- Как будто это было кому-то нужно. - Ведь все ваши сногсшибательные одежды конструируются исключительно на основе принципов начертательной геометрии! А знаете, почему? Да потому, что человек состоит целиком из математически точно описываемых фигур! А выкройки, соответственно, - не что иное, как развертки этих фигур на плоскости! Ясно? Но только давайте договоримся, что кройкой и шитьем вы будете заниматься во внеурочное время! А то меня на кафедре не поймут! - Возбужденный, он завершал свой пассаж почти безутешно и, воздыхая, переходил к очередному.
      От страстного желания Цыпленкова сформировать из группы 76-Т3 сквозную швейную бригаду головы первокурсников пухли при виде пространственных фигур и их пересечений по неимоверным кривым. И что самое противное - всю эту непостижимую графику нельзя было вызубрить. Поэтому ее оставалось лишь усердно понимать и развернуто представлять.
      В отношении женского пола Цыпленков был особенно предвзят. Об этом ходили нехорошие, но ничем не подтвержденные слухи. Подтвердились они, когда группа 76-Т3 приступила к теме "эвольвенты".
      - А теперь давайте рассудим, как строить эту линию, - говорил Цыпленков и вкрадчиво оглядывался по сторонам, как бы пытаясь найти что-нибудь под рукой для демонстрации приема. И внезапно озарялся. - Вот вы, подойдите ко мне, - обращался он к Татьяне, - покажите свою ногу.
      Татьяна вспыхивала, как сноп соломы. Она ни разу в жизни не выходила на подиум.
      - Ничего, ничего, не волнуйтесь, - продолжал Цыпленков. - Это не больно.
      - Я надеюсь, - сжалась Татьяна.
      - Итак, где у нас самое интересное место на ноге? - спросил Цыпленков аудиторию.
      Татьяна пожала плечами. Аудитория тоже.
      - Правильно, где-то в области коленки, - продолжал виться вокруг ноги Цыпленков.- Точно так же строится и наша с вами линия. Понятно? Берем циркуль и строим окружность заданного радиуса прямо из точки нашей славной коленки, - поправлял он на Татьяне юбку и, едва сдерживаясь, чтобы не ударить ладошкой по попке, усаживал на место.
      Некоторое время Цыпленкову требовалось, чтобы восстановить дыхание, а потом обращался к другому наглядному пособию.
      - Зубы шестерни бывают с подрезом и без подреза, - шарил он глазами по галерке. - Когда эвольвента прерывается у основания зуба проточкой возникает подрез. А теперь вопрос - с подрезом данный зуб или нет?
      За такими резкими наездами камеры обычно следовала тишина. Что, собственно, и требовалось Цыпленкову. К этому моменту он успевал выбрать очередную жертву.
      - Подойдите ко мне, пожалуйста, на секунду, - обращался он теперь уже к Марине. - Покажите и вы нам свою ногу.
      Марина недоуменно задирала подол.
      - Отлично, - хлопотал лицом Цыпленков. - А теперь поставьте ногу на стул, чтобы всем было хорошо видно. Вот так. Если мы принимаем вот это место за эвольвенту, - проводил он рукой по икроножной мышце, - то чуть ниже у нас получается отличный подрез! Вот здесь, у самой стопы.
      Слушатели боялись, что Цыпленков возьмет да как схватит с размаху рукой прямо за амплуа, отчего по аудитории шли волны ожидания самого невероятного исхода. Но геометр говорил:
      - Спасибо, садитесь. А самые крутые подрезы у породистых лошадей, завершал свою лекцию Цыпленков. - Чем тоньше бабки, тем породистей лошадь. А у людей - чем тоньше икры, тем знатнее род. В технике - чем тоньше подрез, тем качественнее зуб шестерни. Ясно?
      Население вытирало пот со лба и вздыхало. Но передышка до следующего занятия была совсем небольшой - начерталка значилась в расписании почти ежедневно, а в применении подручного материала для пущей наглядности Цыпленков был невероятно изобретателен, находчив и льстив.
