Тринити

      - Понятно, - расслабил их Владимир Сергеевич.
      - Во-во, с нее.
      А с этим, с ранним, наши коллеги просто замучились, пока из паренечка в мужа превратили. И костюмы пришлось создавать специальные, чтоб не горбатился.
      - Но это же ваша работа, - настроил их на правильный лад Владимир Сергеевич.
      - Работа работе рознь, - сказал старший имиджмейкер. - У всех свои сложности, свои плюсы и свои минусы. Вот у вас, например, вроде и вид молодцеватый, и в то же время на челе кой-какие мудрые записи имеются. О вас не скажешь, что вы из Минусинска.
      - Но тогда, может, мы обойдемся без имиджмейкеров? - сказал Владимир Сергеевич Пересвету. - Раз у нас все так ловко.
      - Нет, нет и еще раз да! - заверещал Пересвет. - Нельзя отказываться, мы им уже уплатили! Да они не только ж за тобой будут следить, тут с группой поддержки знаешь сколько работы! Особенно с этими из красного пояса! Ведь там - а ты имел возможность и сам в этом убедиться - Гоголь в чистом виде. А нам начальник штаба Артамонов приказал не рисковать - все должно быть по уму. Он велел всех привести в порядок, всю команду. Мы, товарищ кандидат, подготовили тебе несколько дорожных костюмов для поездок по стране. И для севера в том числе. Надо примерить. Пройдите, пожалуйста, в соседнюю комнату. Люди Дашкова ждут вас.
      Макарон зашел в соседнюю комнату через три слоя охраны. Бакутин с Петруневым понанимали столько ненужных парней, причем каждый своих, которые не давали ступить Макарону ни шагу, хотя его никто ни за что не трогал. И Петрунев, и Бакутин соблюдали безопасность в отношении кандидата каждый на своей половине жизни.
      - Я же сказал, страна сразу распадется на две неравные части, напомнил Макарон Артамонову, - стоит мне только высунуть нос!
      - Ничего страшного, - усмирил его Артамонов.
      - Зачем все это? - спросил Макарон у начальника охраны, показывая на отряды вооруженных людей.
      - Положено, - отвечали Бакутин и Петрунев.
      Дорожные костюмы пришлись Владимиру Сергеевичу почти впору. Единственное, их следовало бы немного ушить, поскольку кандидат в президенты Макаров умудрился похудеть и вытянуться так, что свежие брюки, обыкновенно шьющиеся на любой рост, не требовалось укорачивать, а оставалось только подметать. А вот одеяния для предвыборных поездок в Израиль и Америку пришлось переиначить полностью. Вообще спецы от кутюр были вынуждены сменить весь модельный ряд кандидата Макарова. Эти широкие висячие для умеренных толстяков одежды уже никак не шли к подтянутому и бритому Владимиру Сергеевичу. Он хотел для вида посопротивляться всем этим коллекциям, но его опять заткнули и сказали, что будут одеты как надо и он, и вся группа.
      Через некоторое время Владимиру Сергеевичу надоело надуманное регулярное переодевание. Он повыбрасывал все современные одежды от Кардена и прочей высокошвейной братии и велел пошить себе широченные клеша, накупил всяческих "водолазок" и джемперов типа "лапша", рубашек с широченными отложными воротниками и туфель на платформе. Где он только все это отрыл?! И еще пошил себе несколько щегольских военных мундиров - парадных и повседневных, почти генеральских по раскрою, но без погон. Увенчал свой гардероб Владимир Сергеевич новыми, с иголочки сапогами яловой кожи, которые стачал ему один известный сапожник по фамилии Страхов, мастер, обслуживающий байкеров с их мотоциклетным выпендрежем.
      Поначалу имиджмейкеры кинулись возражать Макарону - мол, куда он вырядился! - но потом вгляделись и перестали перечить, сочли, что и так будет неплохо. Никто не понимал, почему Владимир Сергеевич поступил таким хамским образом. А его просто тянуло в юность, в молодость. В своем движении мозгами назад он уже почти дошел туда, откуда родом были эти одежды, а тело, как всегда, немного запаздывало.
