Тринити

      - Усаживайтесь и готовьтесь, - сказал Варшавскому ничего не подозревающий преподаватель. - У вас - Кольцов.
      - Сам Кольцов! - вырвался у Артура неожиданный сочняк.
      С тех пор Варшавского стали величать сам-Артур.
      - Так кто же мне растолкует, почему я должен и платить, и лететь? спросил Артур. - Не слышу умных речей.
      - Я объяснял это уже сто раз, но напрягусь и объясню в последний, решил дожать его до конца Артамонов. - Записывай. Кому быть гонцом, если ты помнишь, мы должны разыграть. Как это делалось все последние годы. Не бросить жребий, как в дешевых слесарских компаниях, где правят грубая мужская сила и беспредел, а именно разыграть. Почему в шахматы, ты спрашиваешь? Да потому, что в карты ты проиграешь любому из нас еще быстрее. Мы просто зря теряем время. А если проиграю я или Прорехов, что маловероятно, и мы будем вынуждены пойти в свой последний мирный гражданский вечер искать пузырь теплой водки, то все равно деньгами ссужать нас придется тебе, Артур. Таким образом, мы останемся должны тебе энную сумму на неопределенное время, поскольку встретимся неизвестно когда. А если пойдешь ты и купишь за свои, то никто никому должен не будет. Как в любой приличной компании джентльменов. Мыслишь?
      - Кстати, Артур, по версии ФИДЕ ты сможешь стать чемпионом ДАСа! подлизался Прорехов. - Я специально узнал, из ДАСа в этой федерации никто не состоит. Так что давай, дерзай! Мы будем самыми умными по линии Карпова, а ты - по версии Каспарова! Круто?
      - Да идите вы! - играно обиделся Варшавский.
      - Тем более что завтра нас вообще могут взять в плен! - выдавил слезу Прорехов. - А ты остаешься в обозе и мелочишься! Сука ты тыловая, Артур! Вот ты кто!
      - На кого шуршишь, кулек? - поднял на него руку Варшавский.
      - Ну-ну, без примочек! - тормознул его Артамонов.
      - Поклонники садомазохистского русла! - вялил мяту Артур.
      - Я себя под Булдаковым чищу! - признался Прорехов. - Мне идти не в мазу. Все!
      - Песня знакомая, складная, - сделал Варшавский последнюю попытку отвертеться. - Но уже все магазины, наверное, позакрывались, - придумал он причину никуда не ходит.
      - Такси работает круглосуточно! - поставил точку Артамонов. В компании он отвечал за время - взводил будильник по вечерам и гасил по утрам. Каждые пять минут он мог угадать, который час. Со временем он был излишне церемонен: если объявляли, что весеннее на летнее будет меняться в два ночи, то именно в два он вставал и переводил стрелки.
      Располовинив принесенный Артуром питьевой набор от "Кристалла" и прихватив остатки, друзья отправились совершать прощальный обход общежития. Ведь главным было вписаться всеми своими углами в окружность кайфа, очерченного количеством выпитого, чтобы своим порывистым дыханием озвучить несколько фрагментов из жизни товарища Шверника.
      ДАС гудел, сотрясая Черемушки. Студенты палили из ракетниц, ниспадающая с этажей музыка заглушала трамвайные звонки. Группами и в одиночку выпускники толпились под сенью насаждений вокруг маломерной посуды, вспоминали годы совместной учебы и беспредметно спорили, аргументируя громкостью высказываний. Загулявший всеобуч сметал с теплых скамеек улегшихся на ночь бомжей. На подступах к ДАСу следовало бы выставить плакаты "Опасная зона!". Случайным прохожим, занесенным судьбой на территорию бала, происходящее вокруг могло травмировать психику. Пространство в радиусе километра плотно кишело выпускной братией, которая вытесняла любые другие общественные явления, протекающие в скрытой от милиции форме. Но основное коловращение, завершающее инкубационный период четвертой власти, происходило непосредственно в покоях ДАСа. Там студенческий студень принимал нужную форму.
