали свою жизнь, но свинцовый дождь, которым осыпали их собственные рабы, и тучи стрел и копий, которые сыпались из окружающих джунглей, делали исход ясным. Через десять минут после начала стычки ни одного араба не было в живых.

Когда стрельба прекратилась, Тарзан снова заговорил:

— Берите нашу кость и несите ее туда, откуда вы утащили ее. Мы не сделаем вам зла.

Мгновение мануемы заколебались. Не было охоты проделывать обратно три дня пути. Они посовещались шепотом и обратились к джунглям:

— Как мы можем знать, что вы не перебьете нас, если мы вернемся в селение?

— Вы слышали, что мы обещали не делать вам зла, если вы принесете обратно нашу кость, но вы не знаете, что мы можем убить вас всех до единого, если вы не послушаетесь нас. Разве не ясно, что скорее мы убьем вас, если вы рассердите нас, чем если вы исполните то, чего Мы требуем?

— Кто вы, что говорите языком нашего арабского господина? — спросил мануем-парламентер. — Покажитесь, и тогда мы дадим ответ.

Тарзан вышел из джунглей в нескольких шагах.

— Смотрите! — сказал он. Увидев, что он белый, они пришли в ужас, потому что им никогда не приходилось видеть белого дикаря, а его мощная мускулатура и исполинское сложение привели их в восторг.

— Можете верить мне, — сказал Тарзан. — Будете вы слушаться меня и не будете трогать моего народа, и мы не тронем вас. Отнесете вы обратно нашу кость или нам и дальше идти вслед за вами, как мы шли эти дни?

Напоминание об этих ужасных днях заставило мануемов решиться, и, подняв поклажу на плечи, они повернули к селению Вазири.

На третий день караван, вместе с воинами Вазири, вошел в ворота селения, приветствуемый оставшимися в живых жителями, которые вернулись, когда посланные Тарзана сообщили им, что грабители ушли.

Потребовался весь авторитет Тарзана, чтобы спасти мануемов от избиения и растерзания, но когда он объяснил, что дал слово не причинять им вреда, если они принесут обратно кость, когда он напомнил, что победой они обязаны ему, они уступили.

В эту ночь воины Вазири совещались, как им отпраздновать победу и выбрать нового вождя. Со времени смерти Вазири Тарзан руководил военными действиями, и временно предводительство было молча предоставлено ему. Не было времени выбрать нового вождя из их числа, да и с самого начала человек-обезьяна действовал так удачно, что страшно было передавать власть другому, чтобы успехи не сменились неудачами. В самом начале они убедились, как опасно отвергать советы белого дикаря по результатам атаки, затеянной старым Вазири, и потому им нетрудно было склониться перед авторитетом Тарзана.

Самые почтенные воины уселись в кружок вокруг огня, чтобы обсудить достоинства возможных преемников старого Вазири. Первым заговорил Бузули.

— Раз Вазири умер, не оставив сына, то я знаю среди нас только одного, кто, мы это уже испытали, может быть хорошим вождем. Он водил нас против ружей белого человека и дал нам победу без единой потери. Это белый человек, который командовал нами последние дни. И с этими словами Бузули вскочил на ноги и, подняв копье, согнув туловище, начал медленную пляску вокруг Тарзана, напевая в такт шагам: — Вазири, царь Вазири! Вазири, убийца арабов! царь Вазири!

Один за другим воины выражали свое согласие на выбор Тарзана царем, вступая в торжественный танец. Прибежали женщины и расположились на земле, образуя второй круг, вокруг первого. Они били в там-там, ударяли в ладоши в такт шагам танцующих и подпевали воинам. В центре круга сидел Тарзан от обезьян.

— Вазири, царь Вазири, — подобно предшественнику, он должен был впредь называться по имени племени.

Все быстрей и быстрей плясали танцующие, все громче и громче звучали их дикие крики. Женщины поднялись и запели в унисон, во весь голос. Яростно размахивали воины копьями, а иногда приседали, ударяя щитами о плотно убитую землю деревенской улицы; все вместе давало картину невероятно примитивную и дикую, словно все это происходило на заре человечества, бесконечное число веков тому назад.