      Молодежь, встречавшаяся с Владимиром Сергеевичем Макаровым на факультете журналистики МГУ и в МГИМО, пищала от восторга, общаясь со столь шокирующим кандидатом. Они орали:
      - Вы наш! Вы наш! Уважаем! Кам он! Ейс! - И в ритме рэпа тыркали вперед надломленными в локте руками со сжатыми кулаками на конце, а конкурентам показывали поднятый вверх средний палец ноги.
      В перерывах между пробными встречами с избирателями Владимир Сергеевич и Настя гуляли по Тверской в районе мэрии.
      Чувствовалось, что выборная команда начала работать вовсю - по улицам висели плакаты с фотографиями кандидата Макарова. Владимир Сергеевич заметил, что фотографии были взяты из его архива. На плакатах распластался какой-то пожилой дядька. Владимир Сергеевич позвонил Пересвету и посоветовал заменить плакаты.
      - На паспорте заменили, а здесь оставили, - сказал он, впервые за всю кампанию продемонстрировав участие в своей кандидатской судьбе. - Надо все сделать по-новому.
      На улице к Макарову подходили люди, здоровались, поздравляли. Позади и впереди маячили люди Бакутина и Петрунева. Но охранники даже широтой своих плеч не могли затмить личности кандидатата Макарова - граждане узнавали его сразу и протискивались, несмотря на плотные заслоны охраны.
      Журналисты пытались прямо на тротуаре взять интервью и тут же отметались кордоном. Но кандидат Макаров притормаживал охрану в этих излишних мерах, возвращал журналистов назад и не отказывал им в беседах. Он не мог строить свои отношении с собратьями по старому перу таким вот изоляционным способом. Хорошим это не кончится, объяснял он службе своей безопасности, не допустите ко мне - они свалят к другим.
      Когда от живого общения с людьми появлялась усталость, Владимир Сергеевич с Настей отрывались от охраны и скрывались в каком-нибудь людном месте. Они затаивались и, удостоверившись, что охранники выпустили их из виду, смело приступали к отдохновению.
      В какой-то из вечеров, поступив вышеописанным образом, они оказались в кинотеатре "Пушкинский". В ожидании сеанса Владимир Сергеевич полистал газеты в фойе. На первых полосах - заслуга Артамонова - публиковались материалы, которые раскрывали суть произошедшего с кандидатом Макаровым в землянке и далее - политические последствия, и то, как это было грамотно использовано конкурентами на региональных выборах. Конкуренты применили недозволенный прием. Наш народ любит потерпевших, думал Владимир Сергеевич, и был благодарен Деборе за точность пера и тонкость мысли - по стилю и почерку он сразу угадал, что готовила тексты именно она.
      В темноте зала, на дальних ложах с оттиском пухлых губ на входной дверце, Владимир Сергеевич полностью отдавался обратному течению времени. Ему для этого было достаточно держать в своих ладонях ладошку Насти. Как в детстве. Потом ладошка сползала, и перед глазами неслись картины той далекой поры и любви в зачаточных формах. Макарову вспомнилось, как они с одноклассницей сидят поздно вечером на бревнах, кругом холодрыга, а им тепло. Под ее кроличьей шубкой его руки. А там бугорки - прикладываешь к ним ладонь, чуть-чуть согнув, - и все умещается, потому что там почти ничего нет. И лифчик она еще не носит. Они договариваются встречать Новый год в компании и рассчитывают так - когда все направятся к столу, они опрометью метнутся на кухню, а там будет лежать в тазу с посудой запрятанный будильник, заведенный на двенадцать. Ровно в полночь он зазвенит, и они под шумок поцелуются. Задуманное не сбылось. Ее родители отправились встречать праздник в другое место.
      Ночью у Владимира Сергеевича с Настей наступала другая жизнь.