      Прощальные посещения друзья начали с Ульки. Белокурая Мальвина с голубыми искрящимися глазами. Хрупкие руки, открытое, почти прозрачное лицо. Никогда не носила брюк. Обтекаемая конструкция тела, созданного как бы для полета. Когда она шествовала по коридорам ДАСа, казалось, что у нее за спиной что-то трепещет, слюдяное и с прожилками.
      Будучи профессиональным фотографом, Улька занималась визуальным компроматом. Мисс Компромат - величали ее или, сокращенно, компромисс. Сделанные ею снимки выкупались потерпевшими немедленно и по хорошей цене. Знакомство с Улькой, собственно, и возникло на этой почве - она предложила Прорехову посмотреть, чем он занимался прошлой ночью. С тех пор она и стала временной поверенной в его делах.
      Чтобы добыть Ульку для нужд компании, требовалось снизойти на второй этаж.
      В обычное время при ней находился неизменный пластиковый пакет, внутри которого легко угадывалась початая бутылка коньяка для Прорехова. Ходила Улька исключительно в белых, похожих на свадебные, платьях. Для того чтобы в любой момент быть готовой выйти замуж за Прорехова.
      Не до конца осведомленная в правилах языка, Улька часто обращалась к своему товарищу по учебе с просьбой помочь разобраться то с парадигмами, то с переходными глаголами.
      - А не сбегать ли тебе лучше в лавку! - всегда уклончиво отвечал Прорехов. А когда Улька уходила, рассуждал вслух: - Переходные глаголы - это когда подлежащее сочетается со сказуемым без предлога. Например, завалиться к кому-нибудь в койку. Без предлога.
      И еще они занимались политикой. Проходили глухие согласные - изучали народонаселение доперестроечного периода.
      Прорехов пособлял ей не только по профилю - он научил ее пользоваться гелем, а в торговый центр за питьем она ходила так часто, что дворник стал припасать для нее товар на случай, если магазин закрыт.
      Как-то раз, желая уединиться, Прорехов с Улькой заехали на крышу ДАСа и отпустили лифт. Рассказывая эту историю, Прорехов обыкновенно предварял ее оценочной категорией:
      - Попал, как кур, ващще! Ну, уединились, то-се, пятое-десятое, пора, так сказать, и честь знать - чай не лето. Температура в тени - минус двадцать, в глазах - северное сияние. Не май месяц. Стали вызывать лифт, а он не едет. Оказалось, что попасть на крышу лифтом - можно, а уехать - нет. Пока сдуру туда не занесет кого-либо еще. Потому что на крыше нет кнопки вызова. Администрация ДАСа сделала это специально в пылу борьбы с чердачными привязанностями молодежи. Вместо того чтобы устроить на крыше номера. То есть вся огромность ДАСовского чердака была отдана на откуп котам. В ссылке на то, что в марте у них якобы какой-то свой социализм... Ну вот, учащенное дыхание, на улице поскрипывает крещенский дубнячок, лифт шмурыгает где-то внизу, чертовски хочется "Хванчкары"... Часа через четыре совершенно случайно другой сладкой парочке наконец-то приходит в голову повторить трюк. И кому бы вы думали? Ну, с трех попыток! Слабо? Выплывает она из лифта эдак налегке в сопровождении конголезского парубка. "Дай вам бог здоровьица!" битый час отпускали мы поклоны своим спасителям. Но о том, что лифт работает в одну калитку, мы, естественно, умолчали.
      - Изверг, - заключил Артамонов, выслушав илиаду. - Не любишь ты человечество. Но самое непростительное то, что ты не ознакомил с этой историей нас! Ладно, эти, но ведь на кнопках мог погореть и кто-нибудь из нас!
      - Научиться чему-то можно только на своем опыте, господа! - объявил Прорехов. - И заметьте, - ткнул он пальцем в табличку с требованиями к пассажирам лифта. - Третий абзац снизу. Запрещается пользоваться во время землетрясения. Это вам не хухры-мухры.
      - А кто приехал-то на крышу? - не упустил спросить кто-то по соседству.
      - Света! - ответил Прорехов.