      Артамонов был согласен хоть всю жизнь ходить без одежды, лишь бы не ведать линейных ужасов, в которых, чтобы пересечь тетраэдр с эллипсоидом, нужно было сидеть с одним карандашом и двумя пузырями три дня и четыре ночи. Артамонов был непоседой, ему подавай задачи на сноровку, а тут испытание на усидчивость.
      - Было бы так, - рассуждал он, - получил ты, например, задание, разобрался, какая линия что обозначает, - и точка! Я не пойму одного - зачем чертить? Зачем практика? Если нужно будет в дальнейшей жизни, я, конечно же, начерчу, но это потом, в жизни, а сейчас... Только время да нервы гробишь. И в защиту своего бездействия на ниве начертательной геометрии он приводил массу доводов.
      - Не до всех эта наука доходит через голову, - дискутировал с ним Реша. - До некоторых - через седло.
      Но оказалось, что студентами в высшей школе предусмотрено все, и даже такая тонкость, в которой застал себя Артамонов. Само собой разумеется, что в группе есть таланты, которым выданы такие же варианты задания. И еще в общежитии существует техническое суперприспособление - "дралоскоп", с помощью которого полугодовую норму можно легко и непринужденно передрать в считаные часы. Было бы с чего.
      Правда и то, что жить полнокровно чужим трудом дано не каждому. Здесь нужна не только выдержка, нелишне обладать и стойкостью. Обыкновенно после выдачи задания на проект начиналось выжидание - кто первый приступит к выполнению. Слабохарактерные надламывались и, словно загипнотизированные, приступали к черчению. Как только они справлялись с заданием, к ним подкатывали более стойкие и вмиг переносили готовые творения на свои листы. Затем шла в ход изворотливость - бывало, скопированные работы защищались раньше оригинальных. За плагиаторами был нужен глаз да глаз, поскольку сдирание - это не столько процесс, сколько стратегия и тактика.
      Артамонов отправился в женское общежитие к Алешиной Наташе, которая, как известно, была своим парнем, и задание у нее было идентичным.
      По настроению, с которым она приняла ходока, можно было заключить, что лично ей по нутру игра геометрических линий, вырисовывающих занятные контуры неказистых с виду деталей дизеля. Алехина без проволочек отдала во временное пользование Артамонову свои готовые чертежи.
      - Только не перепутай потом оригиналы с дубликатами, - предупредила она вдогонку.
      Артамонов заручился коробкой конфет с ближайшей стипендии и помчался настраивать "дралоскоп", который состоял из оконной фрамуги с двойным стеклом и настольной лампы для подсветки снизу.
      Способ оказался эффективным. За ночь Артамонов начертал все, что требовалось, и наутро, недолго думая, понес выдавать за свои чужие творения.
      - Так-так, - приговаривал Цыпленков, рассматривая чертежи почему-то не с лицевой, а с тыльной стороны листа, - придется вам задание переделать.
      - Я повешусь! - возразил Артамонов.
      - А почему вы не спрашиваете, в чем дело? - прищурился Цыпленков.
      - Да, в чем, собственно, дело? - не замедлил с вопросом Валера. Почему перечертить?
      - Вот я и говорю - почему? А вот почему - копии снять нетрудно, но заверить их... - Цыпленков показал на графит, налипший от линий Алешиной с тыльной стороны чертежей.
      У Артамонова все опустилось. Схватившись за голову, он сел мимо стула, в то время как Цыпленков неторопливо приводил статистические данные:
      - Обычно за год дралоскопия играет злую шутку с двумя-тремя первокурсниками. На вашем курсе вы - десятый. У вас очень расторопный курс. Зайдите попозже, я выдам вам другой вариант.
      - Теперь я не успею! - сжимая ладонями виски, произнес Артамонов. Брошу институт!
      - Успеете, я вам гарантирую. - Цыпленков щурился, словно вел сумеречный образ жизни и нормальный дневной свет сильно раздражал его.
      - Я сообщу об этом в общество защиты прав потребителей! - взмолился Артамонов.
      - Что вы сказали?
      - Да так, брежу.
      - Вы себе кажетесь рассветом? - прикололся Цыпленков.