      Молодые шли в один из ресторанов Татьяны, где им были уготованы места, и подолгу сидели, отсеченные от публики. Владимир Сергеевич надевал цветную молодежную рубашку, джинсы плюс сабо на босу ногу, чтобы отдохнули уставшие пальцы.
      Однажды в кабаке молодежь так сильно повелась на ритмичную музыку и так зашлась под приглашенных на вечер брейк-дансистов, что в этом водовороте верчения Владимир Сергеевич едва удержался от желания покривляться с ними на гладком полу. Он вышел, примерился, поводил плечами, эдак молодцевато крутанулся вокруг своей оси, но танцевать не стал.
      - А чувствую, что смогу, - поделился он с Настей своим приподнятым настроением. - Так бы прямо сейчас и заходил волчком! Запросто! Только мозги мешают оторваться!
      Каждый день происходили текущие встречи с международными делегациями, устраивались обеды-знакомства и беседы в посольствах. Здесь Владимир Сергеевич не отклонялся от протокола, старался вести себя сдержаннее и не рвался подтянуться на притолоке. В еде он был сдержан, хотя натрескаться мороженого с шоколадом ох как хотелось.
      ...До России стала докатываться волна западной прессы. Зарубежные издания за деньги, переведенные Фельдманом через оффшоры, писали, что впервые западная публика видит в кандидате на пост президента страны царственно сохранившегося политика, экс-сенатора, который имеет столь молодую и благовидную подругу Настю. То есть, стиль и подход этого кандидата им наиболее предпочтителен. А то до него руководители-старцы выводили в свет своих старушек, и страна сразу старела на семьдесят лет. Государство всегда имеет возраст жены президента.
      Вскоре отозвался и Восток. Заложенный во время похорон Бурята буддийский храм был взят за основу восточной газетной шумихи от Непала до Китая. Кандидата Макарова заочно привечали там как своего и обещали поддержку и инвестиционные вливания в случае прихода к власти.
      Пересвет и Пунктус с Нинкиным таскали Владимира Сергеевича по своим тусовкам, где в гнездах и подвалах по углам сидели приятные гейши, за разговоры с которыми приходилось отваливать по штуке зеленых денег. Или по трансклубам, чтобы привлечь на свою сторону эту набирающую проценты публику. Таскания-нова по низам и нулевым отметкам кандидат Макаров вспоминал как и рассуждения Бурята на эту тему: если в стране появляются полчища среднего рода, значит, идет замедление процессов демографии, и значит, страна не размножается, нет условий, она тускнеет и теряет темп. Он понимал, что все это - поветрие Запада, но раз они смогли так плотно внедриться, значит, есть основание, есть почва. Выступать здесь со своими соображениями не было смысла - можно было схлопотать по морде, - и Макарон просто наблюдал за тонким ситом жизни.
      С утра коллега Артамонов приносил в штаб ежедневный рейтинг кандидата Макарова, который поднимался не по дням, а по часам. Ближайшие конкуренты были все еще впереди, но только по своим внутренним штабным подсчетам, а по независимым откликам Владимир Сергеевич уже выравнивался с ними и дышал в затылок.
      Настя была вне себя от счастья, чего нельзя было сказать о Шарлотте Марковне. Измученная, она решила освободить Владимира Сергеевича от себя подала на развод. Ее прошение было удовлетворено. В части расторжения уз, а вот в просьбе оставить за ней падчерицу Настю ей отказали и правильно сделали. Ну какая, скажите на милость, из Насти дочь?
      Владимир Сергеевич сделал вид, что не обратил внимания на маневр Шарлотты Марковны. Получив семейную свободу, он расторг документы по удочерению Насти - и отдал распоряжение подготовить почву для венчания.
      - Загс загсом, но надо произвести запись о себе и там, - ткнул пальцем в небо Владимир Сергеевич.
      Они обвенчались в Храме близ села Миколино, во время съемок фильма "Галина".
