XI

ШУТКИ В ДЖУНГЛЯХ

Тарзан никогда не испытывал скуки. Даже там, где время течет однообразно, нет места скуке, если все это однообразие, главным образом, состоит в попытках избежать смерти в той или в другой форме, или же в том, чтобы причинять смерть другим. В таком существовании есть острота.

Тарзан-обезьяна к тому же умел разнообразить течение времени собственными измышлениями. Он достиг теперь полного физического развития, высокого роста и обладал грацией греческого бога и мышцами быка. По всем законам обезьяньего быта он должен был бы стать мрачным, угрюмым, сосредоточенным, но он таким не был. Его характер словно совсем не старился — он все еще оставался шаловливым ребенком, к полному смущению его товарищей-обезьян. Они не могли понять ни его самого, ни его поведения, так как с наступлением зрелости они быстро забывали свою молодость и ее развлечения.

Тарзан также не вполне их понимал. Ему казалось странным, что немного месяцев тому назад он зацепил Тога веревкой за ногу и, несмотря на его вопли, таскал его по высокой траве джунглей, а потом, когда Тог высвободился, они благодушно катались и валялись в притворной борьбе. А вот теперь, когда он подошел сзади к тому же Тогу и опрокинул его спиной на траву, перед ним вскочил не прежний шаловливый Тог, а мрачный, рычащий зверь, и зверь этот схватил Тарзана за горло.

Тарзан легко уклонился от нападения, и гнев Тога быстро испарился, но все-таки не заменился шаловливым настроением; человек-обезьяна понял теперь, что Тог больше не умеет забавляться и забавлять других. Взрослый обезьяний самец, по-видимому, потерял все то чувство юмора, которым когда-то обладал. С недовольным ворчанием, разочарованный молодой лорд Грейсток обратился тогда к другому роду деятельности. Прядь черных волос спускалась на его глаза. Он откинул ее в сторону ладонью руки и движением головы. Это навело его на мысль, что следует заняться кое-каким делом. Он отыскал свой колчан, спрятанный в дупле расщепленного молнией дерева. Вытащив оттуда стрелы, он перевернул колчан вверх дном и высыпал на землю все его содержимое — свои немногочисленные сокровища. Между ними находились плоский кусок камня и раковина, найденная им на берегу около хижины отца.

С большим старанием Тарзан стал тереть край раковины взад и вперед по плоскому камню, пока ее мягкий край не стал совсем тонким и острым. Он действовал подобно цирюльнику, оттачивающему бритву теми же самыми приемами, но его искусство было результатом многолетнего усиленного труда. Он выработал без посторонней помощи собственный способ тереть край раковины о камень. Время от времени он проверял остроту большим пальцем, и когда наконец нашел ее достаточной, то взял прядь волос, ниспадающую на глаза, и держа ее между большим и указательным пальцами левой руки, стал пилить ее отточенной раковиной, пока она не отделилась от остальных волос.

Он прошелся таким образом вокруг всей головы, пока его черная копна волос не оказалась сильно укороченной, и лишь впереди торчал ощипанный вихор. Тарзан не обращал никакого внимания на внешний вид; все дело было в безопасности и удобстве. Прядь волос, падающая на глаза, в известную минуту могла решить вопрос жизни и смерти, а растрепанные космы волос, болтающиеся на спине, причиняли много неудобства, в особенности, если намокали от росы, дождя или пота.

В то время как Тарзан занимался стрижкой, его деятельный ум не давал ему покоя. Он вспомнил свою недавнюю борьбу с Болгани-гориллой; раны, полученные им тогда, только недавно зажили. Он раздумывал над странными приключениями, которые видел во сне, и улыбался при мысли о печальном исходе его последней проделки над обезьянами: он залез в шкуру Нумы-льва и бросился на своих сородичей с львиным рычанием… Он хотел пошутить, но шутка была принята плохо: на него накинулись и чуть не убили крупные самцы, им же самим наученные, как защищаться от нападения страшного врага.