      Артамонов забыл про обещанные Наташе конфеты и просидел сиднем у окна два дня не вставая. Сожители ничем ему помочь не могли. Они сами еле тянули эти долгие основные, размерные и штрих-пунктирные линии по бесконечно белым листам ватмана.
      Вскоре Артамонов начал заговариваться. Уставя глаза в оконный проем, он битыми часами твердил одно и то же: "В четверг четвертого числа в четыре с четвертью часа четыре черненьких чумазеньких чертенка чертили черными чернилами чертеж чрезвычайно чисто". Его засиженная мухами спина являлась укором всем остальным сожителям. Потом Артамонов затих, и из того места, где он сидел, ничего, кроме отрыжки в два кефирных градуса, не поступало. Наконец пропала и отрыжка.
      - Кризис миновал, - доложил Рудик сожителям, сидевшим на корточках в коридоре. - Жить будет.
      Артамонов встал, вынул из-под кровати последнюю порцию кефира, который от длительного пребывания в пропитанном портвейном стакане превратился в кумыс, и попорционно наливая его в горло, довел себя до рабочей кондиции. От нервной усталости его сплющило. Потом он очахнул, не спеша заточил десяток простых карандашей различной твердости от фирмы "Кох-и-нор" и по новой приступил к полугодовому объему чертежей. Он, конечно же, мог бы опять найти у кого-то подобный вариант, пересветить чертежи и теперь уже по-умному, как подсказал Бирюк, стереть резинкой следы плагиата. Но, словно кому-то назло, он смахнул со стола лишние предметы и приколол к нему первый лист.
      Как и предрекал Цыпленков, к сессии Артамонов все успел. Как миленький. И поэтому на предэкзаменационных консультациях геометр продолжал прижимать Артамонова к земле:
      - Почему вы не задаете никаких вопросов? Выучили все, что ли? Настолько все знаете, что и спросить нечего? Или не знаете, что спрашивать? Тогда зачем пришли на консультацию? Это не занятия. Посещать консультации не обязательно. Если нет вопросов, вы свободны.
      Вопросы быстро находились.
      Перед экзаменом девочки не выдержали.
      - Мы не пойдем сдавать начерталку, - сказали они Рудику. - Объявляем стоячую забастовку. Или, лучше, лежачую.
      - Вы что, хотите, чтобы нашу группу расформировали?! - пригрозил староста.
      - У нас в голове сплошной калейдоскоп, - развела руками Марина.
      - И руки трясутся, - вытянула вперед ладони Люда.
      - Да ладно вам причитать, - сказала Наташа. - Там нет ничего такого сложного.
      - Хотя есть идея, - сказала Татьяна, - пусть первыми идут сдавать экзамен парни.
      - Да-да, - подтвердила Люда. - А мы всю, какая есть, косметику - на себя, натянем мини-юбки и войдем к Цыпленкову сразу втроем. Авось проскочим. Бирюк говорил, что Цыпленков падок на эти парфюмерные дела, особенно в сочетании с ненаглядными пособиями. Глядишь, и оценит. С глазу на глаз мы с ним как-нибудь разберемся. А чуть что, остальные отвернутся.
      - Попробуем задавить его массой, - потерла руки Татьяна.
      Они так и сделали. Науськанные Цыпленковым, они пошили себе блузоны с декольте на двенадцать персон и мини-юбки с закономерным разрезом спереди. Разрезы и декольте стремились навстречу друг другу и едва не сходились в пупочной области.
      Но на экзамене Цыпленкова словно подменили. Артамонову он сказал:
      - Вам ставлю пятерку без билета, вы и так достаточно потрудились в семестре.
      Татьяна в запарке сжалась от зависти и начала поправлять на себе одежды, которые уже было не поправить. Цыпленков заохал, стал приседать и крутиться вокруг Татьяны, прикидывая, по какой бы такой причине отнестись к ней так же льготно, как и к Артамонову. Татьяна шагнула к барьеру и ее мимо-юбка треснула в самом неожиданном месте. Геометр, стараясь сдерживаться, заговорил:
      - Ну, что, Чемерис, я вижу, платья себе вы уже пробуете изготавливать...