Возбуждение росло, и человек-обезьяна не выдержал: он вскочил на ноги и принял участие в диком обряде. В центре круга из блестящих черных тел он скакал и вопил, и потрясал тяжелым копьем с таким же точно безумным увлечением, как и его товарищи-дикари. Исчезли последние следы цивилизации — он был теперь примитивным человеком в полном смысле слова: наслаждался свободой неистовой дикой жизни, которую любил, радуясь как ребенок своему новому званию царя черных дикарей.

Ах, если бы Ольга де Куд видела его сейчас — узнала бы она в нем хорошо одетого, спокойного молодого человека с породистым лицом и безукоризненными манерами, который так привлекал ее к себе всего несколько месяцев тому назад. А Джэн Портер! Любила бы она дикого вождя диких воинов, который танцевал голый со своими голыми подданными? А д'Арно? Поверил бы д'Арно, что это тот самый человек, которого он ввел в полдюжины самых избранных клубов Парижа? Что бы ответили его коллеги, пэры из Палаты Лордов, если бы им сказали, показав на танцующего, увешанного металлическими украшениями гиганта с густой гривой: «Лорды, это Джон Клейтон, лорд Грейсток!».

Итак, Тарзан от обезьян стал настоящим царем между людьми. Медленно, но верно проделывал он эволюцию, через которую прошли его предки, — ведь и он начал с самых низов.

XVIII

ЛОТЕРЕЯ СМЕРТИ

Джэн Портер первая проснулась в лодке на утро после крушения «Леди Алисы». Остальные члены маленькой компании еще спали, сидя на скамейках или свернувшись в неудобных положениях на дне лодки.

Убедившись, что они отбились от других лодок, молодая девушка сильно встревожилась. Ощущение глубокого одиночества и беспомощности, которое вызывал в ней вид огромной водяной пустыни, подавляло ее, и никаких надежд на будущее не шевелилось в душе. Она была уверена, что они погибли, что помощи ждать неоткуда.

Вскоре проснулся Клейтон. Он не сразу пришел в себя и вспомнил, где он и что произошло ночью. Наконец, его растерянные глаза остановились на девушке.

— Джэн! — крикнул он. — Слава богу, что мы вместе!

— Взгляните, — убито отвечала девушка, апатичным жестом показывая на горизонт. — Мы совсем одни. Клейтон внимательно посмотрел во все стороны.

— Куда они могли деваться? — удивился он. — Они не могли пойти ко дну, потому что не было волнения, а я видел все лодки уже после того, как яхта погрузилась в воду.

Он разбудил остальных и объяснил им положение.

— Это даже хорошо, сэр, что лодки разбрелись, — объяснил один из матросов. — Провизия есть в каждой, так что они друг другу не нужны, в бурю помощи тоже не могли бы друг другу оказать, зато больше шансов, что хотя бы одна будет подобрана, а тогда начнут разыскивать и остальных. Будь мы все вместе, был бы только один шанс на спасение, теперь их четыре.

Это разумное философствование немного подбодрило остальных, но хорошее настроение было непродолжительно: решили взять направление на восток, к континенту, и постепенно продвигаться к земле, но когда хватились весел, оказалось, что их нет; матросы, сидевшие на веслах, уснули во время работы и уронили весла в воду, а волны их отнесли, по крайней мере нигде на воде их не было видно.

Начались попреки, брань, и дело едва не дошло до драки, но Клейтон кое-как успокоил матросов. Впрочем, несколькими минутами позже Тюран чуть было не вызвал нового скандала, сделав какое-то нехорошее замечание по поводу глупости англичан вообще и английских матросов в частности.

— Довольно, молодцы, — остановил других матросов третий, не принимавший участия в перебранке. — Что за толк, если друг другу морды расквасите. Сказал ведь вам Снайдер, что подберут нас. Давайте лучше поедим.

— Неплохая мысль, — поддержал Тюран и обратился к третьему матросу. — Вильсон, милейший, передайте мне одну из этих жестянок.