      Первые посещение съемочных площадок были внесистемными, поскольку сезон охоты на людей с правом голоса еще не открылся - по закону агитация начиналась за два месяца до выборов. Меж тем Макарон со своими людьми подробно посетил Санкт-Петербург, Кронштадт и местность у села Миколино, где шло PR-строительство фермы милосердия. Неподалеку проходили съемки самых ответственных кадров - спешных православных обрядов перед разгромом поместной церкви.
      В сценарии имелся эпизод, в котором поместный батюшка в ожидании завтрашнего разгрома церкви явочным порядком совершал обряды. С раннего утра к нему выстроилась очередь. Окрестные церкви коммунисты уже разнесли - и в округе осталась только одна церквушка. Батюшка, нарушая каноны, крестил детей во чревах матерей, накладывая троеперстие на животы беременных. Он крестил их и крестился сам, прося прощения у Бога за самодеятельность. Молодежь венчалась впрок - в очереди наряду с совершеннолетними, которым осенью и в самом деле предстояла женитьбы, стояли, держась за руки, девочки и мальчики пяти-четырнадцати лет. Родители загодя вели их под венец, потому что больше шансов обвенчаться могло и не появиться. Все в белых одеяниях белоснежный шлейф кометы на фоне зеленого поля, млечный путь из фаты и посконных рубах, устремленный к Церкви Белой Троицы.
      Владимир Сергеевич увидел эту поражающую воображение какртину, подлетая к съемочной площадке на вертолете. Он тут же решил принять участие в обряде венчания и встал с Настей в очередь к батюшке. Батюшка на съемках был реальным, храм тоже не бутафорским, значит, и венчание будет настоящим.
      Настя была счастлива. Владимир Сергеевич тоже парил в облаках от прилива чувств. Выстояв очередь, молодые подошли к священнику. Камера работала. Обряд венчания был отснят с первого дубля без помарок. Владимир Сергеевич с Настей сыграли свою роль с серьезной выкладкой и произнесли текст без запинки.
      - Оставайтесь друг для друга такими же единственными и неповторимыми, пожелал им священник.
      - А будете умничать да изменять друг другу, - предупредили друзья по миру. - Клонируем!
      Воспользовавшись случаем, Дебора с оператором Забелиным взмыла в воздух. Таких кадров с высоты как раз не хватало, чтобы завершить тему.
      Владимир Сергеевич задержался на съемочной площадке до вечера, в течение которого Дебора планировала отснять раскулачивание. Дебора отсмотрела на визоре кадры с венчанием и пригласила Настю сниматься в кино. Уж очень она хорошо смотрелась в этой необычной для нее обстановке. Забелин просто рвал ее из рук, чтобы поместить перед камерой. Он кричал на Владимира Сергеевича: отдай Настю, и все тут! Владимир Сергеевич пошел навстречу, и они с Настей решили задержаться до вечерних съемок, чтобы поучаствовать в эпизодах - Настя согласилась испытать себя в качестве типажа в массовке.
      - Ты что! - набросился на Владимира Сергеевича Пересвет. - Ты хочешь отпустить ее на экран, чтобы она там и пропала! Тогда лучше отдай ее нам!
      - Но разик-то можно, - отмахнулся Макарон.
      Перед камерой началось раскулачивание. Комиссары мочили мужиков, громили хутора, отбирали скот и самовары. Завязалась игровая потасовка, которая по сценарию должна была перетечь в тотальный погром с применением ножей и выстрелами. Владимир Сергеевич не отходил от Насти, которая играла почти закадровую роль дочери кулака.
      Факт венчания кандидата Макарова с Настей скрыть от средств массовой информации не удалось, и аксакал почти на месяц упал в рейтинге. Развратник! - следовал вывод. - Женился на собственной падчерице, специально для этого заготовленной, то есть заранее удочеренной. Женился вопреки все еще не принятому Закону о снижении возрастной планки замужества.
      Не женился, а венчался, пытались перебить тему пиарщики Макарова, но потом плюнули, потому что поняли: информация работает в плюсы. Настя засверкала на обложках глянцевых журналов, она только добавляла популярности Владимиру Сергеевичу. Это стало дополнительной клубникой сорта "Виктория" крупной и сочной, которую снимают с грядки немного недозрелой, чтобы не портилась в дороге.