Когда, наконец, волосы к полному его удовольствию были выстрижены, Тарзан, не находя ни малейшей возможности чем-нибудь развлечься в обществе обезьян, быстро забрался на деревья и направился к своему жилью. Но на пути туда его внимание было привлечено струей сильного запаха. Запах это шел с севера. Там были Гомангани.

Любопытство, это наиболее развитое наследственное свойство людей и обезьян, всегда побуждало Тарзана подвергать исследованию все, что касалось Гомангани. В этих существах было что-то, захватывавшее его воображение. Может быть, Тарзана возбуждало разнообразие их деятельности и интересов? Обезьяны жили только для того, чтобы есть, спать и размножаться. Все это было свойственно также и остальным обитателям джунглей, исключая одних Гомангани.

Эти черные существа плясали и пели, копались в земле, которую они очищали от деревьев и кустарника; они следили за ростом плодов, и когда плоды поспевали, они срезали их и прятали в хижины, крытые соломой. Гомангани делали луки, копья, стрелы, приготовляли горшки для варки и какие-то металлические вещицы, чтоб носить их на руках и ногах. Если б не их черные лица, безобразно искаженные черты и то обстоятельство, что один из них убил Калу, Тарзан, пожалуй, был бы не прочь иметь их своими сородичами. По крайней мере, ему иногда так казалось. Но когда он об этом думал, в нем поднималось странное неприязненное чувство, которое он не сумел бы объяснить и понять, он знал только то, что все-таки он ненавидит Гомангани и предпочел бы быть Хистой-змеей, чем одним из них. Но их обычаи были интересны, и Тарзан никогда не уставал следить за ними. При этом главной его мыслью всегда было изобрести новый способ отравлять им жизнь. Любимым развлечением Тарзана было дразнить черных.

Тарзан сообразил сейчас, что черные близко, и их довольно много. Поэтому он отправился навстречу к ним очень тихо и с большой осторожностью. Он бесшумно пробирался через густую траву в открытых местах, а там, где лес рос гуще, он перебрасывался с одной качавшейся ветки на другую и легко перепрыгивал через гигантские сплетения упавших деревьев, если не было пути по нижним террасам леса, и дорога там была заглушена растительностью.

Вскоре он увидел черных воинов. Это было племя вождя Мбонги. Дикари были заняты охотой. Их способ охотиться был уже более или менее знаком Тарзану. Ему и ранее приходилось наблюдать их манеру действовать в подобных случаях. Они устраивали ловушку с приманками для Нумы-льва: привязывали к клетке на колесах козленка таким образом, что, когда Нума схватывал маленькое животное, дверь клетки опускалась за ним, и Нума попадал в плен.

Этим приемам черные научились в прежнем месте жительства у своих хозяев, европейцев. Они убежали оттуда через непроходимые джунгли и построили новую деревню. Прежде они жили в бельгийском Конго, пока жестокость их бессердечных притеснителей не заставила их искать безопасности среди неисследованных пустырей за границами владений короля Леопольда.

На своем прежнем месте они часто ловили зверей для европейских предпринимателей и научились у них некоторым уловкам, вроде описанной. Эта последняя хитрая уловка позволяла им ловить даже самого Нуму, не причиняя ему вреда, и перевозить его без всякого риска и со сравнительным удобством к себе в деревню.

Теперь у Гомангани уже не существовало белого рынка для сбыта их звериного товара. Тем не менее у них было достаточно побуждений к тому, чтобы захватить Нуму живым. Во-первых, было необходимо очищать джунгли от львов-людоедов. И потребовались многочисленные жертвы людьми и тяжкие опустошения в деревнях, пока, наконец, чернокожие не догадались устраивать на львов правильные засады и охоты. Во-вторых, в таких случаях был предлог для праздничной оргии после удачной охоты, и праздники эти казались вдвойне привлекательными, когда было под руками живое существо, которое можно было истязать до смерти.