— Сами берите, — угрюмо проворчал Вильсон. — Я не стану слушаться какого-то… Вы здесь еще не капитан.

В конце концов Клейтону пришлось самому пойти за жестянкой, но тут вспыхнуло новое недоразумение с матросами, заявившими, что Клейтон и Тюран хотят следить за расходованием припасов, чтобы самим заполучить львиные доли.

— Надо, чтобы кто-нибудь взял на себя командование, — сказала Джэн Портер, с отвращением наблюдавшая постыдные ссоры, с которых начиналось вынужденное общение, тем более что продлиться ему суждено было, быть может, много дней. — Скверно уже само по себе очутиться в утлой лодке в Атлантическом океане, зачем же увеличивать несчастье и опасности, занимаясь постоянными стычками и перебранками. Мужчины должны выбрать старшего и подчиняться ему во всем. Здесь нужно еще строже соблюдать дисциплину, чем на настоящем большом судне.

Прежде, чем заговорить, она надеялась, что ей совсем не придется подавать голос, что Клейтон сумеет справиться с осложнениями, но приходилось признать, что до сих пор, по крайней мере, он не более других был на высоте положения, разве только старался не обострять со своей стороны отношений, вплоть до того, что передал жестянку матросам, когда они запротестовали против того, чтобы он открывал ее.

Слова девушки временно успокоили мужчин, и в конце концов было решено, что два баллона с водой и четыре жестянки с пищей будут разделены поровну между матросами и пассажирами с тем, чтобы те и другие распоряжались ими по своему усмотрению.

Таким образом, маленькая группа сразу разбилась на два лагеря, и как только припасы разделили, в каждом занялись распределением пищи и воды. Матросы первые открыли одну из жестянок и разразились такими бешеными проклятиями, что Клейтон спросил: — В чем дело?

— Беда! — завопил Снайдер. — Беда! Хуже — смерть! В жестянке — деготь!

Клейтон и Тюран торопливо открыли одну из своих жестянок и убедились в страшной правде, что и там тоже деготь! Одна за другой были вскрыты все четыре жестянки, находящиеся в лодке, и каждый раз сердитое ворчание встречало новое подтверждение ужасной действительности: в лодке не было ни одной унции пищи!

— Ну, благодарение богу, у нас есть все-таки вода, — сказал Томпкинс. — Легче обойтись без пищи, чем без воды. Коли до худшего дойдет, можно и сапоги свои съесть, а выпить их не выпьешь.

Пока он говорил, Вильсон пробуравил дырочку в одном из баллонов, и Снайдер подставил жестяную кружку, в которую Вильсон собирался налить драгоценную влагу. Тоненькая струйка черных, сухих крупинок полилась сквозь дырочку на дно кружки. Вильсон со стоном уронил баллон и опустился на скамью, в ужасе глядя на кружку.

— В баллонах — порох, — сказал Снайдер, едва слышно, повернувшись к остальным. Вскрыли другие баллоны — то же самое.

— Деготь и порох! — воскликнул Тюран. — Вот так меню для потерпевших крушение!

От одного сознания, что в лодке нет ни воды, ни пищи, люди сразу почувствовали и голод, и жажду; с первого же дня начались, таким образом, их страдания, с первого дня им пришлось переживать все ужасы, какие выпадают на долю потерпевших крушение.

Дни проходили — и положение все ухудшалось. Воспаленные глаза тщетно оглядывали горизонт день и ночь, пока люди, слабые и усталые, не сваливались на дно лодки, ища в коротком, беспокойном сне минутного забвения ужасной действительности.

Матросы в муках голода съели свои кожаные пояса, сапоги, кожаную обшивку шапок, хотя Клейтон и Тюран всячески старались уговорить их не делать этого, предупреждая, что этим они еще усилят свои страдания.