      В какой-то момент отношения между Улькой и Прореховым дошли до того, что девушка решила навести в них фотографическую резкость и выброситься из окна ДАСа. Она встала на подоконник, сделала "ласточку" и, балансируя фотоаппаратом, спросила Прорехова, будет ли он продолжать увиваться за другими.
      - Только не надо устраивать тут жутких пучин с пропиливанием веняков! предупредил ее Прорехов. - А то уже завтра эти черные пиарщики, которые без конца таскаются по этажам, начнут собирать деньги на венок, на оркестр, потом еще год будут ходить просить на оградку, на обелиск! Не надо давать им пищу для размышлений. Они же в первую очередь к тебе и припрутся!
      - В последний раз спрашиваю, да или нет? - настоятельно потребовала ответа Улька.
      - Нет, нет и еще раз - да! - ответил Прорехов, как уклоняющийся пион, и тут же предложил проверенную альтернативу. - А не сбегать ли тебе лучше в лавку? - отсоветовал он ей. - Это не Улька, а трагедия курса! - бросил он апарт в сторону публики, чтобы партнерша по сцене ничего не услышала.
      Выходка Ульки забылась быстро. Может быть, потому, что по счастливой случайности ничего трагического не произошло.
      На поверку Улька оказалась в своей комнате. Забыв соорудить прическу, она сидела среди вороха фоток, классифицируя и складывая их в стопки по одной ей ведомым признакам. Стараясь не утонуть в глянцевом море снимков, Прорехов, как по кочкам, подкрался к Ульке сзади и закрыл ей ладонями глаза.
      - Привет, алкалоиды! - угадала она и развернула в сторону гостей свои безоткатные глаза.
      - Вот, - заявил Артамонов, - пришли проститься.
      - Нас на службу призывают, - пояснил Прорехов.
      - Хватит изгаляться! - не поверила Улька. - Какая, к черту, служба!
      - Они повестки получили, - сказал Варшавский и сунул ей бумажки в подтверждение.
      - Тогда я приеду на побывку, - придумала вариант Улька. - На денек-другой.
      - С побывкой решим, - сказал Прорехов. - а сейчас мы совершаем прощальный обход. Идешь с нами?
      - Конечно, иду, - засобиралась Улька. - Пакет брать?
      - Разумеется, - сказал Прорехов.
      Зацепив Ульку, компания отправилась шататься по коридорам ДАСа.
      С отдаленной перспективой и единственным окном в торце, похожие на шахтные стволы, коридоры ДАСа были запружены когортами боливийских двоечников, обвешанных бамбуковыми свистульками. Так и не поддавшиеся высшей советской дрессуре латиносы водили хороводы, расставаясь с общежитием как с родным домом. Они в полной отвязке свободного поведения вплетали в косы всякую сентиментальную мишуру: цветы из клумбы во дворе, березовые ветки, добытые с балкона, полоски материи, отодранные от портьер, и прочее сырье, которое при обычных обстоятельствах заменяется лентой. Таким незатейливым образом медноголовые выпускники расставались с высшим советским образованием, которое им отрыгнул Карибский кризис, как кондор, приволокший в зобу мясо своим птенцам. Боливийцы, набив рты народным инструментом, висели на лестничных перилах и занимались художественным дутьем в многоствольные дудки, похожие на гвардейские минометы в миниатюре. Их концерты собирали толпы сочувствующих. Многим и впрямь было жаль, что в Центральной Америке закончились революции и призрение краснокожих студентов на правительственном уровне приостановлено до лучших времен.
      Администраторы этажей пытались разогнать понесшееся вразнос выпускное студенчество.
      - Я знаю, ваша фамилия Полынин! - кричала иная "сиделка" на вьетнамского человека. - Это вы жарили селедку на утюге! Вы испортили казенное имущество! Расходитесь сейчас же! А то сообщу куда следует!
      После словесного выкидыша дежурная иссякала, усаживалась в сторонке и заслушивалась игрой на дудках. А музыка и впрямь завораживала.