      Рейтинг кандидата Макарова восстановился. А затем рост его столбиков по темам и разделам даже и продолжился. Но как известно, за всяким взлетом следует падение.
      Владимира Сергеевича и Настю без конца доставали журналы "Я молодой", "Здоровье", "Фитнес" и другие издания, которые стремились раскрыть и донести до читателя рецепты, коими пользуется стяжающий власть популярный политик в достижении столь высокого визуального результата. Телевизионные каналы сетями своих программ заманивали кандидата Макарова и Настю в самые посещаемые передачи, торговые марки волоком тянули эту крайне благовидную пару в рекламные ролики, где возносились витамины и кормовые добавки.
      На рынок спешно выбросили новые коллекции одежды "а la McCaron". Там и не пахло Пиночетом. И не было в этих ажурных фасонах ничего от Саддама Хусейна. Да, это были одеяния из военных и маскировочных тканей, но с элементами гражданских режимов. Когда у человека военное нутро и цивильный облик - самое то для серьезных государственных постов.
      Всемирная торговая ассоциация была завалена новым продуктом самого широкого спектра - от детских коллекций до тонких и изысканных бельевых наборов для серьезных дам и чувствительных особ. Особенно хорошо шло нижнее белье для настоящих мужчин - черный сатиновый низ и синий фланелевый верх. Рекорд продаж побили камуфляжные панталоны с двумя прорезами-ширинками для оперативного доступа и подступа - сзади и спереди. Поначалу они были пошиты в нескольких экземплярах специально для Макарона, потому что он с первого раза никогда не натягивал их на себя правильно - передом на перед. Эти обоюдоострые трусы модели "где голь?", будучи выставленными в Париже, заняли первое место. Мастера пошива получили баснословные заказы на эту модель от Министерства обороны Франции и от нескольких учреждений Министерства юстиции по исполнению наказаний. Следом потянулась продвинутая молодежь и пожилые парижане. Нарезая круги вокруг подиума кто пешком, кто в инвалидных колясках, они просто трусились от восторга и обещали отозвать от России часть своих требований по царским облигациям. Пунктус, Нинкин и Пересвет с Натаном, представлявшие модельный ряд, сначала чуть сами не кинулись шить, а потом догадались заключить два десятка контрактов на пользование патентом.
      Кителя, шинели, матрешки с лицом кандидата Макарова и личиком Насти уплывали эшелонами, шли влет портреты и скульптуры с изображением ставшей гиперпопулярной политпары. Торговые ряды на Арбате выперло в переулки и на Смоленскую площадь, в районе которой пришлось перекрыть движение по Садовому кольцу. С патрульного вертолета, контролирующего трафик, все это торжище походило на многолапого крокодила с пастью в районе ресторана "Прага".
      В связи с нарастающим ажиотажем было принято поспешное решение о принятии России в ВТО.
      Старый Арбат, как средоточие и центр мировой торговли, кишел поделками и подделками в стиле под Макарона. Здесь сегодня формировалась мода на ближайшие четыре года.
      После съемок настала пора посетить строящуюся ферму красоты, затеянную Пересветом. Шарлотта Марковна, поначалу воспринявшая в штыки предложение стать старшим фермером на социально значимом объекте, со временем согласилась и теперь не могла себя и представить вне новой заботы. Артамонов был прав - своих надо тащить до конца.
      Кандидат Макаров, Решетов, Матвеев, Артамонов и ваш покорный слуга, прогуливаясь по окрестностям фермы, напоролись сначала на вокзал без железной дороги, который Владимиру Сергеевичу привиделся когда-то в его первых озарениях, а потом подошли вплотную к психиатрической больнице. Они посетили некоторые палаты, поговорили с главным врачом.
      - Не совсем удачное место для агитации, - заметил главный врач. - Наши пациенты абсолютно аполитичны.