Обессиленные и потерявшие надежду, носились они по морю, под безжалостным тропическим солнцем, с высохшими, потрескавшимися губами, распухшими языками, ожидая смерть, в которой начинали видеть избавление. Невыносимые страдания первых дней для трех пассажиров немного притупились, потому что они ничего не ели, но муки матросов были ужасны, когда их слабые, больные желудки пробовали справиться с кусками кожи, которыми они их набили. Томпкинс первый не выдержал. Ровно через неделю после того, как «Леди Алиса» пошла ко дну, матрос умер в страшных конвульсиях.

Несколько часов его тело лежало на корме лодки, откуда матрос как будто издевался, оскалив зубы, над другими. Наконец, Джэн Портер не выдержала.

— Не можете ли вы сбросить его за борт, Вильям? — спросила она.

Клейтон поднялся и, шатаясь, направился к телу. Два оставшихся в живых матроса следили за ним со странным, зловещим огоньком в провалившихся глазах. Тщетно старался англичанин приподнять тело над бортом — задача была ему не по силам.

— Помогите мне, пожалуйста, — сказал он Вильсону, который лежал ближе всех.

— Чего вы хотите его выбрасывать? — проворчал матрос раздраженно.

— Надо сделать это, пока у нас еще хватает сил, — возразил Клейтон. — Под этим солнцем он до завтра будет ужасен.

— Лучше оставьте в покое, — опять проворчал Вильсон. — Он нам самим понадобится до завтра.

Медленно дошли слова матроса до сознания Клейтона. Он понял, наконец, причину протеста.

— Боже! — шепнул Клейтон в ужасе. — Неужели вы хотите сказать…

— А почему нет? — пробурчал Вильсон. — Мы еще живы, а он умер, ему все равно.

— Идите сюда, Тюран, — позвал Клейтон. — Нам придется пережить кое-что похуже смерти, если мы не выбросим этот труп.

Вильсон сделал несколько угрожающих движений, но когда его товарищ Снайдер поддержал Клейтона и Тюрана, он уступил, жадными глазами поглядывая на труп, пока остальные втроем не перевалили его за борт.

После этого весь день Вильсон не спускал с Клейтона глаз, в которых уже притаилось безумие. К концу дня, когда солнце начало садиться, он начал бормотать что-то и смеяться про себя, а глаза его по-прежнему не отрывались от Клейтона.

Уже совсем стемнело, а Клейтон все еще чувствовал на себе этот страшный взгляд. Он старался не засыпать, но благодаря слабости с трудом сохранял сознание. Наконец, не выдержал мучений и, уронив голову на скамейку, уснул. Сколько прошло времени, он не мог припомнить, но вдруг он был разбужен каким-то странным звуком — совсем близко. Взошла луна, и когда Клейтон открыл глаза, он с ужасом увидел осторожно подползающего к нему Вильсона, с раскрытым ртом и вываливающимся оттуда распухшим языком.

Тот же звук разбудил Джэн Портер и, увидев страшное зрелище, она пронзительно закричала, и в ту же минуту матрос ринулся вперед и упал на Клейтона. Как хищный зверь искал он зубами горло Клейтона, но Клейтону, при всей его слабости, удавалось удерживать от себя на расстоянии рот безумного.

На крик Джэн проснулись Тюран и Снайдер. Увидев в чем дело, они оба потащились на помощь Клейтону, и втроем им удалось справиться с Вильсоном и сбросить его на дно лодки. Несколько минут он пролежал, болтая и заливаясь хохотом, а потом со страшным криком, раньше, чем спутники его могли ему помешать, вскочил на ноги и прыгнул в воду.

Реакция после ужасного напряжения и возбуждения совсем обессилила оставшихся в живых. Снайдер опустился на дно лодки и заплакал. Джэн Портер молилась, Клейтон задумался, мсье Тюран тоже предался размышлениям, опустив голову на руки. Результаты своих размышлений он сообщил на следующий день Клейтону и Снайдеру в виде следующего предложения.

— Джентльмены, — начал он. — Вы видите, что ожидает нас, если нас не подберут в ближайшие два дня, на что, очевидно, надежды мало, судя по тому, что за все эти дни мы не видели ни одного паруса, ни одного дымка на горизонте. Была бы надежда, если была бы пища, а нет пищи — нет и надежды. Остается одна альтернатива, надо выбрать одно из двух: или мы умрем все через несколько дней, или один должен быть принесен в жертву, чтобы остальные остались живы. Вы хорошо понимаете, что я хочу сказать?