      - Ну что, заскочим к аксакалу? - наметил очередную площадку Прорехов. Пока он сам нас не нашел.
      - От судьбы не уйдешь, - согласился Артамонов.
      - Только, чур, сегодня без шахмат, - выкатила условия Улька. - Иначе я с вами от скуки сдохну!
      Нужда заставляет нас остановиться на аксакале курса подробнее. Так уж получилось, что он перевернул весь ход событий в повести.
      Знакомство с аксакалом произошло следующим образом. В начале зимней сессии на третьем курсе Прорехов бросил клич:
      - Эй, граждане, кто со мной курить?
      На зов откликнулся один аксакал, надеясь на дурочку пососать не своих сигарет. Каково же было его возмущение, когда выяснилось, что клич Прореховым как раз потому и был брошен, чтобы самому разжиться куревом.
      Помявшись в туалете несолоно куривши, граждане были вынуждены представить себя друг другу.
      - Прорехов, - протянул руку Прорехов.
      - Проректор? - переспросил Макарон.
      - Ты что, глухой? - решил на всякий случай уточнить Прорехов, продолжая держать руку вытянутой.
      - Да нет, просто в песках пересидел, - пояснил Макарон и запрыгал на одной ноге, вытряхивая из уха вековую пыль. - Мустафа рахман рахим.
      - Что-что? - напрягся Прорехов.
      - Маленький Мустафин большому на ухо наступил, - продолжил скороговоркой Макарон и на мусульманский манер пригладил виртуальную бороду сложенными ладонями.
      - А-а, - оставалось сказать Прорехову и по новой протянуть руку.
      - А меня Макарон, - пожал ее с хрустом аксакал.
      - Нет, я серьезно, - сказал Прорехов.
      - Что "серьезно"?
      - Прямо так и зовут? - не понял юмора Прорехов.
      - Нет, - признался немолодой товарищ. - Зовут по-другому. А кличка Макарон.
      - А фамилия в таком случае какая же? - не унимался Прорехов.
      - Фамилия? - призадумался человек. - Фамилия Макаров.
      - Надо же, - успокоился Прорехов. - Как все просто!
      Макарон был еле живой легендой. Из ДАСа на ФАК он, как бродильная флора, ходил пешком в любое время года и в любую погоду - в плащ-палатке и огромных кирзовых ботильонах. Это у него считалось официальной одеждой, в быту он был проще и не пренебрегал футболками из искусственного меха. Любил с кем-нибудь в обнимку попрыгать на общежитском батуте, если случалось застать открытым спортзал, или просто на кровати в комнате. А иногда, для разнообразия, при наличии спарринг-парнера, мог выдержать пару-тройку сетов в лаун-теннис.
      Он поступил на факультет, пройдя кадровую офицерскую службу в известных своей целомудренностью ветеринарно-медицинских войсках, где ценурозную овцу, прежде чем сжечь в передвижной форсуночной топке, могли пустить и на шашлык, и провести, как живую.
      Сначала Макарон служил где-то в Средней Азии, а затем где попало и черт знает где еще. Одним словом, это был не человек, а кусок военной прозы. Он немного не дослужил, его комиссовали по ранению - зацепило в локальном конфликте. В мирной жизни Макарон продолжал питаться по-армейски распиливал вдоль горчичный нарезной батон, делал два огромных лаптя-бутерброда с салом или смальцем и съедал, громко чавкая. Крошки покрывали не только бороду, но и окрестности. Однажды Макарон уронил кусок батона, к которому тут же прилип сплющенный кусок белого мыла. Макарон поднял батон, на мыло подумал, что это сало, и принялся есть. Пенное число, которое имелось у полезшего изо рта композитного продукта, было только немного ниже того, который употребил Крамаров в фильме "Джентльмены удачи". А если Макарон резал колбасу колесами, то такими толстыми, что они торчали как маленькие башни. Как истый лесопромышленник он употреблял только первый и второй рез.