      Татьяна хотела соврать, но не успела. Цыпленков вывел в ее зачетке красивым чертежным шрифтом заветный "хор" и еще долго потом нахваливал остросюжетность модельного ряда.
      Остальные девочки, сложив ладошки на уровне опущенных вниз рук, мялись рядом. Геометр поманил их пальцем и тоже выставил нормальные оценки автоматом.
      - Я вижу, вы все отлично усвоили! - обхаживал он студенток. - Все так простенько и со вкусом!
      - Ну, Татьяна, ты молодец! - поздравили Чемерис одногруппники.
      От счастья она не заметила, что ее назвали не Таней, а обозвали Татьяной, чего она терпеть не могла.
      Следом, на ходу вправляя назад свои прелести, быстро вышли из кабинета еще две счастливицы - Марина и Люда. Девушки оказались правы - Цыпленков растаял от духов и откровенных одежд, и проза, которую несли экзаменуемые, не очень сильно сказалась на отметках.
      Наташечкина тоже сдала экзамен легко, хотя среди девушек была умнее всех.
      - А вообще Цыпленков ничего, - сказала Люда.
      - Тактичный и обходительный, - сказала Марина.
      - Мне кажется, он и был таким, - сказала Татьяна.
      - Он чуть не взвизгнул от наших одежд! - сказала Наташа.
      - Ну, теперь с начерталкой завязано глухо-наглухо! - сказал Артамонов.
      А вот с физикой все выходило наоборот.
      Там, в отличие от начерталки, жизнь прижимала к земле не студентов, а преподавателя Ярославцева, которого Татьяна за маленький рост прозвала Малоярославцевым.
      Решетов объяснял этот феномен тем, что, по третьему закону Ньютона, на всякое действие объект отвечает равным ему противодействием.
      Ярославцев с первых дней намеревался приглянуться первокурсникам и полюбить их, но Реша сводил на нет все происки педагогического чувства. С тех пор как Реша задал физику вопрос о периферийных последствиях черных дыр, самым страшным для лектора Ярославцева стало приближение конца лекции.
      Поначалу, когда Реша еще только осваивался на потоке, Ярославцев в конце каждой лекции с чувством исполненного долга посматривал на часы, стрелки которых аккуратно продвигались к звонку. Теперь же он ожидал окончания лекции как напасти.
      По всем правилам педагогики, лектор, прочитав материал, должен спросить у слушателей: какие будут вопросы? Или: нет ли вопросов по новому материалу? Раньше Владимир Иванович Ярославцев спокойно бросал в аудиторию эту риторику и, не глядя на студентов, аккуратно складывал в папочку свои шпаргалки, а затем под звонок методично завязывал тесемочки этой папочки. Никто из первокурсников ничем не интересовался. Всем все было ясно.
      Теперь жизнь пошла сложнее. Теперь в конце каждой лекции по физике с галерки вставал Решетов и загонял Ярославцева в такие уголки вселенной, куда еще не дошел солнечный свет. Похоже, таким образом Реша хотел расквитаться с высшей школой за свое неудачное поступление в институт космических исследований.
      Ярославцев был вынужден выслушивать вопросы, на которые наука рассчитывала ответить лишь за рубежом двадцатого столетия. Очки физика сползали на кончик носа, начинавшего непоправимо синеть, а лоб равномерно покрывался испариной. Ярославцев пыжился, желая не уронить себя в глазах аудитории, но спасительного звонка все не следовало. Владимир Иванович обещал ответить на заданный вопрос на следующей лекции и сразу после занятий бежал в научную библиотеку, чтобы покопаться в специальной литературе. Но ничего путного не находил, да и не мог найти - ведь космогонические проблемы, волновавшие Решу, не встали еще во весь рост перед простыми жителями Земли, а в ученом мире по ним не было даже гипотез.
      Жизнь Ярославцева дала трещину. Он продолжал преподавать без всякого энтузиазма. А Решетов был неукротим - как только в конце лекции выдавалась свободная минутка, он тут же возникал над физическим спокойствием аудитории и задавал свой очередной безответный вопрос.