Джэн Портер, услышав, пришла в ужас. Если бы предложение исходило от бедного, невежественного матроса, она была бы, вероятно, меньше удивлена, но то, что оно было сделано человеком, выдававшим себя за человека культурного, утонченного даже, за джентльмена, казалось ей почти невероятным.

— Ясно, что мы умрем все, — отвечал Клейтон.

— Решать нужно большинством голосов, — возразил Тюран. — Так как жертвой может быть только один из нас, то и решать мы будем втроем. Мисс Портер не заинтересована, ей не угрожает опасность.

— А как же мы узнаем, кому быть первым? — спросил Снайдер.

— Это можно решить жеребьевкой, — отвечал Тюран. — В кармане у меня есть несколько монет по одному франку; мы наметим себе какой-нибудь год, и тот, кто вытащит монету с этим годом — будет первым.

— Я не хочу иметь ничего общего с этим дьявольским проектом, — тихо заявил Клейтон, — еще может показаться земля или какое-нибудь судно вовремя.

— Вы подчинитесь большинству голосов или вы будете первым, — отвечал Тюран, и в голосе прозвучала угроза. — Давайте проголосуем. Я за этот проект, а вы, Снайдер?

— Я тоже, — прозвучал ответ.

— Воля большинства, — объявил Тюран. — Теперь приступим, не теряя времени, к жеребьевке. Это одинаково выгодно для всех. Для того, чтобы три человека остались живы, один умрет несколькими часами раньше, чем умер бы и без того.

Он занялся приготовлениями к лотерее, а Джэн Портер широко раскрытыми глазами следила за ним, с ужасом думая, чему придется ей быть свидетельницей. Тюран разостлал пиджак на дне лодки и затем из горсти монет выбрал шесть штук. Двое других близко нагнулись, пока он рассматривал их. Потом он протянул их Клейтону.

— Осмотрите их внимательно, — сказал он. — Самая старая — 1875 года, и этого года — только одна.

Клейтон и матрос осмотрели каждую монету. На их взгляд между ними не было никакой разницы, кроме годов. Они остались довольны. Если бы они знали, что прежний опыт мсье Тюрана по части шулерничества в карты настолько развил его осязание, что он умел отличать карты, касаясь их, они вряд ли нашли план выгодным для себя. Монета 1875 г. была чуть-чуть тоньше остальных, но ни Клейтон, или Снайдер не могли бы установить это без помощи микрометра.

— В каком порядке мы будем тянуть? — спросил Тюран, зная, по опыту, что большинство предпочитает тянуть под конец, в тех случаях, когда вытянуть жребий неприятно: есть шанс и надежда, что жребий будет уже вынут кем-нибудь раньше. Тюран же, по причинам ему известным, предпочитал тянуть первым на случай, если бы тянуть пришлось дважды.

И когда Снайдер выразил желание тянуть последним, он любезно предложил, что будет тянуть первым. Рука его исчезла под пиджаком всего на мгновение, но проворные и искусные пальцы успели перебрать все монеты и отодвинуть роковую. Когда он вытащил руку, в ней была монета 1888 года. Потянул Клейтон. Джэн Портер нагнулась вперед с выражением ужаса и напряженного внимания на лице, когда рука человека, за которого она должна была выйти замуж, скрылась под пиджаком. Вот он вытащил руку, держа в ней монету. В первый момент он не решался взглянуть, но мсье Тюран, нагнувшись к его руке, крикнул, что все благополучно.

Джэн Портер в изнеможении, вся дрожа, откинулась на борт лодки. Ей было дурно, кружилась голова. Если и Снайдер не вытащит монеты 1875 года, придется сызнова пережить этот ужас.

Матрос уже засунул руку под пиджак. Крупные капли пота выступили у него на лбу. Он дрожал, как в лихорадке, и громко проклинал себя за то, что предпочел тянуть последним: сейчас у него было три шанса против одного, а у Тюрана их было пять, у Клейтона четыре.