      Макарону, когда он поступил на ФАК, стукнуло за сорок. Благо, на заочное принимались до сорока пяти. Чтобы не бросалась в глаза преклонность возраста и не смеялись над переростком юноши, он легко, как художник, создал себе имидж расслабленного и постоянно прикидывался серым пиджачком. Внешность его играла роль предупредительной маркировки, а внутренне он был очень собранным, подтянутым, отзывчивым и ответственным товарищем, если не сказать больше - гражданином и офицером. Просто учиться в такие лета не каждый сможет.
      Ходили слухи, что во время службы у Макарона при невыясненных обстоятельствах погибли жена и сын. Но сам он об этом никогда не рассказывал. С этой точки зрения его поведенческие проявления были объяснимы - они были обратной реакцией на случившееся.
      По Макарону сверялись все шаги и деяния молодежи. Прежде чем как-то поступить, всегда хотелось сообразить, повел бы себя так в этом случае Макарон или нет. Он помогал найти решение вопреки ситуации, нелогичное. Кстати, о логике. О логике как науке. Даже у Ленина и то четверка была по этому мерзкому предмету, говорил Макарон. Сам он смог сдать логику с девятой попытки - при ответах его тектоническая расплывчатость по предмету поражала масштабами. В момент восьмой попытки покончить с формальностями Макарону выпал вопрос о страусе. Чтобы как-то сдвинуть ситуацию с места, профессор полчаса нацеливал Макарона на правильный ответ.
      - Страус - птица, - производил наводящее логическое построение профессор, - птицы - летают, - навешивал он аккуратно на штрафную площадку, чтобы посмотреть, как Макарон работает головой. - Значит, страус..? - уже почти раскалывался экзаменатор.
      - Летает! - делал радостный вывод Макарон.
      - Не летает! - переходил на крик начинавший сходить с ума логик. - В том-то и дело, что не летает! Но почему не летает? В чем неверность этого силлогизма? В чем нелогичность довода? Почему он все же не летает?
      - Потому что у него вот такие яйца! - распростер руки Макарон и отправился готовиться к очередной попытке. Ну не любил он отвечать корректно на тривиальные вопросы.
      - Ну что, как профессор? - спросили Макарона друзья по выходе с экзамена. - Сильно гонял?
      - По всей аудитории! - признался Макарон и распостер руки.
      Макарон умудрился купить на своем фокусе с кубиком Рубика большую часть проживающих в ДАСе, особенно задумчивых иностранцев.
      - Хочешь, - говорил он первому встречному, - за восемь секунд соберу и снова разберу кубик? Мировой рекорд!
      - Давай! - соглашался наивный форин.
      - Буквально за сто рублей, - уточнял Макарон.
      - Рублей нет, - пробовал свалить товарищ.
      - Тогда за сто ваших, - не упускал шанса аксакал.
      - Давай, - шел форин из Каира на манок Макарона, как ерш на крючок-заглотыш.
      - Деньги отдаем гаранту, - указывал Макарон на Прорехова. - И я свои, и ты свои. Идет?
      - Идет, - соглашался форин.
      - Если я проигрываю, ты забираешь все, - повторял условия пари Макарон, - если ты проигрываешь, забираю я. Понял?
      - Понял, - подтверждал иноземец.
      Макарон быстро прокручивал разобранный кубик во всех направлениях и показывал форину результат.
      - Все, как договорились, гони монету, гарант!
      - Подожди, - притормаживал Макарона форин. - Я не видел, чтобы у тебя все стороны были по цветам!
      - Это твои проблемы, надо было внимательнее смотреть, - объяснял Макарон. - Я же сказал - соберу кубик и разберу снова, понятно? Не разберу и соберу снова, а наоборот, фирштейн? Соберу и разберу. Просто я заявил другой порядок, обратный. Понимаешь?
      - Не понимаю, - задумывался иностранный человек, но было поздно.
      - Ну, так вот, - терпеливо объяснял ему Макарон, - я начал крутить кубик, когда он был в разобранном состоянии, так?
      - Так, - пытался уследить за логикой Макарона спорщик.
      - Я быстро выровнял по цвету его грани и снова смешал, ясно?
      - Ясно, - соглашался человек и несмело возражал, - только я не видел, когда грани были по цветам собраны.