Тарзан и в прежнее время нередко бывал свидетелем этих жестоких оргий. Так как он сам был еще более диким, чем самые дикие воины Гомангани, его не очень удивляла их жестокость, но все-таки эти расправы с Нумой возмущали его. Он не мог понять этого чувства. Он не питал никакой привязанности к Нуме-льву, и все же в нем поднималось бешенство, когда черные причиняли его врагу такие мучения и надругательства, какие только способен изобрести разум существа, созданного по образу божию.

В двух случаях он даже освободил Нуму из ловушки ранее того, как черные вернулись, чтобы убедиться в успехе или неудаче своей попытки. Он решил также поступить и сегодня. Это пришло ему в голову сразу же, как только он понял сущность их намерений.

Поставив ловушку посередине широкой слоновой тропинки, около водопоя, воины ушли по направлению к своей деревне. Завтра они опять вернутся. Тарзан смотрел им вслед с бессознательной усмешкой на губах. Он видел, как они один за другим прошли вдоль широкой тропинки, под нависшей зеленью многолиственных ветвей и узорчатых ползучих растений. Они задевали черными плечами пышную растительность, и она смыкалась за ними.

Когда Тарзан, прищурясь, проводил глазами последнего воина, скрывшегося за поворотом тропинки, его выражение изменилось: его осенила новая, внезапная мысль. Медленная, жестокая улыбка тронула его губы. Он посмотрел на перепуганного, блеющего козленка; козленок был слишком неопытен и чересчур испуган — и уже по этому одному не мог скрыть ни своего присутствия, ни своей беспомощности.

Опустившись на землю, Тарзан открыл ловушку и вошел в нее. Не задевая веревки, которая была закреплена таким образом, чтоб в нужный момент опустить дверь, он отвязал живую приманку, сунул ее под мышку и вышел из клетки.

При помощи охотничьего ножа он навеки успокоил бедное маленькое животное, мгновенно перерезав ему горло; потом он протащил окровавленного козленка по тропинке вниз к водопою. Рассеянная полуулыбка не сходила с его лица. Человек-обезьяна уселся на краю водопоя и быстро выпотрошил убитого козленка.

Выкопав яму в глине, он зарыл в нее внутренности, а затем перекинул маленькую тушу к себе на плечо и быстро взобрался на деревья.

Он прокрался на некоторое расстояние вслед за черными воинами, а потом спустился на землю, чтобы где-нибудь спрятать мясо убитой им добычи от поползновений Данго-гиены или других плотоядных зверей и птиц джунглей. Тарзан был голоден. Если б он был только зверем, он, не рассуждая и не заботясь, прежде всего стал бы есть; но его человеческая душа подчинялась требованиям более сильным, чем требования желудка: он был поглощен той мыслью, которая сейчас все время вызывала улыбку на его губах и блеск ожидания в глазах. Эта мысль заставляла его забыть о голоде.

Тщательно запрятав мясо. Тарзан торопливо пошел по слоновой тропинке вслед за Гомангани. Через две, три мили от львиной ловушки он их нагнал и тогда опять перекинулся на деревья и уже поверху последовал за ними, выжидая случая.

Среди черных был Рабба-Кега, чародей. Тарзан ненавидел всех чародеев, но в особенности Рабба-Кегу.

В то время, как первые шли друг за другом по извилистой тропинке, Рабба-Кега, по своей лености, отстал. Тарзан заметил это и обрадовался.

Все существо его как бы излучало жестокое, ужасающее удовольствие. Как ангел смерти парил он вверху над ничего не подозревающим чернокожим кудесником.

Рабба-Кега, зная, что деревня недалеко, присел отдохнуть… Да, отдохни хорошенько, Рабба-Кега! Ты последний раз отдыхаешь в этом мире!

Тарзан тихонько подкрадывался среди ветвей к откормленному самодовольному чародею. Тупой слух человека ни за что не мог бы различить шороха крадущегося человека-обезьяны среди шелеста ветерка в волнующейся листве.

Когда Тарзан оказался наконец прямо над негром, он остановился. Он был совершенно скрыт многолиственными ветвями и тяжелыми ползучими растениями. Рабба-Кега сидел, прислонившись спиной к стволу дерева, лицом к Тарзану. Положение было не то, которого желал Тарзан, и поэтому с бесконечным терпением дикаря-охотника, человек-обезьяна, неподвижный и молчаливый, как изваяние, притаился в ожидании, пока плод не созреет, чтобы его можно было сорвать.