      Задумав смотаться на экскурсию, Реша устроил себе блиц-сессию и сдал в день четыре экзамена - досрочно получил пятерку за реферат по химии у Виткевича, отхватил зачет по истории КПСС у Боровикова, сдал математику у Гукановой и в конце дня пришел на экзамен по физике с другой группой.
      - Разрешите мне сдать физику досрочно - у меня путевка в Михайловское, - попросил он Ярославцева.
      - Тащите билет, - сказал физик не очень ласково.
      Реша без подготовки набросал формулы - что ему элементарная физика, когда он вовсю_занимается физикой космоса и макрочастиц!
      - Я не могу вам поставить даже четыре, - сказал Малоярославцев, не глядя на формулы и вспоминая неловкость, которую испытывал перед неразрешаемыми вопросами Решетова. - Судя по зачетке, вы готовились в эти дни к химии, математике и истории партии, поэтому можно с уверенностью сказать, что физику в руки вы не брали. Три балла.
      Реша не стал возражать. Мелочным он никогда не был. Он помнил, что говорил по этому поводу Бирюк. На пять знает физику Бог, на четыре профессор, а студент, естественно, не больше чем на тройку. Так что, все в порядке.
      Слух об этом подвиге пронесся по всему курсу. Невероятно - в день четыре экзамена! В гости к Реше приходили любопытные и смотрели: действительно - одна и та же дата рядом с отметками стояла в зачетке в столбик четыре раза.
      Глава 9
      ДЕНЬ ДОНОРА
      Всю внеаудиторную информацию в 535-ю комнату по охапочке приносил руководитель "Спазмов" Бирюков по кличке Бирюк. Он был единственным товарищем из местных, но ввиду сложностей с родителями жил в общаге, где чувствовал себя гораздо привольней. Ходил он в патах - расклешенных штанах и в лапшовом джемпере. Мало того что он руководил "Сладкими спазмами", он тащил на своей костлявой спине все младшие курсы. Он учил жить, учиться и бороться три раза. Сколько зачетов было сдано по его наводкам и рекомендациям! Сколько новых начинаний и дел акклиматизировалось в среде последователей с его легкой руки! Преемственность поколений в отношениях первокурсников с Бирюком проявлялась более чем наглядно. Он слыл за отца родного - был старше всего на два года, а со стороны казалось, что на все три.
      Осведомленность Бирюка во всех учебных и бытовых вопросах была намного пространнее поля его конкретной деятельности. Но еще шире была номенклатура его увлечений. Чем он только не занимался! Моржеванием - раз! Ходил в кружок "диссидентов" по сверхнормативному изучению английского языка - два! В кружок к Карповой он ходил, чтобы иметь возможность подработать "прищепочником", - три. Он переводил с английского и озвучивал запрещенные порнофильмы. Когда он выполнял эту работу в подпольной студии на чердаке общаги, он защемлял нос бельевой прищепкой для конспирации, чтобы изменить голос. В этой связи Бирюк очень приблизительно владел разговорным английским и был абсолютно равнодушен к группе южносахалинских языков канури-тубу. Ко всему прочему Бирюк собирал коллекционные вина, но никак не мог сохранить больше одной бутылки кряду - четыре! Тайно разводил на балконе и никак не мог развести до конца карликового декоративного петуха, чтобы рассветы, которые Бирюк на пару с петухом беспробудно просыпал, походили на деревенские, - пять! Упражнялся в скульптуре, или, как он говорил, лепил горбатого, - шесть! Играл в "Спазмах" - семь! Семикрылый серафим - одним словом.
      Сказать о Бирюке, что это был человек-оркестр, значило бы не сказать о нем ничего. Эволюционно он лежал в дрейфе где-то между человеком-сеялкой и человеком-веялкой. Он сеял разумное, доброе, вечное, и от него постоянно веяло то портвейном, то зубровкой.
      О грядущем Дне донора оповестил всех тоже Бирюк. И не только оповестил, а провел целую агиткампанию по просветительству темных мест мероприятия. Сработал в этом направлении Бирюк не как попало, а адресно. Со стороны агитация походила на кровавое совращение.