      - На такой скорости, - пояснял Макарон, - восемь секунд на обе операции, я, любезный, и сам не успеваю зафиксировать момент, когда грани по цвету выравниваются, - крутил он плоскостями кубика с неимоверной скоростью, - слишком быстро идет процесс. Понятно?
      - Нет, - отвечал иностранный человек.
      - Но главное не процесс, а результат, - говорил Макарон. - Я обещал за восемь секунд собрать и разобрать кубик?
      - Обещал, - соглашался с промежуточными данными человек.
      - Я выполнил? - вопрошал далее Макарон.
      - Да, - не имел другого ответа арабский человек.
      - Тогда гони монету, гарант! - И Прорехов передавал деньги Макарону, поясняя, что они обязательно пойдут в зачет выплат по внешнему долгу Египта Советскому Союзу.
      В вечнозеленом дорожном чемодане Макарона поверх вещей всегда лежал рваный свитер.
      - Французский, - пояснял Макарон. - Грубой вязки. Кладу специально, чтобы не ограбили. Воры вскроют чемодан, увидят, что в нем одна рвань, и оставят в покое. Жаль, что свитер разорвали собаки, вещь была что надо. Шел как-то ночью, а у них, видно, святки были - сплошной сучий потрах! Одна пара скрестилась и пошла на жесткой сцепке, а я сдуру решил помочь им расцепиться. И зашел... со стороны с-суки. Тут набежали какие-то псы и чуть не разорвали меня с ног до головы. Они хватали меня прямо за блокнот и в трех местах пробили ауру! А потом набросились на партитуру! Благо на мне свитер был. Спас он меня. С тех пор мечтаю завести собаку. Чтобы сбрасывать на нее подобные проблемы. Все это, может быть, оттого, что в прошлой жизни я был конкретным кобелюгой или крайне несговорчивой с-сукой. А теперь вот расплачиваюсь. Или мне предстоит побывать в собачьей шкуре в своей следующей жизни. Буду рвать и метать на четвереньках. Поскольку ощущение какой-то своры вокруг не проходит.
      После того как в очередной раз кому-нибудь это рассказывал, Макарон спрашивал:
      - А вы свои деньги где прячете? - И, задрав штанину, раскрывал секрет: - А я - в носках!
      Макарон был внесистемной единицей. На экзаменах его ответы были самыми неожиданными. Его текущее толкование любого вопроса никогда не совпадало с окаменевшим.
      - Кто написал "Майн кампф"? - спрашивал его преподаватель.
      - Майн Рид! - смело отвечал Макарон и задавал встречный вопрос, повергая преподавателя в уныние: - На какое гимнастическое упражнение похожа революция семнадцатого года?
      Преподаватель задумывался.
      - Не мучайтесь, - успокаивал его Макарон, - все равно не догадаетесь.
      - Ну, и на какое же упражнение похожа революция? - почти умолял преподаватель.
      - На подъем переворотом!
      Находчивости Макарона не было предела. Редкий преподаватель, исключая логика, отправлял Макарона на пересдачу. Обычно ставили тройку. Макарона спасал юмор.
      - И без всякого удовольствия отправился в административную ссылку, завершил Макарон свой ответ по Овидию, сосланному из Рима к нам, дикарям, на Черный Понт, за высокую конкурентоспособность в отношении первой дамы римского императора.
      - А кто это, интересно, ездил в ссылку с удовольствием? - хотел подтрунить над Макароном преподаватель.
      - Как кто?! - возмутился Макарон. - А наш дорогой Ильич? Когда его в очередной раз хватали за руку, он собирал в узелок книги и с превеликим счастьем ехал самосовершенствоваться в Шушенское!
      На все случаи жизни Макарон имел библиографическую справку из личного опыта или цитату из Полного собрания сочинений Ленина.
      - С ними надо бороться их же оружием! - говорил он.
      Никто по соседству не понимал, с кем именно надо бороться их же оружием.