Ядовитое насекомое злобно зажужжало вокруг него. Оно замедлило полет, кружась у самого лица Тарзана. Человек-обезьяна увидел и узнал его. Укус этой твари причинял смерть более слабым существам, чем Тарзан, для него же это ужаление принесло бы долгие дни страдания. Но он не шевельнулся. Его сверкающие глаза снова устремились на Рабба-Кегу. Он слышал полет насекомого и следил за ним своим чутким слухом, а затем почувствовал, что оно опустилось на его лоб. Ни один его мускул не дрогнул. Ужасное существо поползло вниз по его лицу, по носу, рту и подбородку. Оно остановилось на его шее и, повернувшись, направилось обратно. Тарзан невозмутимо наблюдал за Рабба-Кегой. Теперь даже глаза его не двигались. Он притаился так неподвижно, что только смерть могла бы сравниться с ним в неподвижности. Насекомое стало ползти вверх по темно-коричневой щеке и остановилось, задевая ресницы нижнего века. Мы с вами отпрянули бы назад, закрыв глаза и стараясь ударить насекомое; но мы с вами рабы, а не хозяева своих нервов. Если бы даже это существо вползло на глазное яблоко человека-обезьяны, можно наверное сказать, что он и тогда остался бы неподвижным, с широко раскрытыми глазами. Но насекомое этого не сделало. Одну минуту оно сидело около нижнего века, потом, зажужжав, улетело.

С тем же жужжаньем оно спустилось вниз к Рабба-Кеге. Негр ударил по нему и был укушен в щеку. Он вскочил и с ревом от боли и гнева повернулся к тропинке, чтобы направиться в деревню Мбонги. И в этот момент его широкая черная спина обратилась к притаившемуся над ним молчаливому существу.

И едва Рабба-Кега повернулся, стройная фигура прыгнула с дерева вниз прямо на его широкие плечи. Толчок повалил Рабба-Кегу на землю. Сильные челюсти впились в его шею, а когда он пытался крикнуть, стальные пальцы сдавили ему горло.

Могучий черный воин стал бороться, чтобы освободиться, но он теперь был не сильнее ребенка в мощных руках противника.

Спустя несколько секунд, Тарзан ослабил тиски, сжимавшие шею Рабба-Кега, но каждый раз, когда последний пытался крикнуть, жестокие пальцы опять мучительно душили его. Наконец воин покорился. Тогда Тарзан приподнялся и уперся коленом в спину своей жертвы. И когда Рабба-Кега начал опять бороться и попытался встать, человек-обезьяна толкнул его на тропинку лицом в грязь. Куском веревки, которым был привязан козленок, Тарзан связал чернокожему руки за его спиной, затем встал, поднял пленника на ноги, повернул его лицом к тропинке и начал толкать его вперед.

Только теперь, встав на ноги, Рабба-Кеге удалось бросить косой взгляд на нападающего. Когда он увидел, что это не кто иной, как сам белый демон, его сердце упало и ноги задрожали. Но демон пустил его идти вперед, не бил и не подвергал пока никаким неприятностям. И негр понемногу приободрился. Возможно, что в конце концов демон вовсе не собирается убивать его. Ведь держал же он маленького Тяйбо в своей власти несколько дней, не причинив ему вреда? Ведь пощадил же он Момайю, мать Тяйбо, когда мог так легко убить ее? Шаг за шагом Тарзан и черный кудесник дошли до клетки, которую Рабба-Кега вместе с другими черными воинами деревни Мбонги поставил, чтобы поймать Нуму. Рабба-Кега увидел, что приманка исчезла, хотя в клетке и не было никакого льва, и дверь не опустилась. Он был удивлен и вместе с тем немного встревожен. В его тупом мозгу мелькнула мысль, что это неспроста.