      Мата Бирюк уверял, что именно им, моржам, сброс лишней крови полезен как никому - обескровленные моржи, типа, могут дольше держаться в ледяной воде. На репетициях "Спазмов" он подбивал к этой кровавой процедуре Гриншпона с Кравцом, какими-то окольными путями доказывая, что музыкантам донорство заменяет самые жестокие экзерсисы - очищает тело и свежует душу.
      Не удовлетворившись намеками на стороне, Бирюк специально пришел в общежитие, чтобы вплотную и по месту призвать подшефных к завтрашнему мероприятию.
      - Очень выгодное дело, скажу я вам, друзья мои, - приступил он к открытой и искусной вербовке. - Во-первых, не идти на занятия! Во-вторых, после сдачи крови всем поголовно наливают по стакану кагора! В-третьих, подают печенье к чаю и выделяют талон на обед в "девятнарике"!
      - Ты что, с голоду пухнешь? - задал ему провокационный вопрос Артамонов. - Сдавать кровь по таким мелким причинам и поводам нам, общественно-полезным товарищам, совсем не к лицу.
      - Дело, собственно, не в корме, - юлил и ответствовал Бирюк, - гланое помимо дня сдачи можно получить дополнительно справочку еще на один день гульбы. Чтобы поправлять здоровье, потерянное при отсосе крови.
      - Будто нельзя пропустить пару дней без всяких справок, - вступил в дискуссию Реша. - Я гуляю столько, сколько надо.
      - Одно дело - гулять по-волчьи, другое - отсутствовать официально, как белый человек - продолжал держать курс на сдачу Бирюк.
      - Я только одного не пойму, какой смысл сдавать кровь безвозмездно в институте, если можно пойти на городскую станцию переливания и сдать тот же самый литр, но за деньги? И почему нельзя записаться в регулярные доноры и иметь сотни справок плюс реальные суммы за каждую сдачу? - очень детально пытал Бирюка Фельдман, зашедший в гости в 535-ю вместе с Матом. Похоже, его и впрямь заинтересовало завтрашнее мероприятие.
      - Видишь ли, здесь только формально безвозвездно, а на самом деле очень даже возмездно, - затягивал его словно в прорубь Бирюк.- Деканат берет на крандаш всех добровольно сдавших и потом выдает денежки, но уже как бы не за кровь, а за участие в благородном комсомольском порыве. Получается очень редкий случай - и безвозмездно, и в то же время за деньги. И совесть чиста, и лишний червонец на карманные расходы.
      - Ладно, считай, что уговорил, я иду, - согласился Фельдман, который и без того был всегда готов участвовать в любых мероприятиях, сулящих деньги.
      - Я же говорю, очень выгодно, - оживился Бирюк, радуясь первой жертве. - Я каждый год сдаю по два-три раза. И, как видите, ничего жив-здоров!
      - Куда тебе по два-три раза, ты, мля, и без того весь светишься, сказал ему Мат, перекатывавший на тумбочке чей-то курсовик. - За удилище, еп-тать, упрятать можно. Твоя шагреневая рожа, мля, словно, ну, это, ужимается от времени.
      - Сам удивляюсь, желудок у меня, что ли, с фистулой? - пожал плечами Бирюк. - Ем как на убой, и хоть бы грамм привеса.
      - Да, мля, лица на тебе, так сказать... э-э-э... совершенно как и не бывало, - на удивление четко и отчетливо сказал Мат, не переставая изумляться, как это люди могут не стыдясь выходить на улицу при такой худобе.
      - А зачем нам лицо шире вокзальных часов? - не остался в долгу Бирюк и похлопал Мата по щеке так целенаправленно, словно долепил из глины его физиономию. - Наел, понимашь ли, ряху! Ну что, будем считать, договорились?
      - Будем считать, еп-тать, - сдался Мат.
      - А как думаешь ты, Мурат? - спросил Бирюк Бибилова.
      - Такой обычай - отдават кому-то свой кров нэт Тбылыс.
      - Послушай, генацвали... - не отставал Бирюк.