      На экзамене по экономике социализма принимающий возьми да и спроси Макарона:
      - Какие вы знаете министерства? - задал он ему дополнительный вопрос. Перечислите, пожалуйста...
      - Минфин, минюст, мин херц... - отчеканил Макарон. Ну, что поделаешь, не любил он отвечать корректно на тривиальные вопросы.
      - Кем вы работаете? - интересовался у него иной неосторожный преподаватель.
      - Трактористом! - отвечал Макарон и показывал трактор на спине льняной индийской рубашки.
      Не торопясь, Макарон посвятил службе двадцать лет, почти как при царизме, не спеша заканчивал факультет журналистики и так же без суеты готовился поступить в заочную аспирантуру. Зачем он это проделывал, было непонятно. При такой скорости обучения смысл всех его образований полностью терялся. Наука уходила настолько вперед, что все его знания становились не специальными, а чисто человеческими.
      - Ну ладно, я пойду-побегу, - говорил он нараспев на прощание, словно работал на замедленных нейтронах.
      Аксакал курса - уважительно называли Макарона, относясь к нему не как к старшему товарищу, а как к селекционному достижению какого-нибудь хозяйства.
      В газетном смысле Макарон был интересен потребителю анализом открытой прессы. Если требовалось обобщить или что-то из чего-то вывести - приглашали Макарона.
      Обыкновенно Макарон в свободное время прыгал на кровати, корча из себя миллиметровщика: манипулируя всего двумя параметрами - втягиванием головы в плечи и силой толчка, - он старался лысиной коснуться потолка. Недолеты и перелеты терпел с одинаковым выражением лица.
      Но сегодня, когда ватага обходчиков пнула дверь, Макарон спал за опрокинутым к стене диваном. Со вчерашнего дня. Он спекся, пытаясь укачать спеленатую простынями чужую собаку. Два часа пробродил он из угла в угол, приговаривая: "Спи, Агдамчик, спи, родной". А в результате сам уснул как убитый.
      Разбуженный гостями, он не нашел никакой собаки и принялся на босу ногу выводить телом невероятные извивы и выгибоны. Все это проистекало под тягучую композицию "Связанные одной цепью" с теннисной ракеткой в качестве банджо. Когда ватага обступила его, Макарон от усердия чуть не выронил снаряд.
      - У тебя что, крыша загибаться стала?! - спросил Прорехов скручивающегося вовнутрь Макарона и скомандовал Ульке: - Срочно дозу! Человек за бортом!
      Аксакал курса приянл Улькин пакет, как спасательный круг, и потянулся.
      - Ну, зачем приперлись? - спросил он гостей. - Что еще за хартия вольностей? Я тут сплю, понимаешь ли...
      - Этим придуркам повестки всучили, - начал деловую часть Артур. - На службу призывают.
      - Туда им и дорога! - согласился Макарон. Он налил в чашку только что вскипевшего соседского чая, струстил его с холодной водой из-под крана, чтобы не ждать, когда остынет, и залпом выпил.
      - Попрощаться пришли, - сказал Артамонов. - Уезжаем.
      - А я решил остаться в Москве, - признался Макарон на выдохе, словно сдулся. - Объявления развесил по Черемушкам. Вот, - и протянул бланк для ознакомления.
      "В рамках конверсии меняю плащ-палатку на двухкомнатную квартиру", было написано на листочке демотическим письмом.
      - Пойдем-ка мы лучше попьем одноатомных спиртов, - предложил Прорехов. - Заберем Дебору - и к нам в комнату. У нас сегодня туркменский стол.
      - А почему туркменский? - повелся на затею Макарон.
      - Да потому, что мексиканский мы видали в гробу! - сказал Артамонов.
      - В твою честь, аксакал, - решил признаться Макарону Прорехов, как лучшему другу всех бахчевых культур, - мы купили самый мочегонный арбуз!