Русский терпеливо выжидал, не торопя матроса, он прекрасно знал, что сам он в безопасности — безразлично, будет ли сейчас вытащена роковая монета или нет. Когда матрос, вытащив монету, взглянул на нее, он повалился без чувств на дно лодки. Клейтон и Тюран оба поспешили, насколько позволяли силы, к нему, чтобы взглянуть на монету, которая вывалилась у матроса из рук и лежала подле. Она не была помечена 1875 годом. Реакция после пережитого волнения подействовала на Снайдера так же, как если бы он вытащил роковую монету.

Таким образом, всю процедуру пришлось повторять сызнова. Еще раз русский вынул безвредную монету. Джэн Портер закрыла глаза, когда рука Клейтона скрылась под пиджаком. Снайдер нагнулся, широко раскрытыми глазами провожая руку, которая должна была решить его участь.

Вот Вильям Сесиль Клейтон, лорд Грейсток, вытянул руку из-под пиджака и, крепко зажав монету так, чтобы никто не видел, взглянул на Джэн Портер. Он не решался разжать руку.

— Живей! — взвизгнул Снайдер. — Боже! Дайте взглянуть…

Клейтон разжал пальцы. Снайдер первый увидел цифру и раньше, чем другие успели угадать его намерение, он поднялся на ноги, перешагнул через борт лодки и исчез навсегда в зеленой бездне — монета была не 1875 года.

Пережитые волнения так подействовали на оставшихся в живых, что весь день, они пролежали в полусознательном состоянии и несколько дней не возвращались к страшному вопросу.

Ужасные дни все увеличивающейся слабости и растущей безнадежности…

Наконец, Тюран подполз к распростертому Клейтону.

— Надо еще раз потянуть жребий, пока мы не ослабели до того, что уже не в состоянии будем есть, — шепнул он.

Клейтон был в таком состоянии, при котором уже нет собственной воли. Джэн Портер уже три дня не говорила. Он знал, что она умирает. Как не страшна была эта мысль, но он подумал, что можно будет вернуть ей силы таким способом, и сразу согласился на предложение русского.

Они потянули так же точно, как в первый раз, и результат был неизбежный — Клейтон вытащил монету 1875 г.

— Когда? — спросил Тюран.

Он уже вытащил из кармана свой перочинный ножик и слабыми пальцами пытался открыть его.

— Сейчас же, — пробормотал он и жадными глазами впился в англичанина.

— Не подождете ли вы до темноты? — спросил Клейтон. — Не надо, чтобы видела мисс Портер. Ведь мы собирались обвенчаться, знаете?

Тень разочарования пробежала по лицу Тюрана.

— Хорошо, — нерешительно отвечал он. — До ночи недолго. Ждал много дней, подожду еще несколько часов.

— Благодарю вас, мой друг, — прошептал Клейтон. — Теперь я пойду к ней и побуду с ней, пока пробьет час. Я хотел бы перед смертью провести с ней час или два.

Когда Клейтон добрался к девушке, он нашел ее без сознания. Он видел, что она умирает, и рад был, что она не увидит и не узнает о страшной трагедии, которая здесь скоро разыграется. Он взял ее руку и поднес к своим потрескавшимся и распухшим губам. Некоторое время он нежно гладил то нечто иссохшееся, похожее на птичью лапку, что было недавно прекрасной, красивой формы белой ручкой балтиморской красавицы.

Уже стемнело, но он ничего не замечал, пока его не привел в себя голос из темноты. То звала его судьба.

— Иду, мсье Тюран, — поспешил он отозваться. Три раза пробовал он повернуть на четвереньках, чтобы ползти навстречу смерти, но за последние часы он настолько ослабел, что уже не мог вернуться к Тюрану.

— Придется вам прийти, мсье, — позвал он слабым голосом. — У меня не хватает сил опуститься на колени.

— Черт возьми! — буркнул Тюран. — Вы намерены надуть меня, отнять у меня мой выигрыш.

Клейтон слышал, как тот волочился по дну лодки. Но вдруг раздался безнадежный стон.