Он не ошибся. Тарзан грубо втолкнул его в клетку, и через минуту Рабба-Кега понял все. Холодный пот выступил из всех пор его тела, он стал трястись как в лихорадке, потому что человек-обезьяна крепко привязал его к тому самому месту, которое занимал прежде козленок… Чародей взмолился сначала о жизни, потом, хотя бы о менее жестокой смерти; но с тем же успехом мог бы он умолять Нуму: сейчас его мольбы были обращены к подобному же дикому зверю, не понимавшему ни слова из всего, что говорил несчастный чернокожий…

Но его непрестанное бормотанье не только раздражало молча работавшего Тарзана, но еще навело последнего на мысль, что чернокожий может кричать, просить о помощи, поэтому он вышел из клетки, собрал горсть травы и нашел маленькую палочку. Вернувшись, он засунул траву в рот Рабба-Кеге, положил палочку крест-накрест между его зубами и закрепил ее ремнем его кушака. Теперь чародей мог только вращать глазами и обливаться потом. После этого Тарзан его покинул.

Человек-обезьяна прежде всего направился к тому месту, где он зарыл козленка. Выкопав его, он влез на дерево и принялся утолять свой голод, а то, что осталось, снова зарыл. Потом, прыгая с дерева на дерево, он добрался до водопоя. Здесь, отыскав место, где чистая холодная вода струилась между двумя скалами, он начал пить глубокими глотками. Другие звери могли для купания и питья пользоваться стоячей водой, но не Тарзан. В этом отношении он был разборчив. Он смыл со своих рук малейший след противного запаха Гомангани, а с лица кровь козленка. Вставая, он потянулся всем телом, влез, подобно огромной, ленивой кошке, на соседнее дерево и заснул.

Когда он проснулся, было уже темно; лишь слабое сияние еще озаряло западную часть неба. Лев рычал и храпел, бродя по джунглям. Он приближался к водопою. Тарзан сонливо усмехнулся, переменил положение и снова заснул.

Когда черные люди Мбонги-вождя добрались до своей деревни, они заметили, что среди них не было Рабба-Кеги. Подождав несколько часов, они решили, что с ним что-то произошло, и очень многих членов этого племени озарила сладостная надежда, что с чародеем случилось нечто скверное. Они не любили его… Любовь и страх редко бывают товарищами, но воин все же воин, и поэтому Мбонга организовал отряд для поисков. Его личное горе по поводу исчезновения Рабба-Кеги не было безутешным; это можно было видеть из того, что сам он остался дома и преспокойно лег спать.

Молодые воины, посланные на поиски чародея, твердо помнили о своем долге в течение целого получаса, но потом, к несчастью Рабба-Кеги (человеческая судьба часто зависит от маленьких причин), их внимание было привлечено случайно открытыми ими обильными запасами дикого меда, и, таким образом, участь Рабба-Кеги была решена.

Когда воины вернулись в деревню одни без чародея, Мбонга страшно разгневался; но лишь только он увидел принесенный ими большой запас меду, как все его бешенство сразу улеглось.

Между тем несчастному чародею подыскался уже и преемник. Молодой ловкий негр Тубуто, безобразно раскрасив лицо, уже практиковался в черной магии над больным ребенком. Он бормотал заклинания, варил какое-то нелепое зелье и махал хвостом зебры в приятной надежде наследовать должность и доходы Рабба-Кеги. Этой ночью жены старого чародея будут стонать и вопить. А завтра он будет ими забыт. Такова жизнь, такова слава, такова власть — в центре высшей мировой цивилизации или в глубине темных, первобытных джунглей — везде одно и то же! Всегда и везде человек остается человеком. Он слишком мало изменился под внешним лоском с того времени, как шесть миллионов лет тому назад он прятался в яме между двумя скалами, чтобы спастись от ихтиозавра.

На следующее утро воины отправились с вождем Мбонгой, чтобы осмотреть ловушку, приготовленную для Нумы. Еще издали они услышали рычанье большого льва и поняли, что им попалась хорошая добыча. С радостными криками подошли они к месту, где должны были найти своего пленника.