      Между отдельными клоками компании Прорехов был связующим. Без него компании не существовало. Он ее, собственно, и сбил. А чтобы не распалась, он уравновешивал ее компоненты и наращивал новыми связями. Дебору он подтянул к костяку последней и лично занялся ее одомашниванием. По его типажной классификации, она была совестью курса. К ней липли все сумасшедшие - чувствовали спасительную силу. И еще Дебору легко угнетали хамы. Как пример, ее долго третировали промокашки, проживающие через перегородку. И ладно бы просто хабалились, так нет же - затевали многонациональные летучки и охали, как многостаночницы, на всю комнату зарабатывали деньги и одежду с обувью. Дебора попросила Прорехова развести мизансцену и унять народ с пониженной социальной ответственностью. Прорехов устроил показательный дебош и подселил к обидчицам Деборы Макарона. Как бы на квартиру.
      - Ну что? - сказал Макарон промокашкам, знакомясь. - С завтрашнего дня начинаем занятия авральным сексом! - стал он сотрясать воздух разноспрягаемыми согласными.
      Потные носки, чтение вслух "Капитала", разработка при свечах планов захвата Кремля - Макарон умел донимать, как вросший ноготь. Розовые двустволки скуксились. Но одна девушка посмотрела на него своими потусторонними глазами. Ее звали Света. Охмуреж состоялся - Макарон клюнул на кокетство девушки и навсегда слился с занимаемым ею пространством.
      Остальные промокашки быстро поняли, как по-настоящему плохо может бывать на свете. И оставили Дебору в покое. А Света продолжала свое, потому что Макарон забыл, зачем пришел. У него возникла идея сблизиться не на шутку, а на свой страх и риск.
      Света являла собой плоскую, с клинически узким тазом девушку, передержанную в горниле общежитий. Не отнять у нее было только фигуры точеной и филигранной, а вот попить с лица возможным не представлялось. Обезьяна, обезьяна без единого изъяна, - тут же охарактеризовал ее внешность Прорехов.
      - Ну все, я начинаю агрессию, - объявил Макарон поход на Свету.
      - Да ты что, у нее все международная флора во рту! - бросились отговаривать его друзья, но он настоял на своем.
      Света была пожизненным ответсеком. Она сочинила концепцию не для одного десятка газет и ни разу не повторилась. Ее приглашали на работу в серьезные издания и замуж. Как человек податливый, она всем обещала, но никуда не шла.
      ...Дебора, в отличие от Светы, как журналист славилась убийственными материалами. От ее синтагматических текстов чернела газетная бумага. Она была сколком времени, остро чувствовала социал и улавливала висящие в воздухе идеи. А информацию подавала так, что читателю казалось, будто он сам до всего додумался.
      Когда бы компания ни заваливалась к Деборе в гости, та вечно приводила себя в порядок: мыла голову, сушила свои иссиня черные волосы, которых имелось так густо, что из строя выходило по две-три огромных, с ножовку, расчески. Если копнуть поглубже или полазать под корой генеалогического древа Деборы, то можно было оказаться и в Кракове, и в Скандинавии. Тембр ее голоса с иногда выскакивающей горошиной, как у свистка, со степенностью, с которой она себя носила, выдавали загубленную временем породу. Ноги ее до колен всегда чем-то блестели из-под халата, который очень сильно топорщился чуть ниже лацканов. В связи с этим, по-видимому, пояс был всегда на всякий случай завязан на два узла.
      - Что ты все моешься? - напрямую спросил Прорехов, преподнося ей в подарок шампунь. - Неужели такая грязная?
      За шесть лет совместной учебы Дебора не произнесла ни одного лишнего слова. Она могла органично отмолчаться на любую тему и объясняла это тем, что при разговоре из нее вытекает электричество, поэтому после беседы она чувствует себя опустошенной. К ней льнут собеседники только из числа энергетических вампиров. И единственная защита от них - молчание.
      Над Деборой висел специфичный женский рок - едва она надевала колготки, как тут же на них возникала затяжка. К ее ногам все тянулось и липло. Их хотелось потрогать. Это порождало разночтения. А как только Дебора надевала обнову - не проходило и дня, как она сразу уделывала ее - то ли яйцо вытекало мимо, то ли птица пролетала поблизости. Перчатки и часы Дебора теряла постоянно - не могла иметь их дольше месяца.