      - Его кровь не годится, - заступился за горца Артамонов. - Ни с какой другой она не будет совместима по температуре. Слишком горячая.
      - А ты сам-то пойдешь? - спросил Бирюк Артамонова.
      - Куда от тебя денешься.
      - А ты, Сергей, сподобишься? - пытал Бирюк Рудика.
      - Я боюсь, - попробовал отнекаться староста. - У меня плохое предчувствие. - Было ясно, что он пошутил.
      - Это, ну, так сказать, в принципе, совсем не страшно, - вмешался не спросясь Мат, да с такой наивной простотой, будто кровь у него находилась не в веняках, а исключительно в желудке.
      Утром у институтской поликлиники собрались все, кто был согласен заплатить кровью за стакан вина, обеденный талон и двухдневную свободу.
      Бирюк, как ветеран донорского движения, перемещался от компании к компании и настраивал народ на наплевательское отношение к большой потере крови.
      - У вас комары больше за год выпивают, - приводил он самые крайние аргументы.
      Наконец доноров завели внутрь лаборатории и после проб из пальца начали систематизировать по группам крови. Фельдман был единственным, у кого группа оказалась четвертой.
      - Самая жадная кровь, - заметила молоденькая медсестра, - к ней можно влить любую другую группу, а она подходит только к самой себе.
      - Но, я надеюсь, расценки на все группы одинаковые? - спросил Фельдман.
      - Вы же сдаете безвозмездно! - возмутилась сестра.
      - Это я к слову, - отвертелся Фельдман.
      - У него резус-фактор заело, - сказал продолжавший руководить действом Бирюк. Он всем советовал не торопиться, побольше пить чаю с печеньем, что повышает содержание в крови какой-то ерунды, которая делает кровь крайне ценной. Все так и делали, пожилая медсестра не успевала выставлять на стол питье и сласти.
      Мат бравировал перед входом в клиническую лабораторию. Пошевеливал бицепсами, надувал и снова спускал живот, делал махи обеими ногами по очереди. Сардельки его пальцев мелькали то тут, то там, выказывая полнейшую невозмутимость. В моменты душевных взлетов речевые акты Мата свертывались до нуля и в информационном потоке, истекающем из него, начинали преобладать неязыковые данные.
      - Мне, собственно, чего-чего, а это - пара пустяков, тем более лежа, выводил он прощальную тираду.
      У самой кушетки его объяло что-то вроде катаральной горячки, и сардельки его пальцев заметно обмякли. Пунктаты его речи, взятые наугад из любого места, совсем перестали смешиваться с соседними словами. Мат грозился упасть на стойку с пробирками и наполненными пузырьками, но сестра нацелила его на кушетку, и он, как показалось лежащему рядом Реше, совершенно безрадостно, словно мёнух, рухнул на нее.
      Мата вынесли.
      - Адипозо-генитальная дистрофия, - установил диагноз Бирюк и призвал остальных не волноваться. - Такое случается каждый год. Есть люди, которые просто не выносят запаха крови и самой мысли о кровопотере. Но талон и справку на его персону я пробью. Это не должно зависеть от результата. Клянусь.
      Подтолкнув Артамонова на ложе, предназначавшееся Мату, Бирюк сам улегся вслед за Решей. Несмотря на бирюковскую худосочность, сестра только с третьей попытки воткнула иглу куда надо и резко включила отбор жидкости.
      - Вы хоть каким-нибудь видом спорта занимаетесь? - с острасткой спросила она у Бирюка, спросила тихо-тихо, словно находясь в морге.
      - Тяжелой атлетикой, - ответил за Бирюка Нинкин. - Видите, как тяжело дышит. - Нинкин встрял в разговор, чтобы отвлечь себя от невыносимой густой струи, бьющей ключом из вены тяжелоатлета, тщедушная фигура которого могла переломиться пополам при одном только виде штанги.
      Мукин пообещал Министерству здравоохранения целый литр самой ходовой и отборной крови первой группы и отрицательной принадлежности, но у него не взяли ни капли - подвела перенесенная в детстве желтуха.