      - Мы здесь по вопросу оказания негласной шефской помощи, - сказал Владимир Сергеевич. - Строим по соседству ферму милосердия.
      - Ах, так это вы! А то мне говорили, какой-то с того света все это затеял. Тогда милости просим, - сказал главный врач. - От помощи не откажемся.
      - У вас тут, насколько мне известно, должна находиться одна пациентка, - сказал главврачу Решетов. - Ирина Рязанова. Мы не могли посетить ее.
      - А кто вы ей будете? - спросил врач.
      - Мы учились вместе, - ответил Решетов.
      Врач вызвался сопровождать. Мы переместились из кабинета в корпус, выходящий окнами в поле, и зашли в просторную палату. В центре пространства сидели молодые красивые женщины и распутывали клубки шерстяных ниток. Решетов сразу узнал Ирину. Она совсем не изменилась - была такой же молодой, одинокой и красивой. Время не тронуло ее. Она смотрелась такой же двадцатилетней студенткой-дипломницей. В ее руках не хватало лишь кленового листка. Решетов едва совладал с собою.
      - Ну, здравствуй, Иришка! - сказал он и продвинулся к ней, чтобы взяться за руки.
      Ирина заметно заволновалась и посмотрела на Решетова, как на клубок ниток, который уже не распутать. Будто в ее памяти уже давно не существовало такого пункта и не было даже зарубок на эту тему. Незнакомые образы вошедших смутили больных.
      - Не волнуйтесь, это свои, - успокоил их главный врач.
      - Артамонов, - подвел его Ирине Решетов. - Помнишь, он передавал тебе сборник анекдотов. А это Владимир Сергеевич Макаров - он баллотируется в президенты. А это писатель, - на ходу представил он меня, - а это Мат...
      Ирина напряглась, и всем показалось, что она что-то вспомнила. Она встала от работы и рассказала несколько анекдотов. Потом к ней со своими короткими историями присоединились подруги. Анекдотам не было конца. Их поток прервало приглашение обитателей больницы на обед - звякнул колокол на храме. Все работницы без откланивания отправились в столовую.
      Уходя, Ирина передала Решетову тетрадь со стихами. Он пробежал глазами несколько строф.
      Ты приедешь потом в этот город. Негаданно.
      Ровно двадцать пройдет не подвластных забвению лет.
      Вздрогнешь ты под моими глазами-нагайками.
      И едва устоишь на земле.
      Нас опять приютит тот же домик, похожий на улей.
      Восстановится все - от свечи до отрывков стихов.
      Мы доступнее будем на двадцать сгоревших июлей.
      Холоднее и дальше - на двадцать снегов.
      Вновь свеча догорит, и нас выманит из дому полночь.
      Безутешно под мост будет рваться шальная вода.
      Нас бедою обдаст та же самая "скорая помощь".
      Ты уйдешь до утра...
      А сейчас ты уйдешь навсегда.
      И приедешь потом в этот город. Негаданно.
      Выходит, она знала, что с годами я смирюсь и явлюсь, подумал Решетов. Он отошел в сторону, обхватил руками березу и прижался к ее непродавливаемой многолетней коре своей блестящей головой. Он мозжил дерево и лбом, и костистыми кулаками, подыскивая точку на противоположной стороне ствола, куда бы направить удар, но безутешно понимал, что даже его натренированные руки не достанут до сердцевины. К любви неприменимы принципы карате. Оно помогает, когда надо выжить без любви, пережить любовь.
      Решетов прочитал второй стих.
      Как мы горели, милый мой, январь
      Вовек такого пламени не видел.
      Любой бы позавидовал янтарь
      Моим глазам, горящим и невинным.
      А, собственно, что было сожжено?
      Скрипел мороз и снег вокруг не таял.
      Мы просто были мужем и женой,
      Скрывали нашу маленькую тайну.
      Мы жили, не ссылаясь на весну,
      Которая придет и все расставит.
      Но вышел срок, и ключ пришлось вернуть,
      И мы с тобой встречаться перестали.