— Я не могу ползти. Поздно. Вы обманули меня, англичанин-собака.

— Я вас не обманул, мсье, — запротестовал Клейтон. — Я всячески старался, я буду пробовать еще, пробуйте и вы; может быть, каждый из нас проползет полпути, и тогда вы получите свой выигрыш.

Снова Клейтон собрался с силами, слыша, что и Тюран напрягает все усилия. Прошло около часу, и англичанину удалось приподняться на колени, но при первом же движении вперед он упал лицом вниз.

Минуту спустя, он услышал довольный возглас Тюрана.

— Иду, — шепнул русский.

Снова попробовал Клейтон двинуться навстречу судьбе и снова растянулся на дне лодки, и уже не мог больше подняться, несмотря на прилагаемые усилия. Последний раз он свалился на спину и лежал, глядя на звезды, а сзади все ближе и ближе слышалось прерывистое дыхание русского, с трудом волочившегося по дну лодки.

Клейтону казалось, что прошло не меньше часу, как он лежал так, поджидая подползающее существо, которое должно было положить конец его мучениям. Оно было совсем близко уже, но проходили все большие и большие промежутки между одним его усилием и следующим, а подвигалось оно каждый раз, как казалось англичанину, на самое ничтожное, почти неуловимое расстояние.

Наконец, он услышал, что Тюран тут, возле него. Кудахтающий смех, что-то коснулось его лица, и Клейтон потерял сознание.

XIX

ГОРОД ЗОЛОТА

В ту самую ночь, когда Тарзан от обезьян сделался вождем племени Вазири, женщина, которую он любил, умирала в лодке среди Атлантического океана, в двухстах милях к западу от него. В то время, как он — олицетворение физической силы и совершенства сложения — плясал среди голых дикарей, своих приятелей, и отблески пламени играли на его сильных крутых мышцах, женщина, которую он любил, лежала, исхудавшая и изможденная, в последнем оцепенении, которое предшествует смерти от жажды и истощения.

Первые недели после того, как Тарзан был облечен царской властью над племенем Вазири, ушли на то, чтобы отвести мануемов, как обещал Тарзан, к северным границам земли Вазири. Прежде, чем отпустить их, он потребовал от них клятвенного обещания никогда больше не участвовать в экспедициях против этого племени, и, надо сказать правду, обещание было дано охотно. Они достаточно испытали на себе боевую тактику нового вождя Вазири и не имели ни малейшего желания сопровождать опять каких-нибудь грабителей в пределы его владений.

Почти тотчас по возвращении в деревню Тарзан принялся за приготовления к экспедиции для розысков разрушающегося города золота, который описывал ему старый Вазири. Он выбрал пятьдесят самых смелых воинов, только из тех, которым очень хотелось сопровождать его в трудном походе и делить с ним опасности, ожидающие их в незнакомой и враждебной стране.

С того самого времени, когда Вазири рассказал ему чудесные приключения первой экспедиции, случайно попавшей к древнему городу, Тарзан почти не переставал думать о сказочном богатстве сказочного города. Предпринять экспедицию побуждала Тарзана настолько же любовь к приключениям, как и желание раздобыть золото; и последнее говорило достаточно сильно, потому что, живя среди цивилизованных людей, он узнал, какую волшебную власть дает желтый металл тому, кто им обладает. Что бы он стал делать с золотом в сердце дикой Африки, над этим он не задумывался, достаточно, что у него будет власть творить чудеса, даже если ему никогда и не предоставится возможность воспользоваться этой властью.

Итак, в одно роскошное тропическое утро Вазири, вождь Вазири, выступил во главе пятидесяти стройных эбеновых воинов, отправляясь искать приключений и сокровищ. Они шли тем путем, который старый Вазири описал Тарзану. Много дней шли они вверх по одной реке, через невысокий водораздел, вниз по другой реке и снова вверх по третьей, пока к концу двадцать пятого дня не расположились лагерем на склоне горы, с вершины которой они рассчитывали увидеть, наконец, чудесный город сокровищ.