      - Вот так всегда: задумаешь какое-нибудь доброе дело, а его возьмут и обосрут, - сказал Мукин с сожалением.
      - Принц крови, - охарактеризовал его Рудик. - Хочет, но не может.
      - А у нас в группе одного лечили от желтухи, а он оказался китайцем, сказал Бирюк.
      Клинцов отнесся к сдаче крови брезгливо, как к клизме. Ему было в лом сдавать, но он мог пойти на любые страдания, лишь бы отмазаться от подозрений, что он, как комсорг, не потянул такого простенького дельца. Клинцов боялся, что его за что-нибудь этакое морально-этическое возьмут да и отчислят из комсомола, а значит, и из института. А два года таскать сапоги в армии было для него страшнее потери всей крови.
      Большинство доноров расстались со своими кровяными тельцами более-менее бесстрастно.
      Фельдман просунулся в дверь последним. Его лицо сразу занялось красной волчанкой. Предвкушая реализацию обеденного талона и перспективного червонца, которые маячили впереди в обмен на сдачу, он заставил себя улечься на кушетку даже с некоторым подобием удовольствия. Он пытался даже улыбаться сестре, ненавидя ее уже за то, что она без всякого чувства жалости воткнула иголку и принялась читать книгу, ожидая наполнения пузырька.
      Но Фельдман слишком плохо знал свой организм, который, постоянно находясь в граничных условиях, выработал добротную барьерную функцию без всякого ведома хозяина. Сколько Фельман ни дулся, сколько ни пыжился, ритмически сжимая и разжимая кулак, больше трети стакана его кровеносная система выделить пострадавшим не смогла.
      Покидая лабораторию, Фельдман нечаянно умыкнул книгу, которую читала медсестра, и тем самым положил начало небольшой комнатной библиотеке.
      Стало понятно, что нет таких ситуаций, в которых Фельдману не удалось бы остаться самим собой. Он всегда был горой за друзей, заботился об их пропитании, об оснащенности 540-й комнаты предметами первой, второй и даже третьей необходимости, всегда что-то доставал, выбивал через профком - одним словом, был классным провайдером, но из своего кармана на кон не выложил ни рубля. И при этом умудрялся слыть за друга. Он поставил себя так, что все прощали ему путаницу в словах "бесценный" и "бесплатный", а также в понятиях "рукоблудие" и "рукоприкладство".
      Разные бывают организмы.
      После Дня донора к Фельдману стала активнее прирастать кликуха Нужник, потому что нужнее его на потоке было не найти.
      Завершая мероприятие по сдаче крови, Бирюк сказал, отведя глаза к горизонту:
      - Это дело надо проинтегрировать, что ли...
      Реновацию обескровленных тел проводили в 535-й комнате.
      Гудеж происходил в границах восторга, четко очерченных количеством питья. К высокому собранию была допущена даже Наташина Алеша. Восстанавливались все - и те, кто сдавал кровь, и те, кто воздержался.
      Неожиданно на мероприятие напоролся студсовет. Участники нажора получили по последнему предупреждению перед выселением из общежития без права переписки с комендантом и надежды поселиться туда когда-либо еще.
      - Н-да, с этим студсоветом надо что-то решать, - призадумался вслух Рудик.
      - Я буду говорить об этом на ближайшей сессии ООН, - сказал Артамонов.
      - Есть только один способ, - сказал Бирюк. - Вам необходимо купить настенный календарь, повесить его на стену и выделить красными кружочками все более или менее знаменательные даты. Допустим, в один прекрасный вечерок, типа сегодняшнего, заходит к вам с тыла студсовет и спрашивает, по какому поводу банкет. На самом деле у вас проводится обмывка степухи. Но вы подводите его к календарю и тычете носом в дату рождения или смерти такого-то или такой-то. И все - проблема снята. Принимать меры не имеют права. Наказывать за бокал, поднятый в честь Бабушкина, или, скажем, какой-нибудь там Парижской коммуны просто нельзя. Это будет котироваться как политическое заявление со стороны студсовета, и с ним по вашей жалобе грамотные парни из органов разберутся в один момент.