      Уверив я тебя, а ты меня,
      Что все пройдет и новое нагрянет.
      Но истина в обличии огня
      Теперь лишь обозначилась наглядно.
      Мы ночью просыпаемся, крича,
      И бьемся над одной и той же мыслью:
      Как вынесли тогда слова "прощай!"
      Всю огненность вмещаемого смысла?
      Как мы могли додуматься, что мы,
      Влекомы были жаждою слепою?!
      Нет, тот огонь, что грел нас средь зимы,
      Стоит, пожалуй, наравне с любовью.
      Как мы горели, милый мой! Январь
      Уже давно отпепелил снегами.
      А дни текут, проходят, как слова,
      Которым никогда не стать стихами.
      - Мне нравится здесь, - сказал Владимир Сергеевич, - отрешенность и спокойствие. - Но, покинув территорию больницы, признался: - Анекдоты про сумасшедших, рассказанные ими самими, внушают беспокойство, поскольку вполне разумны.
      - Если бы ситуация позволяла, - отрешенно произнес Решетов, - я бы забрал ее к себе на всю оставшуюся жизнь. Я испробовал все варианты, все модели - бесполезно. Дальше предсердия не прошла ни одна!
      - А ты наплюй на ситуацию, - посоветовал ему Владимир Сергеевич. Своих любимых надо забирать и вытаскивать, где бы и в каких условностях они ни находились!
      - Так и сделаю, - сказал Решетов. - Я верну ее. Мы с ней будем жить. Вот послушайте, как она обо мне пишет: - И он передал мне тетрадь, чтобы я озвучил очередное стихотворение, потому что сам уже просто не мог. Я начал читать.
      Ранним утром, когда еще
      лунный свет не погас,
      я ищу тебя памятью
      своих стонущих глаз,
      а когда завершается
      утром начатый круг,
      я леплю тебя памятью
      своих стонущих рук.
      И лишь только когда уже
      я почти не могу,
      я зову тебя памятью
      своих стонущих губ.
      - Она до сих пор любит тебя, - сказал Владимир Сергеевич.
      - Однозначно, мля, - подтвердил Мат. - Ее надо забрать отсюда, еп-тать. Она нормальная!
      - Она не впускает к себе никакой новой информации, - сказал Артамонов. - И правильно делает.
      - Я потрясен, господа, - признался я, будучи внутри всей этой истории, и передал тетрадь назад Решетову.
      Вскоре группа отбыла в Москву.
      ...Находясь подле Макарона в течение последних шести месяцев, Настя не успевала удивляться одному событию, как тут же не успевала удивляться другому - такая плотность жизни! Столько всего нужно было успеть! А Владимир Сергеевич успевал. Ему хватало времени и на кампанию, и на нее, на Настю. Он не отмахивался от своей любимой, ссылаясь на политзанятость, всюду брал ее с собой. Она вытянулась, постройнела. Новый подход к питанию сделал свое дело - как ни крути, а пайка в детском доме не могла обеспечить вызревания той красоты Насти, которая была заложена в нее природой. Теперь, когда ни в чем себе не отказывала, она физически расцвела. Они с Владимиром Сергеевичем как бы тянулись навстречу друг другу. Она росла вперед, а он - назад, навстречу ей, молодея с каждым днем. Его улучшающееся состояние стало для них обыденным. Другим женам, вынужденным следить за мужьями и делать закупки рубашек, с каждым годом приходится подыскивать все большие и большие размеры. Обычно, когда женятся, начинают с сорочек сорок первого размера, а потом и не замечают, как переходят на сорок четвертый и круче. У Насти было все наоборот - первую рубашку Владимиру Сергеевичу она вместе с тетей Паней купила именно сорок шестого размера, а теперь он носил уже сорок второй и был близок к сорок первому. Костюм тоже раньше брался пятьдесят шестого размера и третьего роста, а теперь требовался сорок восьмой четвертый рост. Если раньше брюки приходилось подшивать, то теперь Владимир Сергеевич надевал их на себя прямо в магазине и продолжал прогулку.
      Их отношения стали более романтичными и сплелись теснее виноградных лоз. Владимир Сергеевич и Настя обожали друг друга и не старались удерживаться от этого, давали волю чувствам, где бы эти порывы их ни заставали.
      Как-то они отправились посидеть в один из ресторанов Татьяны - "Огниво Москвы".
      - Пойдем сходим, пока гостиницу не разобрали до культурного слоя, предложил Владимир Сергеевич.
      Они поднялись на лифте и уселись за памятным для Макарона столиком. Макарон рассказал Насте, как во время учебы они со Светой тоже вот так же отдыхали здесь, а рядом шушукалась парочка, похоже, журналисты, встретившиеся после долгих лет разлуки.
      - Вот так когда-нибудь и мы пересечемся здесь с тобой, будем старыми, отпетыми, крашеными и будем так же без умолку болтать о своем несостоявшемся величии, - сказал я тогда Свете. - И видишь, почти так и случилось.
      - Да какой же ты старый! - взмолилась Настя. - Ты помоложе иного молодого. Я рада, что ты ради меня так серьезно занимаешься здоровьем! Ведь нам с тобой рожать детей. Ты должен очиститься, это верно, но мне не хотелось бы беременеть именно сейчас. У тебя перманентный стресс от политики. Давай так, пусть закончатся выборы, мы с тобой куда-нибудь уедем и там зачнем.
      - Идет, - согласился Владимир Сергеевич. - Праведная мысль.
      - Я не хочу, чтобы на ребенке сказались нынешние переживания, неустойчивость момента и так далее. Мы любим друг друга, но нужно еще создать среду для зачатия, - вещала Настя, как опытная мать. - Оно должно произойти при полном штиле. Тогда я смогу быть уверенной в том, что ребенок будет здоров.
      Владимир Сергеевич обнял ее и похвалил за трезвость мысли и хладнокровие в окружении сладострастия. Ведь что касается его, то он безудержен в этом плане, как пацан, его несет, и он готов завершать свои движения целыми днями, не задумываясь о последствиях.
      - Ты знаешь, меня не тянет ни курить, ни к алкоголю, - говорил о своем состоянии Владимир Сергеевич, - такое впечатление, что я никогда и не пользовался этими навыками.
      - Значит, я являюсь стимулом для тебя, - веселилась Настя. - Это радует.
      - Но ты знаешь, меня влечет в толпу, на дискотеки, в тусовку, жаловался на свое состояние Владимир Сергеевич, - я так хочу потанцевать, покуражиться, а ты холодна ко всему этому.
      - Я становлюсь женщиной, - откровенничала Настя, - пойми, меня тянет к очагу. А вот почему тебя тянет налево, я никак не могу сообразить.
      - Да не налево, - оправдывался Владимир Сергеевич, - мне никто, кроме тебя, не нужен, просто хочется всемирного общения! Чтобы были рядом все друзья и враги! Я всем хочу все простить, хочу забыть обиды! Я не помню ничего плохого, только хорошее! Для меня весь мир, как сказка! Я хочу обнять всех настолько плотно, что во мне сейчас все открыто нараспашку и доступно!
      Пылкость, с которой говорил Владимир Сергеевич, удивляла Настю.
      - Это потому, что в юности ты был занят другим, ты был скрытен, детство наложило отпечаток, но это пройдет, - пыталась она объяснить состояние Владимира Сергеевича больше самой себе, чем ему. - Может быть, ты не реализовался в этом направлении, и вот теперь рядом со мной тебя потянуло на веселье. Но это пройдет. У меня же прошло, и у тебя пройдет.
      - Вот взять Прорехова, - рассуждал Макарон. - Он меня практически пустил по миру, а я ему простил и отвел его в клуб трезвенников. Водка сгубила его фактически до конца. Общаясь с ним в последние десять лет, я боролся не с ним, а с водкой. Ему понадобится десять лет, чтобы память генов забыла спиртное. Только через десять лет мы с ним сможем поговорить, как друзья.